Про то, как враг народов войну выигрывал

Нет, может, кому и посчастливится целым все-таки проскочить, но подавляющее большинство при этом точно до чего всенепременно попередавят: – кого насмерть, ну а кто навсегда до полусмерти же покалечится.

Советская военная доктрина все те светофоры, что поистине вдоволь встречались на всем ее исключительно вот беспристрастно всегда этак до чего ясном комиссарском пути весьма уж безразлично попросту как есть последовательно, раз за разом именно что вовсе сходу проигнорировала.

Поскольку было ей явно так нисколько не до того, а как раз потому она, будучи и впрямь совсем «помидорно» красной от той немыслимо как есть ужасной натуги, только-то и старалась выдавить все чужеродное из всего того, что неизменно вообще только было тогда вокруг.

Или это ведь, в принципе, сколь как-никак, а до чего запросто и впрямь-то на деле еще возможно было, как есть верно, сравнить с переходом вброд реки…

Широкая река солдатской крови действительно до чего некогда более чем явственно отделяла дальний берег победы от всех тех как-никак, а кровно и искренне в ней вполне конкретно же заинтересованных руководителей СССР.

Однако тот поистине стоящий того брод, то есть именно то самое место, где будет хоть сколько-то менее немыслимо так глубоко, они во всех тех серых мыслях своих вовсе уж, никак не искали…

Да и те самые более чем чудовищно непростые решения, что были затем всецело чреваты совсем незамысловато обильной кровью, давались им на удивление просто и легко, а между тем вся эта их восторженно праздничная самоуверенность стоила народам СССР целых миллионов напрасно и бесцельно загубленных людских жизней.

Советской власти во время авральных выступлений сугубо же вперед надобно было фактически так наперекор всему почти стихийно создать явный, а главное, и сколь наглядно видимый перевес на каком-либо довольно узком участке фронта, а дальше вперед, в атаку, и лютая и безликая смерть косила народ безо всякого разбора и здравого смысла.

Причем того самого наиболее мордастого и отчаянно смелого, как раз-таки уж в области подобного рода тактики ведения боевых действий, вполне вот искренне теперь и возводят чуть ли не в ранг святого Георгия Победоносца.

39

Ну а генерал армии Ватутин, совсем без боя (после долгой перепалки со ставкой) надо же более чем до чего «безответственно» додумавшийся: сдать тот лишь как-никак до чего недавно на тот момент времени, отвоеванный у врага город Житомир…

Нет, подобным ему у нас героями и близко уж после войны вовсе-то никогда, прилюдно, затем и близко так нисколько не слыть.

И то вот, кстати, именно что до конца времен по всей на то видимости так и останется неизвестно, а почему это он до общей славной победы так и не дожил.

А между тем генерал Ватутин, Житомир сдал разве что лишь затем, дабы всецело суметь всеми теми при этом освободившимися силами до чего наглухо прикрыть жизненно важные подступы к городу Киеву.

Ну а не сдал бы Ватутин относительно небольшой город Житомир, ну а затем в тот второй раз мать городов русских, Киев, вовсе так недвусмысленно во всем героически ему и впрямь этак должно было у герра Манштейна сколь немыслимо славно отбить…

Действуя, как и всегда, во всеоружии марксистского мировоззрения, да и всецело так напрягши тугие мышцы народных масс.

А это само собой кое-что еще вот на деле явно подразумевало…

И ведь столь безоглядно и обезличено давя фашиста одной той всемогущей живой силой…

ДВЕСТИ ТЫСЯЧ ЖИЗНЕЙ, ОТДАННЫЕ РАЗВЕ ЧТО ЛИШЬ ЗАТЕМ, ДАБЫ ДО ЧЕГО РАСТОРОПНО ПОСПЕТЬ К ПРАЗДНИКУ 7 Ноября – ЭТО ЕЩЕ явно, НУ СОВСЕМ НИЧЕГО…

40

Надумай Ватутин 400 тысяч солдатских жизней в ту никак пока до конца не оттаявшую украинскую землю ПОЧТИ так зазря до чего бестолково вот положить…

И все это именно дабы на долгие века затем оставить о себе вполне как есть доброе имя, то это как раз тогда и мог бы он купаться в лучах той и близко никак нисколько не меркнущей боевой славы…

И уж никак не иначе, а при подобном раскладе, может, и оказался бы он с тем НАИБОЛЕЕ ЗАГЛАВНЫМ ГЕРОЕМ ВОЙНЫ, ШТАБНЫМ ПОЛКОВОДЦЕМ Жуковым после победы в правах, хоть сколько-то, пусть и издали и впрямь в чем-то явно еще уравнен.

