Встреча с любимой из юности

Егор Иванович

День похорон выдался по-осеннему дождливым и холодным. Сельское кладбище, окруженное островком тополей и голых берез, с вороньими гнездами, довольно далеко от села, на взгорье. Когда-то стояла здесь и небольшая церквушка, остались одни стены. Мужики привезли на телеге гроб, с десяток старушек вынуждены были тащиться в гору пешком. Могилу для Елизаветы Петровны выкопали рядом с тремя молодыми березками, тесно прижавшимися друг к дружке. Никитична всплакнула. Сева с утра был в изрядном подпитии и, теперь, обняв березку, не очень понимал, что происходит. Одна из женщин подсказала бросить горсть земли на гроб матери, и он кинул несколько комьев, вытер руки о куртку.

Поминки с даровой выпивкой собрали в избу Агафьи Никитичны однолеток Лизы и молодых, не знавших покойную, но охочих выпить на дармовщину. Односельчане постарше вспоминали её мужа Егора Ивановича, войну и немцев. О Лизе говорили мало, больше волновали сегодняшние дела, приближающая посевная. С любопытством рассматривали Севу, шептались с Никитичной. Сева был здесь чужой. События последних дней для него развивались слишком стремительно, чтобы осознать всю их значимость. Даже когда односельчане подтвердили, что Лиза отдала в детский дом ребенка, зачатого от квартировавшего немецкого офицера, Сева не примирился с правдой.

Егор Иванович тоже получил от Агафьи Никитичны письмо, с просьбой приехать проститься с Лизой. Найти его не составило труда. После войны он осел в районном центре. Партийный фронтовик, быстро пошел в гору, стал членом райкома партии, занимался заготовками сельхозпродуктов от населения и был известным человеком в районе. Женился. Односельчане Лизы часто встречали его фамилию в районной газете. Не раз приезжал по делам и в Васильевку, но, ни с кем из бывших знакомых, не встречался. Лиза тоже не искала с ним встреч.

До войны танковая часть Егора, недалеко от Васильевки, проводила учения и вечерами красноармейцы заполняли село. До утра заливалась гармошка. На танцах Егор и познакомился с деревенской красавицей Лизой. Симпатичная бойкая девушка увлекла танкиста. Демобилизовавшись, Егор вернулся в Васильевку трактористом, позже заведовал мастерскими в МТС. Три дня гуляла Васильевка на их свадьбе. Молодые построили дом и зажили припеваючи. Завидная сложилась пара. Дитя завести не успели, началась война, и Егор в первые же дни ушел на фронт. Судьба оказалась благосклонна к нему, несколько раз несерьезно ранили, и, отвоевав до последнего дня, вернулся невредимым. А дома встретили горьким известием, жена спуталась с немецким офицером и приготовила «подарок». Как ни любил Егор жену, простить не мог, и в первый же вечер уехал к матери в Стародубск, где от позора ушел в долгий запой. Новые друзья – собутыльники вместе с ним кляли Лизу, утешали, что весь женский род таков.

После похорон матери, Сева разыскал Егора Ивановича. Никитична подсказала, как найти.

Встретились в пивной у рынка. Разговора не получилось. Егор Иванович пришел «на взводе».

– Ты извини, я, выпивши, шабашку провернули.

Сева понял, вряд ли чего-то вразумительного добьется от Егора, но откладывать разговор, не стал.

– Что у матери было с немцем? Он её изнасиловал?

– Не от немца, от нашего понесла бы. Не терялась, пока я на фронте немца гнал.

Егор заметил за соседним столиком дружка, оставил Севу, и направился к нему. Приятель плеснул ему в пиво самогонки, они чокнулись и выпили. Егор вдруг вспомнил о Севе, подозвал и представил дружку.

– Мог быть сыном!.. Налей ему.

Приятель достал из-за пазухи бутылку с подозрительной жидкостью. Сева, прикрыв рукой кружку, отказался.

– Брезгуешь. Понятно! Мать свою забудь и никому не рассказывай! Хватит мне позора.

И Сева не стал посвящать в свою историю даже близких друзей. Сказал, что мать умерла при нем и всё. Сумей заставить себя смотреть на мать глазами Егора, всё стало бы проще, но Сева не мог. Глаза матери, голос преследовали. Сердце подсказывало, не смеет судить мать. Никитична тоже жалела её, во всем винила войну.

