Принуждение к миру. Военные действия России в Финляндии в 1710—1720 г.г.

Накануне решающего сражения армия Карла самым нелепым образом лишается одной трети своей пехоты – 8 батальонов К.Г.Рууса, а Пётр накануне решающих событий самым нелепым образом сам лишает себя четырёх драгунских полков, отправляя их с генералом Рённе в ненужную и неактуальную экспедицию.

Карл XII в северских лесах даёт ответственное поручение генералу Лагеркруне обеспечить получение провианта на пути в Украину и не дать русским опередить шведов на территории своего маршрута, но Лагеркруна проваливает это задание короля и лишает шведскую армию тактической и оперативной инициативы. На Пруте генерал Янус фон Эберштэдт так же бездарно проваливает поручение Петра I задержать турок на переправе через Прут и ставит русскую армию в тяжелейшее положение.

В первой фазе Полтавского сражения генерал Левенхаупт со своей пехотой на правом фланге опасно отрывается от пехоты левого фланга и получает «нагоняй» от Реншёльда. Под Прутом печально известный головчинский «герой» генерал Репнин в ночном марше опасно отрывается от основной массы пехоты, разрушает каре и даёт туркам шанс вклиниться в образовавшуюся брешь. Понадобились неимоверные усилия, чтобы исправить эту оплошность.

Не слишком ли много совпадений у «полтавского» Карла и «прутского» Петра?

Прут и Полтава, несомненно, крупнейшие вехи в Северной войне, неожиданно повернули к нам её главных героев самой неожиданной стороной. В плавном течении Истории произошёл какой-то временный сбой, а потом всё снова пошло «по плану».

В остальном это были люди во всём совершенно разные. Воспитанный в строгой лютеранской вере, в приверженности к принципам чести и справедливости, строгий аскет, чурающийся женского пола, хладнокровный Карл был полной противоположностью русского вспыльчивого эпикурейца Петра, рано вкусившего жизнь с её негативной стороны, любителя слабого пола, приобщившегося к употреблению алкоголя в неограниченных количествах, но и рано повзрослевшего от сознания государственного бремени.

Карл тоже рано встал у руля страны. Но если наследственные права шведского принца никем не подвергались сомнению, и молодой Карл взошёл на трон, не встретив никакого сопротивления (молчаливое неодобрение части дворянства и придворных в счёт не идёт), то юному Петру за своё право быть самодержцем России пришлось бороться. На его пути оказалась враждебная придворная группировка, и на первых порах ему пришлось делить царство со своим сводным братом Иваном⁴¹. Властная и тщеславная царевна Софья, осуществлявшая опеку над малолетними царевичами (тоже сводная сестра Петра), сама мечтала о царской короне, и когда хилый Иван V умер, она стала приводить свои далеко идущие планы в исполнение. Так что молодой и неокрепший Пётр, прежде чем добиться своей цели, должен был рано познать коварство, ложь, обман, предательство и клевету и пройти череду интриг, опаснейших для его жизни заговоров и бунтов.

Отсюда его мнительность, недоверчивость и подозрительность к окружающим, отсюда его повторявшиеся время от времени эпилептические припадки – результат пережитого в детстве испуга. Поэтому недоверие к своим подданным, которые могут подвести, не выполнить приказ, предать или обмануть, у Петра просто в крови. Поэтому он должен был всё контролировать, всё проверять, по возможности всё брать на себя и всё делать сам.

Карл же, наоборот, был всегда уверен в своём праве, вопрос о преданности подданных у него просто не возникал – для него это было самим собой разумеющимся. Ему нужно было только отдавать приказания, и они немедленно исполнялись. Отсюда его уверенность в себе, переросшая в самоуверенность, частично из этого, вероятно, объясняются и его бесшабашность, и даже некоторая беззаботность в делах.

Не таков Пётр: он чрезвычайно осторожен, он просчитывает свои шаги вперёд и пытается заранее предусмотреть грозящие ему отовсюду опасности и принять соответствующие меры.

Карл XII получил неплохое и вполне систематическое образование и воспитание, так что ум его и мышление были в целом неплохо организованы, в то время как Пётр практически никакого образования не получил (грамоте его обучал пьяный слуга Никита Зотов), и все свои знания царю пришлось приобретать уже после восхождения на престол и в процессе руководства страной.

