Страна не для него

Кицуне не столько удивился, сколько испугался внезапной перемене в настроении друга. Он не понял, что его так разозлило, но искренне хотел его успокоить, поэтому просто отозвался, виновато опустив голову, совсем как в университете:

– Прости…

– «Прости, прости»! Других слов больше не знаешь, что ли? – фыркнул Курт, поднялся с подушки и похромал онемевшими ногами на кухню, бормоча на ходу: – Мадам, можно, я Вам помогу? Вам, правда, не стоит так суетиться из-за меня!

Услышав голос Курта, женщина чуть не выронила чайник. На ее лице больше не было улыбки, губы дрожали, а на глаза наворачивались слезы.

– Ой, я Вас напугал? – переполошился Курт. – Извините, я не хотел. Я думал, Вы слышали, что я иду. Эта квартирка такая маленькая, здесь наверняка стопроцентная слышимость, а еще я топал, как хромой слон.

Мама Кицуне пристально смотрела на него сквозь слезы, и только Курт подумал, что сейчас она его отчитает за невежество и невоспитанность, как она склонилась перед ним в сайкейрей… Да если бы просто склонилась!.. Встала на колени!

– Огромное тебе спасибо, Куруто-тян! – сказала она с чувством, обливаясь слезами. – Ки-тян никогда еще не был таким счастливым.

– Мадам! – тут уж Курт почувствовал, что сам близок к тому, чтобы расплакаться. – Мадам, встаньте! Прошу Вас, не стойте передо мной на коленях! Я же не Королева, я всего лишь невоспитанный идиот! Встаньте, мадам!

Курт поднял ее, и она разрыдалась у него на плече.

– Я плохая мать. Я очень эгоистичная мать. Я думаю только о себе. Это из-за меня Ки-тян так несчастен.

Курт побледнел, как лист бумаги, его затрясло крупной дрожью, из распахнутых от ужаса черных глаз в два ручья потекли слезы. Он отпихнул от себя плачущую маму Кицуне. Очень грубо и неблагодарно с его стороны, но если бы он этого не сделал, его сердце бы просто не выдержало. Шарахнувшись было назад, Курт натолкнулся на виноватую рожу Кицуне, который бесшумно подкрался неизвестно когда и стоял тут неизвестно сколько.

– Теперь ты меня ненавидишь, да? – сказал тот печально, не поднимая головы.

– Оставьте меня в покое! – Курт сорвался-таки в истерику и бросился мимо него за своей сумкой, потом в два прыжка оказался в гэнкане, вытянул из гэтабако (*обувной шкаф) свои кеды и принялся наспех обуваться. – Вы меня убиваете! Вся ваша гребаная страна меня убивает! Я так больше не могу! Я ухожу!

Кицуне и его мама просто в немом страхе наблюдали за ним и не решались что-либо предпринять. Лишь когда их экстравагантный гость хлопнул дверью и на всю планету затопал кедами в сторону лифта, мать со слезами бросилась сыну на плечо.

– Мне так жаль, Ки-тян! Ты впервые привел в дом гостя, а я оказалась такой ужасной хозяйкой! Прости меня, пожалуйста!

– Мама, все хорошо, Куруто-кун просто эмоциональный человек, – ласково сказал ей Кицуне и отстранил, нетерпеливо, но мягко. – Я должен его догнать и попытаться успокоить.

Когда сын скрылся за дверью, женщина зарыдала еще сильнее.

– Я так счастлива, что Ки-тян наконец-то бросился за другом, а не в ванную комнату, чтобы резать на себе кожу.

Курта Кицуне, конечно же, не догнал. Черт из Англии оказался таким быстрым, что когда Кицуне вышел из комплекса, тот уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу на станции метро в ожидании поезда. Поскольку других маршрутов Курт не знал, он доехал до университета. Ревел всю дорогу. На него все пялились, а он ревел. Он шел мимо университета и ревел. Перешел на другую станцию и сел в поезд, на котором ездил на курсы. И там ревел. Японцы таращились на него, позабыв о своих газетах и мобильных телефонах. А он все ревел. До занятий оставалось несколько часов. Курт бродил по округе и ревел. Забрел в какой-то сквер, завалился на самую дальнюю скамейку и ревел, ревел, ревел. К началу занятий, к счастью, успокоился. После вернулся домой, где закатил истерику Мартину и собрался улететь в Лондон. Затем он заблудился в Токио, купил роликовые коньки и познакомился с Акумой Катайей. И только ночью перед сном до него, наконец, дошло, какой же он все-таки психованный придурок!