Что, впрочем, сколь весьма и весьма как-никак всецело навряд ли!

А этот самый В-Е-Л-И-К-И-Й сталинский стратег подо Ржевом дел и тел наворочал неисчислимо великую массу, а город, как и понятно, он тогда и близко так он не взял.

Жуков, в некоем том чисто стратегическом смысле, был разве что истинно жутким сталинским пугалом в армейском огороде, в чьи задачи неизменно входило быть именно разве что тем еще вороном, что глаза людям, сверху надменно налетая, разом так безо всякого счета радостно уж то и дело спешно выклевывает.

Матерный координатор действий фронтов, он души своей черной никогда не жалел и мостил весь свой путь к победе делами вполне достойными Георгия Черепотворца.

41

Ржев высший жандарм Красной армии Жуков не освободил, а только лишь безо всякой в том пользы залил все к нему подступы ручьями и реками солдатской крови.

Немецкие части, в конце концов, попросту сами оставили город, угроза неминуемого окружения их нисколько никак явно уж совсем вовсе вот не прельщала.

Причем все данные о тогдашних потерях были в сущие разы произвольно принижены, поскольку настоящие данные о безвозвратной убыли простой людской силы – это до сих самых пор наиболее главная тайна, хранимая в секретных архивах за всеми семью печатями.

И если бы немецкие военачальники имели точно ту суровую закалку и никак не благородное происхождение, то и они бы своими людьми во все стороны точно так же швырялись…

А между тем своих солдат немцы за спички в коробке никак не считали.

А потому и впрямь-таки отчаянно и неутомимо сражаться за город Ржев они никак уж вовсе никак не пожелали.

Ну а неутомимо ярый сталинский стратег Жуков мог бы и далее зазря копья на подступах к городу ломать, но в данном конкретном случае высшее нацистское политическое руководство в ход войны совершенно не вмешивалось, ему было наплевать на Ржев, поскольку тот никогда не был переименован именем бессменного вождя всей коммунистической партии.

Да и не были еще советские войска на самых подступах к воротам Рейха, как это было в куда более поздние времена до чего же немыслимо славной операции «Багратион», проведенной подлинным гением той войны Константином Константиновичем Рокоссовским, а впрочем, обо всем этом несколько позже.

42

Доблестный полководец Жуков вообще уж и близко никогда не освобождал никаких городов, поскольку он сколь рьяно и доблестно трудился на одной единственно верной и исконной своей ниве беспрестанного и неистощимого на выдумку истребления недисциплинированности и расхлябанности, а все остальное его волновало на редкость мало, если хоть сколько-то волновало когда-либо вообще.

Ему совсем не само по себе продвижение вперед к победе было, как есть действительно нужно, а одна лишь как есть истинно праведная сформированность рядов армии, в которой должен был править железный порядок, а никак не сентиментальная слякотность всяческих интеллигентских пространных дискуссий.

А между тем город Ржев нисколько не был непреступной твердыней, его попросту никак нельзя было брать тупо и наобум.

Но Жуков был весьма расторопным и доблестным вертухаем при том самом единственном во всем СССР неизменно как есть никем вовсе незаменимом начальнике тюрьмы народов.

Строить воинственные рожи и расстреливать, расстреливать и расстреливать всех ему сходу не подчинившихся ему было совсем никак попросту уж не впервой.

Он был палачом и главарем команды палачей…

Ржев был только одним из выдающихся этапов всей его военной палачеграфии…

Взять город ему оказалось никак не по зубам, зато жителей деревень тамошних он явно вот от всяческой дальнейшей судьбы, как есть, и впрямь до чего еще непоправимо уж безо всякого счета тогда вот на деле избавил… почти поголовно их всех «освободил».

Брали их раз за разом и назад отдавали, а мирное население, оно, куда только вообще деться-то может от всех тех так и летящих во фрицев пуль и снарядов?