Оба – и Пётр и Карл – отдали дань юношеским забавам, только забавы и увлечения шведского принца были посвящены развлечениям, не всегда благородным и полезным (вино, дебоши, злые шутки, охота), а увлечения отрока Петра носили более конструктивный характер: его живой ум интересовался военным, военно-морским, пушечно-оружейным делом, он старался вникнуть в разные технические изобретения, интересовался наукой, т.е. делал то, что сполна и сызмальства получил принц Карл и чего Пётр не дополучил в своём воспитании. Впрочем, король Карл, готовясь к войне с Данией, совершенно изменил свои привычки, отказался от всех развлечений, стал сосредоточен и серьёзен и усвоил спартанский образ жизни, чем он стал больше похож на своего русского соперника.

Но главное отличие русского царя от шведского короля состояло, по нашему мнению, в мотивации их деятельности. Нет нужды говорить о том, что оба они были людьми честолюбивыми, только у Карла XII это честолюбие состояло в том, чтобы стать вторым Александром Македонским и прославить своё имя громкими победами и крупными завоеваниями (зачем ему были нужны завоевания, он, кажется, и сам ясно не отдавал себе отчёта), а главной целью Петра I было вывести Россию из вековой отсталости и приобщить её к достижениям европейского прогресса, науки и культуры и ввести её на равноправных началах в т.н. европейский концерт.

Этот принципиальный водораздел в их деятельности, разные целевые установки и привёли их к совершенно противоположным результатам. А далее сыграли роль черты их характера и менталитета: цепкий, гибкий и диалектический ум русского царя-революционера победил упрямство и догматический консерватизм короля Швеции. Английский историк Дж. Маколей Тревеньян (1876—1962), сравнивая царя Петра с королем Карлом, писал, что «Петр при всей своей дикости был государственным деятелем, в то время как Карл ХII – всего лишь воином и притом не мудрым». Советский историк Е. Тарле, следуя критической русской исторической традиции, также невысоко ценил Карла ХII как государственного человека.

Сам Пётр так высказывался об этом следующим образом: «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть благодетелем вселенныя!» Юлий Цезарь, по его мнению, был более разумным вождём, а последователей Александра Македонского, который «хотел быть великаном всего света», ждал «неудачный успех». И его крылатая фраза: «Брат Карл всё мечтает быть Александром, но я не Дарий».

Государство, судьба России были превыше всего для царя. Ради этих ценностей он не жалеет собственного сына, и когда он узнаёт, что царевич Алексей окончательно не принимает курс своего отца на приобщение страны к «европейским ценностям» и становится в некотором смысле знаменем тех, кто ратует за возвращение к старине, Пётр не колеблется ни минуты и отдаёт сына под суд. Показательно, что образцом для подражания как правителя страны Пётр считает Ивана Грозного, убившего в припадке гнева своего сына-наследника. И Пётр не боится поставить себя рядом со своим страшным предком, ибо: «Честных, трудолюбивых, повинующихся, разумных сыновей отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю по необходимости. Пускай злость клевещет, но совесть моя чиста. Бог судия мой!»

Карл ведёт своих каролинцев в бой во имя Бога и собственной славы, а Пётр напоминает своим солдатам и офицерам о необходимости защиты отечества. Вот с какими словами обращается он к армии перед Полтавским сражением: «Воины, вот пришёл час, который решит судьбу отечества. И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру вручённое, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь… А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе, для благосостояния вашего!».

С мотивацией тесно связан вопрос и о том, обладал ли, к примеру, Карл XII стратегическим талантом. Мнения на этот счёт разделились. Одни считают, что он «…не был Александром, но смело мог быть первым солдатом в своей армии», и что действия его на полях сражений являются типичным образцом «авантюристической стратегии» (Леер, Герье). Другие, наоборот, видят в нем выдающийся талант военачальника, которого отличали «…ясная и холодная логика при выработке планов, твердая последовательность при их выполнении, методичная оценка… препятствий, осторожное уклонение от них пока это возможно… тщательная подготовка боевых действий и смелая, энергичная прямая атака, когда это необходимо» (Стилле). Признаться, мнение Стилле мало убедительно, а определения «твёрдая последовательность» действий короля, «методичная оценка препятствий» или «осторожное уклонение» носят чисто декларативный характер. Вот «смелая, энергичная прямая атака» – это очень типично для Карла как военачальника.

