“Эй!” – ее рука на плече. Трясет его. “Николас, ты слышишь меня? Ник… Что ты делаешь!”
Минуты стали секундами, они отдельными кадрами мелькали перед глазами: пикап летит, как бешеный, срываясь с дороги, пыль, тряска, такая же сильная, как и дрожь его тела. Скрип тормозов. Лейн выскочила из машины, рывком не свойственной для нее силы распахнула дверь с его стороны. Николас помнил небо, бескрайней синевой распростертое над головой. Сквозь кашель он услышал голос, и в тот момент время словно повернулось вспять. Возвратился подвал, а вместе с ним и та девушка. Лейн сказала, чтобы он смотрел ей в глаза, а еще дышал глубоко и ровно. Лучи закатного солнца ложились ей на лицо.
– Сконцентрируй свой взгляд на чем-нибудь, когда тебе становится страшно. Ты не должен этого стыдиться, Ник, все пройдет, только смотри мне в глаза. Все хорошо. Это я виновата во всем. Просто я ненавижу говорить о себе, я не могу… Да и там был такой ветер. Я не знала, почему ты открыл эти чертовы окна. Прости меня. И дыши, вот, уже лучше, ты скоро придешь в норму, верь мне, – говорила Лейн, но ее слова доносились глухо, как в туннеле. И в то же время знакомо. Николас смотрел на нее, как завороженный, словно видел впервые. Это снова была она, его маленький светлый ангел, появившийся из ниоткуда, посланный, чтобы его спасти. Только тогда Николас заметил, как же она красива. Совсем не так, как те женщины, которых он встречал до нее, свет словно шел у неё изнутри. Ощущение ее горячих ладоней на щеках – и мир вновь стал таким, как прежде.
– Вот так, ты молодец, – сказала Лейн искренне, и Николас ей поверил. В тот момент больше всего на свете он боялся, что потеряет ее, пройдет еще одно мгновение – и она вновь исчезнет, растворится в теле нелюдимой девушки с холодным взглядом, которая мастерски научилась скрывать свои чувства. Но его опасения были напрасными. Та Лейн, в которую он влюбился, когда впервые услышал ее голос, больше не уходила. Она осталась вместе с ним. Какой-то миг они неподвижно стояли напротив друг друга. Лейн обхватила его шею ладонями, Николас прислонил свою большую голову к ее плечу, слушал мерное биение ее сердца. Высокий и мускулистый, как гора, Герой-полицейский в ее хрупких объятиях. Впервые за долгое время Николас чувствовал себя защищенным. В тот момент он подумал, что именно ее искал всю жизнь.
За то время, которое они провели вместе, и до самой смерти, Лейн подарила ему множество воспоминаний. Они красочными картинами первой и настоящей любви приносили теплоту в его сердце. Но даже им суждено было померкнуть на фоне тех несколько минут на обочине, когда Лейн впервые обняла его. Николас был уверен – это мгновение он пронесет до конца своих дней как самое сокровенное, что было у него в жизни. Как, наверное, и тот день… Они добрались до тайного места лишь к вечеру, всю оставшуюся дорогу ехали медленно, опустив в пикапе все окна. А потом, покинув автомобиль, устремились в лес, по петляющей тропе к пологому холму. С его высоты открывался вид на озеро: в воде отражался противоположный берег, где сосны росли вверх ногами, на макушках стояли фиолетовые горы, небо плавало где-то на самом дне. “Наоборот-озеро” – так прозвал его Николас в детстве. Сюда часто приводил его Джипс. Вороной депос верил, что кроме него самого и старого гнолла об этом месте никто не знает. Он был рад разделить свою тайну с Лейн. Она с восхищением смотрела на представший пейзаж. Николас разжег костер, любовался ее изящным силуэтом, освещаемым пламенем, а Лейн куталась в его объятиях. Она молчала, но теперь и он понял – для этого вечера не нужны слова. Николас перенял ее игру, ловя лишь искры ее взгляда. Когда же он сказал, что пора возвращаться, эта маленькая робкая девочка поцеловала его. Солнце давно скрылось за горами, оставив на своём посту россыпь звезд. Под их светом Лейн с Николасом обнаженными купались в теплых водах Наоборот-озера, позабыв прошлые жизни где-то там, на дороге, ведущей в город, и встретили рассвет, заснув в обнимку на заднем сиденье пикапа.
