– Ура! – закричала Даша, подпрыгнув на месте. Напряженные люди, выходящие из здания суда, с удивлением смотрели на них, не понимая, как можно радоваться в таком месте.

В аудитории стояла глубокая тишина, еле-еле различались шуршания шпаргалок под столами, каждый раз заканчивающиеся глубокими вздохами. Света сидела за столом, листая книгу. Ей уже надоело следить за этими списывающими, но все же каждое новое шуршание, переходящее в суетливость и застывание студента на месте, с опаской глядевшего на преподавателя, все это смешило ее. Она подняла глаза на студентов, не в силах уже сдержать смеха и сказала, обращаясь к сидевшему на первой парте парню с черными волосами:– Костя, давай, иди сюда. Ты же уже все написал.

– У меня еще есть 15 минут, – ответил он, поглядев на часы.

– Вот и хорошо, значит, у нас есть больше времени поговорить, а у твоих друзей подготовиться, – при ее словах остальные студенты дернулись, у кого-то на пол попадали шпаргалки. Она расхохоталась, махнув на них рукой, парень встал и подошел к ней. Так как он сидел на первом ряду, она отлично видела, что он даже не пытался списать, сразу после изучения билета незаметно, как ему показалось, передав свои шпоры соседу выше. Садись, посмотрим, что у тебя. Да, Кость, если он не сдаст, я тебе оценку снижу на балл, хорошо?

Она показала на того, кому он передал шпоры, хитро прищурив глаза. Парень даже бровью не повел и насмешливо взглянул на нее.

– Это называется произвол, – ответил он, садясь напротив нее так, чтобы ей было не видно остальных.

– Не без этого, – довольным голосом сказала она, по касательной взглянув на других студентов.

– Так, ребята, то, что вы списываете, я знаю.

– Мы не списываем! С чего вы взяли, – возмутились несколько голосов.

– Так, с преподавателем не спорьте, это бессмысленно и вредно для вас же, – заметила она. – Сдавать будете по факту, так что выучите хотя бы то, что написали, хорошо?

– Конечно, Светлана Борисовна, – хором ответили студенты.

– Вот и отлично. Ну, Кость, рассказывай, – сказала она, забирая у него листок, на котором были написаны только вопросы.

– можно сначала один вопрос? – спросил он.

– Хм, вопросы, вообще-то, здесь задаю я. Но, давай попробуем. Задавай.

– Почему вы не принимали у нас экзамен?

– Это было решение кафедры. Следующий вопрос.

– Вы будете у нас еще что-нибудь вести?

– Да, семинары, как и раньше.

– Ура! – раздался крик сзади.

– О, какие эмоции. Тараканов, а ведь ты мне ни одного семинара нормально не сдал, чему ты радуешься?

– Но я же многому у вас научился, – ответил тот.

– О, молодец, полбалла заработал, – засмеялась она. – Итак, Костя, вернемся к твоему билету. Судя по всему, ты не любишь писать, верно?

– Не люблю писать то, что не нужно и так уже есть, – гордо ответил он.

– Ясно, а ты у нас писатель новых идей? – она заметила, что он нахмурился, и решила больше его не подначивать. – Ладно, давай, разберемся со всеми известными фактами.

Костя прокашлялся и стал голосом пономаря излагать ответ по первому вопросу. По мере повествования его лицо краснело, а голос приобретал новые оттенки, было видно, что ему хочется добавить еще что-то, но он сдерживается. Она периодически останавливала его, задавая вопросы, тем самым раскрывая полнее его мысль. Они в два раза уже превысили лимит на ответ, когда Света сделала жест, что достаточно.

– Ты понимаешь, что я тебе не могу поставить выше, так как это пересдача? – спросила она, выводя четверку в ведомости.

– Да, я все понимаю.

– А понимаешь, что на самом деле должен быть высший балл?

– Это не мое дело, – огрызнулся он.

– Ну и зря, тщеславие должно быть даже у самых прожженных нигилистов, как ты.

– Я не нигилист – это устарело.

– Он анархист! – крикнул с места Тараканов.

– Так, ты пойдешь следующим, – сказала ему Света.

– А я готов, – вальяжно ответил Тараканов.

– Костя, надо сдавать с первого раза, тебе понятно. Я уверена, что ты к сегодняшнему экзамену не готовился.

