Я не я. Что такое деперсонализация и как с этим жить

История Эвана

Первый раз Эван попал на прием к психиатру в 29 лет. Это было время его первых серьезных отношений с женщиной. Холли, с которой он встречался около года, постепенно поняла, что Эвана что-то мучает во время сексуальной близости. В самом начале ее подозрения были слабыми и аморфными: во время секса Эван внезапно начинал казаться каким-то отстраненным и невовлеченным. Он терял свою обычную страстность, двигался сдержанно и механически, а когда все заканчивалось, ей казалось, что он испытывает едва ли не облегчение. Позже (а то и на следующий день) он снова вел себя как обычно.

Несколько месяцев спустя Холли укрепилась в своих подозрениях. Она уже чувствовала себя с Эваном более непринужденно и решила поговорить с ним о своих переживаниях, рассказать, что думает и чувствует. К ее удивлению, он с готовностью и облегчением подтвердил, что каждый раз, когда они занимаются сексом (и в других случаях, о которых Холли не знала), происходит что-то очень необычное.

Эван открыл ей, что во время близости мог чувствовать себя оторванным от действительности и отстраненным – как будто покидал тело и смотрел на происходящее чужими глазами. Он почти ощущал, что парит над кроватью, глядя на происходящее без малейшей эмоциональной вовлеченности. Он отлично понимал, что это все еще он сам, но движения его становились небрежными, и он переносил моменты близости с трудом, без ощущения причастности или активного участия. Эван привык к такому раскладу – иначе не бывало с 17 лет, когда он начал сексуальную жизнь, но понимал, что это ненормально. Теперь это причиняло ему огромные страдания: он хотел чувствовать, так как очень любил Холли. Отстраненность обычно оставалась с ним даже после секса: часто до следующего утра, иногда – на несколько дней.

Эван признался Холли, что чувствует себя отстраненным не только в постели. Годами он переживал эпизоды деперсонализации – от нескольких минут до нескольких дней, – если был чем-то напуган, где-то заперт или подвергался насилию. Эван чувствовал себя очень виноватым в том, что одним из триггеров его деперсонализации оказалась интимная близость с любимой женщиной. Он рассказал Холли про случай, когда его босс сильно разозлился и перешел границы дозволенного. Эван был уважаемым и компетентным компьютерным мастером, которого с готовностью приняли в крупную фирму четыре года назад. Однажды начальник, который всегда вел себя непредсказуемо и странно, пришел в ярость из-за того, что Эван ошибся, решая крупную проблему с программным обеспечением для важного клиента. Босс набросился на Эвана, говоря ему: «Это ты во всем виноват! Ты получишь по заслугам». Эван внезапно почувствовал, что выпал из реальности – все идет как идет, а он смотрит на это как отстраненный наблюдатель. Он ничего не чувствовал, слишком оторопел, чтобы отвечать, и еще несколько дней потом ходил как зомби, пока ситуация не прояснилась, а босс не извинился.

«Те, кого я знал, вышли бы из себя в ответ или по крайней мере довели бы этот случай до высшего руководства. А я просто исчез внутри себя. Погрузился в “никакое” состояние, вообще без настроения, как будто умер», – вспоминает Эван.

Холли спросила, есть ли у него предположения, что это за переживания. Сама она ничего подобного раньше не слышала и была напугана, хоть и изо всех сил пыталась понять и поддержать партнера. Эван согласился, что это были странные ощущения, и сказал, что не слышал, чтобы кто-то жаловался на такое. Это заставляло его волноваться еще больше. Благодаря поддержке и настойчивости Холли Эван согласился сходить к психиатру. Скрепя сердце он по рекомендации хорошего друга записался к доктору Красту.

На первый сеанс Эван идти боялся, но твердо решил получить помощь. Он описал доктору Красту все, о чем рассказал Холли. Врач внимательно слушал и просил продолжать, когда Эван останавливался, чтобы поразмышлять над абсурдностью своих ощущений. Потом рассказал, что состояние Эвана известно и называется деперсонализацией. Эван такого слова никогда не слышал, но испытал большое облегчение, почти радость, когда почувствовал: он не сумасшедший, не единственный в своем роде, его состояние достаточно известно, чтобы его доктор узнал его по симптомам и назвал. Слово «деперсонализация» очень подходило тому, что чувствовал Эван: он как будто терял собственную «персону» каждый раз, когда погружался в это состояние.