Утром Николас отвез Лейн в Одару, где она должна была бесследно исчезнуть из его жизни. Он тосковал по ней. И эту тоску нельзя было ни с чем сравнить. Однажды тишину его дома разорвал телефонный звонок. Новые встречи, тайные места, отели, дом на Вишневой улице, выезды за город, где их никто не знал. Звонки по ночам и боль, терзающая его все сильнее с каждой новой встречей – все это игра. У Лейн будет несколько часов для него, и целая жизнь для другого мужчины. Николас любил ее, а она просто проводила с ним время. Потому что он молод, им легко управлять. Ее манило его тело. Нет, он не из тех породистых парней, в окружении которых она привыкла бывать. Полицейский, который никогда не заберет ее на лимузине, местами их встреч остануться дешевые отели; ночи страсти, редкие и осторожные. Страх в ее глазах, от того, что однажды их застанут врасплох. Николас понимал – ради него Лейн никогда не отречется от устоявшейся жизни. На тот момент все, что он мог ей дать, это свою любовь – в этом меркантильном мире ничтожно мало для того, чтобы быть вместе.
“Тогда мы найдем другой”, – шептал ей он. И, хотя Лейн не рассказала ему о себе и слова, ей, единственной, он открылся. По ночам, убаюканный в ее объятиях, Николас поведал Лейн о своем детстве, старом гнолле, который любил его как сына и от которого он сбежал, пытаясь оставить прошлое за спиной, о чем до сих пор горько сожалеет; двух мирах, расколотых на части тысячелетия назад. В одном живут депосы, в другом мире – иные существа, и только Хранитель Порталов способен открывать меж ними двери. Депосы никогда не задумываются, что среди них, растворившись в толпе, есть гости из других миров. Как много они могли бы рассказать. Как здорово было бы оказаться там, где никому нет до тебя дела, отыскать портал и переступить порог. “Я бы отдал все, чтобы исчезнуть вместе с тобой”, – говорил он Лейн.
Прошло еще полгода. В их отношениях ничего не поменялось. Когда скрываться становилось невыносимо − они расставались, потом, спустя недели тоски, сходились вновь. Но однажды Лейн сделала свой выбор. Он напоминал отражение в Наоборот-озере, которое стало излюбленным местом их встреч – искривленная реальность, в которой все происходит не по правилам. Лейн пришла к Николасу для того, чтобы больше не уходить, быть рядом с ним в обмен на одно обещание – он позволит ей оставить прошлое за спиной.
– Я просто тебе приснилась, – говорила она, появившись на пороге его дома ранним утром. Лейн выглядела уставшей, под ее глазами были синяки – свидетельство долгих слез и скандала из той жизни, о которой Николасу не следовало знать. И все равно ее лицо освещала улыбка:
– Я стала привидением в твоем доме. Нет, ты сам меня придумал.
Кончиком пальца Николас водил по ее щеке, словно убеждаясь, что она реальна.
– Лейн, – говорил он ей, пьяный от мысли, что ему не мерещится и такая, как она, выбрала его. – Мне бы в жизни не удалось придумать ничего более прекрасного.
– Тогда как мы познакомились?
– На корабле, – сказал он первое, что пришло в голову. – Я плыл на лайнере с секретным заданием, там собрались породистые шишки, играла музыка.
– А я стояла на палубе, глядя на звезды.
Николас сделал жест рукой:
– Я пригласил тебя на танец.
И они закружились в стенах дома, словно то был не дом вовсе, а палуба лайнера, плывущая в какой-то параллельной реальности, волшебной и счастливой. После чего Лейн вдруг замерла и прижалась к его груди, заглянув глубоко в его темно-синие глаза:
– Я ждала тебя всю жизнь.
