Ловец эмоций

– Как дочь? Ваша родная дочь?

– Вот именно. Жесткая уродилась. Никогда не видел, чтобы она плакала по какому поводу. Как, впрочем, и чтобы смеялась от души.

– Отчего ж так?

– Не знаю. Отчасти, думаю, оттого, что упустила в свое время несколько претендентов на ее руку. Все порхала бабочкой. Вроде, и парни были порядочные. Потом стала злиться, ощущать неудовлетворенность, будто ее никто не может оценить по-настоящему. Ну а мужики, сам знаешь, тянутся к более веселым, спокойным характером. Стала какой-то жадной, все разговоры с ней сводились к тому, что хочет жить в роскоши. Втянула меня в войну по разделу дачи. Отпиши, говорит, мне ее и все. Совсем потеряла голову и меня извела. Конечно, если спокойно поразмыслить, то понятно: пока молода хочется и одеваться красиво, и не жаться по мелочам. Но дача – это моя родина, моя отдушина, последняя заводь, напоминающая каждым кустиком, каждым предметом о жене.

– Извините, я не знал. Как же так можно, – сокрушался Денис. – Она должна расплачиваться с вами любовью, уважением, по крайней мере. Тем более, когда матери нет рядом.

– Любовью, – взгляд полковника потускнел – Нет у нее для расплаты такой разменной монеты. Живешь так один, без радости. Второй год уже не видимся, только по телефону раза три общались. К себе в гости не пускает и ко мне не хочет заглянуть. За неделю до госпитализации заявила, что у нее дитя. Как кипятком ошпарила. Откуда ребенок, от кого? Я и понятия не имел, что она была в положении. Хоть бы словом намекнула. Я ей все готов отдать. Говорю: подожди только с дачей. И так тебе все достанется. Недолго, чувствую, мне осталось.

– Будет вам, Валерий Павлович, – сморщился Денис. – Что вы в самом деле.

– Чего там. Не сори пустыми словами. Я не боюсь ее … с косой-то … Знаешь, угасание, оказывается, дьявольски трудное занятие. Стал замечать, что радуюсь обыденным вещам. Например, как идет какая-нибудь парочка, или как деревья царапают облака. Наверное, потому что уже не суждено вернуться к обычной жизни.

Денис слушал полковника, читал в нем угнетение сознанием горькой правды о своем состоянии, и ловил себя на мысли, что остерегается в розовых тонах оценивать завтрашние будни этого ставшего симпатичным ему человека. Это подводило бы кго к мучительно неприятному заключению.

– Это замечательно, – Денис старался придать своему голосу бодрость. – Было бы хуже, если бы вас охватило полное равнодушие. Значит, обманем ее, которую с косой. Не зря говорят: не обманешь – не проживешь.

– Память никудышная стала. Все забываю, – жаловался полковник. – Иногда как бетонной плитой придавит, не вспомню, что делал час назад.

– Врачи рекомендуют кроссворды разгадывать. Говорят, что укрепляет память. А давайте проверим. Вы помните, например, номер телефона вашей дочери?

Полковник сосредоточился, вспоминая про себя цифры, и кивнул утвердительно. По настоянию Дениса он произнес их вслух дважды.

Неожиданно явился из разведки Георгий и принес с собой атмосферу шумного волнения. Видно, дело было спешное, иначе он не влетел бы, как ураган. И, действительно, он не скрывал, что его распирают новости, исходящие из хирургического отделения.

Настроение, при котором проходил разговор между Денисом и полковником, уже едва ли соответствовало вмешательству назойливого соседа. Полковник успел крепко сомкнуть глаза, его грудная клетка не выдавала каких-либо признаков дыхания. Денис скорбно перекрестился. Георгий резко затормозил и в изумлении прикрыл рот ладонью.

– Да вы чего? – едва слышно произнес он. – Неужели, того …?

– Ну, чего уставился? – не выдержал полковник, приоткрыв один глаз. – Не сейчас помру, не сразу.

– Живой, стало быть, – Георгий погрозил ему укоризненно пальцем.

– Похоже, в нашей палате ты обречен на неудачу, – серьезным тоном выдвинул Денис.

