– Тебе выгодней обратиться к нему, – растолковала мне Алена. – Он в совете давно сидит и всю внутреннюю кухню района знает. Тебе он поспешит помочь. Ты с нами, а нас он боится. Если поможет, пиши благодарность. Благодарности, как и жалобы, у них считаются. А не поможет, попроси Соловьеву. Она со свойственным ей человеколюбием напишет в районной группе, что он рептилоид.
– Давай! – согласилась Маргарита Степановна, – а то Виктор Геннадьевич совсем заснул.
Глава совета депутатов на встречах обычно садился по правую руку главы управы и тихо читал что-то в своем телефоне, более никак не стараясь проявить свое присутствие. Иногда, в моменты вскипания страстей в зале он склонялся к уху главы управы и обменивался с ней тихим и веселым, судя по возникавшим на их лицах улыбкам, замечанием, а затем снова замирал, сливаясь со стенкой у него за спиной.
– Виктор Геннадьевич, – обратилась я к неизбранному, но действительному главе совета депутатов. Он поднял на меня встревоженный взгляд и, резко откинувшись на стуле, приготовился внимательно слушать. – Почему муниципальные депутаты не участвуют полноценно в комиссии по приемке работ при капитальном ремонте?
– Участвуют! – уверенно заявил Виктор Геннадьевич, чем меня коварно обезоружил.
– Неправда! – вырвалось у меня от удивления. По залу прокатились смешки и гул одобрения. – В моем доме прикрепленного депутата на комиссии я ни разу не видела. И акты депутат подписывает пустые. Это так принято у вас?
– Команда дана. Мы работаем. – бодро отрапортовал Виктор Геннадьевич. – Вот, Инна Смирнова участвует, коммунист Иван Железный и Андрей Семенович…
– Подтверждаю! – вскочила на ноги Инна Смирнова. – Провластные депутаты манкируют своими обязанностями. Ко мне уже обращаются жители "не моих" домов с аналогичными жалобами.
– Система сейчас работает против жителей! – вскочил следом коммунист Иван Железный. – Мы требуем усилить контроль за ходом капитального ремонта в районе и со стороны управы в том числе.
Оба депутата так резво переключили внимание на себя, что я смешалась и не успела изложить свои требования. Пришлось покорно сесть на место и слушать их пикировку с Маргаритой Степановной. Слова депутаты говорили правильные, но я все равно ощутила глухое раздражение, предвидя, что проблема моя потеряется в неразберихе политических дебатов. Системного контроля за капитальным ремонтом со стороны местных властей не было, а времени ждать, пока оппозиция вынудит чиновников шевелиться, не представлялось возможным.
Встреча с жителями закончилась и рядом со мной возник Виктор Геннадьевич. Ловко маневрируя в толкучке, он взял меня под локоток и отвел к приоткрытому окну. Рвавшийся в душное помещение холодный ветер яростно трепал занавеску. Я отрешенно смотрела на колыхавшийся кусок сероватого тюля, пока Виктор Геннадьевич говорил быстро и тихо, будто не хотел, чтобы нас кто-нибудь подслушал. Он вкрадчиво заверил меня в своей готовности помочь и вручил визитку, где под зеленым щитом с красным львом, трубящим в золотой охотничий рожок, был указан личный телефон Виктора Геннадьевича.
– С вашим домом складывается непростая ситуация, – бубнил скороговоркой глава совета депутатов и, помолчав, аккуратно продолжил, – ваша соседка… кажется, Валентина? Как-то так ее зовут. Она написала на вас жалобу в префектуру…
– Вероника Леонидовна! – догадалась я. – И что она пишет?
– В основном про то, что вы своей деятельностью помешали людям готовиться к переезду по программе реновации…
Я собиралась было высказаться на этот счет, но он легонько сжал мой локоть и сообщил.
– Ольга Владимировна, ваш депутат, свяжется с вами в ближайшее время. Будем разбираться!