Николас не знал, часть ли это сочиненной истории или все-таки правда. Пускай у нее больше не было прошлого, она пожертвовала им ради будущего. Для того, чтобы каждое чудесное утро просыпаться в его горячих объятиях. Для того, чтобы одним ужасным днем, истекая кровью, в одиночестве умирать на полу кухни.
“Жизнь несправедлива”, – думал Николас, возвращаясь из воспоминаний в реальность, в маленькую комнату, стены которой были обиты матами, где рядом с ним на креслах сидели депосы с расстройством психики. Некоторые из них безмятежно дремали. Николас мог бы им позавидовать, но он был благодарен звукотерапии за возвращение в счастливые дни. Тогда впервые он задумался не о своей потере, а о том, что воспоминаний о Лейн могло и не быть вовсе. Если бы ее выбор был иным, осталась бы она жива? Ведь это он во всем виноват. Она доверилась ему, а его не оказалось рядом.
Перед тем как глаза Николаса начали слипаться, он в последний раз взглянул на голубой экран проекции, по которому показывали ясное небо с облаками самых причудливых форм. Экран, точно портал, насмехаясь, демонстрировал другие прекрасные миры, куда невозможно было попасть. Несмотря на их утешающую красоту, Николас всеми силами боролся со сном. Он напоминал себе, что может находиться только здесь – в пустом душном зале, в стенах места, огороженного высоким забором, с утратой, которая не покидала его сердце. Из этого мира невозможно было сбежать, как нереально уйти в другой, по крайней мере навсегда. Но кое-что он мог изменить. Николас ощущал, как в его карманах лежали выигранные сигаретки. Жаль, Лисер не брал их как плату за услугу. А то несколько удачных партий с Бэнко и Арчи могли бы значительно повлиять на ход вещей. Но было и другое решение проблемы. Только бы завтра выбраться в парк…
“Я должен отыскать сосны”, – подумал он, засыпая.
Глава 7
Из-за заточения самым долгожданным событием стала прогулка. На следующий день истек срок наказания, и, после исповедческих бесед с Нилом, Николас последовал с группкой пациентов на волю через створчатые двери. Утром прошел легкий дождь, поселив на траве влагу, а в воздухе свежесть. Тени сосен так и манили затеряться под сенью, подальше от контроля и пристальных взглядов санитаров. В распоряжении Николаса был всего час, и все складывалось удачно, если бы не Бэнко, который следовал за вороным депосом получше привязчивой собачки. За завтраками и обедами сосед развлекал Николаса нескончаемой болтовней, а сегодня терпеливо дожидался у дверей кабинета Нила, встретив вороного депоса с такой радостью на лице, словно они были разлучившимися друзьями детства. Когда настало время прогулки, Николас, истратив намеки, не нашел ничего лучше, чем сказать прямо – он предпочитает гулять в одиночку и пока не нуждается ни в чьей компании. Это заявление нисколько не обидело Бэнко. Он только поблагодарил, что Николас наконец-то предупредил его об этом, ведь в психушке каждый волен творить что хочет, ни перед кем не оправдываясь. Сам сосед присоединился к группе “чокнутых”, толпившихся у крыльца. Они слушали обращение новенького шизофреника о том, что стоит ожидать атаки гигантских жуков-мутантов. У большинства рассказ вызывал хохот, но были и те, кто воспринял угрозы конца света всерьез и теперь, с открытым ртом уставившись на говорившего, ловили каждое слово. Как бы там ни было, итог один – вся их разномастная сумасшедшая стая была занята. Это давало Николасу больше шансов отбиться от нее незамеченным.