– Представляете, – вновь бодро докладывал Георгий, – только мужик, того, проводил свою жену, как через час дал дубу. Говорят, од одного почти вылечили, а у него, того, тромб оторвался. В одночасье, того!

– Георг, – полковник приоткрыл второй глаз, – пощади. Тут люди здоровье пытаются вернуть, вот только тебе некогда болезнь свою лечить.

Но то были напрасные слова. Георгий был целиком поглощен собственными мыслями.

– Соседи-то думали, что заснул, – продолжал он, – ходили-ходили на цыпочках, чтобы, того, не разбудить его, а тот уже, того, почти трупными пятнами пошел.

– Ну ты подумай, как об стенку горох, – возмутился Денис. – Ты у нас на испытательном сроке. Смотри, доведешь до ручки – заменим тебя на другого.

– Ага! – с вызовом воскликнул Георгий. – Если вам кажется, что тут у вас для меня, того, неподходящее место, так посмотрели бы, какие тяжелые в других палатах. Я всю округу во как знаю, – он прочертил пальцем по горлу. – Кто под себя, того, ходит, кто стонет по ночам. Рты разинули бы. А то туда же, «испытательный срок»,– скривил он лицо.

Денис заскрипел кроватью, укладываясь на бок.

– Ладно, так и быть, не будем менять тебя, – решил Денис. – А то получится «шило-на-мыло».

Эти слова были восприняты Георгием как знак доброжелательства, но все же пробубнил недовольно:

– Премного благодарен за вашу оценку. Но я ни у кого, того, одолжения не прошу. Сдается мне, что вы специально легли в больницу, чтобы, того, оскорблять меня.

– Жорж, – Денис подложил под голову руку, – вашему поведению нет никакого оправдания. И только то обстоятельство, что вы – тонкая, ранимая личность, спасает вас в наших глазах от полного разочарования.

– Ты, того, чего сказал сейчас? – Георгий застыл, стараясь понять, не было ли у Дениса каких задних мыслей, когда давал ему характеристику.

– А вы, Палыч, не тратьте на него нервы, – посоветовал Денис. – Он у нас милый чудак. А чудакам легко живется.

– Не скажите, – не согласился Георгий, – одного чудачества, того, маловато будет. Оценку надо давать не по годам, а, того, по делам. Во мне еще кое-что имеется.

– Одних природа одаряет талантом. Чем же тебя, Георг, она наградила? – заинтересовался полковник.

– Большой смекалкой. Я бы мог получать такие прибыли, какие, того, вам и не снились.

– Может, у меня превратное представление о смекалке, но почему же ты тогда не обогатился? – протягивал свой интерес полковник.

– Шеф пошел наперекор мне, – с презрением бросил Георгий. – Посмотрим: кто кого еще, того, переживет.

– Что мне нравится в теме, Жора, – полковник подмигнул Денису, – так это твой жизнелюбивый оптимизм. А что тебя так тянет к покойникам?

– Все мы, того, приближаемся к последнему дню. Потому надо представлять, как будем выглядеть в этот день, – пояснил Георгий.

– Хочешь дельный совет? – с серьезным видом спросил Денис. – Я читал: если будешь много есть репчатого лука, то после смерти хорошо сохранишься. Кожа будет, как у живого, – он повернул голову и лукаво подмигнул полковнику в ответ.

– Это точно? – задумался Георгий.

– Точнее не бывает. В научном журнале читал.

Внимание Георгия привлек рисунок на кровати полковника.

– Ух ты, покажите. – Он взял, не дожидаясь разрешения, блокнот в руки. – Кто это так изобразил? – восхитился он.

– Денис, – пояснил полковник. – Представляешь, какой талант с нами рядом оказался?

– А-а, – Георгий с безразличной миной вернул рисунок на место. – Ты, того, не без способностей, – вяло выдавил он похвалу Денису. – Сегодня один поступил с ножевым ранением, – вновь оживился Георгий. – Говорят, в тяжелом состоянии.

– Тебе хватит терпения – дождешься, – грустно заключил полковник. – Ты бы пошел еще погулять. Дай отдохнуть немного.

