Черт из табакерки

ГЛАВА 16

Домой я влетела страшно усталая, с больной головой. Очевидно, переполнилась кислородом в «Барвинкове». Москвичу вреден свежий воздух, он привык дышать смесью выхлопных газов. И вообще, жители больших городов уже наполовину мутанты. Я, во всяком случае, совершенно точно. Чуть погуляю по лесу – и тут же получаю дикую мигрень. Чувствуя, как толстая тупая палка втыкается в правый глаз и начинает там ворочаться, я вошла на кухню.

– Купила помойное ведро? – спросила Тамара.

– Нет, опять забыла.

– Ничего, – поспешила ответить Томуся. – С мешком даже удобнее. Выбросил, и конец, ничего мыть не надо!

В этом высказывании вся Тамара. Она неисправимая оптимистка, ухитряющаяся найти хорошее во всем.

Этой зимой к нам прибежала в слезах десятилетняя Леночка из двадцать пятой квартиры. Ее старший брат Сергей вот уже целый год сидит в Бутырской тюрьме, ждет суда. Парень с пьяных глаз подрался с милиционером, решившим проверить у Сережки документы, и, по несчастью, выбил тому передний зуб. Цеховая солидарность – страшная вещь. Вмиг было создано дело о нападении на сотрудника правоохранительных органов при исполнении служебных обязанностей. Бедная Марья Ивановна, одна вытягивающая на плечах сына и дочь, похудела ровно вдвое, мотаясь с сумками по очередям, нося оболтусу передачи – продуктовую, вещевую, медицинскую.

Собственно говоря, именно из-за передачи Леночка и примчалась к нам вся в слезах. Продукты в Бутырке можно сдать только раз в месяц, день фиксирован жестко. В Сережином случае это тридцатое число. Двадцать девятого не примут, а тридцать первого, пожалуйста. Но в январе всего тридцать дней. Марья Ивановна свалилась с гипертоническим кризом, и завтра тянуть многокилограммовую сумку на Новослободскую улицу некому. А там уже начнется февраль, и получится, что в феврале Сережка остался без харчей.

– И чего же ты от нас хочешь? – спросила я.

– Сдайте за маманю передачку, – зарыдала Леночка. – Она неделю ходила отмечаться, у ней очередь пятая…

– Конечно, поедем, – моментально выпалила Тамара. – Только объясните, куда и во сколько идти.

– Новослободская улица, – всхлипывала Лена, – надо к семи приехать!

На следующий день, еле поднимая тридцатикилограммовый баул, набитый пряниками, карамельками, сигаретами и другими полезными вещами, мы прыгали в крохотном дворике среди мрачных теток с гигантскими сумками. Холод стоял страшный. Очередь переминалась с ноги на ногу и сердито переругивалась. Какая-то баба с тетрадкой в руках стала выстраивать народ. Кто-то матерился, кто-то пытался пролезть поближе к закрытым дверям. Мне было тоскливо и противно. Внезапно Тамара подняла вверх бледное лицо и сказала:

– Погляди, какие звезды! А какой отличный воздух! Все-таки здорово подняться рано и прогуляться по морозцу.

Я не нашлась, что ей ответить.

– Мешок гигиеничней ведра, – продолжала Томочка. – Не думай больше о помойке. Лучше посмотри, что мы тебе покажем. Спорю, в жизни такого не видала. Кристя, тащи ящик!

Кристина притащила картонную упаковку от бананов. Я заглянула внутрь и ахнула:

– Бог мой!

На уютной подстилочке, сделанной из моего старого халата, нежилась кошка Клеопатра, а рядом сосредоточенно чмокал беззубым ротиком довольно крупный рыжий котенок. Передние лапки новорожденного мерно мяли живот кошки. Из груди Клеопатры доносилось громкое урчание.

– Но откуда взялся котенок?

– Вылез из Клеопатры, – радостно сообщила Кристина. – Мы так удивились!