Для вида он немного поплутал возле пруда, пока не убедился, что за ним не следуют санитары. Он направился в глубь парка, на поиски сосен. Тут их росли сотни, но других соединенных у основания Николас не обнаружил. Он не сомневался, что это именно те, о которых упоминал Рассел: сросшиеся деревья опоясывали густые кусты ежевики. Вряд ли кому-то захочется лезть сюда через заросли, собирая колючки. Напарник говорил, что наткнулся на сосны случайно, во время своего первого появления в клинике. Он напросился посмотреть место, где предстояло пройти лечение его сослуживцу. Напарник прочесал весь парк, “близнецы” стали для него настоящей находкой. На высоте метра от земли, в центре сросшихся стволов, зияло дупло, словно шрам от тщетных попыток отделиться друг от друга. Трещина выходила на сторону ворот, так что за общим телом этих исполинов было легко укрыться от посторонних глаз. Успел ли Рассел подобраться к ним тогда, четыре дня назад? Сомнения оказались напрасными. Глубокое дупло заглотило руку Николаса по самое плечо, и только тогда пальцы уткнулись в нечто холодное и гладкое, что ни поверхностью, ни формой не могло принадлежать матери-природе. Николас извлек из дупла черный целлофановый пакет. Он выудил оттуда рацию. На ее блестящем корпусе без труда прощупывался серийный код. “Не может быть!” – подумал Николас. В выключенном состоянии батарея держалась до двух месяцев, связь покрывала огромные расстояния. Такими рациями пользовались крутые ребята из Федеральной безопасности. Неужели Дженна настолько верила в успех этого дурацкого дела, чтобы раскошелиться на это чудо техники?
Второй предмет, найденный в пакете, в отличие от рации, не блистал великолепием. Им являлся старенький пистолет шестого калибра, миниатюрный настолько, что запросто уместился бы в туфле. Николас предпочитал пушки поувесистее, но предусмотрительный Рассел посчитал, что такой будет легче пронести в клинику. Теперь Николас сильно сомневался в необходимости оружия, к тому же пациенты рассказывали, что во время прогулки персонал затевает в их комнатах обыски. Санитары ищут спрятанную выпивку, излишки сигарет или любой другой запрещенный товар, который попадает в клинику благодаря Лисеру. Конечно, Николас мог попытать счастья и зашить пистолет в матрасе, но не хотел ставить операцию под такой риск. Он вернул оружие в пакет, полностью уверенный, что на этом все, как вдруг пальцы нащупали кое-что странное. Оказывается, подарочков Рассела было три. И последний не лез ни в какие ворота: шоколадка. А у этого странглийца, однако, есть чувство юмора. Обернутый в ярко-оранжевую упаковку вафельный батончик носил памятное название “Орешковый Восторг”. Во времена не столь давние полиция задержала обвиняемого в отмывании средств владельца кондитерской, тогда Николас притащил домой несколько коробок, набитых этим “Восторгом”. Заботливый напарник понятия не имел: Николас переел их так, что его тошнило. Но в стенах клиники шоколадка была самым прекрасным угощением, который он держал в руках за последнее время. Растрогавшись, Николас спрятал батончик в карман, а потом вернулся к рации. Время близилось к двум, в полицейском участке как раз начался обед. Если не произошло ничего сверхъестественного, то Рассел должен был уплетать гамбургер с картошкой в дорожной забегаловке. Или быть в офисе в компании новичков и кружки кофе. Зависит от того, отправили ли его в патруль. Стоило надеяться на эти два варианта, город Одара был не из тех, где полицейские просиживали штаны. Николас нажал на кнопку вызова, шуршание из динамика усилилось, а потом прервалось знакомым голосом, звучащим так удивленно, словно Рассел случайно встретил своего напарника в нерабочее время:
– Николас?
Вороной депос не ошибся, секунду назад Рассел что-то жевал.
– Приятного аппетита. Надеюсь, не отвлек тебя.
– Нет, нисколько, – собеседник казался взволнованным. – Тебя давно не было слышно. Все начали беспокоиться.
– Не мог попасть на прогулку, меня наказали.
Рассел не стал углубляться в подробности и сразу перешел к главному:
– Как обстановка в клинике?
– Хуже, чем я предполагал. С Ероманом у меня никаких сдвигов.
– Прошло всего четыре дня, Николас.
– Я знаю, но послушай: он значится здесь как буйный. Если Ероман не заперт в изоляторе, то его водят по коридору в сопровождении санитарского конвоя. Я даже “привет” ему сказать не могу.