Кицуне Митсюзаки боялся, что красавчик и его свита снова начнут его донимать перед началом занятий, но когда увидел своего заступника Курта Хартлесса, сидящего в первом ряду и закинувшего ноги на стол, вздохнул с улыбкой облегчения. На самом деле, это было странно, ведь иностранец обычно приходил позднее.

– С добрым утром, – поздоровался Кицуне, уважительно ему поклонившись.

Курт приоткрыл один глаз, увидел его, переполошился, как ненормальный, подорвался с места, чуть не опрокинув стол, на ходу выдернул наушники, которые так и остались болтаться из кармана до самого пола, и, в конце концов, порывисто обнял Кицуне своими бесцеремонными тощими лапами, заскулив скороговоркой:

– Я как раз тебя ждал! Специально пораньше пришел! Мне так жаль за вчерашнее! Я по жизни-то идиот, а тут вообще с катушек слетел! Чужая страна, чужой язык, все чужое, у меня нервы сдают! Я знаю, это не оправдание, но мне, правда, очень-очень жаль! И мне так перед твоей мамой стыдно! У тебя такая классная мама! Мне так жаль, что я ее обидел! Я, правда, не хотел вас обидеть! Мне очень-очень жаль!

Кицуне как стоял столбиком, так и продолжал стоять. У него было такое ощущение, словно в него выстрелили из мультяшного азотного бластера, и он превратился в застывшую глыбу льда. Таких номеров с ним еще никто не выкидывал! За все эти девятнадцать лет с ним чего только ни делали, но никогда не извинялись и не обнимали вот так… крепко и отчаянно… Да что там говорить, его, кроме мамы, вообще никто никогда не обнимал! Ну, может, еще папа, но Кицуне не помнил. Ему было всего три годика, когда его папа пропал без вести во время тайфуна в море.

– Все хорошо, – сказал он, наконец, сдержанно засмеявшись и мягко отстраняя чувствительного иностранца, иначе тот, казалось, вот-вот закатит новую истерику. – Вот, – он быстренько слазил в свою сумку-почтальонку, снова красиво изрисованную корректирующей жидкостью, и вынул оттуда небольшую подарочную коробочку. – Мы с мамой просим прощения за то, что оказались такими негостеприимными хозяевами и напугали тебя. Прими, пожалуйста, наши скромные извинения. Мы наделали тебе конфет. Это всего лишь мелочь, но возьми их, пожалуйста. Они ведь тебе так понравились.

– Ну что вы, не стоило! Но большое спасибо, они мне и правда понравились, как скотине! – закричал Курт, тут же засверкав черными бесовскими глазенками, и нетерпеливо потянул свою невоспитанную лапу за вкусной коробочкой.

Только Кицуне ее не отдал.

– Двумя руками, вот так, – мягко улыбнулся он, взглядом указав на свои руки, бережно держащие подарок.

– Ой… – Курт опасливо и смущенно протянул вторую руку, и когда Кицуне поклонился, передавая коробочку, он неловко повторил его поклон.

Как бы смешно это ни смотрелось со стороны, Кицуне Митсюзаки умиленно улыбнулся и подумал: «Куруто-кун очень старается…» Даже когда этот Куруто-кун, как последний неандерталец, на месте вскрыл коробочку и голыми пальцами отправил в рот одну конфету, Кицуне продолжал умиленно и счастливо улыбаться…

Светила науки

– Мне просто не верится, что семпай пригласил нас на горячие источники!

Все трое были так взволнованы приглашением Гина Хасегавы, что не могли перестать об этом говорить. Кицуне Митсюзаки был растроган, Курт Хартлесс сомневался, а Акума Катайя выглядел несчастным.

– Я так хотел сходить в музей, – все причитал он, – но теперь придется перенести его на следующие выходные.

– Что за музей? – поинтересовался Кицуне.