– Жаль! – Мария Соловьева поморщилась, изобразив притворно-недовольную гримасу. – Я уже придумала про нашего неизбранного главу рассказ. – Глаза ее хитро блеснули. – На днях было внеочередное заседание совета депутатов и оно продлилось целых семь часов. Удивительно, как Геннадич не помер.
Новость о безрезультатном, но жарком семичасовом заседании змеиным клубком катилась по районным группам и страницам сопричастных. Оппозиционные депутаты отказывались согласовывать благоустройство дворов на следующий год и требовали от управы предоставить проекты и сметы. Управа же в лице Маргариты Степановны при молчаливой моральной поддержке Виктора Геннадьевича и его сторонников отказывала им в доступе к документам, настаивая, что сначала нужно согласовать адреса, где благоустройство будет проходить.
– И как нам согласовывать работы, не зная, что именно будет сделано? – возмущалась Инна Смирнова, снимая на телефон хмурое лицо Маргариты Степановны.
– Контроль за благоустройством не входит в компетенцию муниципальных депутатов, – отпиралась Маргарита Степановна. – Если вы не согласуете сейчас адресный перечень, то вообще никакого благоустройства не будет.
– Смирнова разменивает интересы жителей на самопиар! – выли в унисон общественные советники главы управы в комментариях к видео.
– Сюжет простой, – делилась идеями Мария, – после заседания жена Виктора Геннадьевича настойчивыми уговорами отправила его к урологу для решения накопившихся на почве постоянного стресса мужских проблем. – Она усмехнулась, прокручивая историю в голове. – В свете не утихающих слухов о шикарной молодой любовнице, родившей ему двух сыновей, звучит довольно омерзительно. Да. Пусть любовница поддержит жену. Как тебе идея?
Я неуверенно пожала плечами.
– Волшебно. – раздался у меня за спиной низкий женский голос с изысканной хрипотцой. Сзади к нам подкралась муниципальный депутат Ольга Владимировна. Именно за ней был закреплен мой многострадальный дом после осенних выборов. Она позвонила мне на следующий день после моего разговора с Виктором Геннадьевичем и долго, ненужно оправдывалась. При виде меня ее строгое лицо в обрамлении рыжего мехового капюшона растянула широкая улыбка, никак, впрочем, не затронувшая холодно смотревших серых глаз.
– Ольга Владимировна? – припоминал муж, когда утром за кофе я рассказывала ему последние события моей граждански активной жизни. – Она ж была директором в школе, где я учился. Преподавала французский.
По блестящему меху ее лисьей шубы мой взгляд скатился к ее рукам, затянутым в кожаные перчатки темно-синего цвета. Замшевая сумочка была подобрана в тон. На покрывшую асфальт серо-коричневую снежную слизь он ступала изящными замшевыми сапожками на невысоком каблуке.
– Всегда любила красивую жизнь, – сообщил муж, – у нее, наверное, одной из первых в районе иномарка в девяностые появилась.
Оставив пост директора школы некоторое время назад и выйдя на пенсию, она полностью посвятила себя политической деятельности и руководила местной ячейкой партии власти. Несмотря на возраст выглядела она превосходно, чем заслужила от Марии Соловьевой, осведомленной о том, что нам придется спуститься в подвал и влезть на чердак, полный восторга комплимент. Ольга Владимировна вежливо кивнула в ответ.
Сбор ответственных должностных лиц на обход моего дома был внезапным и внеочередным. Инженер технадзора был зол, прораб Петр смирен. Последним подоспел инженер-куратор из Жилищника, вернувшийся, наконец, с больничного. Крепко сбитый, удивительно подвижный дед, видимо, был уже наслышан обо мне и заранее боялся, растерянно улыбаясь во весь белоснежный ряд вставных зубов.
– Мы уже проверили все магистрали отопления! – негодовал инженер технадзора. – Отопление подано. Все работает.
Он сверлил меня взглядом, пока прораб Петр неторопливо ковырял ключом в ржавом замке, висевшем на двери в подвал.
– На Фрунзенской тоже проверяли, но там в трех домах трубы прорвало. – повторила я причину своих сомнений.
