Принуждение к миру. Военные действия России в Финляндии в 1710—1720 г.г.

Обмундирование морских солдат и их офицеров было сходно с формой армейских полков. Одежда же матросов не имела в себе ничего военного и состояла, в подражание голландцам, из матросской шляпы, фризового бострога (род пальто), коротких штанов, чулок и башмаков. Морские офицеры не имели никакой форменной одежды.

Морская провизия отличалась от береговой бóльшим разнообразием и количеством. В её состав входили: солёное мясо – говяжье или свиное, рыба, сухари, горох, крупа, масло, соль, уксус, сбитень или пиво и вино, которого в месяц полагалось по 16 чарок на человека.

По штату 1705 года на Балтийском флоте были предусмотрены должности 1 вице-адмирала, 2 шаутбенахтов или контр-адмиралов, 78 офицеров, 35 штурманов, 14 лекарей, 34 боцмана, 52 боцманмата, до 120 иностранных и около 2500 русских матросов. При комплектовании экипажей кораблей и фрегатов за образец брали штаты голландского флота. Экипаж некоторых кораблей достигал 400—500 человек. Первое время гребцами на галерах были преступники, в частности, осуждённые за бунты стрельцы, но постепенно их стали заменять солдатами, которые принимали также участие в абордажном бою. В 1720 году в числе 7.205 матросов русского флота иностранцы уже не значились, но офицеров по найму было ещё достаточно много. Адмирал Корнелий Крюйс в 1723 году писал Апраксину, что набирать иностранных офицеров во флот уже было нецелесообразно, поскольку в достаточном количестве было подготовлено русских офицеров.

М.Ю.Горденев приводит список 18 кораблей эскадры вице-адмирала К. Крюйса на 1714 год, где контр-адмиралом (шаутбенахтом) был император Пётр под именем Пётр Михайлов. Капитанами и командорами отрядов, кроме капитанов И. Сенявина (52-х пушечный «Рафаил») и Мухонова (14-пушечная бригантина «Наталья»), в это время все были иностранцы. Наиболее известные из иностранцев были: голландцы Шельтинг, скончавшийся в 1718 году в чине шаутбенахта, Фангофт (van Hoft) и Госслер, командовавший кораблем, на котором Пётр находился флагманом; датчанин Сиверс, бывший в последние годы жизни Петра вице-адмиралом, главным командиром Кронштадтского порта и членом адмиралтейств-коллегий; англичане Гордон и Паддон, француз Вильбоа, далматинцы граф Боцис и его преемник Змаевич.

Нехватка подготовленных, честных и опытных морских офицеров ощущалась ещё долго. Агенты Петра непрерывно искали таких людей в морских державах – Англии и Голландии. Ещё не зная, кто именно прибудет из нанятых в Англии людей, Пётр уже высчитывал, что им придется вручать не только отдельные корабли, но кое-кому и участь целых эскадр. «Нужду имеем мы в офицерах морских… которых потщитесь к весне на первых кораблях… прислать… Только смотрите, чтоб были дельные люди и не стары летами… Также, сверх числа, наймите из старых капитанов, которые бывали в боях на флагманских кораблях, двух или трех человек, которым мы дадим чин капитан-командора. Только в сем гораздо смотрите, чтоб были совершенно добрые и искусные, ибо на каждом положена будет эскадра, чтоб не потерять людей и кораблей», – так писал Петр своему послу Б. И. Куракину 1 ноября 1713 года.

Почти с самого основания флота ближайшими сотрудниками Петра I по морской части были Федор Матвеевич Апраксин и Корнелий Иванович Крюйс, Первый, как главный распорядитель и лицо, наблюдавшее за правильным исполнением предначертаний государя, второй – сведущий и деятельный моряк, стоявший во главе исполнителей. Апраксин, сначала в звании адмиралтейца, заведывавший кораблестроением на Дону, с 1708 года управлял всем морским ведомством.