Еще бы, кошка казалась такой тощей и плоской, что никому и в голову не пришла мысль о ее беременности.

– Что же теперь делать?

– Как что? – удивилась Тамара. – Подрастет, устроим в хорошие руки.

Дзынь, дзынь – донеслось из прихожей. Я поглядела на часы – почти одиннадцать. Нет, в нашем доме покоя не жди. Ну, что на этот раз? Кто засунул голову между прутьями и выпил шампунь?

Чеканным шагом я подошла к двери и без лишних вопросов распахнула створку. На пороге покачивался плюгавенький мужичонка ниже меня ростом. Одет незваный гость был самым экзотическим образом. Несмотря на теплый май, на нем красовалась жуткая засаленная овчинная кацавейка, из которой в разные стороны торчали клочки желтой шерсти. На голове у дядьки была нахлобучена сильно помятая кепка, одна нога обута в страшно грязный ботинок, другую, обмотанную тряпками, он просто засунул в пластиковый мешок.

И пахло от него соответственно. Должно быть, даже около рыбоперерабатывающего завода во Владивостоке так не воняет.

Я с тоской оглядела чудесное явление. Наши соседи – дикие люди. Сколько раз предлагала установить в подъезде домофон, но нет, никто не хочет выложить один раз двести рублей, а потом платить ежемесячно еще десять. «У нас красть нечего» – такой аргумент выдвигался всеми на мое предложение. Зато теперь к нам запросто заходят бомжи, гадят на лестничных клетках, а один раз чуть не устроили пожар на чердаке. Жильцы других подъездов нашего дома давным-давно с домофоном, а в третьем подъезде даже наняли лифтершу, и только мы живем с настежь открытой дверью.

– Тебе чего? – спросила я, стараясь не дышать. – Денег не подаю, иди себе спокойно откуда пришел.

– Слышь, дочка, – прохрипел бомж. – Раису позови.

– Какую? – глупо спросила я, тревожно вглядываясь в незваного гостя.

В его опухшем, почти потерявшем человеческий облик лице мелькнуло нечто странно знакомое.

– Раису Никишину, – продолжал хрипеть мужик. – Жена она моя.

В полном ужасе я отступила в глубь прихожей и чуть не упала, запнувшись о Дюшку.

– Так вы э…

В памяти быстро пронеслось имя Ленинид. Дело в том, что моего папеньку зовут совершенно по-идиотски. Его отец, никогда мною не виданный дедушка, из крайне патриотических чувств назвал сыночка Ленинид, что расшифровывается как Ленинские идеи. Была такая дурацкая мода давать детям новые революционные прозвания типа Электрификация или Октябрь. Правда, потом этих несчастных детей, когда они сами стали родителями, занесло в другую сторону и своих отпрысков они начали называть «красиво» – Анжелика, Эдмонд, Вальтер… Наверное, поэтому я и получила имечко Виола. И никогда, представляясь, не произношу своего отчества. Представляете себе – Виола Ленинидовна Тараканова, мрак и ужас.

– Ленинид… Э-э, – бормотала я, – простите, отчество забыла.

– Доча моя, – зарыдал бомж, втягиваясь в квартиру, – кровь родная, слава богу, нашел! Сколько лет искал, мыкался!

Я глядела на него во все глаза. Чего, спрашивается, было тратить столько времени на мои поиски? Да всю жизнь живу на одном месте! И потом, что же это творится на белом свете? Сначала невесть откуда взялась сестрица Раисы, а теперь, пожалуйста, появился родной папенька, которого давным-давно все считают покойником.

На шум вылезли все – Тамара, Вера, Кристя, Дюша и даже Клеопатра, оставившая ради такого случая своего котенка.

Впрочем, кошка, расчихавшись, моментально убежала в спальню. Я ее хорошо понимала: запах в прихожей стоял отвратительный.

– Слава богу, дошел до дома, – ликовал бомж, оглядывая домашних. – Райка где?