Доктор Краст спросил, когда это началось. Эван не мог сказать точно: такие ощущения он испытывал, сколько себя помнил, даже до школы. Состояние это было для него настолько же стрессогенным, насколько пугающе знакомым: он жил с ним всю жизнь. Затем врач спросил про раннее детство и воспоминания. Эван был единственным ребенком в семье, никогда не видел отца (тот бросил их с матерью, когда Эвану было три месяца, и больше не появлялся), рос очень уединенно, один на один с матерью. Ее родители жили далеко, и в детстве Эван мало общался как с другими взрослыми, так и с детьми. Тогда доктор Краст углубился в детские годы пациента. С огромным чувством стыда, но достаточно легко Эван вспомнил, что мать делала с ним иногда какие-то странные вещи. Каждый вечер во время купания она поглаживала его и ласкала его гениталии и, когда укладывала его спать, делала то же самое. Она называла его нежными словами, которые он вспоминал с горечью: Эван знал, что она по-своему любила его, никогда не поступала с ним несправедливо или жестоко. Иногда, если он плохо себя вел, она даже говорила перед вечерним «ритуалом», что сын «сам напросился». К времени, когда Эвану исполнилось восемь лет, «ритуалы» постепенно сошли на нет. Он никогда никому не рассказывал и даже особо не задумывался об этом, хотя помнил такие вечера отчетливо и втайне стыдился. Он даже не был до конца уверен, нормальными или нет были эти эпизоды.

Доктор Краст сказал Эвану, что поведение матери было нетипичным и это могло бы объяснить его симптомы деперсонализации, наблюдающиеся в течение жизни. Он рассказал, что такие отстраненность от невыносимых переживаний и ощущение, что человек не принимает в них реального участия, становятся для некоторых людей способом адаптации к слишком неприятным обстоятельствам, которые невозможно контролировать иначе. Кроме того, нет ничего удивительного, что жизненные ситуации, напоминающие Эвану об опасных интимных отношениях, которые он не мог контролировать, все еще провоцируют деперсонализацию. Врач рекомендовал пациенту продолжать ходить на сеансы психотерапии, чтобы помочь ему лучше понять и проработать детскую травму и преодолеть симптомы, которые она за собой повлекла.

Была ли у Эвана деперсонализация?

Да, была. В течение жизни Эван пережил бесчисленное количество повторяющихся эпизодов с классическими симптомами деперсонализации. Эти эпизоды были короткими, но предсказуемо провоцируемыми с помощью воспоминаний о чувстве зажатости в угол, унижении или сексуальном принуждении. Они клинически значимы, то есть четко ассоциируются у Эвана с выраженным дистрессом, и его отношениям не хватало настоящей интимной близости.

Можно ли предположить у Эвана эпизоды психотического характера?

Эван не психотический пациент. Его «оценка реального положения дел», касающихся деперсонализации, не повреждена: он знает, что он – это все еще он, что его необычное восприятие – просто субъективное переживание, которое относится только ко внутреннему миру, но не к внешнему, реальному.

Человек с психопатологическим расстройством не только чувствовал бы, что покидает свое тело, но и верил бы, что это происходит в действительности. Также он мог бы объяснять это магией или чем-то невероятным. Например, будь Эван убежден, что дух матери вытаскивает его из тела всякий раз, когда он вступает в интимные отношения с другой женщиной, его состояние больше бы напоминало психоз.

Мог ли Эван страдать другим психическим расстройством, связанным с его травмирующей историей?