Но Георгий и без этих слов уже был готов оставить их одних, энергично развернулся и вышел в коридор, а полковник еще некоторое время незлобно поносил его, заявляя, что, по его убеждению, он и слова доброго не заслуживает.

ВЕЧЕРНЯЯ ИСПОВЕДЬ

Вечер, без двадцати одиннадцать, сгущались сумерки. В палату через форточку проникала приятная свежесть пролившегося недавно дождя. Взошла почти полная луна, но еще бледная на фоне закатного неба. Умиротворенно шуршал ветер, лениво облизывая листья засыпающих тополей. Словом, стоял один из тех очаровательных летних вечеров, располагающих к чувственному восприятию уходящей ко сну природы. Денис стоял и смотрел на неподвижное облако, словно пришпиленное к нижнему краю бледного ночного диска. Но все же ему были не чужды соображения и более материального свойства: хотелось что-нибудь перекусить. За ужином он едва прикоснулся к еде, – все его внимание было сосредоточено на анализе разных событий этого длинного, как ему показалось, дня.

Приобретение способности распознавать эмоции людей он не мог назвать большой удачей. Хорошо ли носить потаенные мысли людей в своем кармане? Тут не только перестанешь предаваться романтическим грезам об искренности дружбы близких тебе людей, но и отвернешь у всех мало-мальское желание перекинуться с тобой словом. И их можно будет понять. А если молчать и прикидываться верящим каждому слову? Но сможет ли он вместить в себя бездну лжи без пагубных последствий для своего разума? «Ах, к черту эти мысли, – прикрыл он глаза. – Так можно и свихнуться. Лучше пойти на поиски чего-нибудь съестного».

Он с удовлетворением отметил, что нынче дежурила Люба. Тридцати лет отроду, среднего роста, прекрасно сложенная, с густыми черными волосами, перехваченными заколкой в виде бабочки, выразительными глазами она привлекала к себе не только своим женским обаянием, но и, словно врожденной, доброй улыбкой, умением выслушать и поддержать разговор с больным, который был для нее прежде всего уникальной личностью, а уж потом пациентом.

Она сидела за столом с включенной лампой, рассматривая в зеркале что-то на виске. Запоздало заметив постороннего, она резко отвернула от себя плафон, в потоке света оказались снимки в журнале: пальмы, пляжи какой-то далекой, теплой страны.

– Извините, что побеспокоил вас, – Денис обратил к ней поднятые ладони.

– Ничего, – ответила она рассеянно. – Что не спите?

– Честно говоря, есть хочется.

– Так все уже закрыто, какая еда. И вообще на ночь не надо есть. Потерпите до утра.

– Можно хоть чайком разжиться?

Она откинулась на спинку стула, уронила руки, выдохнула:

– Ну что с вами делать. Чай найдется, вон вскипел недавно, – кивнула она куда-то под стол. – Бутерброд с колбасой еще могу выделить.

Воспользовавшись столь привлекательным предложением, Денис потер руки и пристроил стульчик с боковой стороны стола.

– Меня зовут Денис, – представился он, пока медсестра наливала кипяток в чашку. – Должен вам сказать: все больные отзываются о вас очень тепло. Еще говорят: повезло мужику, который стал вам мужем.

– Так и говорят? – сначала ее брови приподнялись в удивлении, затем смущенная улыбка коснулась ее губ.

– Угу, – кивнул Денис, укусив бутерброд, заполнивший полный рот.

Ел он с большим аппетитом, прихлебывая мелкими глотками горячий чай. Люба поглядывала на него украдкой и улыбалась, как улыбается хозяйка, наблюдая за домашним голодным псом, дождавшимся, наконец, своей похлебки. А он и впрямь наслаждался привилегией пусть и временного гостя этой очаровательной женщины.

– Вкусно, – прокомментировал он, не переставая жевать. – Хотя, к сожалению, разучились делать, – он приподнял на уровень глаз остаток бутерброда. – На вкус это совсем не та колбаса, что была раньше, помните?

– Не знаю, пожала плечами Люба. – Привыкли как-то.