Воскресным весенним днем Сева приехал в Васильевку на «сороковины». Мысли о матери не оставляли, хотел разобраться, понять её, может и простить.

Сходил на кладбище. В солнечный день здесь красиво. Если бы не кресты, ощущение, что ты в весенней березовой роще. Деревья покрылись первой яркой зеленью, над гнездами кружили вороны, прострекотала и улетела сорока. Природа пела и радовалась весне, не напоминала о скорбном месте. Сева постоял у могилы матери, побродил среди покосившихся крестов над другими могилами. В них лежали и его родственники. На размытых дождями дощечках наткнулся не на одну фамилию Васильевых. Над невысоким бугорком – могилой матери торчал временный деревянный крест.

Сева спустился с пригорка, где раскинулось кладбище, и пошел в деревню. Обошел несколько изб, поговорил со старухами, нашел домик послевоенной «председательши» колхоза Марии Ивановны. «Побалакать» с ней советовали старухи. Пришлось сделать крюк и преодолеть по узкому мостику из досок, брошенных в грязь, раскисшую в весеннем половодье, улицу. Он постучал в окно, занавеска отодвинулась, и выглянула седенькая старушка. Она долго изучала гостя, прежде чем вышла встретить.

Мария Ивановна давно отошла от колхозных дел, прошлое виделось ей не таким горьким, как на самом деле. Охотно вспоминала свое председательство, бесчисленные хозяйственные и пропагандистские кампании. Севе не сразу удалось повернуть разговор на интересующую тему.

– Не сладко сложилась жизнь у Лизаветы. Девчонкой с родителями и старшими братьями сослали в Сибирь. Посчитали кулаками, а какие они кулаки? Просто работящая семья. Там и сгинули все мужики, а Лиза с матерью в тридцать восьмом или тридцать девятом вернулись в село. Дом их забрали под колхозную контору, жить устроились у родственников матери.

– Все это до войны, а потом?

Мария Ивановна налила себе из электрического самовара вторую чашку, достала из буфета очередную банку с вареньем.

– С малинкой попробуй. Лесная. – Она подлила ему чаю и продолжала вспоминать. Добрая была Лиза. Всякую животину любила. Собак в дом тащила, кошек, птенцов выхаживала. И немца раненого пожалела. Маша, мать её, к тому времени умерла. Хворая вернулась из Сибири, застудила внутренности.

– Мать любила немца, или он изнасиловал её? Как у них было, вспомните. – Сева с трудом остановил словоохотливую старушку.

– Нам, бабам, откроется разе… Год целый, может чуток меньше, хворый немец квартировал. Фрицы на мотоцикле каждый божий день приезжали. Продукты привозили, видать шишка был. Лиза потом полдеревни одаривала сладостями. Не жадничала.

Заметив, что Сева ничего не ест, чай стоит почти не тронутый, замолчала.

– Пирогов не попробовал, чаю не попил со старухой.

– Вы не беспокойтесь, все попробую. Скажите, мать он силой взял?

– Ой, паря! Задаешь вопросы! Лизка огонь – девка была. Столько времени без мужика, какой бабе не хочется? Согрешила. Ходила к бабке Насте избавиться от дитя, да видно ужо поздно.

– Уверены, постоялец не изнасиловал её?

– Пристал, словно уполномоченный из райфо. Она мне докладывала? – вспыхнула бабуся, недовольная, что Сева все время перебивает. – Фриц хоть и немец, тоже мужик.

– Вы её оправдываете?

– Не мне судить. Поживешь с моё, поймешь… Крыжовничка попробуй, я чаю горячего налью. – Она вылила из его чашки и нацедила горячего. – Помянуть бы Лизу по-хорошему, по-христиански. Сбегаю, к соседям за бражкой?

– Спасибо, Мария Ивановна, я ухожу. Спасибо за чай и воспоминания. Не успокоили меня. Не сказали главного, любовь у неё с немцем была, или он изнасиловал?

– Хошь и любовь, что ворошить старое? Должен пожалеть мать.

– За любовь с фашистом, когда муж на фронте?

– С одной Лизкой, думаешь, такое? Другие скрывали стыд, избавлялись от немецкого наследства, а она пузо выставит и ходит по деревне.