– Нет, я готовился. Я тогда не готовился, – признался он.

– А почему? – она долго смотрела на него, отчего он весь зарделся. – Слушай, мне, конечно, приятно с тобой общаться, но давай мы будем делать это на семинарах, а экзамены ты будешь сдавать, как положено, договорились.

– Так получилось, – упирался он, но под ее взглядом утвердительно кивнул.

– Все, иди. Так, Тараканов, на эшафот! – скомандовала она.

– Прощайте, братцы! – трагическим голосом воскликнул Тараканов, вставая с места.

Через три часа экзамен был завершен. В коридоре толпились уже сдавшие, ожидая выхода последнего, встречая его радостным ликованием. Света вышла из аудитории, удивленно поглядев на собравшуюся компанию. Тараканов держал в руках большой букет цветов, остальные ребята глупо улыбались.

– Так, вы чего это удумали? – спросила она.

– Это вам! – Тараканов преподнес ей букет, галантно встав на одно колено. – В знак нашей любви и признательности!

– Я же тебе три поставила, – удивилась она, склонив голову над цветами, чтобы понюхать.

– А я ее заслужил, – ответил он.

– Ну, спасибо вам большое, – сказала Света, перекладывая в одну руку все журналы с ведомостями, но держать еще и букет ей было неудобно. – Так, донесете его до кафедры, хорошо?

– Конечно! – хором воскликнули ребята.

Не желая, чтобы они смотрели на ее зад, Света погнала их вперед, ребята пошли спиной, то беспрестанно оглядывались на нее, ей был непривычен этот студенческий зоопарк, но приятен.

На этаже возле входа на кафедру стоял Антон, нервно постукивая пальцами по периллам. Ребята, завидев его еще издали, быстро прошли на кафедру, спрятав букет, и стали ждать Светлану.

– Нам надо поговорить, – сказал он, схватив ее за руку.

– Отпусти меня, мне больно, – Света с презрением посмотрела ему в глаза. – Нам не о чем говорить.

– Ты что, думаешь, что я позволю какой-то суке вроде тебя так со мной обращаться? – его голос шел как бы из глубины груди, подавляемый желанием схватить ее сильнее или ударить, она хорошо это почувствовала и попыталась вырваться.

– Отпусти меня! – громко сказала она, сделав движение, чтобы вырваться, но Антон только сильнее сжал руку.

Он не заметил, как рядом выросли студенты, Тараканов оставил букет на подоконнике и стоял рядом с Костей, глумливо улыбаясь улыбкой уличного дебила.

– Эй, мистер, – сказал Тараканов, пародируя негритянскую манеру из американских фильмов. – По-моему, леди вас не желает.

– Ребят, не надо, я сейчас сама разберусь, – Света взглядом попросила их отойти, боясь, что у них потом могут быть проблемы.

– Пошли вон отсюда, дебилы! – прикрикнул на них Антон.

– Ты кого назвал дебилом? – спросил Костя, не боясь его. Он подошел к нему совсем близко и вперился в него взглядом. – А ну, быстро отпустил и пошел отсюда сам, понял?

– Ты что? – Антон отпустил Свету и толкнул Костю в грудь, тот отлетел на лестницу, чуть кубарем не покатившись с нее, Антон был выше и сильнее этого тощего парня.

– Наших бьют! – крикнул Тараканов, и к нему подошли еще пара крепких ребят, намереваясь избить Антона.

– Не надо, пожалуйста, – попросила их Света, встав между ними и Антоном. – Пойдемте отсюда. Костя, ты цел?

– Нормально, – ответил Костя, потирая ушибленную голову.

Антон, все это время кипевший от злости, дернул за руку Свету, таща ее за собой, но она вырвалась, сильно приложившись боком к деревянным перилам. От удара ее скрутило, она схватилась за живот и согнулась пополам.

Больше ребят никто не сдерживал, и они бросились на Антона. К счастью уже прибежал Григорий Павлович с Александрой Яковлевной.

– Как вы себя ведете, Антон! – вскричал он, буквально расталкивая напружинившихся ребят. – Вы ведете себя не достойно! Немедленно уходите, уходите!

– Это я тебя должен слушать, старый козел?! – вскричал Антон, замахнувшись на него кулаком.