Сюжет о том, как машины в клубах белого пара катились по затопленной горячей водой набережной в конце ноября, попал даже в телек. Неделю жители тех домов сидели без тепла. А магистрали им менял тот же подрядчик, что и ремонтировал мой дом.
– У меня нормальные бригады, – обиделся прораб Петр.
Делегация под охи Ольги Владимировны спустилась по узкой темной лестнице в натопленную духоту подвала. Я следовала за инженером технадзора по пятам. Как заведенный, он деловито бегал с фонариком вдоль толстых черных труб, проложенных вдоль осыпающихся известкой стен. Марии Соловьевой я дала задание ненавязчиво подслушивать, о чем болтали прораб Петр и инженер-куратор из Жилищника. От Ольги Владимировны толка я не ждала, поэтому просто оставила ее отбывать наказание за подписанный акт среди пыли и грязи. И она отважно его отрабатывала, поминутно ужасаясь плачевному состоянию окружавшего ее пространства.
Подвал тянулся на всю ширину дома и был разделен на множество темных, тесных подсобок, относившихся к заброшенному магазину на первом этаже. Свет зажигался только в трех центральных помещениях. С потолка жалко свисали тусклые лампочки. Блуждая по остальным каморкам, приходилось подсвечивать себе путь фонариком в телефоне. Его свет жадно выхватывал из плотного мрака воспоминания о преуспевающем прошлом в виде неясного назначения приборов, прикрепленных к полу и стенам, окрашенным потускневшей от времени голубой краской. В дальнем закоулке таилась мощная колода для рубки мяса с воткнутым в нее и так заржавевшим топором. Покосившиеся двери были обклеены вырезанными из журналов картинками полуголых женщин, а с потолка грозили свалиться запыленные, давно неработающие лампы.
– Здесь можно фильм ужасов снимать. – восхитилась Мария царившей здесь печальной атмосферой.
– Просто кошмар! – откликнулась Ольга Владимировна, с тревогой осматривая осевшую на сапожки серую бетонную пыль.
– Может, ограничимся подвалом? – с надеждой на отказ от осмотра чердака спросил инженер технадзора. Я упрямо настаивала, что потока кипятка с крыши мне тоже не надо. Прораб Петр и инженер-куратор из Жилищника были на стороне инженера технадзора, уверяя, что ничего страшного не произойдет.
– Хватит! – внезапно оборвала их Ольга Владимировна. – Если жители требуют, надо выполнять.
Развернувшись, она уверенно направилась к выходу, чем заслужила от меня отпущение прошлых грехов. На чердак она вряд ли смогла бы влезть, поэтому я не стала ее более задерживать. Мой жест доброй воли был воспринят с благодарным облегчением и обещанием постоянно быть на связи. Увидев квадратный люк в потолке пятого этажа и сваренную из тонких перекладин лесенку, Мария Соловьева выразила желание покараулить внизу.
– Вдруг кто-то решит раньше времени сбежать, – сказала она, с тревогой глядя вверх. – А тут я!
Инженер технадзора и прораб Петр, уже взявшие высоту, подхватили меня у самого люка под руки и втянули на чердак. Я кралась вслед за ними по шатким мосткам, проложенным поверх ватного омута из желтого утеплителя. Казалось, если я случайно оступлюсь, то провалюсь сквозь эту мягкую пелену прямо на головы соседям. В лучах света, проникавшего через маленькие слуховые оконца, плавно вальсировали пылинки и пахло нагретым деревом.
– Осталось только покрасить и утеплить, – отрапортовал инженер технадзора под заискивающие улыбки прораба Петра и инженера-куратора из Жилищника. – Акт, наконец, подпишите?
– Когда утеплите и покрасите, тогда и подпишу, – заявила я с независимым видом. Мы преодолели тревожный спуск и я уже была в относительной безопасности рядом со скучающей Марией.
Лица их мгновенно угасли и приняли привычный сосредоточенно-тоскливый вид.