Вместе вышли на крыльцо, попрощались, и тут старушка вдруг выдала:

– Чуть не забыла, после войны, много лет спустя, прошел по деревне слух, будто Лиза письмо получила из Неметчины. От того раненого немца. Правда, или болтали, теперь никто не скажет.

От Марии Ивановны Сева направился к Ереминым. Бригада строителей заканчивала разбирать бесхозный дом матери. На поминках он подписал бумагу с отказом от прав на дом. Мужики перетаскивали еще крепкие бревна, пилили, готовились переложить дом, который перешел в колхозную собственность.

– Елисеюшка, приехал! – запричитала Агафья Никитична, встретив его. – Молодец. А я думаю, приедет помянуть или не вспомнит. Сегодня сорок дней, как Господь призвал Лизавету. – Они прошли в горницу. – На могилке был? Вода спадет, я приберу, цветочки высажу.

Сева спросил, что знает о письме, полученном матерью после войны из Германии, упомянутом Марией Ивановной,

– Мне Лиза не рассказывала. Сама третьего дня узнала о письме. От кого, что в нем, не ведаю. И от немца ли раненого, что поселили у неё, не скажу.

Никитична достала из буфета и протянула завернутую в тетрадный листок фотографию и мятый конверт. – Нашли давеча, как разбирали избу. Забрала, подумала, приедешь – покажу. Может заинтересует тебя.

На снимке был немолодой мужчина с тросточкой в садовой аллее, в конце её белело какое-то строение, Сева прочитал на немецком «Бонн, 1962». Он повертел фотографию, изучил конверт, довольно потрепанный, но с читаемым обратным адресом «Господин Курт фон Клуге, Бонн. ФРГ», выругался.

– Сволочь, поганая! Письмо где?

– Кто знает, где Лиза сховала? Может еще найдется, когда закончат разборку сруба и переберут все бревна, – предположила Никитична. – Рабочим наказала, найдут какие бумажки, чтобы не жгли, отдали мне.

– Все уж разобрали, и мусор сожгли, – откликнулся Петр. – На кой, вам письмо? И конверт с фоткой собирался спалить, да ты, мать, перепрятала.

– Похож гад на материного постояльца?

– Столько лет прошло… Тот всегда в немецкой форме был.

– Хотела, чтобы во французской? – съязвил Петр и, забрав у Севы фотографию с конвертом, собрался бросить в печь. Сева едва успел перехватить его руку. – Фриц тот давно Богу душу отдал, а вы носитесь, как с героем, – заметил назидательно. – Напишешь этому засранцу?

– Убью гада, если жив! – ответил Сева, продолжая рассматривать снимок. Агафья Никитична продолжала накрывать на стол, Петр достал традиционную бутыль.

Загадочная фотография

Дом матери полностью разобрали, рассортировали бревна. Сожгли, что не пойдет в дело, письмо не нашлось. «Возможно, мать сама уничтожила, а фото оставила. Почему тогда сохранился конверт»? Ничего нового Агафья Никитична с Петром не узнали.

Долго держать новости в себе, Сева не смог. Выговориться, поделиться с близкими, требовала душа. Как жить дальше? После долгих колебаний решился поделиться с Николаевыми. Юра и Галя выросли с ним в детском доме, позже поженились и продолжали дружить с Севой.

Друзья выслушали, посочувствовали, и с интересом рассматривали фотографию господина Клуге. Сева пока играл с детьми. Шестилетнего Вовку посадил на шифоньер, сам на четвереньках катал Иринку. Дети визжали от восторга, и, Сева был счастлив.

– Что ты напишешь? – отложив снимок, спросил Юрий, передав снимок жене. Он идею не одобрил. – Надеешься узнать правду?

– Спрошу, что у него было с матерью, – любовь, или изнасиловал её. Если отец, обматерю по-нашему, по-русски! – Помолчав, прибавил: – Попрошу немку из вечерней школы написать гаду.

– Так он и ответит! На фига тебе все это? Затаскают по инстанциям, в органы вызовут. Неприятностей не оберешься, – трезво оценила обстановку Галя, вернув Севе фотографию. – Восемь лет снимку, жив ли немец – вопрос. Адрес какой-то короткий, не полный.