– Хотите меня ударить? – неожиданно спокойно, голосом уверенного в себе человека спросил Григорий Павлович. – Что, вы сильнее меня, но стоит ли быть большей сволочью, чем ты есть, а, Антон?

Антон отшатнулся, глядя на десятки презиравших его глаз и, выкрикнув проклятия, что никто из них не будет больше здесь работать, а этих молокососов он отчислит, сбежал вниз по лестнице.

– Чего это с ним? – спросила Света у Александры Яковлевны, помогавшей ей дойти до кафедры.

– У него забрали почти все контракты, вот и психует, – сказала она, – может скорую вызовем?

– Нет, не надо. Я почти не ударилась, – улыбнулась Света. – Спасибо ребятам, не бросили в беде.

Студенты довольно заулыбались, а Тараканов, сбегав за букетом, с уважением сказал:

– А вы роковая женщина, Светлана Борисовна.

– Да ну, скажешь тоже, – рассмеялась Света.

– Тараканов, – строго сказала Александра Яковлевна. – Это панибратство и оно не допустимо, но, вынуждена с тобой согласиться.

– Ребята, нам всем следует успокоиться! – воскликнул Григорий Павлович. – Сашенька, у нас же хватит приборов?

– Конечно, на зал заседаний есть, – хмыкнула Александра Яковлевна.

– Ребята, идемте пить чай. Я же правильно понимаю, что все сдали? – Григорий Павлович оглядел радостных студентов, те закивали. – Вот и прекрасно. Сашенька, организуй ребят.

Александра Яковлевна раздала паре ребят чашки, и они побежали их мыть.

– Мы пока за тортом сбегаем, – вызвался Костя.

– Не надо, не надо, – запротестовал Григорий Павлович, – у нас все есть, вы знаете, сколько нам надарили всяких конфет, если мы все это съедим, то наши дамы будут такими же, как я! А это недопустимо!

22.

Даша вертелась у зеркала в коридоре, рассматривая себя в новом малахитовом платье. Мама сделала ей несложную прическу, чтобы она могла сама поправить в театре. Волосы были заколоты серебряными заколками с круглыми малахитами, а на груди висел мамин кулон с множеством прозрачных камней разных оттенков.

– Как мне нравится! – радовалась Даша, глядя счастливыми глазами на маму.

– Я очень рада, – мама подошла к ней и поправила платье, перекрутившееся от ее вращений. – Следи, чтобы не съезжало. Мне кажется, что ты похудела, оно тебе немного большое.

– А, по-моему, все просто прекрасно, – сказал Дима, рассматривая дочку и жену в зеркале, они были настолько похожи, что у него защемило в сердце, он усмехнулся своему умилению. – Вы обе просто сногсшибательны.

– Ну конечно, я в джинсах просто неотразима, – возмутилась Света.

– Мамочка, ты самая красивая! – Даша звонко поцеловала мать в щеку, оставив яркий след от помады.

– О, милая моя, надо бы тебе губы вытереть, а то запачкаешь кавалера, – сказала Света, промокнув ей губы салфеткой.

– В смысле? – удивилась Даша.

– сама разберется, – сказал Дима.

– Ты иди, обед готовь, – скомандовала Света, – Мы тут сами разберемся.

– А вы не опоздаете? – Дима посмотрел в окно, на улице гуляла веселая метель.

– Нет, еще много времени. Нас дядя Коля отвезет, – сказала Даша.

– А потом как поедете? – спросила Света, слегка подводя глаза дочери карандашом.

– Не знаю, может, мы захотим погулять, – пожала плечами Даша.

– Ты шубу наденешь? – с надеждой предложила ей Света.

– Да! – радостно воскликнула Даша, не зная, как выпросить мамину шубу, ей никак не хотелось выглядеть хуже Наташки.

Света достала из шкафа свою короткую шубу и надела ее на дочь, Даша восторженно завертелась.

– Спасибо, мам!

– Подожди, еще шапку, – она достала ей свою пышную шапку и надела на голову.

Зазвонил домофон, Даша стремглав бросилась к нему, открыв не спрашивая.

– Это Женька, – пояснила она. – Мы договорились с ней встретиться до отъезда.

– Ее надо накрасить? – усмехнулась Света.

– ДА, а как ты догадалась? – опешила Даша.

– Больно большой секрет, – усмехнулась Света. – Раздевайся, вспотеешь.

– Не хочу, мне так хорошо в ней.