Крюйса считают своим сыном две страны – Голландия и Норвегия: одни полагают, что родившийся в 1657 году в Ставангере Крюйс был норвежцем, другие считают всё-таки голландцем. Однако его настоящим отечеством было море, безбрежное пространство которого во все стороны бороздили голландские корабли. С детских лет юнга Крюйс начал служить на голландском торговом флоте и много раз побывал в Индии, Америке, видал в океане то, что большинству европейцев того времени даже и не снилось.

Во время своих продолжительных и отдаленных плаваний он приобрел морскую и боевую опытность. Он уже прочно осел на берегу, стал главным специалистом голландского флота по кадрам (обер-экипажмейстером) и, наверное, закончил бы свою жизнь в уютном домике на тихой улочке Амстердама, окруженный заботливой семьей, если бы в 1697 году в Амстердам не приехал молодой Пётр I. Вскоре они – оба могучие и высокие – подружились, и не раз государь бывал в гостях у Крюйса. Но сколько он ни уговаривал Крюйса, тот ни за что не хотел ехать в Россию. И всё-таки царь сумел сманить Крюйса – он пообещал ему чин вице-адмирала и большие деньги. И Крюйс не устоял – душа морского странника не давала ему покоя, он скучал на берегу, да и какой настоящий моряк не мечтает стать адмиралом? В 1698 году Крюйс собрался и на голландском корабле, через Архангельск, прибыл в Россию.

По своим обширным и разносторонним морским сведениям Крюйс для Петра был неоценимым помощником. Скучать в России было некогда – Пётр сразу отправил Крюйса в Воронеж и на Азовское море – там начинался русский военно-морской флот. Корнелий Иванович плавал по Азовскому морю, чертил атлас Приазовья, составлял описание окрестных земель, строил там корабли, гавани и крепости.

В 1702 году Крюйса отправили в Голландию, чтобы выполнить важное задание Петра – нанять как можно больше голландских кораблестроителей и моряков – с этого времени Пётр начал создавал новый флот на Балтике. По-видимому, новое дело увлекло Крюйса – дома в Голландии он не остался, а ведь мог бы! Крюйс приехал прямо в новый город Санкт-Петербург, на новостройку Адмиралтейства и… вскоре стал спасителем будущей русской столицы. Весьма забавно уже то, пишет современный историк Е. Анисимов, что Крюйс, всю жизнь проплававший как торговый моряк, выиграл на старости лет морское сражение – первое и единственное в своей жизни. Так что Крюйса стали считать спасителем новой русской столицы.

Из военных его заслуг следует также отметить участие в отражении наступления на Санкт-Петербург Любеккера в 1708 году. Исполняя свои служебные обязанности самым добросовестным образом, честный Крюйс горячо отстаивал интересы казны и тем нередко навлекал на себя нерасположение многих сильных людей, в числе которых был и взяточник и казнокрад князь А.Д.Меншиков.

На парусных судах, как мы уже отметили, требовались многочисленные экипажи: на 32-пушечном фрегате полагалось по штату 89, на 50-пушечном – уже не менее 300 человек, а на 84-пушечном – 650 человек. Теснота на кораблях была неимоверная, матросы размещались в трюмах рядом с бочками с водой, провиантом и грузами! При качке вода выплёскивалась из бочек на пол и вместе с грязным песком для балласта превращалась в грязную кашу. Сырость, духота, плесень, крысы, тухлые продукты, болезни – вот та среда, в которой жили и воевали люди. При нехватке лекарей и медикаментов смертность на флоте достигала крупных цифр, не сравнимых ни с потерями в морских боях, ни в морских катастрофах. Было мнение, что русский флот вследствие дурного продовольствия терял людей вдвое больше, нежели любой другой иностранный флот.

В 1716 году обрусевший моряк-португалец А. Девиер (1673—1745) писал из Копенгагена, куда пришёл русский флот: «Здесь мы нажили такую славу, что в тысячу лет не угаснет. Сенявинской команды (т.е. из экипажа капитана Н. Сенявина, прим. авт.) умерло здесь близко 150 человек, и из них много побросали в воду в канал… А народ здешний жалуется, и министры некоторые мне говорили и хотели послать к королю».