– Умерла много лет тому назад, – ответила Тамара.

– Да ну? – изумился папенька. – Значит, зря злился.

– Из-за чего? – машинально поинтересовалась подруга и раскашлялась.

– Слушай, – решительно взяла я ситуацию в свои руки, – разговаривать с тобой просто невозможно, мы рискуем задохнуться. Иди в ванную, брось свои шмотки в мешок, вымойся хозяйственным мылом, и тогда начнем выяснять, что к чему.

– Дык другой одежи нет, – развел руками папуля, – только то, что на мне.

– Иди, иди, – приказала я, подталкивая его в спину ручкой от швабры, – найдем сменный прикид. Только воду погорячей сделай, а голову вымой шампунем из красной бутылки. Стоит на бортике ванны с этикеткой: «Для собак. От блох и кожных паразитов».

Вновь обретенный папочка послушно отправился на санобработку. Видя, что я близка к обмороку, Томуся моментально накапала мне валокордин, потом притащила бутылку «Аса» и ловко вымыла пол в прихожей.

Примерно через час отдраенный до блеска мужик, одетый в мой спортивный костюм, жадно глотал куски хлеба, щедро накладывая на них сразу сыр и колбасу. Он оказался маленьким, щуплым, даже тощим, с редкими светло-каштановыми, совсем не тронутыми сединой волосами. Я глядела на него во все глаза, пытаясь пробудить детские воспоминания. Но ничего хорошего, как назло, не лезло в голову.

Вот папуля спит посреди гостиной, прямо на полу, в луже блевотины, а вот швыряет в Раису кухонную утварь, я же сижу под столом, теряя сознание от ужаса. Потом он, озверевший оттого, что Раиса не дала ему денег на выпивку, тащит на продажу мои новенькие зимние ботиночки…

Тряхнув головой, чтобы отогнать рой не слишком приятных видений, я зло спросила:

– Ну, дорогой батенька, где же вы обретались все эти годы?

Ленинид испуганно отложил кусок.

– Да так, туда, сюда…

– Паспорт давай, – велела я.

– Зачем? – окончательно перепугался мужичонка и стал еще меньше ростом.

– Давай любой документ, удостоверяющий личность, – неслась я дальше.

– Знаешь, – тихо пробормотала Тамара, – по-моему, у него сломана нога, смотри, он даже на нее наступить не может.

– Ничего, – злобно ответила я, – папулю никогда не волновало мое здоровье, и, честно говоря, так давно с ним не встречалась, что не помню, как он выглядит. Вот и хочу удостовериться, что данный субъект тот, за кого себя выдает! Ну-ка, ищи документы.

Мужичонка дрожащей рукой выудил справку об освобождении из мест заключения. «Тараканов Ленинид Иванович, 1944 года рождения»… Надо же, когда я родилась, ему стукнул всего двадцать один год! А мне отец казался довольно пожилым. Хотя, что вы хотите от четырехлетнего ребенка.

– Значит, уголо-овничек, – протянула я, вертя в руках бумажонку. – Теперь быстро рассказывай, как в тюрьму попал, только не ври. Наш сосед работает в милиции, и я попрошу проверить тебя через компьютер.

– Чего, ничего, по ерунде…

– В подробностях, – настаивала я, – насколько помню, ты сбежал из дому в 1971 году.

– Никуда не бежал, – выкручивался папенька, – посадили меня.

– Быстро колись!

Ленинид вздохнул и принялся почти внятно излагать события своей бурной жизни.

В 1971 году проклятая Раиса не дала ему денег на водку. Ленинид перерыл весь дом, не нашел ни копейки, вышел к винному магазину и принялся выпрашивать угощение. Но никто не собирался его бесплатно поить. Тогда папуля решил добыть необходимую сумму самостоятельно и запустил руку в карман какой-то бабы. Но та оказалась проворной и схватила воришку, а ее муж, насовав неудачливому карманнику зуботычин, сволок его в ментуру. Так что свой первый срок, три года, папуся получил абсолютно зря, ну не виноват он ни в чем. Вот если бы противная Райка не пожидилась тогда на бутылку, ничего бы и не случилось.