– Я подслушала, – шепнула мне Мария на прощание, – они считают тебя стервозной истеричкой.
– Все-таки молодец у нас глава управы. Хороший человек!
Встреча Народного совета началась с россыпи комплиментов от председателя Алексеева в адрес Маргариты Степановны.
На днях она нанесла визит в страдающий от хорды квартал и провела немало времени за конфиденциальной беседой с начальникм участка.
– И что, помогло? – спросила Мария.
– Маш, ну ты же понимаешь… – грустил председатель Алексеев. – От управы тут мало что зависит. Хоть полиция теперь на вызовы приезжать стала.
– Слабый у вас там народишко. Дрянь! – проворчал товарищ Лебедев, глядя на всех исподлобья. – Надо было вам ночью собраться и стройку зажигалками закидать, а вы под этих воров стелитесь.
– Ага! – передразнил его председатель Алексеев, – а потом все по статье пойдем. И я, и Ольга Ивановна, инвалид второй группы, и Борис Владимирович после инсульта. Мы все нормальные люди. Работа идет, ждем результатов. У главы управы папа – сами знаете кто, – рассуждал председатель Алексеев. Выражение лица у него стало мечтательным. – Личный друг президента.
Мария громко фыркнула, выразив свое презрение. Председатель Алексеев ее выпад проигнорировал.
Первым, что запомнила Маргарита Степановна в своей жизни, был мягкий, иссиня-черный купол неба, накрывший ее и землю.
– Папа, что это? – спросила она.
– Это звезды, – ответил отец.
Задрав голову, Маргарита Степановна смотрела вверх, на драгоценное, холодное сияние. Звезды казались такими большими и близкими – она точно сможет достать себе одну.
– А где звезды находятся? – спросила она с надеждой.
– В космосе, – коротко сказал отец.
– Давай сходим в космос за звездой! – предложила Маргарита Степановна.
– Обязательно сходим.
Трава в поле, где они гуляли, была выше Маргариты Степановны и кузнечики стрекотали оглушительно. Ночь обнимала синим, бархатным теплом. Вокруг мелькали тени взрослых, но Маргариста Степановна никого из них не помнила, кроме отца – его шершавого, толстого указательного пальца, за который она хваталась своей маленькой ладошкой. Потом, когда семья переехала в Москву, в ручке Маргариты Степановны помещались уже три отцовских пальца.
– Не косолапь, – говорил он. – Смотри, как я ноги ставлю.
Маргарита Степановна запомнила его огромные коричневые туфли, которые он переставлял мысками строго вперед. Сосредоточившись, она стала ставить свои ноги так же. Ее с братом отправили в детским сад. Поначалу она ненавидела это место, потом привыкла, хотя так и не полюбила. Отец постепенно превратился в тень, возвращавшуюся домой поздно – уже после того, как Маргарита Степановна по строгому указанию мамы отправлялась в кровать. По утром отец быстро завтракал и уходил на службу. Они виделись мельком. У Маргариты Степановны были школа, домашка и друзья. Жизнь текла по распорядку.
Начитанная мама и школьные уроки литературы растили внутри ощущение, что писатели – особенные люди. Талант возвышает их над всеми остальными. Они – полубоги, величественные силой своих слов, которыми они, как иглами, прошивают сознание людей. И Маргарита Степановна хотела так же, как и они, лишится плотского бытия, переродившись в текстах, и сигануть в вечность. Она хотела быть как Кундера, Вишневский и Бунин, складывать слова в точный, изящный узор и дурманить, чаровать, пьянить… Смело и искусно, как они, расшивать звенящими нитями невыносимо прекрасных историй мягкие, податливые складки окружавшей ее невзрачной реальности. Маргарита Степановна мечтала написать великий роман. Обязательно о любви, родившейся, как сон, под мягкими облаками, парящими над благословленной золотым солнцем землей. Всюду запах горячей травы и люди живут в полную силу, настоящими чувствами и событиями – великой любовью, что завещана была предками в стихах и в прозе.