Нелегко было и офицерам. Их было очень мало, особенно штурманов, хорошо знающих своё дело. Иностранцы не знали русского языка, и общение с экипажами было чрезвычайно затруднено.

Кстати, по поводу пребывания Балтийского флота в Копенгагене в 1716 году. 26 июня 1716 года венецианский посланник в Санкт-Петербурге отправил в Венецию письмо, в котором сообщил: «Пётр неожиданно перебросился к Балтийскому морю и выступил из Нарвы с флотом в 80 вымпелов… Общий голос: он метит на Стокгольм, столицу, резиденцию короля и богатый торговый город…» 5 августа 1716 года союзные эскадры собрались у о-ва Борнхольма, русская эскадра имела на этой встрече 22 вымпела. В полдень Пётр I поднял свой штандарт, которому был произведен салют со всех судов и эскадр. «Для знающих военно-морскую историю…», – пишет М. Горденев, – «является совершенно ясным, что факт салюта не есть только «морская вежливость», а есть факт официального признания великими морскими державами Андреевского флага как символа морской мощи России». А вот морскую вежливость союзники проявили тем, что вручили командование объединённой эскадрой шаутбенахту Петру Михайлову.

О событиях 1716 года мы расскажем ниже, а пока кратко скажем об истории Андреевского флага. С 1694 по 1703 г.г. на корме русских военных кораблей развевался бело-сине-красный флаг. В отношении возникновения этого флага существует предание, согласно которой Пётр, изучая судостроение в Голландии, принял голландский флаг, перевернутый сверху вниз. Но поскольку перевёрнутый флаг служил сигналом того, что судно терпит бедствие, царь в 1701 году повелел наложить на белую полосу синий крест.

Андреевский флаг – белое полотнище с косым синим крестом – появился в 1703 году, когда русские войска заняли устье Невы. Почему он был назван «андреевским», сведений не сохранилось, а его автор, император Пётр Великий, никому об этом не рассказывал. Скорее всего, своему имени флаг обязан тем почитанием и преклонением, который все русские и Пётр испытывали перед Святым Апостолом Андреем Первозванным, считавшимся покровителем России¹⁷. Тем не менее, и в отношении этого флага русские моряки имеют красивое предание. Якобы Пётр, утомлённый работой, в том числе поисками вариантов нового морского флага, утомился и заснул за столом, положив голову на листы бумаг. На рассвете он был разбужен лучами солнца. Подняв голову с листа бумаги, император увидел на нём преломившиеся через промёрзшую слюду оконца солнечные лучи. Они чётко пересекали лист по обеим диагоналям. Пётр тут же провёл по ним синие линии… Флаг был найден.

Сигналы, как необходимое средство сообщения между судами, введены были при первых плаваниях нашего флота. Первоначально они состояли в немногих условных знаках, заключающихся днём в подъеме флагов, а ночью – фонарей, к чему присоединялись еще пушечные выстрелы и барабанный бой. В 1710 году явились печатные сигналы по системе, принятой тогда на французском флоте, хотя русские сигналы в деталях отличалась от французских. Дневные сигналы производились флагами, поднимаемыми в разных местах рангоута, и парусами. Поднятие каждого сигнала на флагманском корабле сопровождалось выстрелом, который репетировался всеми судами в виде ответа и заключался вторичным выстрелом флагмана. Ночные сигналы на кораблях делались фонарями и пушечными выстрелами, а на галерах, сверх этого, ракетами, звуком труб и боем в литавры и барабаны. Крайнее несовершенство сигналов того времени заставляло во время плавания флота в открытом море, иногда при весьма свежем ветре и большом волнении, посылать шлюпки для передачи донесения или приказания.

Правила о салютах или, как тогда говорили, о «поздравлениях пушками», в течение первой четверти XVIII века определялись несколькими постановлениями, которые, однако, на практике никогда строго не исполнялись. Так, в 1710 году положено, что крепость должна салютовать первому адмиралу 7-ю, а прочим флагманам 5-ю выстрелами, и они должны отвечать ей тем же числом. Но вслед за утверждением этого постановления оно было нарушено, и суда салютовали почти всегда большим числом выстрелов. От иностранных коммерческих кораблей требовали, чтобы, подходя к нашим крепостям, они опускали фор или грот-марсель «вместо поклона» и подбирали вымпел. При встрече же с нашими военными судами иностранные купцы, кроме спуска марселя, должны были, если имели пушки, салютовать, а флагманы – им отвечать на 2 выстрела меньше.