Отсидев положенное от звонка до звонка, Ленинид собрался домой, но не доехал. В Нижнем Новгороде познакомился на вокзале с командированным, угостившим его водкой. А когда приветливый мужик отошел в туалет, Ленинид прихватил его чемодан и двинул в обратную сторону. Но, очевидно, не судьба ему была стать удачливым вором. Папусю поймали, и он вновь загремел на нары. На этот раз получил пять лет как неперевоспитавшийся. И вновь Ленинид был ни в чем не виноват. Зачем дурак-мужик попросил его постеречь багаж? Зачем ввел в искушение? Кабы не этот поступок, вернулся бы Ленинид назад, в Москву, и начал бы новую светлую жизнь. Может, стал бы космонавтом, писателем или врачом, а так пришлось вновь отправляться на зону.

Дальнейшая его жизнь – цепь посадок и освобождений. Каждый раз на пути у папочки оказывались глупые люди, не заботящиеся о своем имуществе. Да еще гадкая Раиса, взятая замуж исключительно из жалости, избавилась от несчастного супруга. Правда, в течение первого срока она посылала ему бандероли и коротенькие писульки. Но когда Ленинид увидел небо сквозь решетку во второй раз, баба моментально оформила с ним развод и выписала его, хозяина, с законно занимаемой площади.

Вот он сегодня и вернулся, чтобы наподдавать бывшей жене по шее и потребовать компенсацию за свои страдания. Это она, Райка, виновата в том, что жизнь Ленинида пошла под откос. Дала бы тогда денег на водку, не украл бы он кошелек, не попал на зону, не освободился, не спер чемодан и не сел бы снова.

– Заканчивай стон на реках вавилонских, – велела я, – зачем явился?

– Дык, говорю ж, денег попросить, – шмурыгнул носом папенька, – кстати, являюсь инвалидом, и ты, доченька, обязана мне алименты платить. Родитель я тебе, единственный и законный, а живешь ты на моей площади, потом и кровью политой, в квартире шикарной, по коврам ходишь, а я сплю у баков помойных! Несправедливо выходит! А все Райка, падла!

Он продолжал бухтеть, безостановочно понося Раису. Я глядела на него во все глаза. Вот, значит, как! Частенько ругая меня без всякого повода, Раиса, не стесняясь, употребляла нецензурные выражения. Но никогда, ни разу в жизни с ее языка не слетели слова типа: «Ну, ты, бандитское отребье». Или: «Твой отец – уголовник». Нет, до моей детской головы не донесли эту информацию, более того, Рая даже перед смертью не рассказала падчерице правду. Просто в свое время оформила опеку над маленькой сироткой и принялась воспитывать как умела, часто пуская в ход кулаки, но…

Но я помню еще и ее счастливое лицо, когда мне в третьем классе дали похвальную грамоту, вкуснейшие блинчики и быстрый, какой-то неумелый поцелуй, которым она награждала воспитанницу на ночь. И на мои дни рождения всегда собирались подружки, иногда на столе стоял лишь винегрет и колбаса, но подарок всегда лежал под подушкой! Жуткая кукла с глиняной головой, косорыленький мишка, наручные часы… И на выпускном балу у меня на ногах красовались совершенно новые белые лодочки. Раиса отстояла многочасовую очередь в ЦУМе и добыла обувку, сделанную в Чехословакии.

– Не смей ругать мою мать, мразь! – выпалила я и принялась нашаривать рукой на кухонном столе заварочный чайник, чтобы запустить папеньке в голову. Томочка ласково обняла меня за плечи и сказала:

– Ленинид Иванович, пейте спокойно чай. Мы сейчас что-нибудь придумаем, сейчас сообразим, как поступить!