– Нравится? – спросила ее Света из ванны, подбирая для Жени тушь и тени.

– Да, очень. И почему я раньше отказывалась?

– Тогда носи.

– а ты?

– У меня еще есть.

– Даша, соглашайся, пока мама щедрая. Я свидетель, – сказал Дима, снимая шапку с дочери, – иди, открывай дверь.

Женя не успела нажать звонок, как перед ней открылась дверь.

– Привет! – завопила Даша, втаскивая подругу в квартиру.

– Здравствуйте, – поздоровалась Женя, как всегда поначалу смущаясь, на ее бледных от мороза щеках заиграл яркий румянец. Она бережно сняла свое зимнее пальто и повесила на вешалку.

– А мне мама дала свою шубу, – похвасталась Даша.

– она тебе очень идет, – сказала Женя, разглядывая вертящуюся у зеркала подругу.

– А давай ты тоже померяешь? – Даша сняла ее с себя и протянула Жене.

Женя засомневалась, расправляя отпущенные волосы, свободно, без всякой прически, струившиеся по голубому платью, но надела шубу.

– Подожди, – Света встала сзади и вытащила волосы Жени наверх.

– Отлично! – воскликнула Даша.

– Да, ты очень красивая, – подтвердила Света. – Я бы дала вам вторую шубу, но она сильно больше, вы еще пока не доросли до моих размеров.

– Спасибо, мне мое пальто нравится, – Женя крутилась перед зеркалом, любуясь своим отражением.

Девчонки еще долго вертелись перед зеркалом, обсуждая свои платья, пока Света не потащила Женю в ванную, чтобы сделать ей небольшой макияж.

– Пойдете обратно, зайдешь ко мне, я смою все, – сказала Света, накрашивая ресницы Жене.

– Не надо, я хочу, чтобы он был подольше. Вы так красиво красите, научите меня?

– Конечно, научу. А мама ругаться не будет?

– Ну, мама. Она так и так ругаться будет, это же ее нормальное состояние, – пожала плечами Женя.

– Хм, а ты, я смотрю, повзрослела.

– Годы идут, – вздохнула Женя.

Это у меня они идут, а вам еще не стоит об этом думать, – Света щелкнула ее по носу, принявшись за губы. Ей не хотелось сильно красить Женю, как и свою дочь, они не требовали много косметики, чтобы подчеркнуть истинную красоту, скорее тушь, полупрозрачная помада и карандаш должны были подчеркнуть их юную красоту, не придавая им облик уже взрослой девицы. – Ну, вот и готово, посмотри-ка.

Женя повернулась к зеркалу и радостно охнула, разглядывая себя.

– Очень красиво! Я бы так не смогла!

– Научишься, куда ты денешься. Но, я тебе скажу честно, вы с Дашей можете и не краситься, вы итак красивые.

– Это точно, – подтвердил с кухни Дима.

– Вы так говорите, потому что меня знаете, а Даша ваша дочь, – заметила Женя.

– Нет, не поэтому. Запомни, не стоит гнаться за идеалами, так ты будешь похожа на других, а истинная красота в индивидуальности.

– Я об этом не думала, – Женя закусила губу. – Но ведь в «инсте» они все такие красивые.

– Да, и я понимаю, что ты хочешь быть не хуже.

– Да, хочу!

– Но они все одинаковые, обрати внимание.

– Как куклы, – добавил Дима, подойдя к ним. – Женя, ты настоящая красотка.

– А я? – возмутилась Даша, толкнув отца.

– А ты моя любимая красавица! – сказал он, поцеловав ее в лоб, – но папа! Испортишь прическу! – возмутилась Даша.

– Не испортит, – сказала Света.

– Тетя Света, – Женя повертела в руках черную тушь. – А вы правы, я об этом никогда не думала, а сейчас понимаю, что так и есть. Но все равно получилось красиво?

– Конечно, ведь это же ты, я ничего тебе не нарисовала, только слегка выразила глаза, видишь, и губы стали чуть-чуть ярче, поняла?

– Да, спасибо!

– Мама, а у нас в школе есть такие куклы, – Даша завыла, Женя поддержала ее тонким воем. – Губы как эспандер, вот такие груди.

– Даша, да не может быть, – удивилась Света.

– может, я сам видел, – сказал Дима.

