Наконец песенке пришел конец. Кентавры обождали, не польются ли еще замечательные песнопения, затем начали хлопать в ладоши. Рукоплескания быстро переросли в овацию.
Затем китоврасы стали требовать продолжения концерта. Они яростно орали, усиленно размахивая хвостами и топорща гриву:
– Еще! Пой еще! Песню!
Богуслав вздохнул и начал петь аналогичную нуднятину, но был прерван криками:
– Эту не надо! Опять про Тасю давай! О юбчонке снова спой!
Песня враз стала шлягером. Славе пришлось ее спеть еще три раза, и только после этого публика удовлетворилась.
После этого долго переписывали древнерусский шедевр, кричали и переводили текст на более привычный конелюдям греческий, пытались спеть сами. Надо сказать, получалось гораздо мерзей, чем у заместителя Орфея Богуслава.
Я стоял и беседовал с Хироном, черпая знания из Интернета.
– А я думал, что ваш народ Геракл перебил.
– Это миф, – отрицал кентавр, – сам от нас едва ноги унес, когда отравленные стрелы кончились.
– Чего ж тогда из родной Эллады ушли?
– Захватили власть римляне, навязали свою христианскую религию. При старой греческой вере, при всех этих Зевсах, Артемидах и Гермесах, спокойно жили-поживали, горя не знали, жрецам храмов этих богов до нас никакого дела не было. Жили мы в лесах да в горах, возделывали землю, выращивали овощи, злаки и фрукты. Иногда предки селились и в человеческих городах.
Основоположник нашего рода Хирон учил человеческих деток, а из них потом вырастали герои, вроде Геракла, Ахиллеса или Ясона, такие врачи, как Асклепий, лучший из лучших певец и музыкант Орфей.
Это потом уж греки в своих мифах понаврали, что тем все дали божества, а реально? Ну уродился ты сильным, умным да голосистым и что? Бог тебя будет учить мечом махать, из лука стрелять, микстуры да настойки замешивать, на лире играть? Всему их Хирон выучил. Только, пожалуй, поторопился он из чересчур буйного Геракла лучника делать, через это и погиб. Поплыли аргонавты за золотым руном, предок им первую в мире звездную карту сделал, а то, глядишь, и не нашли бы никакой Колхиды.
Люди относились к нам доброжелательно, и мы торговали с ними. Хирон был женат на греческой женщине по имени Харикло, а отнюдь не на кентавриссе, и у них была дочь, совершенно человеческая девочка, а потом такая же внучка. Никаких кентаврят не нарожалось!
В общем, если не учитывать вспышки дикой ярости у Геракла, точно так же перебившего и своих человеческих родных – некоторых из своих многочисленных детей и попавшихся под руку племянников, мы жили и соседствовали с людьми очень мирно.
Это уж потом в легендах нас обгадили: кентавры, дескать, пьяницы, насильники и буяны, а кого мы больно по пьянке и из-за буйности нрава убили да изнасиловали? Уж не Гераклы какие-нибудь. Все это так, злые выдумки.
А вот при новой вере за дело взялись попы и взялись на нас науськивать не рассуждающую толпу, тупую серую человечью массу. Стали про нас врать всячески: эти конские выродки, слуги и пособники дьявола, царя Соломона донимали, поганят правильную веру, и их надо срочно убить. Вот и взялись убивать, да так, что Гераклу и не снилось. Пришлось бежать.
Привыкли и здесь. Пасем скот, выращиваем кое-что по мелочи, грабим проезжающих. Раньше платили дань печенегам, теперь платим половцам, да и не все ли равно? Точно так же платили бы и русским, какая нам разница? Живи и не мешай жить другим, вот что главное.
Так русские понавешали себе крестов на грудь, да взялись нас донимать хуже греков. Десять раз за этот год пришлось стоянку менять. Овцы еще и траву не успевают подъесть, а уж русские дружинники с обнаженными мечами тут как тут – норовят язычников-китоврасов порубать.
Предлагали попам и нас крестить, чтобы мы с русскими единоверцами стали, да куда там! Только и орут: вы не по образу и подобию Божию созданы, а стало быть отродья Сатаны.
А нас слишком мало, чтобы большой бой принять, не очень кентавры плодовиты – приходится и тут бежать. Вот так мы и мыкаемся.