Желание Дениса просто поговорить с Любой становилось куда более жарче, чем желание утолить голод.

– У вас счастливая семья? – спросил он, утирая губы тыльной стороной ладони.

– Возьмите салфетку, – Люба выдвинула ящик стола, вместивший в себя какую-то баночку с кремом, флакончики с лаком для ногтей, тюбики с использованной помадой и прочие женские штучки-дрючки.

– Обойдусь, – не больно-то деликатно отказался он. – В Гарварде меня этому не учили.

– Выходит, отсутствие образования не пошло вам на пользу, – она задвинула ящик.

Денис на миг задумался, потом рассыпался смехом.

– Здорово меня умыли.

– Не достаточно тщательно, – Люба прищурила глаза, рассматривая Дениса. – У вас на подбородке еще жир остался.

– Денис ладонью прошелся по щетине.

– Вы так и не ответили, – он заглянул медсестре в глаза.

– Что не ответила?

– Хороша ли ваша семья?

– Зачем вам это надо знать? – нахмурилась Люба.

– Больные судачат: то да се. Мы не равнодушны к вам.

– У меня все замечательно, – убежденно кивнула она. – Заботливый муж, живем душа в душу. Так и передайте всем, кто судачит.

– А дети есть?

– Нет. Пока нет, – добавила она уже каким-то тусклым тоном, в котором чувствовалось недовольство касаться этой темы. Такой нежданной и совсем нежеланной для нее в эту минуту.

Денис принял серьезный вид, стал молча соскабливать какой-то след на поверхности стола. Ее слова, совершенно очевидно, породили сомнения у него.

– Вы все выяснили? – спросила Люба, считая разговор о ее личной жизни законченным.

– Прискорбно, – Денис медленно покачал головой. – Лучше б я не знал того, что подозреваю, – прошептал он, словно разговаривая сам с собой.

– О чем вы? – насторожилась Люба.

– Я про ваше лукавство насчет счастливого семейства. Кому-то ваши слова показались бы правдоподобными, но только не для меня.

Люба оглянулась невольно вокруг – возможно, кто-то стоял рядом и слушал их. Но нет, никого не было.

– Что вы себе позволяете? – рассердилась она, нервно всматриваясь в темноту. – Допивайте свой чай и ступайте к себе. Ну, ты подумай: ему делаешь добро, а он тут же плюет тебе в душу! Я не посмотрю, что после операции, быстро поставлю на место.

Чем эмоциональней была ее речь, тем подвижнее делались ее глаза, жесты. Опасаясь быть ошпаренным кипятком в результате размашистых взмахов ее рук, Денис предусмотрительно отодвинул чашку подальше от нее и от себя. «В этих женщинах всегда скрыта какая-то преграда, – с досадой подумалось Денису. – Только ее надо преодолеть, чтобы наладить с ними ровные отношения. Что тут скажешь – особое племя».

– Бога ради, не обижайтесь на меня, – взмолился Денис. – Я же не виноват, что благодаря травме приобрел способность понимать невысказанные вслух мысли. Трудная работа общаться с такими странными пациентами, не так ли? – он робко заглянул ей в глаза.

– Надеюсь, что с такой работой придется иметь дело не часто, – холодно ответила Люба.

– Напрасно вы так. Может, я еще прославлюсь своими способностями.

– Я предпочитаю скромных людей, не прославившихся.

– Оставим мою персону. Я о другом хочу сказать. Некоторые женщины в браке утрачивают красоту, становятся будничными, серы ми что ли. А вы … Вас бы сейчас украсить ниткой кораллов и будете просто прелесть как хороши. Ни одному мужчине не миновать ваших сетей, – в глазах Дениса искрилась добра улыбка.

– Вы что, флиртуете со мной? – в ней начинало закипать нечто угрожающее для Дениса.

– Что вы, я не вправе, – он приподнял руки вверх. – Но вы чудесная женщина, просто дух захватывает, глядя на вас.

– Оставьте эти глупости, – все еще твердо, но уже без угрозы Люба сделала попытку оборвать Дениса.