– Мирайкан. Там открылась новая экспозиция макетов космических спутников.

– Мирайкан? – стыдливый Кицуне раскричался так, что Курт мог за него только порадоваться. – Музей развития науки и инноваций? Я бывал там в детстве пару раз. Однажды даже заглянул в космическую капсулу.

– Я стараюсь ходить туда хотя бы раз в пару месяцев, чтобы черпать идеи для своих будущих проектов. Но вот уже три месяца, как я не могу выкроить время и сходить туда. Боюсь, что пока я соберусь, эта экспозиция закроется.

– А почему бы тебе не посетить свой музей после занятий? – вдруг спросил Курт. – Зачем обязательно в выходные?

– Потому что после занятий я иду работать над моими будущими проектами в библиотеку. Да и на дом нам задают довольно много, почти как в школе.

– Да уж, – согласно закивал Кицуне. – Мне говорили, что в университете учиться гораздо проще, но они жестоко ошиблись.

– Дуралей ты! Токийская Аэрокосмическая Академия – это не обыкновенный университет! – рыкнул Акума. – Из нее выпускаются талантливые инженеры и исследователи космоса! С чего ты взял, что здесь легко учиться?

– Извини, извини, не злись, – засмеялся Кицуне примирительно.

– Да он просто бесится, что не может сходить в музей, потому что все время должен торчать в своей дурацкой библиотеке и делать дурацкие уроки, – фыркнул Курт.

– Что, прости?! – вскричал Акума.

– Что случится, если ты один раз в жизни не сходишь в библиотеку и не сделаешь уроки? Зато и в музей сходишь, и на горячие источники на выходных съездишь. Разве это не здорово?

– Ты так думаешь? – на мгновение глаза Акумы с энтузиазмом заблестели, а через секунду снова погасли, и он вновь стал серьезным нервным япошкой, каким привык быть. – Нет, мне нужно хорошо учиться и усердно заниматься, иначе у меня ничего в этой жизни не получится!

– Да ладно тебе! Ты же не в тюрьме. Тебя никто не накажет, если ты немного отклонишься от расписания.

– Да, но…

Курт закатил глаза.

– Вы, японцы, так бесите! Почему вы всегда говорите «да, но», когда не знаете, что сказать?

– Да, но…

– Вот смотри! – заговорил Курт горячо и убедительно. – Представь, что завтра тебе что-нибудь на голову упадет или, не знаю, машина собьет. Ты лежишь такой, умираешь и думаешь: «Последнее, что я сделал, это сходил в библиотеку и сделал уроки». Никаких тебе горячих источников, даже никакого вшивого музея! Представь, как обидно будет!

– Ты такой добрый… – закатил глаза Акума. – Если так думать, то в итоге можно потратить всю жизнь на всякие глупости и ничего не добиться.

– Конечно! Гораздо лучше учиться с утра до ночи и в итоге не получить от жизни никакого удовольствия!

– Прости меня за грубость, но ты понятия не имеешь, о чем говоришь! И вообще, занятия заканчиваются довольно поздно, а музей работает только до пяти часов вечера. А чтобы хорошенько посмотреть хотя бы одну экспозицию, нужно потратить не менее трех часов. Поэтому нет смысла идти туда после занятий.

– Но тогда туда можно сходить вместо занятий, в чем проблема-то?

– Прогуливать?!

– Ну да. Кстати, если ты пойдешь прямо сейчас, то все успеешь.

– Да, но!..

Акума не на шутку разозлился. Причем не на Сото, а на себя самое. Почему его одолели сомнения? Почему предательски подпрыгнуло сердце и засосало под ложечкой? Почему вместо того, чтобы уверенно сказать: «Нет, я должен учиться!», он начал фантазировать о просторных светлых залах музея Мирайкан?

– Но… но… – мялся он, не зная, как заставить себя перестать думать о глупостях.

– Посмотри на него! Да у него на лбу написано, что он хочет прогулять и пойти в музей! – одернул Курт Кицуне. – Давай, Акума, разбуди в себе демона!

– Заткнись! – вспылил Акума и ударил книжкой по столу. – В конце концов, это нечестно! Я, значит, пойду в музей, а вы будете сидеть на лекциях, хотя сами меня на это подговорили?!