– Да выгнать его просто, – выкрикнула я, – тоже мне отец нашелся.

Томуся опять обняла меня за плечи:

– Но ему идти некуда, он болен, погляди на его ногу, там перелом…

– Не, – тихо встрял папенька, – язва, трофическая, никак не зарастет, гадина, прямо до кости дошла.

Он лихорадочно принялся задирать штанину, надеясь разжалобить меня. Внезапно по щекам мужика покатились горохом слезы.

– Девки, – прошептал он, – не гоните прочь. Сил больше нет по помойкам таскаться! Умру скоро, не заживусь!

Внезапно я почувствовала, как железный обруч, сжимавший грудную клетку, разлетелся на куски.

– Давайте укладываться, – пробормотал мой язык, – утро вечера мудренее.

ГЛАВА 17

Ночью я встала в туалет и в ярком свете полной луны оглядела нашу квартиру, больше похожую на бивак. В гостиной на разложенных креслах мирно сопели Верочка и Кристина; на раскладушке, стоящей головой в кухню, а ногами в прихожую, свернулся калачиком папенька. У нас нет одеял и подушек на такое количество гостей, поэтому его накрыли старым махровым халатом. На диване развалилась Дюшка, которая окончательно освоилась в квартире… Если так пойдет дальше, нам придется вытащить из большой комнаты мебель и установить там двухэтажные нары!

Вернувшись в спальню, я хотела улечься, но из подушек донеслось шипение. Обнаглевшая Клеопатра притащила в мою постель своего котенка и, устроив ребенка со всевозможным комфортом, теперь охраняла его покой.

– Ладно, ладно, – пробормотала я, – не злись, пожалуйста. Никто не тронет твоего драгоценного детеныша.

Подвинув Клепу, я легла, но сон пропал. Полежав минут пятнадцать, бесцельно разглядывая потолок, я встала, прихватила толстую серую тетрадку и отправилась в туалет. По странному стечению обстоятельств, в нашей «хрущобе» раздельный санузел, и, похоже, это теперь единственное место, где можно остаться в одиночестве и спокойно подумать.

Опустив крышку, я устроилась на жестком сиденье и раскрыла книгу. Итак, что мне известно? Верочка – богатая девушка, обладающая огромным капиталом. Живет в роскошном доме, учится на художницу, ездит в дорогом автомобиле… Вернее, ездила, потому что машина сгорела… Хотя, а вдруг…

Я подскочила на унитазе, выбралась в гостиную, тихонько подошла к Верочкиному креслу, приподняла одеяло и уставилась на аккуратные, маленькие ступни девушки. На левой ноге не было мизинца.

В глубокой задумчивости я вернулась в туалет и вновь примостилась на стульчаке. Хорошо, у нас Вера, а кто тогда погиб в «Фольксвагене»? Почему родственники опознали останки, если на дороге была не Верочка? Правда, Альбина говорила, что смотреть, собственно говоря, было не на что, труп очень сильно обгорел, вот только ноги остались нетронутыми…

От напряжения я принялась кусать ручку. Очень интересно! Интересно, кому по завещанию отходят деньги Веры? Кто получит нехилые доллары, положенные девушке? Ох, сдается мне, что в этой истории слишком много неясного. Скорей всего, кто-то просто решил убить Верочку, чтобы получить денежки и все остальное. Но кто? Да тот, кому они отойдут по завещанию! Дело за малым: заглянуть в документ – и имя убийцы в кармане. Правда, остается слишком много неясного. Кто сидел в сгоревшей машине, почему Вера потеряла память, как на ней оказалась ночная рубашка Гали, куда подевалась сама Галя, и где Константин, в квартире которого зачем-то жила Вера… И как, в конце концов, связана со всем этим смерть несчастных ребят с Дорогомиловки… Каким-то образом эти события переплетены между собой, но у меня в руках только кончики ниточек, весь узор я не вижу. Ясно одно – пока ни в коем случае нельзя рассказывать никому из Соловьевых о том, что девушка жива. Ничего не сообщу и Рагозину. Ладно, завтра поеду на занятия к Вике и постараюсь познакомиться со всеми хозяевами, а там поглядим.