Конечно, мог. Именно поэтому доктор Краст собрал исчерпывающий анамнез, чтобы определить глубинную природу симптомов Эвана. К примеру, в придачу к деперсонализации он мог бы испытывать другие симптомы диссоциации. Врач спрашивал Эвана, бывало ли, что он «терял время» – не мог дать себе отчет, куда подевались временные промежутки длительностью от нескольких минут до нескольких часов. У людей с диссоциативной амнезией это основной симптом: когда такой эпизод «потери времени» заканчивается, они понятия не имеют, куда делось время и что они тогда делали. С Эваном такого не было: при самых сильных эпизодах деперсонализации он мог быть практически отключившимся, остолбеневшим, с пустой головой, но базовое осознание времени и его течения сохранялось. Доктор Краст спрашивал пациента и о переключении между личностями. Люди, пострадавшие в детстве от насилия, иногда чувствовали себя принципиально иными – как будто у них были разные личности для разных ситуаций. В крайних случаях у таких разрозненных идентичностей могут быть разные имена, внешность, возраст, чувства и поведение. Это диссоциированное самовосприятие, или диссоциированные идентичности. Если человек не забывает об этих различных формах восприятия, ему диагностируют «диссоциативное расстройство неуточненное». Если в более серьезных случаях человек не помнит по крайней мере об одной из своих идентичностей, диагноз может звучать как «диссоциативное расстройство идентичности» (более известное по старому названию – «раздвоение личности»). Но наличие таких идентичностей Эван тоже отрицал. В любой степени деперсонализации он чувствовал себя собой, хотя очень нереальным и омертвелым собой. Из этого следует, что он не страдал другими диссоциативными расстройствами.

А как насчет ПТСР?

В последние годы люди, более осведомленные о негативных последствиях травматических событий (например, домашнего или сексуального насилия), больше знают и о посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР). ПТСР стало известно всем после атаки террористов на Всемирный торговый центр в сентябре 2001 года, когда появилось множество письменных свидетельств о симптомах, которые проявились впоследствии у тех, кого коснулась эта ужасная катастрофа. Чтобы у человека возникло ПТСР, он должен получить основную травму, в ответ на которую начинает страдать от симптомов ее «перепроживания» (плохие воспоминания, кошмары, флешбэки), перевозбуждения (проблемы со сном, чрезмерная бдительность и пугливость) и усиленно избегать всего (и всех), что (кто) может напомнить о травме и эмоциональном онемении. ПТСР – нередкое явление после насилия в детстве, особенно если травма была пугающей или жестокой и спровоцировала сильную тревогу по поводу безопасности и выживания. Эван отрицал какие-либо симптомы этого расстройства, кроме разве что ощущения эмоционального дистресса и печали при воспоминаниях о том, как обращалась с ним мать, а также отстраненности от других людей, эмоциональной онемелости при проявлениях деперсонализации, некоторой настороженности в отношениях. Доктор Краст пришел к заключению, что у Эвана нет ПТСР. И действительно, одно из крупных исследований показывает, что деперсонализация совместно с этим расстройством достаточно редка – всего 3 % случаев^[22].

Могла ли у Эвана быть просто тревога или депрессия?

Бесчисленному количеству людей, страдающих от первичной деперсонализации, при обращении за помощью говорят, что у них просто «тревога» или «депрессия». Эвану повезло: доктор Краст многое знал о его состоянии. Человек, который испытывает тревожность или депрессивное состояние, должен быть способен распознать это если не самопроизвольно, то по крайней мере с помощью правильных вопросов, которые задает профессионал. Тревожный пациент знаком с чувством нервозности, раздражения, волнения, усталости, взвинченности, а также напряженности во время попыток заснуть. Человек может описывать физические симптомы: дрожь, нехватку воздуха, частые позывы к мочеиспусканию. Тот, кто страдает депрессией, обычно указывает на очень плохое настроение, проблемы со сном, аппетитом, энергией, концентрацией, получением удовольствия от повседневных занятий. Эван отрицал все перечисленные симптомы депрессии и тревоги. Он признавал, что временами чувствует себя тревожно или бывает в плохом настроении, но эти симптомы не были ярко выражены или длились недостаточно долго, чтобы быть основанием для объективного психиатрического диагноза.

История Триши

В 21 год Триша училась на третьем курсе крупного государственного университета и специализировалась на изящных искусствах. Она была яркой, привлекательной, амбициозной и общительной девушкой. Свое взросление она описывает как счастливое и ничем не примечательное. Вторая из четверых детей в семье, она выросла в маленьком городе на Среднем Западе США, и брак отца с матерью до сих пор был счастливым. Триша хорошо ладила с родителями, а особенно близка была со своей сестрой Джейн, на два года младше ее. В школе девушка училась хорошо, занималась спортом, имела множество друзей. У нее никогда не было особых проблем – разве что взлеты и падения, как у всех нормальных подростков.