– И очень ранимая женщина, – тихо добавил Денис. – Судьба порой незаслуженно наказывает самых чудесных, самых порядочных людей. Я считаю, что женское очарование и душевный покой должны идти рядом, рука к руке. И я искренне расстроен, что у вас не все ладно.

Он направил грустный взгляд в сторону, не зная, как поступить дальше: продолжать разговор или вернуться в палату. Люба пристально посмотрела на него. А между тем ей, действительно, не хватало сочувствия, которое было бы нынче под стать ее душевному состоянию. Она так сейчас нуждалась в сочувствии, в сострадании. И во взгляде этого больного не было ни усмешки, ни поддевки, наоборот, в нем читалась симпатия, которую он испытывал к ней.

– Это ваш муж оставил след? – спросил Денис, рассматривая лицо Любы.

Она резко отклонилась от лампы, тень легла на ее висок. Его слова сначала неприятно кольнули ее, потом удивили. Она не ответила, отрешенно постукивала ластиком на кончике карандаша по своей чашке, словно отмеривая секунды этой тихой летней ночи.

– Худо на душе? – не то спросил, не то заключил Денис.

– Впору напиться, – грустно выдохнула Люба. – Но мне плохо от вина бывает, – прищелкнула она язычком.

– Так я позабочусь, чтобы утром было чем похмелиться, – оживился Денис.

– О-хо-хо! Это лекарство не для меня.

Что-то накатило на нее. Может, накопившееся одиночество? Да так накатило, что и не выдержать, нахлынула потребность пошептаться с кем-нибудь. И почему бы не с этим больным? Вдвоем, в темноте, пока все кажется полу-реальным. Завтра, наверняка, она сообразит, что не надо было этого делать. Но это будет завтра, о пока она была слишком подавлена, чтобы понять это.

– Конечно, человек может вынести много унижений, если отказывается изменять что-то в своей жизни, – Денис будто нарочно подталкивал ее своими рассуждениями к откровенности. – Раскисать вам никак нельзя, но я понимаю – надо выглядеть так, будто вы успешно сочетаете уважение в вашем коллективе с домашним раем. Как я вас понимаю.

На мгновение ей стало страшно от мысли, что Денис ощущает перепад ее чувств: гнев, обиду, неловкость, словно рассматривает их под линзой микроскопа, и потому дотягивается до ее переживаний.

– Тепло, очень тепло, – призналась она. – Даже странно слышать такие слова от мужчины.

– Что же у вас происходит? – вкрадчиво спросил Денис, прильнув грудью к краю стола.

– Зачем говорить об этом? – неуверенно возразила она. – Лучше от этого не будет.

– Будет лучше, поверьте. Верьте в это, как верят в чудо.

– Чудо – это что-то несбыточное.

– Плохая философия, – возразил он. – Вы мне уже привили вашу боль, и я ее чувствую. Мне кажется, что существует довольно много доводов для перемены вашей жизни.

– Не думаю, чтобы какой-нибудь из них был бы достаточно убедительным, – махнула она ладонью, чуть приподнятой над столом.

– Люба, не будьте по-мужски упрямы.

– Почему по-мужски? – усмехнулась она.

– Но ведь ваш муж упрям.

– Откуда вы взяли?

– Думаю так, глядя на вас. Есть такое понятие как «меловой круг». И вы, по-моему, нарисовали вокруг себя такой круг, в котором отрекаетесь от собственного «я». Перечеркиваете себя. А от семейной жизни у вас осталось лишь одно чувство – чувство, причиняющее боль.

– Вы очень странный больной, – прищурившись, рассудила Люба. – И суждения ваши больше женские, чем мужские. Такое впечатление, точно вы и вправду читаете чужие мысли. Да, когда-то шла счастливой дорогой, а теперь вот в грязи завязла.

– Когда же эта грязь появилась? – осторожно спросил Денис.

Люба несколько мгновений молча рассматривала Дениса, будто оценивая риск открыться душой перед этим сторонним человеком. И поток ее чувство подсказывал о рождении некой живой нити с ним, по которой можно пустить все свои откровения, которые тщательно она уберегала от других.