43

Но разве важна была великим стратегам из генштаба хоть чья-либо вовсе ведь напрасная смерть или жизнь без рук, без ног – главное для них было одно лишь то, чтобы никак не иначе, а еще обязательно всякое свое безумно бравое наступление под какую-либо светлую дату до чего непременно подобострастно, вполне подгадать…

А между тем  с этим делом надобно было и довольно-таки на редкость до чего старательно поспеть, а то вдруг товарищ Сталин сильно и весьма недобро опечалится. Поскольку вот он светлый праздник, 7 ноября, а Киев, мать городов русских, нисколько не был еще никем взят и полностью навсегда отныне освобожден от проклятущих нацистских полчищ.

Да и во второй раз его взять ко дню рождения Ильича тоже, без тени сомнения сколь еще разом оно уж действительно так более чем стоило…

И если бы Николай Федорович Ватутин со Ставкой долгими неделями почти уж безо всякого толку не препирался, а все вот делал, как то ему и было, собственно, заранее велено, то именно тогда и быть бы ему тем напыщенно бравым послевоенным маршалом.

44

Похоже на то, что всевластный хозяин – этот титул не за фрицев убитых своим генералам, млея от их преданности сурово жаловал, нет, маршалом (как Лаврентий Берия) у него становился тот, кто, немало не жалея живота своего, совсем не единожды тогда поспособствовал обескровливанию при помощи жестокой войны СВОЕГО собственного народа (включая грузин).

Не надо бы забывать, кем это именно был по национальности великий герой войны 1812 года Багратион.

Ну а тот пресловутый гений Жуков и есть наиболее естественный символ советской армии, не считавший людей даже за винтики, а за полностью взаимозаменяемые боевые единицы, которым следовало гордиться, что им по самой их должности положено помереть, а все равно не дать ни пути, ни броду подлому (внезапно осмелевшему) «вероломному» врагу.

45

Ну а вражеским генералам, что и вправду были настоящими знатоками военного дела, все это было разве что только исключительно на руку, они рассекали советские воинские соединения и били их с боков, отрезая их от всего разом на свете, а значит, и лишая их буквально всякой хоть сколько-то возможной активной боеспособности.

И до чего плохо ведь доведется всем тем бравым военным, над которыми сверху всевластно восседает всласть обрюзгшая от осатанело тупого безделья чисто же политическая задница.

Нет, конечно, есть и над ней, пусть и вконец угоревшая от самых бесконечных и бесчисленных каждодневных фимиамов довольно-таки весьма мудрая голова, однако в целом командует обстановкой слезливая и трусливая псевдогероическая истерия…

Вот только бы тех отступивших безо всякого спросу на том самом месте разом расстреливать, дабы душу свою черную хоть сколько-то смело и воинственно и впрямь до чего браво бы разом еще отвести…

46

И вполне естественно, что все эти трусы и доносчики, ставшие во главе армии именно после той отчаянно так суровой ее великой чистки, были-то с политическим начальством на самой короткой ноге, ну а в руке все с тем, что и в революцию (имеющим решающие слово) товарищем маузером.

И надо бы прямо на то указать, что все они сколь частенько более чем самодовольно и пускали его прямиком в ход, разом так сваливая на кого угодно другого свое собственное головотяпство, а нерадивую и спесивую тупость, ставя себе в одно лишь истинно же большое большевистское достоинство.

И вот он, тому наиболее явный и более чем принципиально наглядный пример, и если бы то был какой-либо чисто единичный случай, в книгу истинно большого писателя он уж и близко никак попросту ведь нипочем тогда не попал.

Астафьев. «Прокляты и убиты. Книга первая».

«Танки те заскребены были, собраны по фронту, большинство машин чинены-перечинены, со свежими сизыми швами сварки, с царапинами и выбоинами на броне, с хлябающими гусеницами, которые, буксуя в болотной жиже и в торфе, посваливались, две машины оставались и после ремонта с заклиненными башнями. Танкисты, через силу бодрясь, заверяли пехоту: зато, мол, боекомплект полный, танк может быть использован как вкопанное в землю забронированное орудие.

Но с ними, с танкистами и с танками, никто не хотел сражаться, их били, жгли с неба. Когда черным дымом выстелило чахло заросшую пойму и в горящих машинах начал рваться этот самый полный боекомплект, вдоль речки донесло не только сажу и дым, но и крики заживо сгорающих людей.