– А, заметил уже, – нахмурилась Света.

– А ты на собрание походи, не хочешь? – предложил Дима.

– Нет, не хочу, тебе же там нравится, да?

Вновь зазвонил домофон.

– Это Ромка, – сказала Женя.

– А чего он? – недоуменно спросила Даша.

– Ну, узнаешь, – замялась Женя.

Даша возмущенно удалилась к себе в комнату, в которой послышалось сюсюканье с котом.

Вошел Ромка с красивым букетом из синих и белых роз, обрамленных зелеными листьями папоротника.

– О, какой красивый, – сказала Света, разглядывая букет. – Сам собирал?

– Здравствуйте, Тетя Света и дядя Дима, – Ромка весь покраснел. – Да, сам.

– Ну, я сейчас позову Дашку, – Света взяла Женю под руку и ушла с ней на кухню, Дима подмигнул Ромке и ушел, закрыв дверь. С кухни раздался крик Светы. – Даша, иди, встречай гостя.

– Вот еще, – проворчала Даша, но вышла. – Привет, Ром.

– Привет, – глупо улыбнулся он, не зная, что делать, и протянул вперед руку, как оглоблю с букетом. – Это тебе.

– Мне? – Даша округлила глаза и схватила букет. – Мне никто еще не дарил цветов. На кухне громко прокашлялась Света, а Женя прыснула от смеха. Даша подошла к Ромке и быстро, почти незаметно, поцеловала его в губы. – Спасибо.

Парень совсем засмущался, пряча глаза в пол, Даша убежала в комнату, хвастаясь перед котом букетом.

–Мам, а где ваза? – крикнула она, вбегая на кухню.

– Я сама поставлю, собирайтесь, опоздаете, – сказала Света. – На что идете-то, помните?

– На балет, – прокашлялся Ромка.

– Верно. Балет – это красиво. Женя вам все расскажет. Знаете, одно дело, когда смотришь его сам, другое дело, когда тебе кто-нибудь может рассказать, – Света поправила галстук у Ромки, съехавший в сторону. – Следи за галстуком, кавалер, видишь, какая принцесса к тебе идет.

– Значит я все-таки принцесса? – заулыбалась Даша.

– Даже Золушка стала принцессой, – заметил Дима.

Ой, нашел Золушку, – рассмеялась Света.

Дети собрались и шумно вышли за дверь. Света подождала, пока лифт уедет, и закрыла ее. Вернувшись на кухню, она устало села за стол, подперев левой рукой отяжелевшую голову. Она смотрела на Диму, хлопотавшего около плиты, по кухне растекались ароматы запеченной рыбы.

– А девочки-то выросли, правда? – спросила она, с любовью глядя на мужа.

– Да, настоящие красотки стали, а помнишь, какие были раньше хулиганки?

– Да, как вспомню, не поверю. А сейчас важные такие, парнями уже крутят.

– Ну, так кто учитель? – усмехнулся он.

– Дим, а мы с тобой же еще не старые, правда?

– Конечно, нет, а почему ты так решила?

– Не знаю, дочь почти взрослая. Я волнуюсь.

– А чего ты волнуешься? – он подошел к ней, сев рядом на корточки и обняв за талию. – Все будет хорошо, не волнуйся.

– Мне все говорят, чтобы я аборт делала, – Света побледнела, испуганно посмотрев на него. – Я не хочу.

– Даже не думай об этом. Нечего всяких уродов слушать! – возмущенно воскликнул он.

На кухню, ковыляя, пришел Ларс. Он подошел к ним и легонько боднул Диму, что-то промяукав.

– О, Ларсик пришел, – обрадовалась Света. Дима поднял его и посадил ей на колени. Кот уютно примостился и громко заурчал, приподнимая голову при каждом ее поглаживании. – Теперь сидит на коленях, а раньше никогда, помнишь, только у Даши.

– Ну и хорошо. Главное, чтобы выздоровел. Кушает вроде неплохо, но я Дашу останавливаю, а то она его закормит.

– Да, она может, да, Ларсик? – кот что-то промяукал. – Дим, я вот что подумала.

– Что, милая, – он опять сел на корточки рядом с ней, погладив кота.

– Может Григорий Павлович прав, и мне стоит заняться докторской. Время у меня есть. Так же? – она с надеждой смотрела то на него, то на кота, будто бы кивавшего в знак согласия.