Николас хотел известить напарника о произошедшем на арт-терапии, но шелест из трубки был невыносимым для долгих историй. А еще его не покидало чувство, что в любую секунду из кустов может выскочить санитар или – неизвестно, что хуже – Бэнко в компании психов. Подробностями Николас решил поделиться при личной встрече. Сейчас важнее всего было действовать.
– Единственные, кто контактируют с Ероманом в клинике – это его сосед по комнате и психотерапевт. На вторую роль у меня нет шансов, но вот по поводу первой… Это легко устроить.
Он рассказал Расселу о возможной сделке.
– Переезд стоит штуку летров, я нашел парня, который этим займется.
Николас хотел сказать, что сегодня оставил Лисеру четыреста в залог – все, что было у него из наличных, но решил, что не стоит. Пусть эта жадная сука Дженна, отправившая его в место, где пичкают таблетками и заставляют прочищать унитазы, платит всю сумму сполна. Уж Рассел-то с его дипломатичностью выбивал из нее и не такие деньги.
Когда Николас закончил, на стороне собеседника повисла тишина. Вороной депос догадывался, что это могло значить. Если все шло по изученному им за четыре года сценарию: “Да ты в своем уме?” – подумает Рассел, а вслух произнесет: “Знаешь, Николас, мне кажется, это не очень хорошая идея”.
– Ты уверен, Николас? Мне кажется, это не очень хорошая идея.
Николас хохотнул в трубку и едва не выпалил: “Как мне не хватает тебя, приятель”.
– Думаешь, она откажет? Могу я занять у тебя?
– Не в деньгах дело, просто… В общем, мы не раз обсуждали – тебе лучше не высовываться. Продержись хотя бы неделю без каких-либо кардинальных действий, не привлекай к себе лишнего внимания, дай клинике убедиться, что ты ничего не вынюхиваешь. Ты лучший полицейский в городе, и они это прекрасно знают.
– Расс, все под контролем, я тут псих. На сеансах я навешал им такой лапши, и навешаю еще больше.
– Ты уж постарайся.
– Ну а насчет моей идеи?
– Я поговорю с Дженной.
– Вот и отлично.
Рассел выдохнул в трубку и тоном наставника продолжил:
– Сейчас ты разговариваешь со мной. Ты ушел в безопасное место?
– За кого ты меня держишь?
– Просто предупреждаю. Ты же понимаешь, если они обнаружат рацию или пистолет, то операции конец.
– Буду выходить на связь только в крайних случаях, когда появится информация.
– Будь осторожен.
– Ты-то сам как?
По трубке прокатился тяжелый вздох:
– В последнее время на улицах неспокойно, но ничего сверхсерьезного. Все как прежде, ты же знаешь. Давай, Николас, у меня кончается обед.
– Эй, Расс!
– Что еще?
– Спасибо за шоколадку.
Пессимизм пропал из голоса напарника. Николасу показалось, что он улыбается.
– Кушай, детка, шоколадку. Я знаю, как ты их любишь. К тому же за мной был давний должок.
Николас не сразу понял, о чем он, но спустя несколько секунд его память воскресила еще одну картину прошлого:
– Так и знал, что странглийцы ведут учет каждой мелочи. Ну и бред ты несешь, Расс. Я попрошу студентов отмутузить тебя еще раз, чтобы ты почаще заходил к нам… ко мне в гости. Погоди, ты будешь мне должен мешок гребаных шоколадок, канистру бензина за то, что я довез тебя тогда, и с десяток яиц, мы ведь с Лейн завтраком тебя покормили.
Напарник сделал вид, что не расслышал:
– Береги себя, Николас. Удачи.
– Взаимно. И вытряси Джену!
Николасу оставалось надеяться, что Рассел отнесется со всей серьезностью к его просьбе.
Вороной депос спрятал рацию в пакет, пакет в щель между Близнецами-соснами и прикрыл тайник листвой. Николас успел добежать до дверей клиники под трель звонка, на этот раз не оказавшись в числе опоздавших.