– Ты хочешь, чтобы мы пошли с тобой?

– Да, я этого хочу! Потому что я не хочу быть единственным прогульщиком, а не потому, что считаю вас друзьями! Запомните это! И вообще, завтра я от вас отсяду! Вы плохо на меня влияете! За что мне такое наказание?!

– Староста, куда подевались эти трое? – спросил преподаватель Гина Хасегаву через пять минут, ткнув носом в пустующие места на первом ряду. – С утра же на месте были.

– Простите меня, сенсей… – виновато ответил здоровяк Гин.

– Почему ты допускаешь такие безобразия у себя в группе?

– Почему я пригласил этих неблагодарных идиотов на горячие источники? – вздохнул Гин тихо самому себе.

Едва выйдя из ворот ТАА, Акума перестал ворчать и залился воодушевленной трелью о шикарном планетарии в музее Мирайкан. Казалось, будто здание университета было заколдованным и волшебным образом превращало жаждущего открытий и приключений демона в нервного, занудного япошку.

Станция, из которой они должны были отправить в музей Мирайкан, находилась на земле, а не под ней, поэтому, ожидая поезд, Курт без задней мысли решил скоротать время за сигареткой. Кицуне и Акума обалдело глядели на то, как он тащит ее в рот, а потом подносит зажигалку.

– Ты что делаешь?! – заорали оба и начали отбирать сигарету. – Оштрафуют же!

– Опять?! – опешил Курт. – Дайте догадаюсь… Курить тоже можно только в специальных местах, да?

– Вот именно! И вообще, – фыркнул Акума, – сколько тебе лет, молодой человек?

– Восемнадцать, – спокойно ответил Курт, пожав своими красивыми стройными плечами. – По закону, в восемнадцать уже можно курить. В чем проблема-то?

– Как бы ни так, в Японии ты еще несовершеннолетний! А несовершеннолетним курить нельзя!

– Чего?!

– Ты не знал? В Японии совершеннолетие наступает в двадцать лет, так что мало того, что ты злостный нарушитель, так еще и малолетний!

– Да блин, как вы тут до двадцати лет-то доживаете?!

– А как ты купил сигареты? – вдруг поинтересовался Кицуне. – В нашей стране покупать сигареты можно только по карте курильщика. А ее у тебя точно нет, потому что ты несовершеннолетний.

Акума в ужасе схватился за лицо:

– Он путается со взрослыми, чтобы они покупали ему сигареты!

– Ну да, можно и так сказать, – пожал плечами Курт.

– Да ну! – вскричали Акума и Кицуне хором.

– Ну да! Мне Мартин сигареты подгоняет, а он взрослый. Каким образом он их достает, я не знаю, потому что во взрослых делах вообще не шарю.

– Кто это?

– Дядя. Младший брат моего папы.

– Всего лишь дядя, – засмеялся Кицуне с заметным облегчением.

– А разве твой папа не против, что его младший брат покупает тебе сигареты? – поинтересовался Акума строго.

Курт нервозно дернул бровью.

– Ну, мой папа тоже в свое время Мартина курить научил.

Затем он отвернулся к рельсам и резко сменил тему:

– О, поезд идет!

В музее Мирайкан Акума вдруг изменил свои планы и сперва решил показать тамошний планетарий, которым гордился так, будто сам его построил. Потом уже парни отправились на пятый этаж смотреть новую экспозицию макетов космических спутников. Вообще, музей Мирайкан был отличным местом, где все, кто интересуется наукой, мог с пользой провести время. Здесь можно было окунуться в мир робототехники, изучить тело инопланетянина, создать собственную компьютерную программу, сесть за штурвал космического корабля… Однако вместо этого двоим нашим героям, Акуме Катайе и Кицуне Митсюзаки, пришлось заниматься совершенно нелепой вещью – искать невесть куда и, главное, КОГДА запропастившегося Курта Хартлесса!

– Куда он мог деться? – забеспокоился Кицуне. – Он точно был со мной вон у той ракеты. Кажется, его даже заинтересовал двигатель.

– Тогда он мог уйти в другой зал, – сказал Акума задумчиво. – Возможно, он не такой глупый, как нам кажется. Я заметил, что он неплохо разбирается в предметах, где много цифр и формул.