В 1710 году, в случае встречи наших архангельских фрегатов с иностранными судами, велено было: «французским, английским и испанским судам почтения не чинить». Но через два года, когда предполагалось несколько судов Азовского флота перевести в Балтийское море, то им предписывалось, в случае прихода в иностранные порты, «комплимент отдавать, смотря на английские и французские поступки, чтобы чести флага не учинить афронта». С Данией (в 1710 г.), с Голландией (в 1716 г.) и со Швецией, при заключении Ништадтского мира, о правилах салюта были заключены особые трактаты. Условия со Швецией были так неопределенны, что, при первом же их применении возникли недоразумения и вызвали со стороны русского правительства распоряжение, чтобы при размене салютов со шведами отвечать всегда одним выстрелом менее.

В 1720 году был принят Морской устав, регулировавший все аспекты жизни флота. В его разработке принимал самое активное и непосредственное участие император Пётр. К концу царствования Петра русский флот насчитывал 48 линейных кораблей и 787 галер и других мелких судов, а экипаж их составлял внушительную цифру – 28 тысяч человек. Это был удивительный результат неутомимого труда царя и его помощников, достигнутый всего за 25 лет! А. Штенцель пишет, что к концу Северной войны на фоне деградации датского флота и потерь в шведском флоте переменила своего властелина: теперь хозяином Балтики стал русский флот.

Одним из тех, кто положил начало русской морской науке, был шотландец А.Д.Фарварсон. Начав свою карьеру в Навигацкой школе Москвы в качестве учителя, он с учреждением в 1715 году Санкт-Петербургской академии был переведен в северную столицу и стал профессором академии. Кроме математики, он преподавал «плоскую и меркаторскую навигацию» и писал труды по теории военно-морского дела. Морское дело в России развивалось на основе знаний, полученных от признанных морских держав Европы (Англия, Голландия, Венеция, Дания и Швеция), но главной направляющей и организующей силой был гений и энергия царя Петра.

Английский посол, единственный среди своих иностранных коллег в России, Чарльз Уитворт, в конце концов, очень заинтересовался русским флотом и поспешил отправить в Англию «Список судов царского флота в мае 1708 г., стоявших на якоре в тридцати верстах от Петербурга между островом Ритцард и Кроншлотом под начальством генерал-адмирала Апраксина и вице-адмирала Корнелия Крюйса». Вот цифры, которые он дает: 12 линейных кораблей с 372 орудиями и 1540 человек экипажа; 8 галер с 64 орудиями и 4 тысячами человек экипажа; 6 брандеров и 2 бомбардирских корабля и около 305 мелких судов.

Датский посол в России Юст Юль докладывал в Копенгаген: «Таким образом, с самого основания Петербурга, царь при помощи небольшого флота и небольшого Кроншлотского замка оборонял от шведов доступ (к городу) с моря, а в то же время их самих вынуждал содержать в Финском заливе большую эскадру, обходившуюся им весьма дорого».

При подготовке и ведении морских операций Пётр I, очевидно, не мог пренебрегать принципами т.н. кордонной стратегии, но вместе с тем его стратегия отличалась высокой активностью. Поэтому мы видим, что на полях сражений Северной войны он не столько действовал по С. Вобану, сколько пытался выманить противника в открытое поле. Что касается морской тактики, то русские моряки, как и моряки других европейских стран, отдали дань т.н. линейной тактике французского военно-морского теоретика Поля Госта. Согласно Госту, наиболее оптимальным боевым строем являлась батальная линия, строй кильватерной колонны. При этом флагман и корабли с наиболее сильной артиллерией становились в центр кордебаталии. При выборе кордебаталии большое значение имело направление ветра. В наиболее выгодном положении оказывались те корабли, которые занимал наветренное положение. К этому практически сводилась главная и даже единственная цель маневрирования при сближении на пушечный выстрел. После этого морское сражение распадалось на артиллерийские дуэли отдельных кораблей, оказавшихся друг против друга в силу кордебаталии. Манёвр с выходом из кильватерной колонны, кроме случаев серьёзных повреждений, запрещался под страхом смерти. Манёвр артиллерийским огнём тоже не поощрялся: нашёл противника и бей его, долби, пока не потопишь или не подожжёшь! Поэтому главное в подготовке морских офицеров и командиров было обучение совместному плаванию и маневрированию.