Шоколадку из тайника вороной депос разделил с Бэнко. Вечером того же дня они коротали время до отбоя в своей общей комнате. Развалившись на койке, вороной депос читал книгу, которую одолжил из “библиотечного уголка”, Бэнко развлекал себя сборкой очередного вертолета. Модели воздушного транспорта были единственным, что за время, проведенное в клинике, сосед заказывал у таких, как Лисер. Теперь Бэнко занял весь стол, разложив на нем бесчисленное количество деталей. Чубарый депос ловко подцеплял их щипцами и подносил к свету настольной лампы. Гордость вместе с отрешенным блаженством отражались на его лице, словно Бэнко не только занимался любимым делом, но и изобретал нечто воистину великое. В эти минуты он хранил редкое молчание, что для Николаса уже казалось непривычным.
Вороному депосу быстро наскучила книга, последние полчаса он только и делал, что наблюдал за Бэнко. В своем занятии сосед проявлял особую аккуратность, его действия были слажены и последовательны, Бэнко так наловчился, что совсем не заглядывал в инструкцию. Николаса удивило, когда сосед вдруг занес открытый тюбик клея над почти законченной моделью. Клей тек, погружая вертолетик в вязкую жижу. Мутно-белое озерцо уже растеклось по столу, затопив оставшиеся детали. А на лице Бэнко застыло выражение безразличия. Не меняя позы, он продолжал пялиться в одну точку. Бэнко не услышал, когда Николас обратился к нему, в его глазах зияла такая пустота, что становилось жутко. Спустя несколько секунд чубарый депос встрепенулся, принявшись вытаскивать детали из клея.
– Ты что, заснул?
– Вроде того, – спокойно ответил Бэнко. – Со мной иногда случается, не обращай внимания.
А потом едва слышно бросил:
– Поэтому здесь.
Чубарый депос достал из-за батареи тряпку. Она была жесткая, почти каменная, видимо, ей не раз вытирали клеевые лужи.
– Ты ведь давно в клинике?
Бэнко ответил не сразу. Николас подумал, что он опять замер, но чубарый депос просто производил подсчеты.
– Шестого ноября будет одиннадцать лет.
– Вот это срок! Погоди, и все только из-за того, что ты как бы “замираешь”? Но это ведь совсем ерунда!
– Это не ерунда.
– Прости. Я имею в виду, ты же не представляешь опасности для окружающих: не бросаешься на прохожих, не несешь всякий бред, что ты Великий Мерист. Ты хороший парень, Бэнко. С твоей особенностью можно нормально жить за воротами. Ну, по крайней мере мне так кажется…
– Я не хороший. И там я никому не нужен, – веселые нотки, всегда присутствующие в голосе соседа, теперь исчезли.
– Получается, что и меня на воле никто не ждет, – едва слышно произнес Николас. Он сказал это просто для того, чтобы прогнать тишину, но внутри него что-то болезненно сжалось. “Малыш Флайки не в счет”. Одного взгляда на каморку-комнату и рукавов своей полосатой пижамы было достаточно, чтобы его охватила злость. – И все равно мне жалко тратить даже минуту своей жизни на такое существование. Я тут всего несколько дней, а у меня шерсть на спине встает дыбом, стоит только представить, что проведу тут еще неделю, про месяц я вообще молчу! Но одиннадцать лет…
Николас видел перед собой сгорбленную спину соседа, в тишине тот пытался очистить от остатков клея пострадавший вертолетик. Николас не удивился бы, если в этот вечер Бэнко ни сказал бы ему больше ни слова. На самом деле за эти минуты сосед просто набирался решимости:
– Я должен быть здесь, – нарушил молчание голос Бэнко. – Тут мое место. После всего, что я сделал. Лиззи, так звали мою сестренку. Знаешь, в полгода своей жизни она была ангелом с голубыми глазами и самой милой улыбкой на свете. Когда она начинала смеяться, мне казалось, что я, старший брат, получал высшую награду. Лиззи могла бы носить розовые платьишки, прятаться за мою спину, если бы по улице проходила большая собака, а потом – просить меня помочь ей с уроками в школе или поколотить мальчишку из соседнего двора, который ее дразнит. Да я бы мокрого места от него не оставил! Сейчас Лиззи стала бы совсем взрослой. Поступила бы, наверное, в какой-нибудь хороший колледж, я часто это представляю. Как я забирал бы ее на машине после занятий, и мы шли бы поделиться своими проблемами в тихое место вроде парка, где плавают лебеди. Только она и я, лучшие друзья, которые с детства доверяют друг другу самые страшные тайны. Да, знаю – слишком идеалистично. Может, в будущем мы бы и не дружили вовсе, или Лиззи стала бы стервой или проституткой. Но даже если так, это хоть какая-то жизнь. Я этого никогда не узнаю, как и она не научится говорить и никогда не вырастет. Потому что я ее убил.