До злополучного дня она пробовала марихуану дважды. Первый раз – в десятом классе, когда на субботней вечеринке несколько раз затянулась косяком своего друга. Особого эффекта не было, и друг сказал, что нужно покурить несколько раз. Триша была не особо любопытна и в следующий раз попробовала марихуану только в университете, на втором курсе. Тогда она встречалась со студентом, который постоянно курил травку, и однажды вечером присоединилась к нему. Несколько раз глубоко вдохнув и задержав дым, как парень, она почувствовала туман в голове. Хотелось смеяться и довольно сильно – есть. Казалось, время идет очень медленно. Особенного кайфа или увлеченности своими ощущениями Триша не почувствовала.

Прошел год, и Триша третий раз покурила «травку» с близкими друзьями. Тогда это был просто способ общения и единения с другими. За вечер она выкурила не больше одного косяка, но почувствовала сильное воздействие наркотика, необычную отстраненность от своего тела и от всего, что происходило вокруг. «Это не было приятным ощущением, – вспоминает она. – Я чувствовала, что моя голова слишком реальна – и одновременно пуста, как будто мой разум каким-то образом отделился от тела. Я не паниковала – знала, что это временно. По крайней мере, думала, что так».

Триша помнит, что тем вечером пошла спать гораздо позже, благо впереди были выходные, чтобы прийти в себя и немного подготовиться к годовым экзаменам на следующей неделе. Однако, проснувшись утром, она чувствовала себя так же странно и отстраненно, как и вчера вечером. Знакомые предметы, которые ее окружали, в дневном свете казались какими-то иными. Вот – книги, будильник, маленький кубок, горшок с комнатным растением возле окна; все это всегда стояло по местам, но теперь вроде бы знакомые предметы выглядели так, как будто она видела их впервые в жизни. Она сказала своему парню, что наркотик все еще действует и ей страшно. Он ответил: «Возможно, трава была крепче, чем обычно» – и убеждал ее не переживать: эффект постепенно рассеется в течение дня. Сам он уже вернулся к обычному состоянию, однако Тришу это не разубедило. Она попыталась успокоиться за завтраком, слушая музыку и готовясь к первому экзамену. Оказалось, что это ужасно сложно, так же как и сфокусироваться на чем-то еще, и она очень мало запомнила из прочитанного. Весь день она чувствовала себя как во сне, прокладывая путь через туман в замедленном темпе, растерянная и только наполовину осознающая, что с ней происходит. Время казалось бесконечным. Триша решила прогуляться подольше: так она часто расслаблялась после стресса. Казалось, что холод и свежий воздух очистят голову и помогут снова почувствовать себя более вменяемой, но это не сработало. Вечером, когда было пора ложиться спать, Триша начала паниковать по поводу своего состояния. Она позвонила нескольким друзьям и сестре, спрашивала, чувствовали ли они когда-нибудь воздействие наркотиков или его последствия настолько долго. Никто не хотел отвечать ей напрямую, но она поняла, что так ни у кого не было.

На следующее утро Триша проснулась, осознала, что ничего не изменилось, и начала отчаиваться. В самые, как оказалось, беспокойные дни своей жизни она как-то умудрилась продержаться до конца, сдать экзамены и вернуться домой на зимние каникулы. Там она в слезах поведала родителям, что с ней случилось. Теперь она боялась, что каким-то образом спровоцировала необратимые изменения мозга, и ненавидела себя за то, что курила марихуану. Родные старались ее утешить, напоминали, что она не сделала ничего, что не делали бы благополучные ровесники. Но Триша не могла прекратить переживать, что навсегда повредила свой мозг и может винить в этом только себя. За пару дней родители организовали ей встречу с семейным доктором. Она попыталась детально описать ему, что ощущает, и он заключил, что, вероятно, она в состоянии стресса из-за тяжелого учебного семестра. Триша ничего не сказала, но каким-то образом поняла: дело не в этом. Конечно, семестр был сложный, но она хорошо с ним справилась и не чувствовала особенного стресса. Она знала, что ее «физическое» ощущение было чем-то другим, и поделилась с доктором предположением, что наркотики как-то повредили мозг. Чтобы переубедить пациентку, он направил ее к неврологу.