– Что за бред! – воскликнул отец, когда Маргарита Степановна робко сообщила, что хочет идти в литературный. – Это сейчас никому не нужно. Времена не те, чтобы сказки сочинять. Твой брат учится на экономическом, пойдет в бизнес. Лучше думай о госслужбе. Мы семья и должны помогать друг другу.
Остаток ужина прошел в молчании. Перед сном мама нежно и крепко, как в детстве, обняла Маргариту Степановну и ушла, тихо притворив за собой дверь. Всю ночь Маргарита Степановна думала о своем будущем и о том, как отец злой возвращается с работы и поглощая сытный ужин ругает руководство, перед которым ему приходится пресмыкаться. Было тошно.
"Ребята, срочные новости!" – писала местная блогер в районной группе, – "Главой управы назначили инфанту Маргариту Степановну и от нее мы ждем только террибль!"
Эхом понеслась по страничкам местных активистов омерзительная вакханалия. Обсудили и ее родословную, и ее послужной список, и внешность, и даже пару раз назвали шлюхой. Но главным предметом обсуждений был, конечно, ее отец.
Сидя в своем новом, еще непривычном кабинете и читая глупые, гнусные комментарии, Маргарита Степановна с усугубившейся неприязнью почуяла вечное, тягостное влияние своей фамилии. Чем больших успехов она добивалась, тем чаще приписывали их протекции со стороны отца.
Быть главой управы ей, в целом, нравилось – сродни укрощению энтропии, упорядочиванию первобытного хаоса Вселенной, но жители! уровень их культуры! их недалекость и скандальность! Как угнетала и утомляла Маргариту Степановну невозможность послать к чертовой матери особенно одиозных персон. С каждым приходилось разбираться.
– Мы не можем лишь частично заменить плитку, – Маргарита Степановна терпеливо втолковывала депутату Инне Смирновой на очередной встрече с населением. Смирнова регулярно посещала эти ежемесячные встречи и всегда находила повод напасть, набивая себе значимость и дешевый авторитет среди жителей. – Это как стирка блузки, – продолжила Маргарита Степановна, – бессмысленно стирать только рукав.
Смирнова ошпарила ее полным презрения взглядом и ледяным тоном спросила:
– У вас в смете столько плитки заложено, что весь сквер можно в три слоя замостить.
Зал загудел, а Маргарита Степановна посмотрела на своего зама по ЖКХ Валерия Николаевича. Он с непроницаемом видом сидел в первом ряду.
– Должно быть, возникла какая-то техническая ошибка. Мы возьмем на контроль.
Она кивнула, давая тем самым поручение Валерию Николаевичу, который раздражающе спокойно склонил голову в ответ.
– У вас все время какая-то техническая ошибка! – съязвила Смирнова, присаживаясь.
По залу покатились ехидные смешки.
Маргарита Степановна обвела строгим взглядом собравшихся жителей. Многие лица были ей знакомы: ярко запомнились с недавнего праздника, устроенного управой. Ее поразило тогда, что люди не интересовались ни культурной программой, ни субботником. Они толкались у столов, где была организована раздача гречневой каши, чая и печенья. Выражение их лиц было единообразно жадным, жалким и тупым. Постоянно являлось оно, когда жители вдруг видели, чуяли или предвкушали халяву. Маргарита Степановна видела его у скудно и безвкусно одетых баб и старух, у никчемных, пропитых мужиков, окружавших ее во дворах, по которым она с коллегами ходила, информируя население о программе реновации. Возбужденные жители визжали, стараясь заглушить друг друга и требуя новых больших квартир.
С ужасом и отвращением Маргарита Степановна увидела то же черты и горящие глаза на сморщенном лице ветерана. Вместе со своей заместительницей по работе с населением они шли по адресам поздравлять почетных старожилов района с Новым годом. Было неприятно и брезгливо вдыхать кислый, засаленный старостью воздух квартиры. Густой запах, как растопленный жир впитывался в сохранивший еще свежесть морозного утра, блестящий мех ее шубки, забивал легкие и желудок. Медленно потянулись трясущиеся пальцы со вздувшимися суставами к букету цветов и пакету с подарком. Слюнявые, бесцветные губы растянула заискивающая улыбка. Маргарита Степановна кричала глухому старику слова поздравления. Напоследок сфотографировались.