– Возможно, ты прав. По крайней мере, если он заблудился, то легко найдет выход по этим указателям.

Кицуне указал на целую коллекцию плакатов со стрелочками, картами и инструкциями, что висели у запасной двери – на случай, если лифт сломается, что, конечно же, смешно и невозможно – двадцать первый век на дворе как-никак, а за окнами высокотехнологичная Япония!

– Ну-ка, ну-ка… – Акума сам не понял, что это было за чутье (возможно, шевельнулась спящая бесовская сущность), но понял точно, что он обязан заглянуть в эту запасную дверь.

Убедившись, что никого из служащих музея поблизости нет, он это сделал. Перед глазами предстала лестница. Обыкновенная, ничем не примечательная лестница, как в тысяче других японских зданий. На площадке наверху кто-то тихонько топтался. Пройдя пару ступенек и заглянув за перила, Акума увидел до боли знакомые кеды.

– Ах ты! – заорал он. – Мы думали, он двигателями любуется, а он тут…

Курт переполошился, подавился сигаретным дымом и закашлялся.

– Ты зачем меня так пугаешь?! – заорал он сипло в ответ.

– Тебе здесь вообще нельзя находиться, а ты еще и куришь! Что, если дымовой датчик сработает?

– Да что я, дурень, что ли?! Знаю все, вижу, ничего от одной сигареты не сработает!

– Если вы и дальше будете так орать, нас без всяких датчиков обнаружат! – вмешался Кицуне, торопясь к ним. – Куруто-кун, тебя могут оштрафовать…

– Да-да, я в курсе. Хотите? – Курт выпустил тонкую струйку дыма и предложил парням свою сигарету.

Те разом притихли и многозначительно переглянулись, а потом Акума со словами: «За что мне это наказание?», первым протянул руку, дрожащую от волнения и страха перед неизведанным.

Так, на пожарной лестнице национального музея развития науки и инноваций два молодых японца, задыхаясь и кашляя, научились делать правильный затяг по суперсовременной английской технологии: «Хы, мама пришла!» – и раскурили свой первый в жизни окурок. И когда их застукал сотрудник музея (к счастью, окурок уже был выброшен в открытое окно меткой рукой Курта Хартлесса), они впервые ощутили волнующую сладость азарта и вранья. Сначала на вопрос: «Кто здесь? Что вы здесь делаете?» – Акума хотел банально соврать, что они заблудились, но Кицуне опередил его, начав восхищаться решеткой вентиляционной шахты:

– Это прекрасно, что телепорт встроили в стену, так он наверняка уместится даже в самой маленькой токийской квартире.

– Да-да, – живо подхватил тему Акума, – и идеально впишется в любой интерьер. Внутри даже можно оборудовать гэнкан…

– Простите… – замялся сотрудник музея, из вежливости сделав вид, что их бред звучит правдоподобно. – Но это пожарная лестница, а не выставочный зал, и посетителям нельзя здесь находиться без особой надобности…

– Правда? – вскричали Кицуне и Акума синхронно, а потом наперебой начали раскланиваться и по-дурацки хихикать, как в японских мультиках. – А мы-то думаем, почему зал такой странный… Простите нас, пожалуйста… Мы подумали, что здесь выставка нано-технологий будущего… Даже для нашего проекта кое-что почерпнули… Мы пишем проект, знаете ли… Очень большой, серьезный проект… Ну надо же, какое смешное недоразумение!.. Простите за беспокойство…

И тонко прочувствовав момент, когда сотрудник музея готов был рявкнуть: «Да убирайтесь уже отсюда, пожалуйста!», Акума и Кицуне пулей вылетели в выставочный зал, прихватив с собой едва въехавшего в ситуацию Курта.

– Нет, завтра я точно от вас отсяду! – ворчал залившийся краской стыда Акума, когда они поспешно покинули музей. – Сначала катание на роликах в неположенном месте, потом прогул занятий, а теперь я курю на пожарной лестнице музея Мирайкан и несу всякую чушь его сотрудникам! Чему еще вы меня научите? Воровать?!

Кицуне тихо засмеялся в кулак, а Курт как-то странновато заулыбался.