Наконец писанина была закончена, и мы стали садиться на коней.
– Гляжу лица у вас у всех какие-то настороженные, – заметил кентавр, – тоже, видно, судьба нелегкая. Если очень нуждаетесь, можем за такую песню несколько овец выдать, недалеко пасутся.
– Спасибо, не надо, налегке идем.
Пожимая Хирону лопатообразную ладонь на прощанье, я сказал:
– В недобрый час нас судьба познакомила. Вас как перекати-поле по миру гоняет, мы по степи тоже не просто так путешествуем. Совершенно нет времени остановиться, спокойно поговорить. Ну да ладно, может быть повезет, еще раз когда-нибудь свидимся. А теперь прощай.
И мы поехали. Через какое-то время я обернулся. Хирон все так же глядел нам вслед и помахивал на прощанье здоровенной, похожей издали на флажок, ладонью.
Мы ехали, ехали, ехали. Я рассказал Богуславу о подселившемся ко мне Полярнике.
– Это он тебя возле Невзора завалил?
– Кто же еще!
– Ладно, хоть жив остался, и с ума не сошел. А выжить его, говоришь, только возле неведомых ворот в тридевятом царстве можно?
Я кивнул.
– Да, просто джинн, пожалуй, удобней в этих делах бы был.
– Выбор был невелик, – усмехнулся я, и стал рассказывать про порталы и телепортацию.
Вот тут Слава загорелся.
– Это ведь можно было бы и во Францию махом попасть! И назад!
– Да, это многое бы в нашей жизни изменило, – согласился я. -И на Русское море, и к сельджукам за день бы сгоняли. Повозились бы чуток подольше с дельфинами и пей вино прямо из бочки! Только бодливой корове бог рога не дает. Поэтому езжай да радуйся, что не в исподнем вдоль реки бежишь.
Ты молодец, что этакую песню спел, после которой нас не ограбили кентавры. Не знаешь, кто ее написал? Прямо охота ему руку пожать!
Богуслав сунул мне свою лапищу.
– На, жми за слова.
Я с удовольствием потискал его крепкую ладонь.
– Жми уж сразу и за музыку.
– Тоже ты?
– А кто же еще.
Пожал еще раз.
– Давно пишешь?
– С шестнадцати лет. По сильной влюбленности для Настеньки своей первый стих написал.
– Удачный?
– Да дрянь была несусветная, что-то про влюбленных и робких соловьев, но Настена меня за эту чушь в первый раз поцеловала.
– Прочти.
– Больше сорока лет уж прошло, ничего и не помню. Вот ощущение величайшей радости, самой яркой в моей переполненной событиями жизни, что пришло после того поцелуя, врезалось в память намертво – не позабудешь.
Время от времени брался опять писать. Напишу, прочту, и выкину. Не люблю дрянь делать и поделку этакую людям показывать.
Потом лишился я Настеньки, весь мир стал состоять из горя и боли. Лет десять ничего такого не мог и не хотел писать.
Время шло. Пока между войнами заняться было нечем, как-то взгрустнулось, сел опять стишки на бересте марать. Один раз гляжу – сносно получилось. И совсем не так, как бояны поют, не вычурно. Можно сказать, даже веселенько кое-что звучит. Вот с той поры, как минутка пустого досуга образуется, я и пишу.
– А как музыку стал придумывать? Поделись! Или чужое чего припоминаешь?
– Мне чужого не надо. Я как стишок дописал, бросаю это дело, и ухожу куда-нибудь. Некоторое время или брожу, или другие дела делаю, потом прихожу, начинаю вычитывать написанное и сразу править.
– А тут же после написания этого сделать нельзя?
– Никак нельзя. Сразу читаю, мне все всегда нравится, все хорошо, все выше всяческих похвал, ничего менять не надо.
А вот вглядываюсь через какое-то время и вижу: вот это словцо лишнее, не к месту оно тут, топорщится как-то и из-за него вся строка какой-то корявой делается – его надо убрать, это требуется заменить на похожее по смыслу, но звучащее иначе, и весь куплет засияет, эти слова надобно местами переставить, а то ни складу, ни ладу нету. Иной раз по три-четыре раза приглаживаю да подчищаю, правлю от души.