Бэнко словно исповедовался сам себе:
– Да, тогда я уже знал, что замираю. Это дерьмо началось в детском саду, после того как я неудачно приземлился с качелей. Врачи сказали, что такие припадки будут случаться на протяжении всей моей жизни. Сколько себя помню, я никогда не придавал им большого значения. Я ведь не падал в судорогах с пеной у рта, мои друзья не замечали, как на несколько секунд я выпадал из реальности. В те времена я был уверен, что проживу нормальную жизнь. Я мечтал стать пилотом, как мой отец, даже присмотрел себе подходящий колледж. А еще я спокойно резал хлеб ножом, заплывал в самую даль на озере. Короче, пренебрегал всеми правилами, которые созданы для таких, как я. Ничего плохого со мной не случалось. Пока однажды я не нарушил главное из них.
Родители были на работе, я присматривал за Лиззи. В свои шесть месяцев она была такой крошечной и много спала. Когда она проснулась, я решил отнести ее на первый этаж, на кухню, чтобы покормить завтраком из бутылочки. Я помню, как начал спускаться по лестнице, держа ее на руках. Пара ступеней, а потом мы оказались внизу, лежащими на полу. На мне не было и синяка, а вот Лиззи сломала шею, когда я рухнул на нее. Все случилось потому, что я замер. Точно так же, как и пять минут назад, только сейчас я разлил клей, а тогда…
Голос Бэнко дрогнул. Он уронил голову и уткнулся лбом в ладони. Николас прекрасно знал, каково это – считать себя виновным в чьей-то смерти. Чубарый депос дрожал, незаконченный вертолетик теперь поливали его слезы. Донесся шепот:
– Мне нельзя находиться в обществе, я тоже опасен!
Его слова сменили новые всхлипы, Николас дал ему время, стоял с ним молча, дожидаясь, пока тот не успокоится, а потом сказал:
– Я сожалею. Эта была ужасная случайность. Твоя вина в произошедшем только в том, что ты был ей слишком хорошим братом.
– Моя мать так не считала, – спустя минуту ответил Бэнко, скорбь в его голосе исчезла, будто он рассказывал очередную историю, но уже не о себе. – Сперва мама пыталась притвориться, будто это действительно было трагическим стечением обстоятельств. Лиззи приходилась мне сводной сестрой, мой настоящий отец делал карьеру пилота, о семье он и не думал. Фредди, так звали вторую любовь мамы, стал швырять в меня предметами, когда я замирал у него на глазах. С уходом Лиззи я выпадал из реальности все чаще. Я перестал говорить и почти не покидал свою комнату. Отчим колотил меня, но я был не против, даже не сопротивлялся – надеялся, что когда-нибудь он сделает то, на что мне самому не хватало духу. Однажды у него почти получилось, я очнулся в больнице. Врачам сказали, что я опять упал с лестницы. После этого домой я уже не возвращался. Я жил у родственников, у любых дядь и теть, готовых приютить меня на время. Потом мама придумала выход получше, так я оказался в "Голосе лесов". Она говорила, что мое пребывание здесь защитит меня от Фредди. Потом я понял, что так она спасалась от меня сама. Одним своим видом я напоминал ей о трагедии, она не смогла жить с убийцей под одной крышей. Моя семья платит клинике большие деньги, чтобы держать меня здесь. С тех пор, как Нил пришел к власти, “Голос лесов” перестал быть благотворительным заведением. Нил, конечно, берет к себе душевнобольных, чтобы они создавали антураж психушки. Их он содержит на деньги тех, кто пожелал остаться здесь добровольно или кого в клинику сбагрили “заботливые” родственники. Заметь, сколько средств вложено в охрану этого места. Для некоторых “Голос лесов” стал все равно что тюрьмой. Но, в отличие от многих псевдопсихов, мне нравится здесь находиться. Вижу, тебе есть что сказать, Ник. Могу я попросить оставить это при себе. Я свой выбор сделал и не люблю, когда, не побывав в чужой шкуре, кого-то осуждают. Вот и вся история. Ты-то как тут оказался?