На следующий день, в начале пятого, я села у метро «Тушинская» в роскошно поблескивающую лакированными боками иномарку. Шофер, явно знавший, что везет всего лишь наемную учительницу, вел себя безукоризненно. Парень распахнул передо мной дверцу, со всеми предосторожностями усадил в салон и раз пятнадцать за время дороги осведомился: не жарко ли мне, не холодно ли, не слишком ли быстро он едет, предлагал включить печку или открыть окошко и спрашивал, как отношусь к запаху кокоса, наполнявшему салон. Я, не привыкшая к подобной заботе, к концу пути просто взмокла от напряжения. Вот уж не предполагала, что излишним вниманием можно довести человека до обморока.

Альбина снова стояла на крыльце. Шофер извлек меня из машины и, слава богу, убрался.

– Виола, дорогая, – завела женщина. – Виктория только что явилась из школы, ее оставили на два часа после занятий. Она сейчас села обедать, хотя, наверное, следовало наказать и лишить пищи.

– Ни в коем случае, – ответила я и невольно взвизгнула. Из глубины сада вылетела огромная собака и, словно выпущенная из лука стрела, понеслась в нашу сторону.

– Фу, Кася, фу! – заорала Альбина. – Не бойтесь, она не кусается, просто поцеловаться хочет!

Собачища подлетела к моим ногам, села и весьма дружелюбно гавкнула. Я погладила ее по голове и ощутила под пальцами жесткую, словно проволока, шерсть.

– Кася умница, – улыбнулась Альбина. – Значит, считаете, Вику не надо ругать?

– А какой смысл? – пожала я плечами. – Разве вы до этого никогда ее не наказывали?

– Господи, да сто раз на дню!

– Ну и что, она стала вести себя лучше?

– Нет.

Я обозлилась. Все-таки некоторые родители на редкость глупы.

– Скажите, Альбина, вы никогда не чувствовали себя плохо?

Женщина удивленно ответила:

– Естественно, болела, правда, слава богу, не слишком серьезно.

– Лекарства пили? Например, от головной боли?

– Конечно.

– Ну и как, вам все помогают?

– Цитрамон не берет, – растерянно пробормотала Альбина.

– А вы его продолжали пить и пить, до упора…

– Нет, разве я похожа на дуру? Взяла другое, спазмал…

– Почему же тогда с Викой применяете одну и ту же методику? Ведь не действует, попробуйте другие.

Хозяйка в растерянности глянула на меня:

– Но как же поступать с противным ребенком? Она постоянно спорит, вредничает да еще приносит двойки.

– А вы с ней соглашайтесь.

– Не поняла…

– Что же тут неясного? На все ее выходки спокойным тоном отвечайте: «Да, детка, ты права».

– Думаете, поможет?

– Обязательно, – улыбнулась я, – она ведь уже привыкла к ругани и ждет ее. Собственно говоря, это ее цель, чтобы вы обратили на нее внимание, что и происходит, когда начинается крик. Все вопят, возмущаются, размахивают руками и заняты только Викой. А попробуйте сменить методику, и увидите результат.

– Ну не знаю, – протянула Альбина, – очень странно! Не ругать ребенка, разве это возможно? Ой, да что мы на крыльце стоим, проходите, Виолочка, в столовую, выпейте с нами кофе, а может, пообедаете?

Мы вошли в огромную комнату, где посередине стоял гигантский овальный стол. Увидев меня, Вика подскочила, словно на пружине.

– Принесла книжку? Ле Гуин…

– Вика, – моментально отреагировала мать, – разве можно обращаться с учительницей на «ты»?

– Как хочу, так и разговариваю, подумаешь, – начала атаку девочка.