Часть уцелевших экипажей вместе с пехотою бросились через осеннюю речку вплавь. Многие утонули, а тех, что добрались до берега, разгневавшийся командир полка или бригады, одетый в новый черный комбинезон, расстреливал лично из пистолета, зло сверкая глазами, брызгая слюной. Пьяный до полусмерти, он кричал:

«Изменники! Суки! Трусы!» – и палил, палил, едва успевая менять обоймы, которые ему подсовывали холуи, тоже готовые праведно презирать и стрелять всех отступающих.

И вообще, за речкой обнаружилось: тех, кто жаждал воевать не с фашистом-врагом, а со своими собратьями по фронту, гораздо больше, чем на противоположном берегу боеспособных людей».

Трусы – они и есть более чем дикие трусы и это именно из-за их панического страха кадровая армия вся в струпьях ранений и контузий и впрямь-таки в самом начале войны, словно в том еще гиблом болоте, разом увязла…

И крайне, кстати, нисколько нетипичным случаем, куда скорее могла быть разве что та далее уж в этой книге совершенно так внезапно последовавшая смерть всех тех тупомордых карателей…

А есть еще, между тем, и самая отъявленная и преступная безответственность всех тех, кто те танки безо всякого прикрытия с воздуха или, на худой конец, сопровождения зенитной артиллерии в бой вперед и с песней совсем ведь бестрепетно и бестолково сколь нелепо и чрезвычайно же поспешно разом так вдаль отсылает…

Поскольку любой даже и самый современный танк для воздушного противника, он-то все равно, что тот еще таракан для широкой ноги.

Причем у таракана явно шансов, куда разве что во всем значительно больше.

47

Да, но дело оно ясное, смелость есть смелость – пуля храброго боится.

Конечно, боится, когда ружье кремневое, его пока заново перезарядишь…

Ну а когда у немцев в пулемете MG-42 250 патронов…

Тут уж всенепременно надо было на деле панически бояться совершать все те совсем бессмысленные массовые атаки, а еще и по многу раз на день.

И лента новая в это чудо немецкой техники очень-то быстро сколь еще заново более чем бесперебойно попросту мигом тогда вот вставлялась…

Впрямь оглянуться не успеешь, а он снова также беспрестанно строчит и наших людей, словно колхозник сено, косит.

Да и перегрева, как «Максим», он почти не боялся, а потому на одного подобного пулеметчика за день боев до 2000 советских жизней порой приходилось.

И это никакое не преувеличение!

48

И сам собой из самого исподнего дна души разом уж возникает тот вполне вот законный вопрос…

И зачем это наших солдат, так и дрожа при этом от ярости из-за любых веских возражений своих младших командиров, тупомордые воители безостановочно и слепо до чего еще напропалую разом бросали совсем не в бой, а чисто на убой?

И к чему это вообще могло бы привести подобное самоуничтожение, если бы, конечно, не огромные человеческие ресурсы необъятно широкой страны?

Да только чего это тут вообще поделаешь, именно таково и было, свойство почти уж всякого начальственного страха…

Вот ведь, он тот чисто вымышленный автором диалог, но вполне он явно сколь еще в духе тех самых более чем умопомрачительно мрачных времен.

«– Ты чего не воюешь?

– Как это не воюю, у меня каждые два часа новые атаки!

– А взять, почему тогда ничего не можешь?

– Так людей у меня мало, товарищ полковник.

– Лишних нет! Придется тебе атаковать теми силами, что у тебя есть, а там-то далее еще и поглядим, может свежие  резервы где-нибудь и наскребем».

Вот это и есть тот еще типичнейший разговор двух «талантливых» в одной лишь бескрайне суровой бесслезности крайне так во всем одутловато туповатых горе-стратегов сталинской эпохи.

О, как они вовсе до чего безнадежно попросту уж никак не любили всяческую до чего напрасную трепотню, тех, кто думал, а не только соображал и юлил, стараясь как можно получше набить себе руку на тупой и отчаянно лихой бесноватой лютости.

У большей части всего того командования было новое и не просто пролетарское, а именно как у того истукана твердокаменное и чудовищно невежественное лицо.