– Все началось зимой, – доверительно начала она свою историю. – Нет, раньше, прошлой осенью. Началось в тот самый день, когда уволили мужа по сокращению штата.

Этим вечером случилось то, на что Люба и не рассчитывала, чего не могла предвидеть. Войдя в квартиру, она сразу почувствовала что-то неладное. Это неладное стиснуло ее с такой силой, что даже кольнуло сердце и она невольно затаила дыхание, опасаясь повторения болезненного внутреннего разряда в груди.

«Андрей», – позвала она негромко мужа. Странно, но ответа не последовало, хотя неряшливо брошенные ботинки в углу прихожей, табачный запах, исходящий из кухни, свидетельствовали о его присутствии. Прислонившись к стене, она освободилась от туфель, машинально просунула отекшие ступни в разношенные тапочки, направилась в кухню, свесив голову к левому плечу, заранее высматривая супруга.

Раздетый по пояс, он сидел за столом, уставившись стеклянным взглядом на почти пустую бутылку водки. Рядом на клеенке – надкусанная котлета и наполненная с мятыми окурками пепельница. «Вот те раз, – изумилась Люба. – Чего это ты в одиночку пьешь?» Она собралась уже было устроить ему хороший нагоняй, но, пристально приглядываясь к Андрею, в ней крепла мысль о каком-то свалившимся на них горе, и потому резко осадила себя.

– Андрюша, случилось что? Ну, говори же, не молчи.

– Случилось, – неожиданно прорычал он. – Выперли меня с работы.

Андрей, как представлялось Любе, был человеком, который всегда умел постоять за себя. К тому же он никогда не раскисал, и был для нее воплощение энергичного, деловитого, и потому надежного мужчины.

«Ну что же убиваться из-за этого? – с облегчение выдохнула она, подумавшая уже про себя, что свершилось нечто трагическое с матерью Андрея, с трудом передвигающейся после второго инфаркта, требующей постоянного ухода, отчего у Любы нередко возникало чувство, будто свекровь полностью владеет ею и всем, что принадлежит ей, – мыслями, чувствами, свободной минутой, наконец. – Ты у меня умница, найдешь другую работу. И еще лучше прежней», – утешала она.

Обычно Люба с поразительной быстротой схватывала все, что было у Андрея на душе, все, что он хотел выразить, прислушивалась к нему и многое слышала. Он всегда мог надеяться на то, что будет и понят ею и покрыт ее лаской. В такие минуты она привлекала его к себе, нашептывала утешительные слова, целовала, поглаживая по голове, а он слушал ее простые слова и его переживания остывали, превращаясь в незначащие проблемы по сравнению с величайшим счастьем разделять любовь с такой удивительной женщиной. И потому был бесконечно благодарен ей за этот ее удивительный дар.

Она подошла к мужу, протянула руку к его голове, намереваясь привычно проникнуть пальцами в его упрямые, с вихрами волосы, но он резко отпрянул назад и злобно крикнул: «Не тронь меня! Не до тебя сейчас».

Застыв с вытянутой рукой, Люба широко раскрыла от изумления глаза. «Не говори так, прошу тебя», – ответила она почти шепотом, растерявшись от больно ударивших ее слов. Глаза Андрея горели каким-то особенным блеском, блеском ненависти что ли, отчего где-то внутри у нее шевельнулось подозрение, уж не нарушилась ли работа его разума.

«Ты что?» – она потрясла его за плечо, как бы приводя в сознание. Он отдернулся, точно от электрического удара, вскочил со стула с криком «Отвяжись, сказал!», с силой отпихнул ее. Она попятилась, теряя равновесие, ударилась головой о стену, упала. Андрей выскочил из кухни, а она сидела на полу, растирая затылок. Слезы боли и обиды обожгли лицо. Многое она могла ожидать в своей судьбе, но допустить, что муж поднимет на нее руку … Никогда. На цыпочках ходила мысль – протрезвеет утром, извинится. Но наступило утро, а ничего такого не случилось.

Так уж вышло, что и Андрей не избежал обычной участи многих безработных, на своей шкуре познавших, как устроена эта самая рыночная экономика, и не находящих для себя полезных рецептов для достижения успеха. С каждым днем он становился все более грубым, замкнутым, начал пить.