"Не постеснявшись своего богатства, шуб и золотых перстней, глава управы снизошла до ветерана, подарив на Новый год ему батон!" – брызгала на следующий день ядом местная блогер в районной группе. Ссылку на пост прислала ей переполошившаяся заместительница по работе с населением.
"Нищета переборчива и требует почтения," – ответила коллеге Маргарита Степановна.
Все равно стало неприятно. И вовсе не батон это был, а вкусная выпечка с мясной начинкой из недавно открывшейся неподалеку булочной, но в комментариях уже бесновались, естественно, через раз поминая отца.
– Занят. Перезвоню. – отрывисто ответил по телефону отец и бросил трубку.
Маргарита Степановна вздохнула и набрала маме. Она всегда умела найти нужные слова в трудную минуту.
– Ну я же неплохая глава управы, и отец тут не при чем, – грустила Маргарита Степановна.
Все титанические усилия виделись ей тщетными. Жители решительно отказывались ценить все хорошее, что для них делалось. Они отвечали только новыми жалобами и претензиями.
– Ах, солнышко! – ласково ответила мама. – У мира не было бы Пикассо, если бы не его папа – учитель рисования…
Декабрьское небо над городом редко бывало чистым. Оно походило на серое матовое стекло, по всей плотной толще которого растекался, как масло, тусклый солнечный свет. Бледный день, тяжелея, опускался в мутные сумерки. Многократно рассеянный между небом и землей невидимый закат розовыми красками ложился на сугробы поверх морозно-синих теней, чтобы растаять к ночи под желтым светом фонарей. Сплошная тьма так и не наступала – глушилась со всех сторон огнями. Ярко и празднично горели вывески и витрины, гирлянды на окнах. Потусторонним мерцанием флюоресцировали фитолампы на подоконниках, окрашивая снег и ветви деревьев в ядовитые цвета. Загадочно и уединенно светили фонари над подъездами и приглушенно из-за занавесок – окна. Мимо по дорогам ползали вереницы машин, заворачивая во дворы и разгоняя сгустившийся сумрак красными и белыми огнями фар. Все сливалось в единое сияние и тяжелое, серое небо не давало ему рассеяться в космическую высь, а белый снег – впитаться в землю. Призрачный, болезненно-желтоватый этот свет лился в окна, протискивался сквозь шторы, оседал на прикрытые веки и проникал в разъедаемый бессонницей мозг. Воспаленный сумбурным днем, волнами переживаний он крутил в не угасающем сознании события, мысли и ощущения. Все перемешивалось в одну бесконечную галлюцинацию, настолько бурную, что невозможно было от нее отвязаться. Приподнять свинцовые веки тоже не было сил и скованной роящимися наваждениями мне оставалось ждать до серого утра, чтобы снова замельтешить, забегать, засуетиться, но уже наяву.
Этап замены магистралей отопления, водоснабжения и канализации в подвале и на чердаке был со скрипом преодолен. Прораб Петр торжественно назначил дату начала работ в квартирах. По плану жильцам собирались менять батареи вместе со стояками и трубы канализации и водопровода, спрятанные в санузлах за перегородкой в полкирпича. Первым шел мой подъезд и я честно оповестила своих соседей, уговорив их в выходные быть дома.
Но ничего не произошло. Никто не пришел. Телефон прораба Петра сообщал, что абонент недоступен. Вместо него названивали раздраженные соседи. Бытовка, где прораб Петр обычно сидел, была заперта. Осознав, что до него мне не добраться, я позвонила инженеру технадзора.
Было ранее субботнее утро и он, конечно, был в своем праве сбрасывать мои звонки, но я не унималась и, наконец сдавшись, он взял трубку. Моему возмущению от сложившейся ситуации не было предела, но его глухое, сонное приветствие смягчило тон моего голоса.