«На фига» Сева и сам не знал. Какое теперь имеет значение, в любви ли родила мать, или была изнасилована? Родился от немца, сомнений больше нет. «Вспомнил русскую девушку и написал? Тогда выходит, относился к ней хорошо, возможно и любил. А изнасиловал если, так не признается. Почему решили, письмо от немца-постояльца? Кто еще мог писать из Германии, да еще фотографию прислать? Не успокоюсь, пока не выясню. Напишу обязательно!»

***

Поговорив с Николаевыми, Сева долго еще ни с кем больше не делился. Прошло какое-то время, и он проговорился своей юной подружке. Не собирался – слишком молода, чтобы понять или что-то посоветовать. Обстоятельства сложились, что пришлось рассказать.

В тот вечер они сходили в кино, посидели за столом, а когда легли и занялись любовью, Надя принялась пытать, почему последние дни хмурый, грубит, не встречаются давно. Сегодня торопится проводить в общежитие.

– Влюбился в кого? – Сева молча обнял Надюшу, поцеловал. – Надеялась, не одна постель нас связывает. Всё тебе рассказываю, делюсь таким, что подружкам не смею, а ты… Скрытничаешь. Случилось что? – Женским сердцем она догадалась, Севу что-то мучает, а поделиться не решается.

В бригаду Надя пришла прошлой весной с тремя однолетками, выпускницами ПТУ. Женщины взяли над ними шефство. Учили, правда, не столько производственным тайнам, сколько оберегали от парней, которых только в бригаде два десятка, да из соседних повадились наведываться. Надя не выделялась среди других пэтэушниц. Первое время Сева, как бригадир, подолгу не отходил от каждой из них, все они восхищенно смотрели на него. Особенно явно стреляла глазами Надя. Девчонка симпатичная и бойкая, она часто вызывала к своему станку, только бы лишний раз пообщаться. Всех их Сева считал малолетками, о близких отношениях не помышлял. Даже когда Лариса ушла, Сева не отвечал на заигрывания женщин.

Однажды, месяца через три после бегства Ларисы, парни из бригады собрались у него обмывать премию и привели девчонок Катю и Надю. С Катей начинал дружить Сергей, а Надя напросилась за компанию. Девчонки готовили закуски, соображали горячее – тушенку с картошкой, все, что нашли в холодильнике. Застолье в тот вечер затянулось, и когда расходились, Надя вызвалась помыть гору посуды, загромоздившую общую с соседями кухню. Потом захотела чаю. Посмотрели на часы: половина второго.

– Меня не пустят в общежитие, – радостно объявила она.

– Что мне с тобой делать?

– На полу постелешь, я шубой укроюсь. Завтра воскресенье, рано не вставать, выспимся.

Сева постелил ей на диване, себе приготовил лежанку на полу, благо имелось лишнее ватное одеяло. Едва потушили свет и улеглись, Надя предложила Севе перейти к ней.

– Тебе жестко, холодно, а у меня широко, поместимся.

Детское простодушие или игра, возмутили Севу.

– Тебе сколько лет, Надюша?

– Восемнадцать. А что?

– Пора знать, к чему это может привести.

– Ты вот о чем… Так я не против. Даже с удовольствием. Мальчишкам давно все позволяю.

Севе задумался. «Выпил достаточно, но не настолько пьян, чтобы потерять контроль. Малолетка выпила и храбрится. Что если завтра потребует продолжения? Жениться после Ларисы, не собираюсь, тем более на девчонке. Надюшка хороша. На моем месте ни один мужик не отказался бы трахнуть! Заманчиво! А забеременеет?»

Надя прочитала его мысли.

– Иди ко мне! Я таблетки принимаю, чтобы не залететь. Не беспокойся.

– Смотри, какая опытная, таблетки принимает! Женат был, о таблетках не слышал. Жена какие-то пасты использовала, дни знала, когда можно не предохраняться.

– Американские противозачаточные таблетки. Их только на толкучке продают.

После недвусмысленного приглашения, отказываться глупо. Он поднялся, собрал с пола импровизированную постель, и, как был в плавках, лег рядом с Надей. Она обняла и прижалась. Сева поцеловал ее в лоб, она впилась ему в губы. Вырвавшись из объятий, Сева прошептал.