Невролог назначил несколько тестов, чтобы удостовериться, что ничего необратимого не случилось. И МРТ мозга, и электроэнцефалограмма были в норме. Невролог заключил, что девушка выглядит напряженной и встревоженной, и перенаправил к психиатру. Тем временем никаких изменений в симптомах Триши не было уже две недели, и вскоре нужно было возвращаться к учебе. Девушка представить не могла, как можно усердно учиться с туманом в голове и постоянным чувством, что она сходит с ума. Несколько дней спустя Триша посетила психиатра. Он и сказал, что ее ощущения – деперсонализация. Она о таком никогда не слышала и почувствовала огромное облегчение, когда узнала, что у ее симптомов есть название. Психиатр сказал, что синдром мог быть запущен приемом наркотика, и признался, что мало знает о том, как это лечить. Учитывая, что на следующей неделе Триша снова уезжала на учебу, врач дал ей направление в известное отделение психиатрии при университетской больнице.

Была ли у Триши деперсонализация?

Да, была. Она страдала от непрекращающихся симптомов деперсонализации около месяца, без каких-либо других жалоб на эмоциональную сферу, кроме вторичных сильных переживаний о своем состоянии, спровоцированных началом болезни. Тем не менее у нее не было клинической депрессии, панических атак или переживаний по иным поводам, не относящимся к ее состоянию.

Насколько распространена деперсонализация после употребления марихуаны?

Это не считается обычным явлением, но сегодня достоверно установлено: марихуана может быть триггером деперсонализации. Можно сказать, что при такой высокой распространенности употребления марихуаны хроническая деперсонализация – нечастое его последствие. И все же очевидно, что так бывает. Первое сообщение о нескольких случаях хронической деперсонализации, спровоцированной каннабисом, появилось в начале 1980-х годов^[23]. На сегодняшний день известные исследователи, специализирующиеся на диссоциативном расстройстве личности, выяснили, что около 10–15 % всех случаев этого расстройства вызваны употреблением марихуаны. Более того, ученые обнаружили, что формы расстройства, которые связаны с этим триггером, не отличаются по симптомам, тяжести или течению заболевания от тех случаев, когда расстройство проявилось в других обстоятельствах.

Всегда ли деперсонализация проявляется так, как у Триши?

Не всегда. Люди, покурив марихуану или гашиш, могут испытать «приход» и обнаружить, что никак не могут «протрезветь», а могут и пережить сильную паническую атаку. Это может испугать человека, который никогда не слышал о панических атаках или не испытывал тревоги «выше средней». Такое может произойти после того, как человек попробовал наркотик один или несколько раз. Иногда панические атаки возвращаются через несколько дней или даже недель, потом слабеют, а человек погружается в классическое состояние хронической деперсонализации.

Спровоцировала ли марихуана необратимые изменения мозга Триши?

Никаких подтверждений этому нет, и без доказательств было бы необоснованно делать вывод о том, что повреждения мозга были. Как и с любым психическим состоянием, индуцированным поверхностно-активными веществами (ПАВ) или нет, весьма вероятно, что биологические уязвимости организма тоже играют свою роль. Это не значит, что мозг необратимо поврежден, как при неврологических проблемах (например, при инсульте). Возможно, в случае Триши (и в других, подобных ему) изначально есть некоторая нейрохимическая предрасположенность мозга к деперсонализации, которая пассивна и никак себя не проявляет, пока наркотик не послужит триггером, приводящим к возбуждению данной нейрохимической системы. Подробнее работу нейрохимических систем при деперсонализации мы обсудим в главе 6.

Был ли какой-то способ узнать, что Триша более предрасположена к таким последствиям курения марихуаны, чем другие люди?

Сегодня не существует метода, который позволил бы выявить нейрохимическую уязвимость, связанную с марихуаной. В известных случаях хронической деперсонализации, спровоцированной этим наркотиком, у пациентов не выявили каких-либо существовавших ранее особенностей или симптомов тревоги. Помимо деперсонализации, марихуана может иногда провоцировать и другие хронические психические заболевания, такие как шизофрения или паническое расстройство. Это не значит, что марихуана – их причина. Скорее последняя капля, которая в каждом конкретном случае приводит к поражению уже уязвимой биологической системы. Кроме того, состояние «прихода», или «кайфа», которое испытывает человек, не кажется напрямую связанным с развитием хронической деперсонализации. Одни сообщают, что наркотическое опьянение, которое они испытывали, было довольно пугающим и за счет этого cпровоцировало ответ в виде стресс-индуцированного страха, другие – что на момент «прихода» были в уязвимом состоянии, испытывали сильный стресс по поводу чего-либо. Многие, говоря о хронической деперсонализации, вообще не упоминают о чем-то необычном в контексте судьбоносного «трипа».