– Безобразие, – попыталась отбиться Альбина, но я быстренько наступила ей на ногу.

Женщина осеклась, слегка покраснела, а потом неуверенно пробормотала:

– Впрочем, ты, наверное, права, как хочешь, так и говори, если Виола не против!

– Мне нравится, когда ученики становятся подругами, – весело заявила я и надкусила необыкновенно вкусный пирожок с мясом. – Ле Гуин лежит в сумке, сейчас получишь!

Виктория растерянно поглядела на Альбину, потом на меня. Хозяйка абсолютно спокойно сказала:

– Виола, хотите салат из брынзы?

– Обязательно, очень люблю маслины.

– Наша кухарка дивно готовит.

– Действительно, потрясающе, а в этой мисочке что?

– Фаршированные баклажаны – мясо с грецкими орехами, островато немного, но пикантно.

– Лучше вон той рыбы…

– Суп – блевотина! – грозно заявила Вика и со всей силой отодвинула тарелку. – Собака и та жрать не станет.

– Ви… – начала наливаться краснотой Альбина, но я вновь быстренько наступила ей на ногу.

– …кочка, – моментально переориентировалась хозяйка, – ты абсолютно права. Наташа, подите сюда.

На пороге возникла повариха.

– Бульон отвратительный, – заявила Альбина, – совсем невкусный. Вике не понравился. Унесите и вылейте.

– Может, собаке отдать? – расстроилась Наташа. – Уж простите, вроде все как всегда клала.

– Не надо, – ответила Альбина. – Викочка сказала: «Собака и та жрать не станет».

В этот момент зазвонил домофон, и хозяйка, извинившись, ушла. Виктория, совершенно не понимающая, как себя вести, уставилась на меня.

– И чего я сказала? Суп-то невкусный.

– Абсолютно правильно поступила, – преспокойненько сообщила я, уничтожая дивный салат из брынзы, маслин и помидоров, – мама уволит Наташу и наймет другую. Сейчас в стране безработица, повара десятками на бирже клубятся, проблем с поисками новой поварихи не будет.

– Но я не хочу, чтобы ее из-за меня увольняли, – тихо сказала Вика. – У нее дочка маленькая и мужа нет…

– Ты же сказала: суп – блевотина, значит, следует принимать меры.

– Да пошутила!!!

– Ну надо же! А мы подумали, что и впрямь отрава, и есть не стали, все доверились твоему вкусу.

– Мама! – заорала Вика и выскочила в коридор.

После занятий я попросила Вику показать мне дом.

– Ты не торопишься? – обрадовалась девочка. – Вот здорово.

– Совершенно свободна, – заверила я ее.

– Тогда останешься ужинать, – распорядилась ученица, – а сейчас пошли наши хоромы смотреть.

– Надо сначала у мамы разрешения спросить.

Вика хитро прищурилась:

– А дома никого, кроме нас и прислуги, нет!

– Куда же все подевались?

– Папа всегда очень поздно возвращается, раньше полуночи редко приезжает, Антон тоже после программы «Время» появляется, а мама каждый день к семи ездит на занятия.

– Куда?

– В шейпинг-клуб «ЦСКА», занимается четыре часа.

Ну надо же иметь такую силу воли! Ежедневно шлифовать фигуру, меня бы не хватило и на неделю. Хотя, если больше делать нечего…

Здание оказалось огромным. Мы пошли сверху вниз. На третьем этаже располагалась комната Вики, библиотека и несколько пустых помещений, предназначенных для гостей. На втором – спальни Альбины и Никиты, кабинет, комнаты Антона и Веры.

Приоткрыв дверь в помещение, которое занимала Верочка, я вздрогнула. Оказывается, такое возможно: розовое пианино, синие обои и голубой палас. Естественно, в доме повсюду были натыканы туалеты и ванные комнаты. В самом низу располагались столовая, гостиная, зимний сад и кухня с подсобными помещениями. Пищеблок, забитый техникой, был такой огромный, что вся наша «хрущоба» преспокойненько бы уместилась в пространстве между плитой и окном. Оглядев серый холодильник «Филипс», упирающийся в потолок, я поинтересовалась:

– Значит, вечерами ты почти всегда одна?