И ведь все это совсем оно не иначе, а только поскольку, что все те, кто на редкость много язвил да умничал, давно уж по разным лагерям свои длинные срока отбывали…

А у этих коньячных вояк всегда была одна та на всех до чего еще непримиримо лютая храбрость – чужими жизнями жизнелюбивого врага неистово так смело раз за разом надрывая при этом от натуги легкие более чем бесслезно, несмотря на любые потери, разом одолевать…

49

Да только чего это тут на деле попишешь коли таково оно нынче попросту разве что как есть именно же вообще…

В условиях современной войны довольно многое всецело решает совсем не отчаянная солдатская храбрость, а как раз-таки вполне здравое умение принять до конца взвешенное, продуманное и подчас единственно правильное решение, да и в самый нужный момент, поскольку все события развиваются буквально-то лавинообразно и никак и близко неподатливо расчету на счетах – стремительно…

Никогда ранее вовсе не бывало этакой маневренности войск, их совершенно беспрецедентной, нежели чем некогда ранее подвижности, а то и подчас неотвратимо смертоносной молниеносности…

Причем главную работу выполняли авиация и танковые крылья, а пехота могла и несколько подотстать, ее задачей было лишь разве что добивание окруженных и подчас полностью деморализованных частей Красной армии.

И вполне, то возможно, что кому-либо и по сей день до чего искренне кажется, что буквально всякого агрессора на российской земле всенепременно ждет на редкость неминуемое поражение, раз у нас, в конце концов, и впрямь всенепременно отыщется способ, как это его всеми силами сколь бестрепетно и массово разом затем одолеть.

Стоит лишь, тупо и делово, навалившись на вероломного врага, все его силы более чем нарочито и наскоро всячески обескровить и впрямь более чем весьма и весьма всеобъемлюще подавляющим во всей той людской силе…

Попросту абсолютно на деле вполне еще безусловным, как и на редкость, вовсе ведь почти как есть навек единственным своим преимуществом.

Для чего и надо бы разом вооружиться безукоризненной бескомпромиссностью, а также и чьей-либо совсем безыскусно подневольной чужой храбростью.

50

Товарищ Сталин, был большой ученый, именно в подобных «отчаянно бравых» делах как есть более чем на редкость чудовищно ведь безоговорочного принуждения ко всяческим сущим чудесам полностью, как есть на все времена сколь еще бездумно бессмысленного и исключительно же до конца, всецело обескровливающего армию солдатского бравого бесстрашия…

Вот какую телеграмму он отбил во время Кронштадтского восстания, март 1921.

«Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку. Быстрое взятие Горки объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных.

Считаю своим долгом заявить, что я впредь буду действовать, таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой.

Сталин».

51

Да только столь и впрямь беспримерно ведь «ХОРОШО» подобного рода операция может пройти, разве что если, не дрогнув при этом и веком посылать многих и многих людей на верную смерть на своей личной территории, что фактически всегда была весьма надежно приватизирована исключительно так одним лишь, тем еще большевистским здравым смыслом.

А как раз потому в ходе той одной, сугубо отдельной и донельзя же ограниченной карательной акции и было возможно даже и не такое весьма славно, хотя куда вернее более чем бесславно и жестокосердно на скорую руку до чего еще и впрямь безупречно вполне провернуть.

Надо было всего-то лишь сколь безотлагательно стать абсолютно и всевластно на редкость уж исключительно вовсе так бесчеловечным…

Да только вот попробуй нечто подобное хоть сколько-то осуществить, когда на тебя не то чтобы и впрямь до мозга и костей совсем неумелого, однако на том самом чисто военном поприще безыскусно безграмотного именно что издалека всею силой разом попрет безумно бравая вражеская армия.

К тому же с большим умом и талантом весьма ведь безукоризненно сходу вполне молниеносно же взаимодействующая, как есть уж промеж всех своих самых различных родов войск.

Все равно одолеем, наше дело правое – победа будет за нами.

И за ценой мы, ясное дело, вовсе-то никак не постоим, однако цена эта не только пот и кровь, но еще и пустое разбазаривание всего вот разом и вся…

«У храбрости ума мало», – эта фраза фронтовика сапера Зиновия Герда, сказанная им в фильме «Место встречи изменить нельзя», отлично передает все безумие на редкость слепой самодостаточности, доверху переполненной наивысшей убежденностью в той чисто грядущей и близко никак неминуемой нашей всеобщей победе над заклятым нацистским врагом.