Так что мы присоединяемся к словам Леера: «Вообще стратегия была не его делом». И в самом деле: стратегических просчётов у короля Швеции было слишком много. Они состояли, например, хотя бы в том, что он слишком надолго увяз со своей армией в Польше и предоставил тем самым Петру I возможность реформировать и вооружить армию, создать флот и занять прочные позиции в Лифляндии, Эстонии и Ингерманландии.

Весь русский поход Карла XII был построен на ложных предпосылках блицкрига. Король и понятия не имел, в какую страну он вторгается, и насколько тысяч километров растянутся его коммуникации. Предполагал ли он что, пересекая границу Польши с Россией, останется фактически без тыла, остаётся лишь догадываться. Большой неожиданностью для шведской армии явились и тактика выжженной земли, предпринятая Петром по решению военного совета в Жолкве и лишившая шведскую армию регулярного снабжения продовольствием и фуражом, и русское бездорожье, и огромные территории (см. его забавные беседы с генерал-квартирмейстером полковником Акселем Юлленкруком о русской географии), и нежелание русских давать генеральное сражение, и навязывание шведам тактики мелких изматывающих боёв, и, наконец, сопротивление, оказываемое белорусским, украинским и русским населением шведскому вторжению. «Последствия народной войны в Белоруссии и на Украине против шведского вторжения даже в самом начале похода Карла XII были гораздо губительнее для шведской армии, чем это обыкновенно думали», – замечает Е. Тарле. (Кстати, зачем шведской армии нужно было слишком далеко углубляться в русскую территорию, не подождав лифляндского пополнения Левенхаупта?)

В то время как шведская армия неуклонно таяла и не имела возможности восполнить свои потери, армия Петра имела все возможности получать подкрепления и необходимое вооружение. Высказывания некоторых экспертов о том, что Карла XII подвели генералы или что ему просто не повезло, не выдерживают, на наш взгляд, никакой критики: в любом случае, даже независимо от исхода Полтавской битвы, русский поход короля рано или поздно был обречён на поражение. По образному высказыванию прусского военного теоретика и историка Клаузевица, походы Карла были подобны кораблю, идущему по морю и не оставлявшему за собой никаких следов.

Укажем ещё на один момент, мимо которого проходят поклонники короля. Говоря о несомненном тактическом таланте Карла, о его храбрости и целеустремлённости, они не учитывают, что и у него были ошибки и просчёты, которые отлично компенсировались лишь выучкой шведских солдат и офицеров. Вспомним, как, например, в битве с польско-саксонской армией под Клишовом (1702), Карл, приказав на правом фланге Реншёльду держаться во что бы то ни стало, стал на виду у противника совершать рискованный маневр вдоль фронта с заходом в тыл противника. Маневр этот был осуществлён с такой идеальной точностью, решительностью и быстротой, на который были способны только каролинцы – растерянные саксонцы не успели даже отреагировать. Если бы подобный маневр-экспромт не был совершён так стремительно, как перестановка фигуры на шахматной доске, трудно сказать, какие последствия могли оказаться для шведской армии. Но Реншёльд выполнил приказ короля, и правый фланг тоже устоял благодаря стойкости шведских солдат и отчаянной контратаки кучки драбантов. Будь под Клишовом (или под Пултуском) на месте каролинцев любые другие солдаты, вряд ли бы королю удавались такие лихие атаки и экспромты на поле боя. Каролинская армия была мощным инструментом и залогом всех побед короля, она верила ему и его гению, а он великолепно пользовался этим инструментом.

Пётр I, напротив, демонстрировал в противоборстве с Карлом XII неподдельное искусство талантливого и осторожного (но далеко не трусливого, как ошибочно полагал Карл XII) стратега. Нам кажется, что царь уже на ранней стадии разгадал взрывной и увлекающийся характер короля, готового ради мимолётной победы и удовлетворения своего тщеславия (яркий пример этому штурм малозначащий крепости Веприк) поставить на карту всё, и противопоставил ему осторожное маневрирование, дальновидность и холодный расчет. «Искание генерального боя зело суть опасно, ибо в один час может быть всё дело опровержено быть», – инструктирует он находившихся в Польше дипломатических представителей барона Й.Р.Паткуля и князя Г.Ф.Долгорукова.