А пока с этим вожусь, в голове начинает звучать негромкая музыка. Заканчиваю правку, уже знаю на какую мелодию все это будет петься.
Голосишко у меня гадкий, и я этим, конечно, всю песню порчу, но деваться некуда, хотя бы раз спеть-то надо. Обычно я свои поделки дружинником послушать давал. Обычно они это на припевах подхватывали сначала хорошими голосами, а потом и хором. А уж потом, в походе или на гулянке какой, как рванет запевала эти переливы, прямо слушаешь и поражаешься – неужели я мог так замечательно написать.
– Как же бойцы относились к тому, что воевода, от слова и решения которого их жизни зависят, похабные да скабрезные песенки маракует?
– Кто это им об этом скажет? Будут их потом разные глупые мысли грызть-глодать. Иной раз приходится перетягивать какой-нибудь момент боя, подольше на каком-нибудь участке нужно повоевать, постоять насмерть, а им будет думаться: затих не вовремя воевода – вместо того, чтоб нам на помощь засадный полк двинуть иль отступить на нашем краю, стишата, поди, свои паскудные обдумывает, и дрогнут воины, и побегут не ко времени.
– А как же появление новых песен перед дружиной объяснял? Кто-то по пьянке в харчевне пел, а ты услыхал?
– В трактирах и корчмах, конечно, часто поют, но поют все больше известное, новые песнопения в редкость, и возьмись я из раза в раз новизну переть, заподозрят во лжи. Да и поход в харчевню для боярина в редкость – я был женат, повар в доме свой, мне харчиться положено дома. Ну, а уж в походе все из одного котла едим, надолго дружину не оставляю.
Поэтому выдумал себе пестуна моих юных дней, ныне почившего старика Ерофея, который сочинитель песен был, да еще в придачу и певун, живший много времени назад в нашей дальней усадьбе. Вот он-то, вроде, и оставил записи своих сочинений. Ну а уж музыка отложилась в цепкой детской памяти. С той поры в дружине стала ходить шуточка про всякие передряги: а что бы об этом старик Ерофей спел?
Ладно, давай по делу. В городишко Воин заезжать будем? Или стороной обойдем?
– Особых дел у нас там нету, давай мимо проедем, торопиться нужно.
На том и порешили.
Ехали быстро, тревожа сусликов и привлекая внимание степных орлов, величественно кружащих в небе. Через несколько дней пришлось отклониться от Славутича, чтобы спрямить дорогу к Крыму.
Но вопреки нашим прежним расчетам по совсем уж безводной степи идти пришлось всего два дня, вполне хватило запаса воды в бурдюках, не пришлось искать заброшенные колодцы и тратить на это драгоценное время. Фариду так и не пришлось блеснуть своей способностью к поиску. Он ехал и вздыхал, что даром ест хлеб, не осознавая того, что так отличился в бою с черным колдуном силой своей веры в Ахура Мазду, что за это его можно катать на лошадке и кормить до конца жизни. Ну а после въезда в Крым, который здесь звали Таврикой, трудностей с водой больше не было.
Но другая, более глобальная и неразрешимая трудность вставала перед лицом всего человечества – контакт с дельфинами, так вплоть до 21 века и не достигнутый.
Как-то вечером уже в сумерках наш лагерь посетил пожилой статный мужчина с большим витым посохом, на который он почему-то не опирался, а просто нес его в левой руке. Собаки при виде него не обеспокоились и голос не подали. Было ощущение, что кроме нас с Богуславом его никто и не видит – остальные не обращали на пришельца никакого внимания, занимались своими немудрящими делами перед сном.
Мы со Славой стояли и беседовали о чем-то отвлеченном. Вдруг побратим как-то весь подобрался и сказал:
– Большой белый волхв к нам пожаловал.
И уже подошедшему кудеснику:
– Милости просим. Чем обязаны?
– Здравы будете, – обронил Большой, – присаживайтесь, в ногах правды нет. Меня зовут Агний, вас я знаю.
Мы уселись возле уже разгоревшегося костра. Только близко я увидел, насколько стар вновь пришедший. Бесчисленные прожитые годы наложили неизгладимую печать морщин на его лицо. Когда-то синие глаза выцвели, губы побледнели. Одет был очень легко: свободная льняная рубаха с синим пояском и порты, на ногах лапти.