Однако вот штабная храбрость это нечто другое, чем самоотверженность воина на деле, а не на словах готового отдать свою мелкую жизнь во имя существеннее чего-то значительно большего, чем он сам.

Этот нескончаемый поток ужасной брани, который так и изливался из уст высокопоставленных ослов, каковые явно не имели в своих планах абсолютно никакой иной задачи, кроме как гнать и гнать массы на врага в самом откровенном качестве исключительно так слегка сдерживающей его смазки для всех выставленных вперед острых штыков.

Другая тактика боевых действий потребовала бы до чего явственного напряжения мозговых извилин, а нечто подобное попросту и невозможно было бы себе представить, покуда Россией правят все те же господа товарищи…

Причем подобные люди, будучи чисто гражданскими лицами, а не полководцами (пусть даже и при погонах) всегда как-никак, а, в конце-то концов, еще уж проигрывали сражения, и это несмотря на все те с виду кажущиеся довольно-таки значительными чисто разве что временные свои успехи.

Знаменитый Пирр, четырежды в пух и прах разбивал римское войско, однако это как раз именно после той четвертой по счету его победы он во весь тот наверняка, как есть полностью сорванный громкими командами голос некогда до чего на редкость громко и завопил:

«Еще одна такая победа, и у меня не останется армии», – причем этот крик смертельно раненой воинственной души и может послужить наиболее явным и исключительно же бесславным историческим примером, чего это именно делать военачальнику и близко так вовсе нисколько не следует.

Ну, а в качестве довольно-то небольшого военного чина люди подобного склада характера разве что лишь себя и других более чем бездарно для всякого же ратного дела всегда, как есть сколь и впрямь понапрасну попусту так губили.

И как раз в данном-то духе оно всегда уж и было, причем довольно-таки еще издревле – сильно храбрые никогда подолгу не жили; по-настоящему храбрый воин – это тот, кто в самом пекле сражения головы никак не теряет.

Ну а храбрецы, одним лишь нахрапом пытающиеся врага одолеть, как правило, одну разве что окропленную кровью землю совсем ведь безысходно своими бренными телами затем вот до чего вдоволь и удобряют…

52

Однако это как раз-таки в эти наши новые, славные и добрые времена и возник тот до чего бесновато воинственный класс храбрецов, кои сами под пули никогда не полезут, зато сколь многих других они под их ужасающий свист на редкость отчаянно в спину весьма же упрямо и вдохновенно разом толкают.

И при этом они до чего ужасающе корчат геройские рожи, и всех тех, кто их вразумлять довольно-то опрометчиво, не дай только Бог, а действительно вздумает, всенепременно ждет тот самый как есть незамедлительный трибунал, а то и та чисто же безымянная общая могила.

А если беспристрастно повернуться к лику истинных былых героев, то тогда само собой и окажется, что не нападать на врага, достаточно долго выжидая для того более удобного часа, никакая не трусость, а военная хитрость и гуманизм по отношению к солдатам, которых ждут, не дождутся дома их родные и близкие.

Родину, ее и близко нельзя было до того иступлено защищать, дабы разве что на редкость обильно, затем оросить кровью ее сынов леса, поля…

А для чего тогда были большие и малые реки?

И надо ли было весьма поспешно останавливать немцев не теми сходу так и близко как есть явно уж неодолимыми водными преградами, а лишь, в сущности, теми, с одного чисто виду будто бы и впрямь полностью неистощимыми, человеческими ресурсами?

53

А между тем настоящих людей (а таких в России немало) надо было хоть сколько-то на деле, а не на пустых словах как-то уж попытаться от той самой верной и неминуемой смерти более чем явственно вполне  уберечь и как щепки в огонь их попросту так никогда вовсе так совсем не подбрасывать.

Пусть лучше пришлые недруги дохнут, словно мухи от бескормицы, как то некогда уж и бывало во времена Наполеона, ну а своих надо было, словно зеницу ока хранить ради всех тех только лишь затем некогда грядущих побед, да и поражений, кстати, ведь тоже.