– Конечно, стоит, – воодушевленно сказал он. – Я тебе об этом давно говорю. Даша поможет с ребенком, надо же ей навык приобретать.

– Ты хочешь, чтобы она после школы залетела? – удивилась Света.

– Этого мы предугадать не сможем, – покачал головой Дима, – но я уверен, что она и так сама понимает, что правильно сейчас.

– Да ты же ее воспитал.

– И ты.

Ларс дотронулся мягкой лапой до его носа, призывая Диму погладить его.

– И Ларсик! – рассмеялся Дима, погладив довольного кота.

– Да, и ты, – Света бережно помяла его уже почти зажившую шкуру.

16.01.2018г.

Метроном

Слишком яркий свет. Почему он так бьёт в глаза? Кто-то шутит, специально направил прямо в глаза прожектор или стробоскоп, как это у них называется, и слепит, слепит, слепит! Надо встать и уйти, а тело не слушается, будто бы связали по рукам и ногам, ноги надутые и безобразно огромные, как набитые чем-то мягким. Теперь он понял, что значила фраза «ватные ноги», попробовал повернуть голову, и это не удалось. Какие-то голоса вокруг, крики, кто-то дёргает за щеку.

«Прекратите это немедленно!» – крикнул про себя, рот открылся, не выдав ничего, кроме судорожного дыхания.

– Вызовите скорую! – кричали вокруг него. Одна из женщин мочила платок и обтирала его лицо, мужчина, сидевший рядом, пристально всматривался в его лицо, а потом дал ощутимую пощечину.

– Нет, точно не инсульт, – уверенно заявил мужчина, с ним стали спорить, шум голосов стал настолько нестерпимым, что сидевший в кресле бледный мужчина нервно затряс головой.

Концерт ещё не закончился, пять минут назад должно было начаться второе отделение, зал был полон, все успели вернуться из буфета, а оркестранты с живым интересом смотрели на суетливую группу в пятом ряду. Мужчина сидел ровно по центру, многие его помнили, он ходил по абонементу и садился всегда на одно и то же место. Если бы не бледность и отсутствие реакции, признаки жизни были, мужчина медленно моргал, на него никто бы не обратил внимания, сколько таких же сидело в зале, задумчивых и неподвижных, оглушённых великой музыкой или коньяком в буфете.

– Ну, вы вызвали скорую?! – нервно взвизгнула одна из женщин, потрясая сумочкой.

– Да, обещали скоро быть! – раздалось несколько голосов.

– Инфаркт, – глубокомысленно проговорил один старик в видавшем долгую жизнь костюме, старомодном, но выглаженном и чистом, только запах приближающейся смерти нельзя было отстирать. Старик взял левую руку умирающего и пощупал пульс, – плохо дело.

И, с грацией, достойной балеруна, отскочил в сторону, насколько это позволил узкий проход между креслами. Больного начало тошнить. И свет померк, и отключились все голоса разом – тишина и покой, долгожданный покой.

Снова яркий свет, много белого вокруг, невыносимо воняет спиртом и отчаяньем. Больница, знакомое место. Мужчина заворочался на койке, ему вторили глухим кашлем другие выздоравливающие в палате.

– Очнулись, очень хорошо, – врач склонился над больным и долго что-то рассматривал в лице, зачем-то посветил в глаза и, довольный чем-то, улыбнулся, сунув руки в карманы халата. – Вам очень повезло, вы не находите?

– Не знаю, – ответил мужчина, – с трудом поднимая длинную тонкую руку с костлявыми пальцами. – Что со мной.

– Ну, что-что, инфаркт. Доигрались, не думаете же, вы, что это случайность? – мрачно сказал врач, его маленькие глазки в узких очках в тонкой золотой оправе горели праведным гневом, как всегда горят у врачей, наткнувшихся на настоящего «безбожника», плюющего на достижения медицины и профилактическое лечение, а чего? Так это не важно, здоровых, как известно, не бывает.

– Я не знаю, – повторил мужчина и закрыл глаза. Разговор не столько утомлял его, сколько злил. В ушах застучало раз-два-три и раз-два-три и раз-два-три! Странный ритм сердца, тут же сменившийся торжеством вальса из первой части концерта. Но кто автор, кто композитор? Как ни старался он вспомнить, звучала музыка, лицо композитора расплывалось в восковой дымке забвения, голова кружилась, уносясь в нарастающем вихре танца.