– Андрей, доброе утро! – пропела я ласково, как гувернантка, собиравшаяся пожурить своих подопечных, детей богатых и влиятельных родителей, за незначительный и в целом довольно милый проступок. – Это Дарья вас беспокоит.
– Да, я понял, – откликнулся инженер технадзора, тяжело сопя.
– У нас сегодня собирались менять трубы в квартирах, но никто не пришел. Петр недоступен. – затараторила я в трубку, мысленно молясь, чтобы он не послал меня куда подальше.
– Ща перезвоню, – вздохнул инженер технадзора и отключился.
Через полчаса раздался звонок в дверь. На пороге стоял бледный бригадир сварщиков. Его мужественное лицо было измято обильными излияниями накануне. В руках он нервно мял черную шапку.
– Нам никто не сказал, что сегодня надо работать… – дыхнул он в меня перегаром и извинениями. – Вся бригада болеет просто.
– Выздоравливайте! – от души пожелала я.
Следом перезвонил инженер технадзора.
– Прораб Петр в отпуске, – сразил он меня новостью.
Какого черта прораб Петр назначил работы, если знал, что уйдет в отпуск?! – хотела спросить я, но инженер технадзора был невиновен. Вместо этого я изложила свои претензии письменно в очередной жалобе.
Утром, полторы недели спустя, я вышла из подъезда и наткнулась на прораба Петра. В расстегнутой куртке он, раскрасневшись от усилий, разбивал лопатой наледь, мешавшую дверям в подвал плотно закрываться.
– Работы продолжатся, когда будет достигнуто взаимопонимание с жителями, – не скрывая неприязни, гаркнул он на мои расспросы.
На подъездах вскоре появилось объявление.
"Собственниками помещений было принято решение о переносе сроков проведения работ по ремонту внутридомовой инженерной системы теплоснабжения (стояки) на 2018 год. С протоколом ОСС б/н от 12.11.2017 можно ознакомиться в управе района".
В тот день я вообще никому не могла дозвониться.
Подвал закрыли и опечатали бумажками с печатью ГБУ "Жилищник" и размашистой росписью главного инженера.
Наступил Новый год.
"Главная вечеринка зимы!" – писала Мария Соловьева в районной группе, очнувшейся после январских праздников. – "Специально приглашенная звезда, зампрефекта по вопросам строительства встретится с жителями нашего района.
В программе – очередные обещания по программе реновации, отравленные бензпиреном почвы и качество строящегося барака для переселенцев первой волны.
Вероятно, будет драка! Приходите!"
С вершины детской горки, куда я предусмотрительно вскарабкалась, открывался вид на двор и стартовую площадку, где за забором разъезжали экскаваторы. Все пространство подо мной быстро заполнялось людьми. В круговороте пестрых шапок и капюшонов то и дело всплывали знакомые лица.
До назначенного часа прибытия высокопоставленного должностного лица было еще минут двадцать, но муниципальный депутат Инна Смирнова не теряла времени даром. Она решительно вскарабкалась на шаткую, окрашенную казенным зеленым лавочку возле песочницы и гнусаво вещала в свой громкоговоритель.
– Власти Москвы хотят нас оптимизировать! Кто-то из вас поедет в новые квартиры, но хуже станет всем. В метро и так утром зайти невозможно, а представьте, что будет, когда число жителей увеличится в три-четыре раза! А сколько будет машин? Можете забыть про бесплатные парковки. Надеюсь, у каждого есть полтора миллиона, чтобы купить себе машиноместо!
Тема дефицитных парковок нашла отклик в сердцах граждан. Толпа у ее ног волновалась, спорила и с ней, и между собой. Свободных бесплатных мест становилось все меньше, их агрессивно занимал каршеринг. Активисты собирали подписи против введения на улицах платной парковки, а во дворах кипели бои с порчей имущества. Обозленные соседи, пытаясь застолбить за собой место, бывало, царапали и даже расстреливали чужие автомобили, занявшие условно их парковочные места. Шли репортажи по телевизору и статьи в прессе. Полиция предлагала пострадавшим вычислять злоумышленников самостоятельно.