– А где же ваша лошадь? – забеспокоился я. – Пала в пути? Мы вам дадим другую.
– Не нужно, так долечу.
Однако дед силен, подумалось мне. И ступа с помелом ему ни к чему!
– Хочу поздравить – ваша открытая битва с черными волхвами завершена. Через вражескую защиту прорвались, кроме вас, еще две ватаги, правда с изрядными потерями. Черные было взялись подтягивать резервы, но мы пригрозили большой войной на выживание, и они отступились. Уговор дороже денег.
Теперь темные тешат себя иллюзиями, что вы не столкуетесь с дельфинами. О гибели Невзора и переходе его ключа общения к Владимиру они еще не знают, антеки надежно вас прикрывают своим мороком.
Вы придете в Херсонес, две другие группы идут в Сугдею и Феодосию. Мы, Большие белые волхвы, раньше четко видели будущее, но сейчас наши мнения не совпадают, все видится как в тумане. Я уверен, что именно ваша команда договорится с дельфинами, а Добромыслу видится иначе. Кто прав, кто нет, рассудит время.
В Херсонесе в настоящий момент черных кудесников нет, но могут жить их осведомители. Так что терять бдительность и болтать о целях вашего похода не нужно.
– Ты же сказал, черные от нас отстали! – возмутился Богуслав. – А тут снова-здорово!
– Явного противостояния больше не будет, – объяснил Агний, – но скрытые подлости не исключены. Любого из вас могут ударить кинжалом, поразить заговоренной стрелой, отравить скрытым ядом, который ваша защита не учует.
Помочь вам во всю свою магическую силу я тоже не могу, чернецы за этим следят строго. Поэтому и встретился с вами далеко от Херсона, – мы, Большие белые, всегда на виду. Увидимся если в самом городе, сразу начнется проверка: с кем встречался да зачем. А так гоняется старый сыч по степи, может на сайгаков охотится, кто ж его знает. Все внимание у врагов приковано к Сугдее и Феодосии.
Вот вам кошель с золотом, зря не тратьте, неизвестно на что деньги понадобятся. Теперь можете не торопиться, загонять себя резону нет, метеорит еще очень далеко, время есть. По нашим расчетам месяца полтора – два у вас в наличии имеются, должны бы успеть.
– Нас не камень, нас дельфины торопят, – объяснил я, – нужная стая должна со дня на день уйти к Средиземному морю, и ищи их там, свищи. Верные, похоже, сведения, – митрополиту Переславскому видение было. Даже если он и ошибся, рисковать резона нет.
– Немедленно пожми ему руку! – заорал во мне Боб. – Потом поздно будет!
Судя по его дикому крику, сейчас объясняться некогда, подумал я и сунул свою ладонь Большому белому волхву.
– Позволь пожать твою мудрую, много прожившую и повидавшую мужественную руку! – подольстился я.
Агний удивился, но руку подал.
– Подольше держи! – мелькнула молнией в голове мысль Полярника. – Скажу, когда отпустить!
Я ощутил в своей ладони легкое покалывание – видимо пошло инопланетное вторжение в магический мозг кудесника.
– Не знаю, что бы мы делали без мудрого руководства Больших волхвов, – фальшивым соловьем разливался я, для верности прижав его ладонь другой своей рукой, – устали жить в постоянном напряжении перед битвой, готовиться к бою и день, и ночь. А вы рискнули своей жизнью ради нас, напугали черных большой войной. А в такой войне часто ведь гибнут и большие военоначальники!
Прислушался к себе – пока тихо. Продолжим!
– Вы собрали с миру по нитке для нас большую сумму денег, ты рискнул прилететь черте-куда в неведомую степь, ломаете голову, пытаясь предсказать наше будущее и уберечь нас от новых бед.
Молчит звездный пришелец, затих где-то. Может Агний уже свернул ему походя башку, как куренку, и теперь забавляется со мной, как кошка с мышкой? Дальше!
– Хотелось бы услышать твои мудрые речи! Как нам столковаться с дельфинами? Какой к ним нужен подход? Как перейти грань между нами и ими?
Большой уже подергивал на себя свою ладонь, но делал это как-то вяло – лесть приятна в любом возрасте!