Потом были капельницы, уколы, капельницы, уколы, тугая грудь медсестры, немногим старше его, которой она укладывала его на койку, поправляя подушку и одеяло, и снова капельницы, уколы и отвратительная еда. Он смотрел на эту немолодую медсестру, не то заигрывавшую с ним, не то просто веселую по натуре, ещё не обозлённая гундящая жаба, как его ровесницы, и думал, как же им тяжело носить на себе эти два баллона. Вот у Любы, его жены, были такие же, на которые он и повелся когда-то. Люба поправилась с годами, но осталась вполне стройной, в чем-то даже стала привлекательней. Но сейчас он бы, не раздумывая, поменялся на эту медсестру, смотревшую на него с доброй укоризной и особым нежным чувством, которое видится больному. Сразу вспоминаются книги про войну, фильмы, госпиталь и куча калек, влюблённых все как один в медсестричку. И ему тоже захотелось влюбиться, может, когда он выйдет отсюда, пригласить эту женщину на концерт, послушать музыку, он много может о ней рассказать, сыграть, если она захочет Как здорово было бы просто так влюбиться, без ответа, что уже не важно, не тот возраст, лень, способная сжечь любые романтические порывы, а просто влюбиться, чтобы чувство и жгло, и грело внутри, заставляло и радоваться, и печалиться, смеяться, улыбаться солнцу и дождю.

Глухо и темно, в душе и в сердце, полная пустота и капля злости, куда-то она вся вытекла, видимо, где-то уже образовалась дыра, разъело. Он и сам чувствовал, что его разъело, весь в дырах, как дуршлаг, а жизнь не кончается, вытекает из него тонкими струйками, а он всё жив. Как же живуч человек, зря, ошиблась природа, дав человеку столько сил. А на что они ему? Зачем вообще всё это вокруг, зачем он сам? На этот вопрос он знал ответ ещё с детства, со школы от завуча старших классов, которая назвала его конченным ублюдком и мразью, добавив, что вот из-за таких как он страна и сломается. Почему-то она думала, что страна может сломаться как телевизор или плита польская, о которой она так мечтала. Страна в итоге и сломалась, рухнула, дала дуба, приказала долго жить, но обещала вернуться, и всю взрослую жизнь он с ухмылкой нес в себе эту миссию, то, что вот из-за таких как он всё и сломалось. А что было то? Всего лишь сыграл на отчётном школьном концерте пару песен Элтона Джона, еще и оделся, как он, вот только был слишком худой, поэтому никто и не понял, а очки были знатные – взял у бабушки взаймы, цилиндр делал сам вместе с мамой, которая нашила ему блёсток на папин свадебный пиджак, а брюки выкрасили в полоску. Папа, был бы жив, может всё вышло иначе, и с сестрой тоже.

– Да что это вы такой грустный? – спросила его как-то молоденькая медсестра, румяная круглолицая киргизка с живыми блестящими синими глазами. – Вы же завтра выписываетесь. Не хотите от нас уходить?

– Конечно, где я ещё смогу пообщаться с такими прекрасными девушками, –ответил он, улыбнувшись ей.

– Шалите, – весело ответила она, потрепав по голове. Как давно никто не гладил его по голове, по коротким тонким почерневшим от жизни волосам, в которых, назло жене, не было ни одного седого волоса, зато борода вся поседела, но он не носил ни бороды, ни усов. – Не переживайте, доктор же что сказал? Вам надо искать больше положительных эмоций.

– А где искать? – спросил он, поставив девушку в тупик. Она надолго задумалась и, не найдя ответа, лишь пожала плечами.

Из больницы его забрал угрюмый водитель шефа, филигранно проталкивавший Мерседес S-класса через московские пробки. Водитель взял сумку с вещами, потом схватил больного под локоть и без слов, не принимая никаких возражений, протолкнул его через неиссякаемый поток больных и выписанных, перемешанных с усталыми родственниками и друзьями, вылечившихся здесь не было, сюда попадали не просто так. Уже в потоке, водитель, посмотрев на бледного человека на заднем сиденье, начал говорить.

– Илья Александрович жалуется на вас, что не позвонили, не сообщили.