Вика кивнула:

– Совсем одна. Повариха и горничная уходят в восемь, экономка Елена Ивановна еще раньше.

– И не скучно тебе?

– Я книги читаю, – с достоинством ответила Вика.

В ту же секунду в раскрытое окно гостиной ветер донес веселые крики детей.

– Почему не идешь с ребятами играть?

– Они идиоты, – буркнула Вика.

– Родители не боятся тебя одну оставлять?

– А что может случиться?

– Ну, вор залезет, напугает…

Вика рассмеялась:

– Нас тут стерегут, как особо опасных преступников. Вся территория окружена забором, по углам вышки с охранниками, вдоль забора телекамеры, на проходной, ну, где ворота, даже муха не пролетит. Нет, здесь совершенно безопасно, и к тому же в доме есть сейф.

– Где? – удивилась я. – Вроде никакого железного ящика не было видно.

– Пошли, – велела Вика.

Мы поднялись на второй этаж и открыли дверь в кабинет. Девочка отодвинула большую картину, изображавшую горный водопад, и обнажилась никелированная дверца с кнопками.

– А-а-а, понятно, – протянула я, – очень предусмотрительно.

– Еще стол с цифровым замком, – пояснила Вика и ткнула пальцем в ящик. Я увидела небольшую панель с клавишами.

– Папа сюда документы прячет, – сообщила ученица, – только я код знаю, смотри.

Она быстренько потыкала пальцем, и раздался легкий щелчок, ящик выехал вперед. Внутри в изумительном порядке лежали счета. Я невольно вздохнула. У нас дома квитанции валяются вперемешку в круглой жестяной коробке из-под датского печенья. Сколько ни пробовала рассортировать их, ничего не получается. Только сгруппируешь бумажки, а они – бац, расползлись, словно тараканы. У Соловьевых же все лежало ровными стопками, перехваченными резинками: газ, свет, коммунальные услуги, расписки прислуги… Но самое интересное в глубине. Вика, желая продемонстрировать стол, выдвинула ящик до упора, и я увидела красивую розовую папку, на которой стояло выведенное синим фломастером слово «Завещание».

– Что это?

Вика улыбнулась:

– Наша последняя воля.

– Зачем? – прикинулась я идиоткой, чувствуя, как в груди быстро-быстро заколотилось сердце.

Девочка вздохнула:

– Мы богатые люди, а деньги должны иметь хозяина.

– Не понимаю.

– Ну смотри, – сказала Викуша и вытащила папку. – Видишь? Если папа умрет, наследниками становимся я и мама. Если скончается и мама, то все деньги достаются мне.

– Погоди, погоди, вдруг раньше отправится на тот свет Альбина, а Никита будет жив, тогда что?

– Ничего, – пожала плечами ученица, – деньги-то папины. Как были его, так и останутся.

– А Антон?

– Мой дядя сможет получить деньги только в случае кончины всех родственников, – терпеливо разъяснила девочка. – Ну, представь, все поумирали – папа, мама, я, только тогда Антон станет хозяином.

– Почему же он не получает долю в случае смерти Никиты?

Виктория поглядела на меня с жалостью:

– Понимаешь, деньги-то принадлежат Соловьевым, а Антон – Михайлов, он всего лишь брат мамы и не родственник нам.

– Как это не родственник? – изумилась я.

– Ну не кровный, – растолковывала Вика. – Папа и мама ведь не родственники.

Я почувствовала легкое головокружение.

– А кто?

– Супруги. Общей крови у них нет, ясно?

– Вроде. Скажи, вот недавно умерла Вера, ее деньги теперь чьи?

– Папины, – спокойно ответила Вика, – теперь все-все средства в руках у отца.