– Отпускай! – прозвучала в мозгу желанная команда.
И я отпустил руку мудреца с чувством глубокого облегчения. Уфф!
– Эх, ребята! – с горечью ответил мне волхв, – неужели бы я от вас скрыл свои знания о дельфинах, если б они у меня были! Наплевал бы на черных, вперед вашей ватаги поскакал бы! В мои 110 лет, мне терять уже нечего, жизнь прожита и достойной смерти был бы только рад. Но нету о дельфинах в моей голове ничего! Кругом пустота! И никому ничего из наших неизвестно.
– А про предсказание митрополита что думаешь? Может быть он и прав? – спросил я с уже неподдельным интересом.
– Может быть, – согласился Агний. – Мы давно о Ефреме знаем. Предсказывает будущее куда там нам! Большую силу ему дарует Господь. Правда, говорят, ослаб уже митрополит, ушла от него сила, теперь может и ошибиться – старость не радость. Какая еще от меня помощь нужна?
Пока Богуслав думал, я выпалил:
– Жене Забаве в Великий Новгород весточку бы передать. – И с тревогой: – Или невозможно это?
– Это в наших силах, – успокоил меня Большой. – Пиши коротенькое письмецо мелкими буковками, голубиной почтой отошлю Добрыне. Думаю, он твою жену махом сыщет.
Тут же волхв добыл из моей седельной сумки бересту, оторвал кусочек по размеру, и я накарябал Забаве письмо.
Забава! Мы победили черных. Я не ранен. Вернусь не скоро.
Тут свободная площадь практически закончилась – велика ли лапка у голубя! Вот страуса бы к этому делу приставить – пиши не хочу! Но не заселила такая шустрая и ходкая птица русских просторов, а всякие дронты с длиной лапы в метр неудачно вымерли.
Что-нибудь важное, вроде: люблю, скучаю, целую – писать было негде. Подпись тоже никуда не лезла.
В это время Богуслав спросил кудесника:
– А с Францией связи нет?
– Мало того, что ее нет, так и связываться нам в этих землях не с кем.
Слава вздохнул и отстал от Большого волхва.
Я для верности решил уточнить:
– Подпись на моей писульке поставить негде. Переписать?
– Дай-ка.
Агний с трудом вчитался, и, пряча бересту за пазуху, дал мне ответ:
– И так еле-еле втиснуто. Еще больше ввернешь, перекособочишь все, вообще будет не прочесть. Добрыня скажет, от кого цидуля – голубь-то к нему прилетит.
Ну, что же, давайте прощаться. Удачи вам. Как я вижу будущее, именно вам должно повезти. Прощайте, – и волхв ушел.
– Вот так: пришел, ушел и взятки с него гладки! – сварливо заметил Богуслав. – А мы тут крутись как хочешь! И с Францией связи нет!
Все антеки тебе были плохи, подумалось мне. Вот теперь и варись только в нашем, человеческом котле, в собственном соку до самой Франции.
Потом я подошел к Матвею, отвел его в сторонку.
– Что, Володь, опять битва впереди? – молодцевато спросил он, – хорошо бы с Кузьмой на пару сабельками помахать, повеселиться!
– Если нас половцы в ближайшие дни в дороге не прихватят, обойдемся без этакого веселья, – снедаемый завистью к ушкуйнику, объяснил я. – Доведете ватагу до Херсона, и оба можете быть свободны. К молодой жене отправишься, порадуешь Елену.
Из горла молодца вырвался дикий победный клич, и он исполнил несколько акробатических трюков.
Потом Матвей немножко опамятовался и тревожно спросил:
– Вдруг снова черные навалятся, а я уже уйду?
– Сообщение нам с Богуславом было, – поделился я, – притихли темные кудесники, большой войны испугались. Других значительных опасностей не предвидится.
– А как же сельджуки?
– К туркам-сельджукам тебя вообще брать нельзя. Языка не знаешь, вид твой для Империи странен. Попытаются задержать для выяснения, драку затеешь.
– И подеремся!
– На это ты всегда горазд был, – хмыкнул я. – Только против нас тогда целую дружину двинут, и мы не выстоим, а все великое дело насмарку пойдет. В сути, мы ведь не храбрость свою показывать идем, нам от Земли погибель надо отвести. И за меня тревожиться нечего – одним взглядом могу вражину убить, и не одного, а вот есть у нас люди, которые в бою, как дети, и всех я их домой отсылаю. Им-то охрана и понадобится.