Пётр дорожит своей армией и постоянно напоминает своим генералам о соблюдении в контактах со шведской армией осторожности. «От неприятеля быть во опасении и иметь всякую осторожность и посылать ради проведывания частыя партии и проведав подлинно о неприятельском состоянии и о его силе и прося у Бога помощи, чинить над неприятелем промысл по возможности», – учит он вполне опытного генерала Родиона Bauer в 1707 г. «Неопасение человеку везде вредит», – не устаёт он повторять накануне Полтавы.

В то же время он правильно и смело рекомендует своим генералам не отсиживаться за стенами крепостей, ибо любая крепость рано или поздно сдаётся или берётся штурмом, а потому надо искать встречи с противником в открытом бою: «Правда, крепость делает неприятелю отпор, однако у европейцев не надолго. Победу решит военное искусство и храбрость полководцев и неустрашимость солдат… Сидеть за стеною удобно против азиатцев».

Пётр – талантливый дипломат, его политика относительно всех европейских держав была взвешенной и осторожной. В его дипломатии нет и тени авантюризма. Он знал, например, что Август II был ненадёжным союзником, который обманывал его на каждом шагу, но Пётр понимал, что других союзников у него не было, а Август нужен был ему, с одной стороны, чтобы подольше отвлекать шведов от вторжения в Россию, а с другой – как противовес ставленнику Карла XII Станиславу Лещинскому, чтобы иметь на своей стороне хотя бы часть поляков. После Полтавы он много и упорно работал над воссозданием разрушенной антишведской коалиции и добился несомненного успеха. Он также умело играл на заинтересованности Голландии и Англии в торговых отношениях с Россией и существенным образом нейтрализовал неприязнь этих стран к своим замыслам.

Карл XII, раздосадованный вмешательством английских и голландских союзных дипломатов при заключении Травентальского мира, не позволившего ему нанести Дании сокрушительный удар, навсегда разочаровался в пользе дипломатии и относился к дипломатам – своим и чужим – с большим недоверием. Он возлагал надежду на воинскую силу и штык, который, как он говорил, единственный никогда не обманет. Вот почему, одерживая громкие победы над противником, Швеция, за редким исключением, не получала от них ощутимых выгод и преимуществ.

В итоге Карл XII воевал, не имея союзников, хотя недостатка в предложениях на этот счёт у него не было. Взять хотя бы 1712 год, когда к нему в Турцию из Берлина прибыл посланник короля Фридриха I полковник Й. Ф. Эосандер и сделал ему интересное предложение: примириться с Августом Сильным и образовать антирусскую шведско-прусско-саксонскую коалицию. Но в этом заманчивом предложении для Карла было два неприемлемых пункта: примирение с «канальей» Августом, коварно нарушившим Альтранштедтский мир, и компенсация союза с Пруссией ценой передачи ей города Эльбинга и Курляндии. Миссия Эосандера, способная круто повернуть исход Северной войны, судьбу короля и Швеции, потерпела неудачу, наткнувшись на твердую и принципиальную позицию Карла: никакого прощения предателям и никаких компенсаций за счет шведских территорий. Это очень украшает личность Карла, его честную и прямую натуру, но свидетельствует об отсутствии у него гибкого государственного подхода.

А между тем, 1712 год был, возможно, одним из самых опасных для России периодов в течение всей Северной войны. Опасностью был пронизан весь воздух в Европе, и исходила она и от крымского хана, и от прусского короля Фридриха, и от поляка Лещинского, и от «союзника» Августа Саксонского. Европа была встревожена усилением роли России и хотела этому всячески воспрепятствовать, но благодаря несговорчивости Карла ХII все антирусские козни рассыпались в прах.

И ещё: Пётр постоянно учился, особенно у Карла и вообще у шведских армии и государства. Нарва 1700 года послужила ему большим уроком. На войну Пётр смотрел как на школу для народа, в которой учителя (шведы) задавали русским тяжёлые уроки, а за плохо выученный урок жестоко били, но потом ученики должны учиться всё прилежней, пока не начнут бить своих учителей.