Возбужденный гомон прорывал высокий, сильный голос Ирины Львовны. Прослушав архитектурный курс и изучив проектную документацию на строящийся стартовый дом, она по наущению своего соседа-строителя также обнаружила в заключении экспертизы информацию о бензпирене, опасном токсине, которым были отравлены почвы и под стартовым домом, и, скорее всего, по всей округе. При подготовке строительной площадки, застройщик должен был по правилам вывезти загрязненный грунт на полигон, но начальник участка новость о токсичных почвах встретил с искренним удивлением. Управа района тоже. И со всей страстью и энергичностью натуры Ирина Львовна понесла приобретенное знание в массы, закатив скандал на январской встрече с префектом, после чего на заклание был щедро отдан зампрефекта по вопросам строительства – сутулый и невзрачный молодой человек с бегающими, темными глазами, зеленоватым цветом лица и кривой полуулыбкой на тонких, будто нарисованных губах.
Его тихое появление в окружении управской свиты было сразу замечено. Поддавшись притяжению высокопоставленного чиновника, толпа отхлынула от лавочки, с которой вещала Инна Смирнова, и плотным кольцом обхватила щуплого зампрефекта и его коллег.
– Вы нам скажите прямо, – представившаяся старшей по дому немолодая, крупная женщина каркала хриплым голосом зампрефекту в равнодушное лицо. Ее пятиэтажка стояла впритык к круглосуточной стройке, подогревавшей ее интерес, – кто в этот дом переедет хоть? Не зря мы тут страдаем?
Она была уже четвертой с таким вопросом. Жители окрестных домов на разные лады сопоставляли свои ветхие метры с опубликованной квартирографией реновационной собянинки. Ничего у них не сходилось так, чтобы всем вместе заселиться, не потеряв в драгоценных метрах.
– Я сейчас по этому поводу ничего сказать не могу, – повторял свою мантру зампрефекта, – мы сначала достроим стартовый дом, а потом будем смотреть, как сформировать волну.
Слова его постоянно тонули в недовольном ропоте и шквале новых вопросов.
– Интересно, получится ли до него отсюда доплюнуть? – Мария Соловьева воспользовалась текучкой и, вскарабкавшись на детскую горку, протиснулась ко мне. В руках на селфи-палке у нее был закреплен телефон, шла трансляция в районную группу в фейсбуке.
– Сколько тебе лет? – язвительно поинтересовалась я.
– Тридцать пять. Это минус, конечно. Но мы на детской площадке, а это плюс.
– Попробовать можно, но ветер дует в нашу сторону, – я придирчиво осмотрела цель. Рядом с зампрефекта царственно, как львица, стояла глава управы Маргарите Степановна и с любезной улыбкой втолковывала что-то председателю Алексееву. Он смотрел на нее по-щенячьи преданными, почти влюбленными глазами, озаренными внутренним ликованием. Я толкнула плечом Марию и указала на парочку.
– Откуда у нашего председателя такая внезапная любовь к нашей главе управы? – спросила я Марию.
После каждого заседания Народного совета, на следующий или через пару дней председатель Алексеев имел манеру звонить мне. В долгих, доверительных беседах он убеждал меня сбавить обороты в боях по переписке с местными властями.
– Даш, я к тебе хорошо отношусь, – говаривал он плаксиво, – поэтому хочу предостеречь. Лучше договариваться, а не воевать.
Далее он обычно принимался изливать свое презрение к остальным членам Народного совета, кто-то у него был поехавшим, кто-то дураком, кто-то бесполезным болтуном. Этим он посеял в моей душе сильную неприязнь к нему, которой я решилась поделиться с Марией.
– Любопытно, – задумалась Мария. – Мне он тоже на днях звонил. Просил временно не писать про управу гадостей в интернете. У них там, якобы, трудности какие-то с префектурой.