– Это плохая идея, – мурлыкнул он, – но интересная. Мартин говорит, воровать в Японии – сплошное удовольствие.

– Ни за что! – вякнул Акума в отчаянии, явно осознавая, что процесс его демонизации уже необратим.

Звезда Мартина

– Это чудовище меня достало! – взвыл шестнадцатилетний Мартин, тощенький подросток-панк с роскошными длинными волосами, и уронил голову на учебники. – Мне тут и так хреново это все учить, еще и эта маленькая мерзость орет, не переставая!

Эта маленькая мерзость появилась на свет три месяца назад, в ноябре. Сперва, после того, как ее привезли из роддома, она молчала несколько дней, не издавая ни звука. Все уж начали думать, что с ней что-то не так. Но затем она начала орать без перерыва, засыпая всего на два-три часа, и тогда все поняли, что с ней действительно что-то не так. У Мартина непрестанно звенело в ушах от этого крика. Старший брат Кертис и его жирная жена Мэг уже устали бегать в детскую и пытаться понять, что же с этой маленькой тварью не так. В девяноста девяти случаев из ста с ней все было в порядке, и она орала просто для того, чтобы поорать. Что такое нормальный сон, в этом доме забыли три месяца назад.

– Почему они не оставили его в приюте? – ворчал Мартин себе под нос, а сам воровато озирался по сторонам своими наглыми черными глазами: не слышит ли его Кертис? Брату точно не понравится то, что он сейчас ляпнул.

В конце концов, крик младенца достал Мартина. Тот ринулся к нему в комнату и с остервенением врубил свет.

– Эй, ну ты! Просто заткнись! – шикнул он и напугал ребенка своей тощей рукой, густо увешанной шипастыми браслетами.

Ребенок тут же замолчал и уставился на Мартина покрасневшими от плача глазами, еще не утратившими младенческой синевы. Потянул к нему ручонки и звонко хихикнул. То ли бренчанье браслетов понравилось, то ли импозантный вид непутевого дядюшки развеселил, но малыш ему явно обрадовался.

– Вот и молчи, договорились? – Мартин с очередной порцией бренчанья пригрозил ему пальцем, выключил свет и вернулся к себе за учебники.

Ровно через две минуты раздался ор, который был громче прежнего. Мартин тоже взбесился стократ сильнее, расшвырял книги, вернулся в комнату младенца и склонился над колыбелью.

– Слушай, чувак! – зашипел он. – Дай мне заниматься, будь человеком! Мне надо учиться, потому что я хочу поступить в Гарвард! Мне плевать, что это слишком далеко, а я слишком тупой, чтобы туда поступить! Я просто хочу свалить из этого проклятого города! Если бы ты знал, что по чем, ты бы тоже захотел свалить! Да что там! Ты бы вообще пожалел, что на свет родился! Но ты ни черта не знаешь, потому что ты тупой имбецил и молокосос! Все, что ты делаешь, – это жрешь, срешь и орешь, как ненормальный!

Вдруг ребенок залился звонким смехом, а Мартин обнаружил, что чешет его мягкое нежное пузо, бренча своими шипами и браслетами.

Кертис проспал всю ночь без задних ног. Первое, что он почувствовал, когда проснулся, был чистой воды ужас.

– Курт молчит! Что случилось?!

Ворвавшись в детскую, он обнаружил сына мирно посапывающим на руках Мартина, который тоже спал в кресле.

В Гарвард Мартин все же поступил, но уезжал уже через силу: так привязался к мелкому, что не хотел его оставлять. Даже с невесткой Мэг немного поладил, хотя по-прежнему ненавидел ее всеми фибрами души и не переставал повторять, что она испортила им с братом жизнь. А Кертис, в свою очередь, так и не научился воспринимать его всерьез.

Курт тоже полюбил Мартина. А если точнее, Мартин был единственным человеком, которого это отродье любило в принципе. Оно было шумным и капризным, становилось агрессивным, когда его трогали родители, и Мартин был единственным, кто мог к нему приблизиться. Курт засыпал на его руках, принимал бутылочку с молоком из его рук, переставал орать на его руках, смеялся, когда видел его. Когда Мартин уехал в Америку, в доме его старшего брата начался ад. Мало того, что Курт был до ужаса громким и гиперактивным, он еще и мало спал. Когда он научился ходить, стало еще хуже. Он бил посуду и ломал мебель, пинал родителей и старшую сестру. Лишь в волшебные дни Рождества и теплого лета на Курта находилась управа – на каникулы приезжал дядя Мартин.