Результатом его далеко идущих выводов стало создание современных боеспособных армии и флота. При этом он, подавляя самолюбие, был готов признаться и в своих ошибках, как он, к примеру, сделал после неудачного Прутского похода: «Я теперь в таком же состоянии, в каком был брат мой Карл при Полтаве. Я сделал такую же ошибку, как и он: я вошёл в неприятельскую землю, не взяв нужных мер для содержания моей армии». Представить Карла XII признающим свои ошибки, просто невозможно – вспомним, каким «дипломатическим» языком докладывал он в Стокгольм о разгроме своей армии под Полтавой. По его словам, там произошло обычное сражение, в котором шведы проявили себя с самой лучшей стороны, но потерпели некоторый урон!

Карл, в отличие от Петра, самонадеян и высокомерен: разбив русских под Нарвой, он навсегда списал их со своего боевого счёта как достойных противников и оставил их набираться сил, опыта и знаний. Почему недобитые в 1700 году датчане являются предметом его сильной озабоченности, а недобитые русские после Нарвы совершенно не занимали его ума? Такое противоречие в поведении короля объясняется, на наш взгляд, лишь его глубоким пренебрежением к степени боеспособности армии Петра. Какой бы слабой ни показалась русская армия под Нарвой, настоящий полководец никогда не должен был списывать её со счетов окончательно, тем более что и Шлиппенбах, и Левенхаупт постоянно напоминали ему об этом.

Шведский король обладал лишь одним талантом – военным, в то время как дарования Петра были намного шире. Но если Карл, пишет русский историк Н.И.Костомаров, уступал своему русскому сопернику в широте ума и разнообразии талантов, «то превосходил его, как и всех государей своего времени, честностью и безукоризненной нравственностью». Отдав дань вину и развлечениям в юности, он позже не злоупотреблял вином, не держал любовниц, не терпел роскоши, вёл простой, почти спартанский, образ жизни, был чужд всякого коварства и действовал всегда прямо и решительно.

В отношениях к женскому полу русский царь был полной противоположностью королю Швеции. Пётр относился к слабому полу вполне потребительски и менял женщин так часто, что историки никогда не брались их подсчитать. Будучи женатым и привязанным к Екатерине, он не менял своих привычек, и в разъездах и походах на ночь всегда брал с собой какую-нибудь женщину. К своим любовницам Пётр относился довольно ревностно и за измену мстил жестоко и цинично. Достаточно вспомнить казнь Виллима Монса, любовника его дражайшей супруги Екатерины, голову которого он приказал сначала выставить на площади, а потом в заспиртованной банке поставить в спальню супруги, или казнь в 1719 году Марии Хамильтон, которую за воровство и измену Пётр послал на эшафот.

Когда Хамильтон привезли на казнь, Пётр продемонстрировал к своей бывшей возлюбленной особую «нежность»: у подножия эшафота он обнял её, поцеловал, посоветовал горячо помолиться и… тут же толкнул в руки палача! Но это было не всё: когда палач отрубил голову Хамильтон, Пётр подошёл к плахе, поднял её голову, скатившуюся в грязь, и стал рассказывать онемевшей от ужаса публике анатомическое устройство шейных и головных органов человека. Но и на этом не закончился ужасный спектакль. Закончив экскурс в анатомию, Пётр поцеловал голову Хамильтон в мёртвые губы, перекрестился и отшвырнул голову в сторону. И тут же забыл о несчастной казнённой, погрузившись в свои повседневные заботы и дела.

Список жестоких поступков и непристойностей, совершённых царём за время своего правления, вряд ли был короче списка «употреблённых» им женщин. Но таков был уж первый царь-большевик и реформатор России – по всей видимости, типичный представитель тёмной, неисследованной, широкой и разгульной русской души.

Долгое время было принято говорить, что на фоне такого талантливого полководца, каким был Карл XII, о полководческих способностях Петра I можно было не упоминать – их, якобы, не было вовсе. Между тем, Пётр был весьма одарённым военачальником. Конечно, его воинские способности открылись уже после Нарвы. Набираясь опыта, он всё больше убеждался, что слепо надеяться на иностранных генералов было опасно – чего стоил ему под Нарвой такой наёмник, как фельдмаршал де Круа, а под Гродно – Огильви! В последующем он всё чаще стал брать на себя принятие самых важных решений, опираясь на советы и рекомендации своих приближённых. После Нарвы практически весь ход войны определялся волей и наставлениями царя Петра, и все крупные кампании и сражения не происходили без его ведома, подробных инструкций и направляющей руки.