С тех пор Люба обнаружила склонность мужа к спиртному, она призывала его взять себя в руки, не опускаться, перестраивать себя заново, но он противился контролю над собой в какой бы то ни было форме, грубо прерывал всяческие попытки обсуждать его поступки. Завоевывая таким образом свободу, у него вошло в привычку распускать руки, грязно ругаться. Что уж говорить о том, что не хватало ни ума, ни силы воли вернуть в себе того прежнего Андрея – веселого, остроумного, чувствующего себя со всеми легко в любом обществе. Мало того, как подсказывала Любе женская интуиция, он уже имел на стороне несколько романов, но она уже не ревновала. Внутри нее все уже остыло.

Они прожили полгода без любви. К концу зимы супружеские отношения потеряли какую-либо чувствительность. Люба все менее обольщалась надеждой на ее возрождение, ее брада досада на собственную глупость следовать по пятам этой надежды, поскольку Андрей продолжал драться и медленно убивал ее – эту надежду – каждым ударом кулака. Все чаще ее посещали мысли, что лучшая пора жизни уже миновала, и все реже вспоминалось то светлое, радостное, которое они пережили когда-то вместе. Под действием ссор и оскорблений образ любимого мужа потускнел в ее душе и понемногу ее начали овладевать сомнения о пользу прикладываемых ею усилий поддержания утратившего смысл союза с человеком, озлобленным алкоголем. Он, не способный управлять своей волей, сам изобрел легкий способ разрушить этот союз. Ее бесила мысль, что Андрей с таким равнодушием растаптывает останки их былой любви, собственноручно вычеркивает себя из ее жизни. Он грубо проник в ее душу и ограбил ее мечты о женском счастье. Самое худшее уже случилось: прежней души у нее нет. Оказывается, в ее муже были заложены злые силы, недоступные ее пониманию, подсказывающие, что впереди ее ждали многие-многие пустые месяцы – без откровений, без улыбок, без любви. И каждый месяц будет походить на прошлый. А от любви не останется даже блеклой вывески.

Правда, иногда в нем что-то просыпалось, он извинялся, говорил, что не помнит себя в пьянстве, но слова эти не освобождали Любу от затаенного страха перед ним. Временами она ненавидела себя за свой характер, не позволяющий отшвырнуть в ярости мужа, когда он терял рассудок, за глупое бездеятельное ожидание лживого семейного покоя. Вот от этого ожидания она и мучилась больше всего. Конечно, приходилось и ей иногда отвечать жестким словом, но оно не воспринималось разумом супруга, одурманенным водкой. «Неужели я такая ничтожная? – терзала она себя бессонными ночами, – чтобы покорно принимать такие обиды?» Подобная несправедливость все сильнее раздувала ее ненависть к нему. Да еще свекровь все наставляла: «Терпи, не перечь, время все излечит». Но сердцем она понимала: не должно быть так, не положено.

Эти переживания опрокидывали все взгляды и представления о браке, какие сложились у нее до момента, когда Андрей поднял на нее руку. Но на работе она по-прежнему старалась держаться бодрой, жизнерадостной, чтобы никто не видел, как она несчастна. А как бы ей хотелось сказать всем, что счастливее ее нет никого на сете.

Денис слушал Любу и чувствовал, как в его душе все возмущается против дьявола в облике ее мужа. Слушал и представлял все многообразие ее мук – попытки скрыть семейную драму от коллег, потерянный мир, в котором она не находила спокойного угла. Откровенный разговор выворачивал ее наизнанку. Странно, но ей не стоило большого труда откровенно высказывать все этому ночному больному. А она все говорила, наговаривала, наматывала, словно нитку на клубок, слова, освобождающие ее от накопившейся боли. Вдруг речь ее внезапно оборвалась, будто споткнулась обо что-то.

– Господи! Что это я? – очнулась она. – Не слушайте меня, всякую чушь наговорила, – она приняла вид сердитого ежа, выпустившего колючки.