Действительно ли Триша нуждалась в тщательном неврологическом обследовании?

Скорее всего, тщательное неврологическое обследование Триши было необязательным. Внезапное начало диссоциативного расстройства и его явная связь с употреблением марихуаны – случай, в принципе, классический, и связи с неврологическими расстройствами здесь, как правило, не обнаруживалось. Исследования типа сцинтиграфии головного мозга или ЭЭГ обычно проводят, чтобы выявить опухоли, судорожную активность и другие повреждения мозга. Анамнез Триши не указывал на подобные состояния, но ее лечащим врачам были мало знакомы ее симптомы. Некоторые специалисты предпочитают с осторожностью относиться к любым новым психическим проявлениям и хотят убедиться, что проблема не органической природы. Если бы деперсонализация Триши начиналась более плавно, то появляясь, то пропадая, неуклонно нарастала в течение нескольких месяцев и была связана с внезапно появившимися головными болями, врач был бы еще более склонен назначить исследование мозга.

Есть ли другие наркотики, провоцирующие хроническую деперсонализацию?

К сожалению, марихуана не единственный наркотик, связанный с диссоциативным расстройством личности. Галлюциногены также могут быть его триггером и были таковым приблизительно в 6 % всех случаев диссоциативных расстройств личности, которые исследовали в одном крупном медицинском центре^[24]. Кетамин, который на сленге иногда называют «витамином К»^[25], а во врачебной практике – «диссоциативным анестетиком», также может провоцировать хроническую деперсонализацию, но этот препарат наркозависимые употребляют гораздо реже. Случаи, когда триггером хронической деперсонализации служит экстази (метилендиоксиметамфетамин, или МДМА), фиксируются в последние годы гораздо чаще, что заслуживает внимания в связи со стремительно растущей популярностью этого потенциально опасного вещества. Наркотики, о связи которых с деперсонализацией не сообщается, – это опиаты (например, героин). Алкоголь обычно ведет не к деперсонализации, а скорее к хроническому злоупотреблению, которое может приводить к возникновению чувства отстраненности от реальности и затуманенности сознания. Как бы то ни было, он может усилить сопутствующую депрессию или тревожность.

Предполагается ли, что из-за предрасположенности Триши к деперсонализации она переживала стресс тяжелее, чем осознавала это, или что у нее были другие жизненные неприятности, о которых она умолчала?

Необязательно. Некоторые люди, у которых хроническая деперсонализация внезапно началась после приема наркотика, уверенно заявляют о более ранних психологических проблемах (потрясения той или иной тяжести в раннем детстве, периоды серьезного стресса в более позднем возрасте). Тем не менее без исчерпывающего изучения этого вопроса сложно сказать, в какой степени и в каких обстоятельствах эти потрясения могли сделать этих людей более уязвимыми к химическому провоцированию расстройства с помощью наркотиков.

Предписан ли Трише какой-то особый вид лечения с учетом того, что деперсонализация была спровоцирована марихуаной?

О методах лечения деперсонализации мы подробнее поговорим в главах 8 и 9. В любом случае нет оснований настаивать на других способах лечения, если случай расстройства был спровоцирован скорее наркотиком, чем психологическими обстоятельствами. Потенциально медикаменты могли бы быть полезны в обоих случаях. То же самое касается и когнитивно-поведенческой терапии, которая могла бы помочь разбираться с симптомами и их последствиями.

История Алекса

С юных лет Алекс чувствовал, что ему суждено жить на море. Выросший в неблагополучном районе Нью-Йорка, самое большое удовольствие он получал от регулярных поездок на пляж и рыбалки в открытом море с отцом или друзьями. Родители его были строгими и религиозными, но в то же время любящими и справедливыми. Они успешно воспитали его честным и добропорядочным, что впоследствии оценили многие люди, с которыми он ходил в море. Алекс преуспевал в школе, а дома зачитывался романами о морских путешествиях и учебниками по морскому делу и океанографии.