В качестве самого яркого доказательства полководческого таланта Петра можно привести его идею о возведении в предполье Полтавского сражения 10 редутов, которые сыграли чуть ли не решающую роль в поражении шведской армии. А его идея об артиллерии как особо важном виде оружия? Именно благодаря ему в русской армии появилась мощная артиллерия, которой придавалось исключительно большое значение и при осадах крепостей, и в полевых, и в морских сражениях. Напомним, какую большую роль сыграла артиллерия в Полтавском сражении, в котором шведская армия была вынуждена противопоставить русским всего несколько орудий, да и те без зарядов.

Конечно, приглашённые иностранцы много содействовали петровским победам, но все или почти все военные задачи решались самим царём и только им. Тюренны, как он говорил, у него со временем появились свои, русские – вот только не было ни одного Сюлли!⁴²

Перечисление полководческих заслуг Петра можно было бы продолжить.

Утверждали, что в отличие от шведского короля-воина, царь действовал в основном в тылу как квартирмейстер или провиантмейстер, не выступая в первых рядах своих солдат. Спросим себя: а нужно ли вообще руководителю страны быть в первых рядах своих солдат? Вряд ли. Пётр отлично понимал: погибни он в бою, и всё дело его пропадёт. Тем не менее, напомним, что царь под Полтавой был впереди своих полков, отбивая атаку пехотинцев Левенхаупта, и в бою у него прострелили шляпу. А Лесная, Нюеншанц, Нарва (1704), Гангут (1716)? Разве не был он там во главе или впереди войска? Принимал он непосредственное участие и в морских сражениях. Пётр правильно понимал свою роль вождя и свою жизнь, как это делал неоднократно Карл, напрасному риску не подвергал.

Интересно отношение Петра к Карлу. Оно по мере событий долгой войны постепенно менялось от уважительно-почтительного до уважительно-снисходительного, но важно подчеркнуть, что с самого начала он видел в Карле своего собрата и всегда называл его уважительным именем «брат Карл». Во многом «брат Карл» был для Петра предметом подражания – особенно в воинском деле. «Жалею, что брат мой Карл, пролив много крови человеческой, льёт ныне и собственную кровь», – заявил Пётр, когда узнал о ранении короля накануне Полтавского боя. – «Кровь его для меня драгоценна, и я желал бы мир иметь с живым Карлом. Я, право, не хочу, чтоб пуля солдат моих укоротила жизнь его».

Карл XII, как нам представляется, буквально эпатировал своих генералов и политиков своими безрассудными поступками и выходками. Он был горд, самоуверен, верил в свой гений и считал, что военное счастье будет непременно и всегда сопутствовать ему. И на первых порах так оно и было. Авторитетный советский историк Е. Тарле писал: «В Карле XII всегда сидел отважный азартный игрок, в нём… жила душа искателя приключений, авантюриста широчайшего масштаба, а его славолюбие было особого характера: хотя ему очень приятно было бы приращение своих территориальных владений, но ещё более льстило ему, когда его свита и армия восхищалась самыми отчаянными его поступками, абсолютно ненужными… когда он ставил на карту свою жизнь, свою свободу, все достигнутые успехи, все будущие надежды». На самом деле, разве имел какой-нибудь смысл его неожиданный и молодецкий визит к Августу Саксонскому в сентябре 1707 года в Дрезден, когда он, оторвавшись о своей свиты и охраны, мог быть арестован саксонцами, и вместо русского похода оказался бы в плену?

Такими же бессмысленными были организация им в 1713 году т. н. Бендерской замятни и ставшая роковой вечерняя вылазка на простреливаемый шведский бруствер под Фредриксхаллем 30 ноября/11 декабря 1718 года. Впрочем, Тарле видит в них вполне определённый смысл: Европа перестала считать его новым Александром Македонским – скорее, он походил на Дон-Кихота («Лучше пусть меня назовут сумасшедшим, чем трусом», – сказал он после Бендерской замятни), и его стало грызть неутолимое чувство безнадёжного краха всей его жизни и деятельности.

Пётр Великий отнюдь не был лишён честолюбия и любви к славе. Говоря современным языком, Пётр любил рекламу, но эти его качества были органически связаны не с его личными амбициями, а с государством. Голландский посланник Вандер писал о нём в 1700 году: «После каждой малейшей удачи здесь поднимается такой шум, что кажется, будто удалось перевернуть весь мир». Но рекламировал Пётр при этом не себя и свои заслуги, а пытался возвысить авторитет России и продемонстрировать её достижения.