Курту было почти пять, когда Мартин, все еще худой и нескладный, с длинными волосами цвета черного ворона, в неизменной черной футболке с черепами, драных джинсах, истоптанных кедах, со своими тонкими белыми руками, увешанными шипастыми браслетами, сидел летней ночью на крыльце и курил сигарету. Курт мягко напрыгнул на него сзади и ласково притулился, обняв за шею.

– Что это? – спросил он, попытавшись схватить сигарету.

Мартин не дал ему этого сделать, сказав:

– Нет, Заяц. Это звезда, она горячая.

Курт задрал головенку к небу и поглядел на дорожку Млечного пути, густо усыпанную звездами. В свете августовской ночи его бледная кожа казалась совсем мертвецки белой, а черные глаза ничего не отражали, как смертоносная бездонная пропасть.

– А как ты достал звезду? – спросил Курт, недоверчиво насупив смешные детские брови.

– Я не доставал, она сама упала.

Курт снова задумчиво поглядел в звездное небо.

– А почему она упала?

Мартин подгреб к себе податливое легкое тельце и поцеловал племяшку в теплый висок, а потом ткнул пальцами, сжимающими тлеющую сигарету, в Млечный путь.

– Видишь, как много звезд? Они там все не умещаются, поэтому толкаются и падают.

– Им же больно! – забеспокоился Курт с подкатывающими слезами в уголках огромных глаз.

Он был странным ребенком. Он не любил людей, но был добр к животным и насекомым, а еще верил в то, что игрушки, звезды и цветы живые.

– Нет, – засмеялся Мартин. – Они маленькие. А когда что-то маленькое падает, ему совсем не больно.

Года через три Мартин позвонил домой из Америки и услышал подрагивающий голос Кертиса:

– Курт на днях запустил деревянным кубиком в глаз однокласснику.

Мартин закатил глаза:

– Опять его эти мерзкие сопляки МакЛью достают?

– Нет, на этот раз другой мальчик. Курт сказал, он смеялся над ним. Ляпнул на уроке, что звезды маленькие, горячие и невкусно пахнут, и его подняли на смех. Как ему такое в голову пришло, ума не приложу…

– Твою мать! – шикнул Мартин. – Это я его научил, когда он у меня сигарету выхватить пытался. Но это было несколько лет назад! Не могу поверить, что он до сих пор это помнит!

Ему не надо было видеть старшего брата, чтобы догадаться, что тот закатил глаза.

– Мне следовало догадаться! – сказал Кертис. – Короче, у пацана рассечение. Хорошо, что обошлось парочкой швов. А Курт получил звездюлей от всех, от кого только можно.

– Бедный мой Заяц! Он просто защищался! Дети должны учиться стоять за себя!

– Ну да, ну да, я ничего другого от тебя и не ожидал услышать. Он в глубоком шоке. До сих пор лежит в кровати с температурой. Не спит, просто смотрит в потолок, даже не разговаривает. Мы начинаем с ним говорить, а он молчит, будто нас нет.

Мартин ахнул и до боли крепко сжал телефонную трубку. С Куртом уже случались такие приступы, и все знали, что это ненормально. Кертис лез из кожи вон, чтобы выглядеть спокойным, и притворялся, что все в порядке, однако он знал, как никто другой, насколько все плохо, просто упорно не хотел в этом признаваться.

Правда, Курт быстро пришел в норму и снова взялся за свои старые делишки. Гиперактивный, шумный и драчливый мальчишка. На восьмое Рождество Мартин привез ему из Америки красочную детскую энциклопедию по астрономии.

– Вот, Заяц. Теперь ты будешь знать о звездах все, – сказал он, протягивая племяннику книгу.

Курт весь засиял, одной рукой схватил книгу, а другой зацепился за дядину шею, крепко и благодарно поцеловал его в щеку и удрал в свою комнату читать.