Кутузов, к примеру, своих до чего еще по мере сил весьма этак старательно всячески тап берег.

И вот чего пишет о нем Лев Толстой в его романе «Война и мир»:

«Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению. Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости, то, что они могли бы понять – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем. Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте вместо донесения лист белой бумаги. И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей. Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску».

54

Ну а во времена начала Второй мировой войны роль, и ног под собой никак уж не чуя драпающего Наполеона, с самым превеликим прискорбием исполнила почти вся та довольно-таки не в меру языкатая, но совершенно ведь при всем том исключительно на редкость отвратительно немощная умом советская номенклатура.

ПРИЧЕМ ВСЕ ТЕ ЕЕ сколь бравые и никак нескупые на слово деятели были буквально-то вдоволь без году неделя всякими званиями и привилегиями уж всецело так вкривь и вкось столь щедро одарены, что они в отличие от всего остального народа были целиком и полностью в том самом нарядно коричневом шоколаде…

Причем состояла эта серая умом масса (благодаря всем тем сталинским чисткам) из той самой, что ни на есть наиболее отборной, да еще и весьма и весьма тщательно выпестованной и вышколенной сволочи, а она у любого народа почти всегда более чем неизменно во всем полностью идентична…

Тем более что тогдашняя советская власть вообще была бесподобно вот интернациональна, а потому и любые сколь еще беспочвенные обвинения в русофобстве на самом-то деле попросту вообще уж на деле смешны, если не сказать – абсолютно абсурдны.

И вся эта «отчаянной храбрости» братия тикала со столь невероятно дьявольской поспешностью, что иногда (бывало и такое) пришедшую издалека машину надо было затем довольно долго вполне всерьез, отмывать, поскольку господа товарищи вовсе не были готовы отойти по нужде в кустики, а когда прижмет, всякое как-никак, а непременно еще может случиться.

Однако при всех тех чисто уж «сугубо своих подобного рода достоинствах» новоявленные приспособленцы, выпестовавшиеся внутри лона большевистской партии как раз-таки после той сколь тщательной ее очистки от почти всякого самого изначального своего элемента на весьма судьбоносном перепутье сумрачных и злосчастных 30-х годов…

Нет, в конце концов, как-никак, а непременно на деле вполне разом всецело оправились.

А именно тогда и стали они совсем уж бесцеремонно разом расстреливать боевых офицеров за все их настоящие или мнимые самими чекистами с почти чистого листа надуманные просчеты.

55

И главное, при всем том в свете всех тех чисто как есть официальных прожекторов все это и поныне выглядит вовсе-то более чем совершенно же иначе, а именно разве что как всегда лишь, только вот, значит всецело по-ихнему…

Поскольку как раз для того она и существует та самая донельзя ведь слащаво ЛЖИВАЯ и сугубо официальная версия истории, дабы все уж, значится, некогда действительно бывшее на деле в те исключительно иные тона сколь острым орлиным глазом совсем «реалистично» и масштабно более чем предметно раз за разом сходу так преобразовывать.

А между тем Лев Толстой в его романе «Война и мир» сколь на редкость более чем наглядно всем нам преподносит, чем это вообще занималась в его время прикладная история, а она тогда бессмысленно наводила буквально на все, то навеки ушедшее в былое и славное прошлое весьма изящный искристо блестящий глянец.

Причем делалось это как раз-таки ради того, дабы все та совсем ведь опостыло некогда имевшаяся в далеком прошлом, чудовищно же несветлая обыденность неизменно бы затем смотрелась (в глазах грядущих поколений) до чего явно как-никак недвусмысленно ярче и многопланово красочнее.

Раз уж и близко нельзя было допустить и мысли о создании в людском сознании довольно выпуклых образов более чем вполне уж непосредственно связанных именно с той как есть еще невзрачно мрачной обыденностью безо всякой той при этом ее «гипергероизации»…

А между тем самое настоящее мужество и близко так никак не заключено в том еще самом бешеном и показном энтузиазме, и оно донельзя малоприметно и достаточно скромно.

Да вот, однако, кое-кому явно никак не с руки – освящать реалии и будни войны именно в свете всей той более чем бескрайне суровой и крайне, так как она есть более чем неприглядно правдивой, а заодно и полностью до конца настоящей действительности.