Совершенно бесспорно, что Карл не был трусом и в любой опасной обстановке вёл себя взвешенно, сдержанно и мужественно, хотя и был подвержен взрывам необъяснимого молодечества и бесшабашности. Не таков Пётр. Несомненно, будучи человеком решительным и бесстрашным, он в некоторых сложных ситуациях проявлял отчаяние, упадок духа и растерянность. Ярким примером тому является его странное поведение в 1711 году во время неудачного Прутского похода. Если бы не присутствие духа, продемонстрированного его женой Екатериной, и не чудеса дипломатического искусства, проявленного П. Шафировым, трудно было сказать, каковы были бы судьбы и самого царя, и России. Тем более что рядом был Карл, жаждущий взять реванш за поражение под Полтавой.

В Петре, пишет современный историк Ткачёв, каким-то странным образом слились самые противоречивые качества: силач, свёртывавший в трубку серебряные монеты, и беспомощный ребёнок, лютый палач и одинокий мечтатель, циник и хам, издевавшийся над представителями религии, и искренне религиозный человек, жалкий трус и мужественный воин, он прост в обращении с последним солдатом, но проявляет беспримерный деспотизм по отношению к тем, кто нарушает его указания и отказывается пить спиртное.

Хотя в истории «если» не бывает, но, на наш взгляд, было бы весьма занимательно поспекулировать о том, каково было бы поведение обоих потентатов в одной из следующих ситуаций, и как бы они отразились на ходе и итогах Северной войны:

а) король Карл попадает в русский плен под Полтавой и

б) царь Пётр попадает в руки турок и шведов во время Прутского похода.

Для нас совершенно очевидно, что шведский пленник в роли почётного гостя был бы для Петра большой обузой, потому что Карл ещё до Бендерской замятни отличился бы в какой-нибудь московской драке. А вот Пётр вполне мог оказаться в шведской тюрьме – король Швеции был достаточно злопамятен и принципиален.

Более реально, на наш взгляд, было другое развитие событий: союз Петра с Карлом в 1718 году. Советник Х. Гёртц оказывал в это время на короля сильное влияние, своими неординарными действиями и неутомимой энергией этот голштинский пройдоха и авантюрист вдохнул в него новые силы и надежды. Переговоры с русскими на Аландских островах были достаточно перспективными, а царь Пётр был близок к тому, чтобы покинуть своих ненадёжных союзников и, жертвуя лифляндскими и финскими территориальными приобретениями в пользу «брата Карла», предложить королю Швеции союз с Россией. Но заговор против короля и постыдная казнь Гёртца положили конец сближению Петра с Карлом, и история пошла другим путём.

И ещё одно «если».

Как нам представляется, последние годы жизни наложили на короля Карла свой отпечаток – неудачи в России и в Европе не могли не сказаться и на его настроениях, и его взглядах на жизнь. Нам кажется, что в 1717—1718 г.г. он стал другим человеком, нежели десятью годами раньше. Он стал более пристально всматриваться в своё окружение и в мелочи жизни, проявлять интерес к людям, он стал по отношению к ним более мягким, и кажется, начал пересматривать некоторые свои стоические принципы, и мы не исключали бы того, что постепенная трансформация его внутреннего мира явила бы нам другого короля Карла – более реально мыслившего, прагматического, готового к компромиссам и, может быть, даже на женитьбу по любви!

Этот краткий обзор, конечно, не претендует на исчерпывающий анализ деяний и личностей Петра I и Карла XII, и споры о них будут продолжаться и в России, и в Швеции. Их впечатляющее наследство будет и впредь будоражить умы историков, военных и простых граждан обеих стран.

Сразу после гибели о короле Карле в Швеции старались вспоминать как можно реже, в то время как русские правители в своих делах постоянно опирались и ссылались на великого Петра. Оставшиеся в живых соратники и родственники Петра и Карла стали у руля государства, и влияние событий Северной войны ещё долго ощущались на взаимоотношениях Петербурга и Стокгольма. Дольше всех у кормила власти оставался бывший командир драбантов Арвид Хорн. А потом все они, один за другим, стали уходить из этой жизни, и в новые времена к власти пришли новые люди.