Художник Е. Е. Лансере. Корабли времен Петра I (1911 год).

Кстати об артиллерии. В силу несовершенного состояния артиллерии в период Северной войны считалось, что наибольший эффект в морских сражениях давал бортовой залп. Этот способ не давал возможности атаковать противника с ходу и применять манёвр огнём, сосредоточивая его на главном участке боя, но русские моряки и в этом случае первое время следовали этому правилу. Царь Пётр учил их однако «не держаться правил яко слепой стены», а действовать по обстановке и применять выдумку.

Линейная тактика на первых порах русским флотом соблюдалась, конечно, не очень строго – в основном из-за неумения маневрировать. Но потом, когда появилось мастерство, русские моряки стали применять её не догматически, а творчески. Ярким примером тому явилось Гангутское сражение 1714 года, в котором Пётр применил новаторство, например, использование маневра, т.е. переноса огня с одного объекта на другой. И, конечно же, мы не можем не упомянуть то высокую степень взаимодействия флота с сухопутными силами, которое было достигнуто при Петре и благодаря в основном Петру. Такое успешное взаимодействие сопровождало все военные операции России в Финляндии и на Балтийском море в 1714—1721 г.г.

Морские операции Петра I до последнего времени были мало изучены. О некоторых из них, с «участием» шведских адмиралов Шёблада, де Пруа, Анкершерны и Нуммерса, мы рассказали в нашей первой книге. Упомянем здесь лишь об одной дерзкой операции, осуществлённой в мае 1708 года «малым» – галерным или армейским – флотом под командованием И.Ф.Боциса. Русские тогда сделали набег на финское побережье, контролируемое противником. Это можно было считать своеобразной репетицией знаменитых рейдов Балтийского флота к стокгольмским шхерам 11-ю-12-ю годами позже. Боцис неожиданно появился у Борго и сжёг там 15 торговых судов. Появление русских с моря настолько ошеломило старика-генерала Майделя, что он поспешно отступил со своими войсками от города вглубь страны. Стоявший у Бъёркё шведский корабельный флот почему-то не только не помешал флотилии Боциса подобраться к Борго, но не предпринял никаких мер, чтобы перехватить его на обратном пути к Кронштадту.

19 июля 1710 года из Белого моря в Балтийское впервые вокруг Скандинавии были отправлены три фрегата – «Св. Петр», «Св. Павел» и «Св. Илия», построенные в Архангельске и предназначенные для крейсерских операций в датских проливах. В августе фрегаты прибыли в Копенгаген, захватив в пути два шведских галиота. В Ревель 4 сентября дошли только 2 архангелогородских судна – «Св. Илия» по пути наскочил на мель и затонул.

В июне 1711 года на море произошёл случай, достойный внесения в летопись пиратских войн. Русские военнопленные в Швеции в числе 44 человек были по обмену направлены на шхуне из Якобштадта в Умео. Среди военнопленных был князь Яков Долгорукий, попавший в плен при Нарве ещё в 1700 году. Как только шхуна вышла в море, русские под предводительством Долгорукого напали на шведский экипаж, овладели шхуной и привели ее в Ревель. К сожалению, детали этой истории не сохранились.