– Кто же это?
Я начал перечислять.
– Протоиерей Николай, – это раз. Татьяна с Олегом – два.
По богатырке и оборотню споров почти не было. Ушкуйник спросил только:
– Она же здоровенная, осиляет всех, чего ее караулить?
– Осиляет пьяную шелупонь в кабаке. А против хорошего бойца она не ловка.
– Это верно! – согласился Матвей, вспомнив их поединок, в котором он одолел Татьяну в считанные мгновения.
По Олегу тоже все было ясно: пока оборотень в волка перекинется, его уже успеют на веревку три раза посадить или просто прибить.
Вот по Николаю пришлось объясняться.
– А чего протоиерей? Он поп тихий.
– Здесь, с нами, очень тихий. А в Константинополе враз изловчится и поругается с церковным начальством, ему это свойственно. Тут же отыщутся в епархии хорошие и нехорошие священники, заспорят про поход, а нас пока в темнице подержат. Потом отпустят, но дельфины уже уйдут, и Хайяма будет не сыскать.
– Это может быть, – согласился Матвей. – В этих церковных делах ни в жисть не разберешься!
– Дальше больше. Протоиерей человек православный, истово верующий, здоровенный крест во всю грудь, а нам идти по мусульманской стране, где, поймав иноверца, его просто казнят.
Домой, только домой! К иконам, ладану, к Великой Панагии. Она ему лечебную силу могучую дала, вот пусть и лечит, а не по Византийским да Сельджукским империям болтается. Доставишь его живого да здорового к другу-митрополиту Ефрему, уже большое дело для Переславля сделаешь, людям поможешь.
– А вдруг кого-то из вас ранят? Кто будет лечить?
– Обижаешь! А я на что? Конечно не протоиерей, да тоже не лыком шит! К твоему сведению, считаюсь лучшим лекарем Новгорода, недавно исцелил порванного медведем молодого князя и от неизлечимых ранее смертельных болезней многих бояр. И тут изловчусь, да и заштопаю как-нибудь.
– Хорошо вам! – позавидовал Матвей. – Оба лечить горазды, всегда с куском хлеба и при монете будете! А я к обычной жизни вообще не приспособленный, никакого знатного умения за душой нету.
– Ты воевать горазд, – напомнил я ушкуйнику о его знатном умении.
– И что? Сегодня саблей машешь, а завтра охромел или правой рукой после ранения плоховато стал пользоваться – и все! Ты голый и босый, и никому не нужный. Иди на паперть, милостыню просить, больше ни на что не годен. Побратиму моему Ермолаю впору было вешаться от жизни такой, он уже и крюк в избе приглядывать начал. Если бы ты не пристроил его к себе на работу, пропал бы мужик.
Да что там говорить! Меня в люди вывел! Кабы не ты, может уже и сгинул бы где-то в грабительских походах по чужим землям. А так – хозяин земли, реки и лесопилки! Ты новый дом мне отгрохал, на любимой помог жениться. А теперь биться за себя не даешь, отсылаешь восвояси. За что такая немилость? Почему я из доверия вышел?
– Это просто очередная моя хитрость. Мне побратим, которому я как себе верю, не тут, а в Новгороде нужен.
– Рассказывай! – враз построжевшим голосом приказал бывший боевой атаман ушкуйников, – да смотри, не ври мне тут!
– Врать мне незачем. Помнишь, как ты меня просил за делами Елены приглядеть в случае чего?
Матвей кивнул.
– А у меня Забава, которая в моих делах тоже никак не ориентируется, осталась практически одна-одинешенька. Братья-кузнецы в этом ей не помощники. И забот не мало, не по одной линии я трудился, на наш поход деньги зарабатывая.
Считай: лесопилка на Вечерке, где Данила трудится, доставка свеженапиленных им досок в Новгород, торговля этим тесом на двух рынках; производство и торговля каретами; изготовление кирпича и постройка церкви.
А Забава беременна. Да еще весь дом на ней. Тут тебе и повар, и кирпичники во дворе, и регистратура. В ночь приходят сторожа, за ними тоже глаз да глаз нужен.