– Да? Интересно, зачем мне надо было ему звонить? – удивился недавний больной, медленно примерявший на себя новый статус «выписанного». Статус ничего не менял в ощущениях, сил не было даже смотреть в окно, а каждое слово приходилось выжимать из груди.

– Ну, будто бы вы не знаете Илью Александровича – рвал и метал, что вас запихнули в клоповник, а он бы устроил самую лучшую клинику. Поставил за стол академиков. И так далее, гремел каждый день, уши до сих пор болят, – водитель состроил гримасу и обернулся назад, машина как раз догнала хвост пробки. Несмотря на то, что у водителя и шефа лица были совершенно разные: у водителя широкое, смуглое от солнца с густыми усами, а у шефа маленькое, с такими же мелкими глазками, зубами, носом и ртом. Глядя на эту комичную гримасу, выписанный засмеялся глухим сыпучим кашлем, как же похоже, а главное, почему у шефа всё было настолько мелким, вся его жизнь, всё его существо?

– Ты прямо мастер. Шефу не показывал?

– Нет, что вы. Я хочу здесь проработать до самого конца, – ответил водитель.

– До пенсии? – уточнил пассажир.

– До последнего вздоха. Шеф меня в любом случае переживет, а значит, мне бояться нечего. Вы же знаете, как шеф дорожит надежными людьми, как не любит ничего менять?

– Да, знаю, как и все остальные это тоже знают, – ответил выписанный пассажир и задумался, не пора ли поменять самого шефа или пусть правит, лишь бы не мешал работать?

Дома было невыносимо душно, воняло пластиком и разочарованием. Водитель помог занести сумку, не спрашивая, раскрыл окна, по-хозяйски заглянул в холодильник и стал выгребать в пакет оттуда всякое замерзшее гнилье.

Бледный хозяин сел на стул в кухне и бесстрастно смотрел на всё, ему было всё равно, была б его воля, он бы выбросил отсюда все вещи, мебель – всё, в первую очередь себя. Отдав карточку водителю, он, видимо, заснул на стуле с открытыми глазами. Водитель вернулся с пакетами и аккуратно раскладывал продовольствие по полкам холодильника. Почему-то едой это называть не хотелось, вот продовольствие для широких масс и слоев населения звучало более гармонично.

– Что ещё сделать? – спросил водитель, готовый к новым приказам, которых и не было, всё, что происходило сейчас на кухне и в комнатах, где он тоже навёл порядок, была его инициатива.

– Давай обедать, а потом я буду спать.

И проспал он так две недели, а может, и три, счет времени, как и счет чего бы то ни было потерял всякую ценность. Бледность не ушла, она стала новым в облике и без того чахоточного образа, но появилась сила, воля к приказам себе, желанием заставлять себя что-то делать, жить, наконец. Жить, на самом деле, не хотелось совсем, сама жизнь, как и всё остальное, потеряло какой-либо смысл.

Он ходил по знакомой, когда-то любимой, когда-то ненавистной квартире, где прошла большая часть жизни, когда он был счастлив, как зомби или нет, как живой мертвец среди кладбищенских плит, часто останавливаясь, читая имена, годы, эпитафии, оценивая степень понтов, примеряя к себе, как намётанный взгляд девушки сразу видит то самое платье.

На работу звали, с каждой неделей всё активнее, настойчивее. Он и сам хотел туда, посмотреть на тех, с кем работал столько лет, с кем по сути жил все эти годы. Он не помнил никого, как стёрли из памяти имена и лица старым ластиком, испачканным в чернилах, поэтому оставались грязные разводы вместо людей, кроме своего заместителя, молчаливой и умной женщины, которая настойчиво приходило в его сны, вытесняя бывшую жену и сына. С бывшей семьей у них была полная идиллия и взаимопонимание – они ненавидели друг друга. Диета, упражнения, режим дня, лекарства, ровной пирамидой стоявшие на столе – ничего из этого не раздражало, но и не радовало, что было, что не было – пустота. И в голове, и в душе, и в сердце – одна пустота. А что было ещё ожидать? Семья бросила, чему он, на самом деле, был очень рад, не хватало ещё этих жадных морд и слюнявых причитаний. Как все перестали врать друг другу, лицемерить, сняли маски и стали при каждом удобном случае уничтожать соперника, ещё недавно бывшего не то, чтобы союзником, а так, близким человеком.