– Бедная Люба, – Денис раскачивался на стуле, глядя себе под ноги. – Сколько же вы натерпелись. Я очень сочувствую вам, я так … так … – он закрыл глаза и несколько раз ударил себя кулаком в грудь.

– Зато накопила изрядный жизненный опыт, – печально ухмыльнулась она.

– Зверь не обижает так свою подругу, – жестко чеканил слова Денис. – Но и у вас зверь особой породы. Значит, уверился, что получил право быть вас, когда ему вздумается, что не получит сдачи? Так дайте ему сдачу.

– Вы что? Предлагаете драться с ним? – возмутилась Люба.

– Я предлагаю вам избавиться от этого недочеловека. Я думаю: настал миг, когда вам надо спустить курок.

– Курок? Вы в своем уме?

Она представила, как ее палец уже лег на спуск воображаемого оружия, и передернулась не вольно от этой невероятной сцены.

– Это метафора, образное выражение, – поспешил объясниться Денис. – Согласитесь: задолго до той минуты, когда мы начали этот разговор, вы уже знали, что рано или поздно должны принять решение расстаться с этим … Извините, не хочется использовать в вашем присутствии крепкие слова. Вот этот синяк, – он перевел взгляд на ее висок, – вы должны сказать себе, что это последнее оскорбление, которое он нанес вам. Правда, если …

– Если? – насторожилась Люба.

– Если вы сами не смиритесь принимать себя за грязь на его ботинках. Тогда и противиться бесполезно. Новое счастье к вам никогда больше н6е постучится. Он же просто паразитирует на своих пороках – на пьянстве и распущенности, – вместо того, чтобы найти силы для освобождения от них. Среди людей существует такая закономерность: слабый выезжает за счет сильного. В вашем случае вы – сильная. Зачем же идти на бессмысленное существование только ради того, чтобы показать, сколько вы можете еще вынести его измывательства?

– Что мне перечеркнуть шесть лет жизни? – с сомнением спросила себя же она.

– Перечеркнуть! – Денис повысил голос.

– Тише, – зашипела на него Люба.

– Перечеркнуть, – шепотом повторил Денис. – Эти шесть лет теперь вам ни к чему. Скоро и совсем жалеть о них не будете.

Слова его наполняли Любу новым светом и прозрением. Она съедала его глазами, будто ждала того часа, когда кто-то даст ей знак, что настала пора освобождения от ненавистного ей существа, значащегося ей родным только по фиолетовому штампу в паспорте. Этот парень с перебинтованной головой прав: когда-то она должна сказать «нет» мучительно тяжелому течению своей пустой жизни. Она заслужила право дать сдачу, пришел ее черед ответить достойным поступком. На ее лице выражение озабоченности постепенно сменялось озарением. Действительно, она не ощущала больше желания завязывать непрочные узелки на уже разорвавшихся отношениях с Андреем.

– Нет, это не просто, – она вздохнула и задумалась в предвидении всех возможных реакций мужа.

– Не сложнее, чем наслюнявить и заклеить конверт, – убеждал ее Денис.

– Странно, – тихо произнесла она.

– Что странно?

– Я тоже часто об этом думала. Стыдно признаться, даже молилась.

– Оставьте молитвы. Не существует каких-либо небесных сил, которые помогут вам реально справиться с вашей бедой. Ну, по крайней мере, пусть с колокольным звоном плывет хоть ваша вера в лучшее завтра.

– Трудно обрубить все, – выдохнула она.

– Да, это трудный шаг, – подтвердил он. – Но вы же понимаете, что другого способа разрешить этот конфликт не существует. Вы только будете разрушать себя дальше. Что же это выходит: вы превратились в его руках в послушную глину. Найдите себе достойного вас мужчину.

– Нет уж, больше никого не надо.

– Два снаряда в один окоп не попадают, – уверял Денис.

– Все мужчины одинаковы., – Люба перекосила правую щеку.

– Не скажите, – попытался улыбнуться Денис.

– Было бы болото, а лягушки найдутся. Да и во имя чего? – опять озадачивала себя она вопросами.

– Во имя всего хорошего, что судьба еще притаила для вас на белый день. Во имя вашего будущего ребенка. Неужели вам никто не нравится?