И везде, вроде, надежнейшие и честнейшие люди у руля стоят, а все равно боязно как-то. Все-таки женщина есть женщина, ей как хозяйке по дому и в воспитании детей равных нет, а вот хозяйского пригляда за всяким изготовлением разного товара и торговлю им обеспечить не может. А ведь любое дело, оно как тележка – хорошо только под гору идет, по ровному месту уже не катится, а чуть пригорок – в другую сторону улетает, убытков не выгребешь.
– Да я, понимаешь, только в распиловке досок хорошо соображаю, а все остальное для меня темный лес.
– Не боги горшки обжигают! Приказчиком на коляски я бывшего неграмотного скорняка поставил. Ничегошеньки парень не умел, кроме как кожи мять. А поработал, оперился, при мне такую прибыль стал давать, что просто ахнешь, как сочтешь. Кареты сейчас, кроме бояр, богатые купцы стали брать, частенько и в другие города торговые гости увозят.
Вот и тебе незачем осваивать плотницкое дело, кузнечное искусство, нарезку стекол и их вставку в окошечки, установку вместо них дешевенькой слюды, конопачение крыши, покраску – на все есть мастера. Твое дело присмотреть, чтобы прибыль не упала, и умельцы не обнаглели, да всякое воровство пресечь.
– Да с чего это люди наглеть будут? За получку все-таки работают, а не просто так, – удивился Матвей.
– И я думал также. Так Антоха до того мастеров потакательством своим довел, что дело вообще чуть не встало. Пришлось мне самому идти, набить пару рож и с работы их выкинуть.
– Ну это я всегда пожалуйста. А вот прибыль считать не умею, не обучен. Для меня прибыль, – это тайна за семью печатями.
– Ничего хитрого тут нет. Вкладываешь в изготовление коляски рубль, продай ее за два. Рубль уходит на материал, оплату работы мастеров, приказчика, отчисления рынку, подати. А вот второй рублик пожалуйте мне в кошель – он и есть моя таинственная прибыль.
– И это все?
– Все!
– А в чем же были трудности? Деньга-то, поди прет дурная.
– Это она при мне перла. А надо было это все придумать, подобрать хороших мастеров, раскрутить сбыт. Все всегда кажется легко, когда кто-то другой это делает. А возьмешься обустраивать сам, то тут, то там на каждом шагу какие-то трудности и неувязки образуются.
Да и уже налаженное дело без хозяйского присмотра захиреет, неведомо, что там без меня сейчас творится. Такова жизнь. А ты вникнешь и разберешься, я в тебя верю.
И увидишь если, что что-то где-то надо поправить, не межуйся – смело вкладывай туда часть прибыли! Не в деньгах счастье. Главное, чтобы дело без меня не захирело совсем, не встало. Сбыта зимой нет? В запас делай! Распродажу по себестоимости объявляй! Мастерам нельзя давать разбежаться, плати им по любому до весны, а там работа опять закипит, все и окупится.
– А чем так уж мастера важны? Их в Новгороде немало. Уйдут эти – других наймем.
– До весны если встанешь, хороший мастер делать кареты к тебе уже не пойдет. Прежние, у кого уже все навыки именно на изготовление колясок выработаны и заточены, к тебе уже не вернутся – все постоянство и уверенность в завтрашнем дне любят, а они своим прежним клиентам уже раз были вынуждены отказать, польстившись на мою высокую оплату.
Второй раз их на этот же крючок не подцепить – не заманятся. Ты будешь вынужден нанимать всяких бракоделов и пьяниц, начнешь делать всякую дрянь и хлам на колесах. Через это пойдет о нас дурная слава, покупатели разбегутся. Бояре и богатые купцы народ нравный, назад их уже никаким калачом не приманишь. Это сейчас мы признанный торговый дом бояр Мишиничей, ставим свое клеймо «М» на каждую карету, и нареканий на свой товар не имеем.
А уж если бракоделами себя выставим – пиши пропало! Продавай лабаз и иди пьянствовать да жаловаться на горькую судьбинушку, как это у нас принято.
Когда крупное дело ведешь, не жадничай из-за гроша, не давись за каждый медяк – эта экономия гораздо дороже тебе обойдется.