Он с отличием окончил мореходное училище в конце шестидесятых и тут же нашел работу – третьим помощником капитана на борту большого танкера, принадлежащего крупной нефтяной компании. На море не было многих социальных изменений, которые происходили на суше. Алекс жил в царстве порядка, его уважало начальство, и он был твердо убежден в безграничной силе и опасности моря.

Общество, которое осталось на суше, было озабочено войной во Вьетнаме, сексуальной революцией, наркотиками и длинными волосами. Для мужчин, которые регулярно выходили в море, в этом не было абсолютно ничего нового. В Индии Алекс видел людей, которые никогда не стригли волос, в Африке – был свидетелем кровавых боев и даже казней. На суше моряки отличались самонадеянным пренебрежением к традиционным ценностям, но вопреки множеству искушений наш герой предпочел держаться высоких моральных принципов – отчасти благодаря религиозным убеждениям, отчасти из потребности держать лицо перед командой. Он чувствовал, что вера в Бога, ежедневное чтение Библии и регулярные молитвы удерживают его на правильном пути. Кроме того, он был женат и верил в нерушимость этого союза.

Свою жену Терезу он встретил прямо перед выпуском, на воскресной вечерней службе в церкви рядом с училищем. За время первых путешествий Алекса они написали друг другу множество любовных писем и, несмотря на протесты его матери, поженились в тот же год. Медовый месяц супруги провели в Каракасе, а когда вернулись в США, Алекс купил маленький домик на Лонг-Айленде.

Между плаваниями у Алекса было полно времени для дома и достаточно денег, так как он очень мало тратил. Он ходил в море, потому что хотел этого. Его заманивали некоторые из крупных нефтяных и транспортных компаний, где работали друзья и однокурсники. Он быстро приобрел репутацию офицера с отличными способностями к навигации и лоцманскому делу, мог обеспечить плавание без приключений на монолитных дорогостоящих корпоративных судах, получил допуск к работе с повышенной ответственностью. К 20 годам Алекс стал первым помощником на крупнейшем судне в мире, и единственным начальником над ним был капитан.

Первые несколько отпусков дома с Терезой после регулярных четырехмесячных плаваний были похожи на продолжение медового месяца. Однако первый взнос за дом и покупка мебели вскоре оказались накладными, и вскоре жизнь на суше начала казаться Алексу чем-то нестабильным. На корабле авторитет офицера был почти сакральным. На суше люди мало уважали власть, были оторваны от настоящей силы природы и в целом равнодушны к жизни всего остального мира.

Тереза, как-то пообещавшая продолжить образование и окончить колледж, тоже начала меняться. У нее не осталось амбиций, кроме желания как можно быстрее завести детей. Об этом супруги заговаривали, но решили подождать несколько лет. Однако Тереза была нетерпелива: все ее подруги уже имели детей, а их отцы работали в городе и приходили домой каждый вечер. Стало ясно, что она хочет того же.

После нескольких плаваний в Европу и Южную Африку Алексу становилось все некомфортнее дома. Тереза слишком много смотрела телевизор и удручающе долго болтала по телефону с родителями и подругами. Алекс часто уходил на пляж рыбачить и иногда молился, чтобы Господь дал ему знак, как быть дальше. Отношения в браке стали натянутыми; они так отличались от тех дней, когда они с Терезой встречались и мечтали о будущем! Наконец, уступив давлению жены и ее родителей, он пообещал, что выйдет в плавание в последний раз, а потом будет искать связанную с морем работу на суше. Деньги и отдых друг от друга – казалось, это то, что было нужно им обоим.

Алекс ушел в плавание на Верхнем озере, первым помощником капитана на борту средней величины танкера. Заплатили хорошо, и Тереза рада была, что муж тем не менее находился в Соединенных Штатах, а не где-нибудь в Северной Атлантике или у берегов Китая.

Для Алекса последнее плавание оказалось нелегким. Никого из офицеров или команды он не знал, и большую часть времени на воде было неспокойно. Он никогда раньше не работал на эту компанию и чувствовал, что здесь экономят на техобслуживании и безопасности. Тем не менее он делал свою работу, оставался исполнительным и сторонился окружающих.