– Я алкоголик, в этом мало драматичного, – ответил Николас. Он выдержал паузу, а потом перевел тему:
– Хотел спросить тебя, может, ты знаешь. Тот буйный… Ероман, тоже в клинике на платной основе?
“Если верить рассказам пациентов, то полицейские оставили Нилу взятку, чтобы тот принял избитого заключенного к себе”, – вспомнил Николас.
Бэнко не стал медлить с ответом:
– В одном я уверен: будь на месте Еромана кто-то другой, Нил бы давно избавился от него, перевел в государственную лечебницу, где умеют успокаивать таких, как он – “ Голос лесов” в первую очередь носит репутацию умиротворенного местечка. Сюда не принимают буйных, я имею в виду тех, кто ведет себя так же агрессивно, как Ероман. Полагаю, некто отстегивает клинике большие деньги, чтобы Нил терпел здесь его присутствие. Ера привели эти оборотни в погонах. А они, как известно, творят что им вздумается.
Из Бэнко полились доводы о том, что в полиции сейчас служат одни мерзавцы, но Николас его больше не слушал. Рассказ соседа навел вороного депоса на совсем другие мысли, и касались они главной причины, по которой он согласился поехать в клинику:
“Неужели полицейские из следственного комитета знали, что Ероман не псих? Иначе они бы просто сдали его в государственную лечебницу. Но его доставили в “Голос лесов”, где не станут проверять, психически болен он или нет. Вот только зачем? Подержать тут временно, вместо тюрьмы? Ероман едва не отправил их следователя на тот свет. От ублюдков из следственного комитета можно было ожидать и не такой изощренной мести”.
– Ни за что на свете я не хотел бы поменяться с ним местами, – словно прочел мысли Николаса Бэнко. – Я заслуживаю наказания, но не такого, как у Еромана.
– О чем ты?
Бэнко поднялся со стула:
– Думаю, я не покажу тебе того, чего ты не знаешь.
Вдвоем они вышли в коридор, где еще тускнели лампы. До отбоя оставалась четверть часа, но свет выключали раньше, намекая, что пациентам пора вернуться в свои комнаты. Бэнко направился к окну в самом конце коридора, невзирая на запреты, приоткрыл форточку и закурил. Николас стоял рядом с ним, молча наблюдая, как дымок от сигареты тонкой струйкой улетает в окно, огибая прутья металлической решетки. В тот момент вороному депосу дико захотелось домой.
“Мы здесь возродились”, – кричала надпись на подоконнике, прямо под ладонью Николаса. Они были повсюду – оставленные послания. У некоторых невозможно было разгадать смысл, другие являлись оскорблениями в адрес санитаров, пациентов или Нила. Были там и признания в любви, и просьбы вытащить их отсюда. Надписи, новые и старые, проступали из-под слоя облупившейся краски на подоконниках и стенах, являясь голосами тех, кто жил здесь когда-то. В месте, куда привел Николаса Бэнко, надписей было особенно много, они приобретали зловещий оттенок, плясали по потолку и стене, из которой торчала металлическая дверь:
“Убей меня, но в Яме не хорони”.
“Слава тем, кто увидит там рассвет”.
“Там нет воздуха, поверь, приятель, я там был”, – от последнего послания Николас невольно отвел взгляд. Возле двери несло смрадом, похлеще, чем из полицейского обезьянника.