– Зря ты покупаешь ему такие дорогие книги, – фыркнула толстуха Мэг не без ревности. Темно-синюю шапку в зеленую полоску, которую она связала, Курт даже надевать отказался. – Он разорвет ее в клочки. Он до сих пор читает по слогам, и то из-под палки.

– А по-моему, он выглядел счастливым, – пожал плечами Мартин. – Мне кажется, он любит космос.

– Этот несносный ребенок? А мне так не кажется. Все, что он любит, – это шуметь и пакостить.

Мартин вспыхнул от злости.

– А может, это все, что ТЫ хочешь в нем замечать?

В тот же вечер будущий астрофизик подошел к дяде и саданул его этой же энциклопедией по башке.

– Ты мне врал, что звезды маленькие! – крикнул Курт со злостью. – Они ни разу не маленькие! Даже самый маленький белый карлик больше Манчестера! Как мне теперь тебе верить?

Мартин был в таком шоке, что не нашелся, что ответить, просто потер ушибленную макушку. Следующим летом он действительно увидел эту книгу замызганной и местами порванной. Потому что Курт зачитал ее до дыр.

Мартин успешно получил степень магистра экономики в Гарварде, однако вместо того, чтобы вернуться в Манчестер, неожиданно укатил в Токио вместе с Юки, своим таинственным соседом по комнате. Там они открыли какое-то совместное дело. Теперь он приезжал в Манчестер только раз в год. Он по-прежнему был худым, но уже немного оформился. У него были широкие плечи, узкая поясница, длинные ноги, изящные пальцы и сильная шея. Свои черные, как крыло ворона, волосы он безжалостно состриг. Стал носить шелковые рубашки, дорогие костюмы и щегольские туфли, а свои черные футболки с черепами и шипастые браслеты оставил Курту на вырост. Тот рос и все больше становился похожим на своего дядю. Впрочем, они все были похожи: что Кертис, что Мартин, что Курт, что его старшая сестра Кетти… Что все остальные члены этой чокнутой семейки… К счастью, все остальные были уже мертвы.

Курт медленно и верно становился подростком и даже начал ладить со сверстниками. Он по-прежнему дико скучал по Мартину, совсем как в детстве. Он ненавидел Японию и того самого Юки, который утащил туда его любимого дядю. Когда Мартин все-таки приезжал, Курт набрасывался ему на шею точно так же, в детстве. Казалось, он нисколько не прибавляет в весе, все такой же легкий и стремительный, как падающие звезды, как новые вульгарные словечки, которым он учился и щедро сыпал направо и налево, как нахальные усмешки его тонких губ и колкий взгляд манящих в смертельную пропасть черных глаз.

В последний раз Мартин приехал домой летом. Над Манчестером разразилась затяжная гроза с порывистым ветром и проливным дождем. Был вечер. Курту было тринадцать лет, а его самого дома не было.

– Где мой Заяц? – неприятно удивился Мартин, всем сердцем предчувствуя беду.

– Сбежал из дома, – ответил Кертис, беспечно смеясь, а черные глаза так и горели тревогой, белый лоб разрезала глубокая морщина, худая стройная спина была сутулой. Он тоже чувствовал что-то недоброе. – Мы повздорили, – продолжал Кертис с деланной улыбкой. – Его выперли из хоккейной команды за драку, он начал психовать, говорить гадости. Мне пришлось сделать ему замечание. Слово за слово – мы поругались, и он сказал: «Ноги моей больше в этом доме не будет!»

Мартин озадаченно потер лоб.

– Где-то я это уже слышал…

– Ты постоянно так говорил, когда был в его возрасте, – грустно улыбнулся Кертис.

– Ну, тогда нам не о чем беспокоиться. Он точно вернется. Я же всегда возвращался.

Мартин поужинал с братом, невесткой и племянницей Кетти, мрачной тощей девчонкой с длинными черными волосами, а после устроился в кресле и задремал под шум дождя и грохот грома. Ему нужен был отдых после утомительного перелета из Токио. Проспал он без малого несколько часов и проснулся глубокой ночью – от того, что кто-то смотрел ему в затылок. Мартин почувствовал, как его пробрал озноб, а коленки начали подрагивать от нервенной дрожи.