24 августа 1715 года из Архангельска на Балтику вышел новый отряд кораблей, построенных там на Соломбалской верфи: четыре 52-пушечных корабля («Уриил», «Селафаил», «Варахаил» и «Ягудиил») и подаренная в 1697 году Петру I английским королем яхта «Транспорт-Рояль». «Уриил» и «Селафаил» прибыли в Копенгаген 27 ноября, а «Варахаил» – только весной 1716 года; яхта разбилась в пути близ Гётеборга, а «Ягудиил» из-за сильной течи возвратился в Архангельск. Он пришёл в Балтийское море позже.

Пётр придавал флоту чрезвычайно большое внимание и считал его использование в военных действиях на Балтике абсолютно необходимым. Известно его афористическое изречение о том, что если правитель имеет хорошую сухопутную армию, то он имеет только одну руку, но если у него к тому же есть сильный флот, то он имеет свободными обе руки.

Царь с «нуля» изучил и применил на практике сложное искусство взаимодействия флота и армии. Так что флот в той или иной степени принимал участие практически во всех сухопутных операциях и сражениях со шведами в Прибалтийском регионе. В них русские моряки приобретали опыт и навигации, и военных действий. Примером тому является Выборгская операция, а также военные кампании в Финляндии в 1712—1714 г.г., о которых мы тоже успели рассказать читателю. Но главную роль Балтийский флот сыграет в последующие годы.

Описывая историю Балтийского флота, нельзя пройти мимо истории Кронштадта. Оба они настолько тесно и неразрывно связаны, что представить одно без другого практически невозможно. Кронштадт, морская крепость, возник практически сразу после того, как русские войска летом 1703 года вытеснили шведов из устья Невы и стали обосновываться на её берегах. Как только был основан Санкт-Петербург, потребовалась крепость в Финском заливе для его защиты, и такая крепость – Кроншлот – была построена на о-ве Котлин. В начале инструкции, данной царём первому коменданту Кроншлота, было сказано: «Содержать сию цитадель с Божьей помощью, аще случится, хотя бы до последнего человека».

Свидетель события англичанин Томас Гордон писал, что в январе 1704 года сделали из толстых брёвен огромный короб высотой 10 футов и квадратным основанием 30 футов, опустили его в воду, заполнили камнем и, используя как фундамент, воздвигли на нём трёхэтажную деревянную башню общей полезной площадью 1300 кв. м. Внутри неё расставили 14 пушек и разместили небольшой гарнизон. Толщину стен довели до полутора метров с помощью внутреннего каркаса, наполненного песком и глиной. Башня завершалась шатровой крышей со смотровой площадкой, фонарём и флагштоком. Пётр I посетил Кроншлот 7 мая 1704 года, с ним был новгородский митрополит, и в тот же день состоялось его освящение. «Тогда наречена оная крепость Кроншлот, сиречь коронный замок», – записал царь в своём «Журнале», – «и торжество в ней было трёхдневное».

О первых боях со шведами вокруг крепости на Котлине мы уже писали ранее. Добавим здесь, что остров Котлин постепенно превращался в один сплошной укреплённый лагерь, а в 1723 году, когда на нём была заложена новая крепость, был переименован в Кронштадт. Во все времена Кронштадт служил надёжной базой Балтийского флота и крепким форпостом Петербурга со стороны Финского залива.

С этой крепостью связан один забавный и мало кому известный эпизод конца Северной войны. До заключения Ништадтского мира оставалось ещё 4 месяца, когда весной 1721 года в Петербург прибыл чрезвычайный шведский эмиссар, генерал-адъютант Марке Виттенберг. Несмотря на то, что со Швецией ещё шла война, царь Пётр рещил показать Марке Кронштадт. «Хотя и не обычай между воюющими показывать крепости неприятельскому офицеру», – сказал он окружающим, – «однако же ему то учинено: не надобно им денег на шпионов терять, понеже он всё видел».

Кто скажет нам, вспомнили ли Пётр и Марке о том, как в 1697 году, при проезде Великого посольства через Ригу, молодой царь Пётр был самым бесцеремонным образом остановлен шведами при осмотре Рижской крепости. Хочется думать, что к концу войны Пётр захотел продемонстрировать шведам, что если рижский эпизод 1697 года послужил ему поводом для начала войны, то Котлинский эпизод мог стать символом примирения.