– А если и прибыли не хватит, тогда как вертеться? Зима, она длинная!
– Выдам тебе письмо к Забаве, у нее в запасе денег много. Я ей серебра с большим запасом оставил.
– Да, с такой ухваткой ты не разоришься! Это, пожалуй, даже лучше, чем способности к пению и лечению. А я все поражался, как это ты на ровном месте и без начального капитала обогатиться сумел. Думал, просто везуха привалила! А тут вон оно что.
Ты мне поподробнее завтра вечером все расскажешь, чтобы я подводные мели да камни обошел, тогда можно будет и взяться. Не пойму только, чего ты перед самым концом похода меня отсылать взялся? Несколько дней разницы и вместе домой возвращаться будем.
– Даже при самом удачном раскладе нам с Богуславом из Константинополя придется во Францию ехать, а туда очень далеко. Сколько будем плавать туда и назад скакать – неведомо. Не через несколько дней после тебя я вернусь, а гораздо позже.
– А чего ты так перед Богуславом гнешься? Он тебе не хозяин!
– Он мой побратим, и этим все сказано. А ты до сегодняшнего дня считался моим. Не хочешь выполнять мою просьбу, не выполняй. Я обойдусь, не маленький. Приеду к разрухе, опять все с чистого листа начну – не впервой.
Но можешь забыть про то, что мы когда-то были побратимами – побратимам в таких вещах не отказывают.
Помолчали.
– Извини, – повинился Матвей. – Обгадился я. Совсем забыл, что он тоже твой побратим. Конечно все переделаю.
– Не забудь рассказать Забаве, что я ее люблю пуще прежнего, очень тоскую и каждый день о ней думаю. Отвлекли, мол, очень срочные дела во Франции, невозможно отменить.
– И в Америке! – пискнул Боб Полярник.
– Заткнись и не мешай, – цыкнул я, – не заработал еще на Америку!
Внимательный Матвей заметил на моем лице отзвуки короткого диалога с инопланетянином.
– Что это у тебя личность как на последних словах перекосило? За меня не сомневайся! Все, что смогу – переделаю, все, что велел передать – слово в слово перескажу.
На том этот разговор и закончили.
После ужина я завалился на попону, умостился поудобнее, прикрыл глаза.
– Ну, рассказывай, чего в мозгах у кудесника нарыл и чего вообще в него поперся. Он нам все доложил, все изложил, денег дал. Какого еще тебе рожна от него понадобилось? Просто из детского любопытства зашел, поглядеть, как там мозги у Большого белого волхва устроены? Лучше, чем у Невзора или похуже? Нет ли там красот каких неведомых?
– Тебе все шуточки, а мне прожить еще лет пятьсот охота. Ударит метеорит – и я не выживу. Вдруг не осилят дельфины, кто им сможет помочь? Вы с Богуславом слабоваты в магическом плане, Большие белые под неусыпным надзором находятся – любая мелочь все ваши планы и разрушит.
Сначала я не поверил, что Агний по воздуху сюда прилетел. В вашем мире летают сейчас только ведьмы. А он мужчина, и оборудования при нем никакого нету. Показалось, что волхв обманывает – скрывает секрет либо телепортации, либо летательный аппарат изобрел, да припрятал его где-нибудь поодаль. Нам бы, для доставки меня в Южную Америку, подошло и то, и это. Оказалось, что он на самом деле просто прилетел, и достаточно быстро.
Думал взгляну, как у Агния все это устроено, и у тебя так же видоизменю. Станешь обладателем большой магической мощи, и дельфинам поможешь, и слетаешь потом к Вратам Богов по-быстрому.
Только не получилось у меня ничего. Ты, как волхв, раскрыт уже полностью. Способности у тебя меленькие, неказистые. То, что можно было в тебе открыть, уже открыли. Усилили способности к лечению до максимума, и открыли великолепный голос – и это все, что можно из тебя выжать. Закрыты две большие силы в тебе божественными заглушками – одна предсказывать будущее, другая мне непонятна, ни у Невзора, ни у Агния таких не было. Я, вроде как, стою перед двумя мощными дамбами, которые перекрывают два значительных потока. А на остальные твои ручейки, гидроэлектростанцию не ввернешь – не осилят турбины крутить.