– Не знаю, как быть. – Он, конечно, желал её, но благоразумие пока сдерживало инстинкты. Никаких любовных чувств, даже коснувшись ее тела, чуть прикрытого сорочкой, не испытывал, только животная страсть разгоралась с каждой секундой.

– Какой не смелый! Придется брать инициативу. – Она сняла комбинацию, трусики, бросила все и взялась стаскивать с Севы плавки. Все больше возбуждаясь, он целовал ее маленькие груди, рука продолжала ласкать тело, продвигаясь все ближе к интимному месту. Надя застонала, не в силах сдерживать эмоции.

– Возьми! Возьми меня! Я готова! Не могу терпеть!

Такого бурного проявления страсти Сева еще не знал и испугался. «Что с ней? На почве алкоголя приступ безумия»? А было не безумие, а несдерживаемая страсть сексуально озабоченной акселератки. Она продолжала проявлять активность, взгромоздилась на него, и любовные качели пришли в движение.

Сева блаженствовал. После ухода Ларисы, не имел женщин, и, захваченный страстью, отдался во власть опытной партнерши. Надя на голову ниже Ларисы, с ней всё получалось по-другому. Приятнее. Получал неиспытанное, а может забытое наслаждение. Энергии и неутомимости Надежды хватало на двоих. С короткими перерывами всю ночь они занимались любовью, и заснули к утру.

Первой проснулась Надя, часы показывали час дня. Она оделась, вышла на кухню, что-нибудь приготовить. Нина, увидев гостью, удивилась.

– Звонка не слышала. Ночевала? Не слышала, как пришла.

– Только – что.

– А я подумала, сосед блядюшек начал водить.

Как ни хотелось обматерить Севину соседку, Надя сдержалась. Вернувшись в комнату, пожаловалась Севе.

– Скандальная баба. Хорошо, что не поняла. Растрезвонит на заводе. Причешись, пожалуйста, и оденься по-настоящему. Сегодня воскресенье, ребята могут завалиться. Не хочу, чтобы о тебе говорили.

– Пусть говорят, наплевать.

Сева ругал себя, что вовремя не выпроводил её. «Теперь не отстанет. Как на работе требовать с неё? Польстился на ребенка. С кем переспать всегда могу найти. Достаточно самостоятельных женщин, продолжения не потребуют, а Надя…»

После этой ночи Надя еще не раз оставалась, выпроводить не хватало воли. Надя видела холодность Севы, но надеялась приручить, взять его любовь измором. Для него она оставалась сексуально озабоченной девчонкой, с которой приятно заниматься сексом. На роль жены никак не подходила. Он даже объяснил ей это, а Надя не обиделась, продолжала надеяться, что полюбит её.

– Сегодня нам хорошо, не будем загадывать.

Они продолжали встречаться. Изредка ходили в кино, она приходила без предупреждения к нему. Сева продолжал удивляться «Неужели молодых ухажеров недостаточно»?

Ей первой после Гали и Юры, рассказал о родителях. Его исповедь она встретила без эмоций.

– Давно бы поделился, ходишь хмурый. Не виноват ты, и на немца не похож. А письмо напиши. Интересно, что ответит господин Клуге. Может он и не отец.

Поделившись своей болью, Сева уже не так остро переживал, что на половину немец, «фашистское отродье».

Написать господину Клуге не передумал. С преподавательницей немецкого, из вечерней школы, которую давно закончил, Сева продолжал поддерживать добрые отношения. Встречаясь на улице, они обычно останавливались, обменивались новостями. Попросить помочь, не проблема.

Наталья Петровна незамужняя и всего лет на пять старше Севы. До знакомства с Ларисой, Сева даже подумывал, не приударить ли за ней. Судя по взглядам, она не возражала бы.

Наталья Петровна близко к сердцу приняла его историю, поохала, посоветовала не комплексовать и охотно взялась составить послание в Германию.

Ответ из Германии

Отгремели майские грозы, отлетел тополиный пух. В июле Сева получил письмо из Бонна. Г-н фон Клуге признал Севу сыном и писал, горит желанием увидеться. Одновременно с письмом Севе пришло официальное приглашение приехать. Сева не успел обсудить новость с друзьями, как вызвали в городское отделение управления Комитета Государственной Безопасности.

Мужчина, средних лет в штатском, под портретами Ф. Дзержинского и Ю. Андропова, долго расспрашивал Севу о детдоме, почему не живет с Ларисой, как узнал адрес господина фон Клуге. Сева подробно объяснял.

– Говоришь, г-н Клуге отец. Уверен?

– Пишет. Вы же читали.

– Ты его не видел. Любой может назваться отцом. Сомневаюсь, он тебе отец.

– Не пойму, зачем меня вызвали? – вскипел Сева. За границей ни он, ни друзья не бывали, об участии КГБ в подготовке поездки, даже в социалистическую страну, понятия не имели. Чего от него добивались в этом учреждении, понял не сразу.

– Что-то не так в приглашении?

– Спрашиваю здесь я, уясни. Вызвали предостеречь.

Скучный тягучий разговор, во время которого собеседник неоднократно возвращался к сказанному, раздражал Севу.

– Не пугайте, все равно поеду!

– Тебе советуют, а не пугают. Разговаривали бы иначе. Незачем простому советскому парню, недавнему комсомольцу, ехать к бывшему фашисту.

Убедить Севу отказаться от поездки не удалось. Напоследок «товарищ в штатском» сказал, что разговор не окончен, в областном управлении продолжится. Действительно, вскоре пришла повестка явиться в областное управление. Там всё повторилось. Мужчина, тоже в штатском, оказался настроен дружелюбнее к Севе. Не стращал, но тоже не советовал ехать неизвестно к кому.

– Хочешь увидеть заграницу? В завкоме спроси путевку в Болгарию, да в ту же ГДР.

Уже в Германии, Сева узнал, письмо, с приглашением и разрешение на поездку, получил лишь благодаря вниманию немецких журналистов к его истории. Ответа Севы встретиться с отцом, ждала вся пресса ФРГ, в курсе событий было немецкое посольство в Москве. Не доставить приглашения, не пустить, оказалось невозможно.

О предстоящей поездке, кроме близким друзьям, Сева не собирался кому-либо рассказывать. Однако в маленьком городе секреты не держатся долго. Почтовые ли работники, или кто-то из УВД поделился, на заводе узнали, Васильев едет в ФРГ. Для города это событие, сенсация. Особенно бурно обсуждали новость в цехе.

– Похож на немца. Глаза голубые, волосы почти рыжие.

– Какие рыжие? Пегие!

– Натворит делов бригадир. Собирается убить немца, что изнасиловал мать, представляешь!

– Из-за какого-то ублюдка на электрический стул? Глупости. Никого Севка не убьет.

– Электрический стул в Америке. В ФРГ нет смертной казни.

– Плохо ли свет повидать?

Подходили люди из соседнего цеха и присоединялись к обсуждению. Появился Сева, и разговоры смолкли.

– Чего замолчали.

– Всеволод Иванович, правда, едете в ФРГ? – решилась спросить молодая станочница. Сева кивнул. – Зачем, если не секрет?

– Обменяться опытом. Посмотрю, как проклятые капиталисты загнивают, – попытался отделаться шуткой Сева. – Расскажу о нашем житье – бытье, может, кого-то сагитирую в нашу веру.

К разговору подключились пожилые станочники.

– Самого бы не сагитировали, – серьезно заметил степенный дядя Гриша.

– Там умеют! Виски, женщины, стриптиз, – насмешливо поддержал ветерана кто-то из молодых.

– Не насовсем еду. Посмотрю, что за человек, желающий назваться мои отцом. Увижу и вернусь. Отец у меня русский. Попал в плен, потом концлагерь. Встретил там немку и влюбился. Про маму ему сообщили, что погибла в оккупацию, вот и остался в Германии. Побоялся, что отправят в Сибирь, не станут разбираться, как оказался в окружении, а потом в концлагере.

Сева повторил где-то прочитанную историю. Не хотел, чтобы на заводе знали правду. Друзья промолчат, а Надя, если проболтается, ей не обязательно поверят.

В заводское КБ, бывшей жене Севы, с опозданием цеховые новости принесла подружка. Усевшись на высокий табурет, рядом с кульманом Ларисы, делилась новостью:

– Получил разрешение поехать, сечешь? Зачем едет, догадываешься?

– Мы не общаемся, откуда мне знать? – пожала плечами Лариса.

– Убить объявившегося папашу! – радостно, словно отгадала все цифры спортлото, – выпалила подружка.

Лариса сделала вид, её это мало волнует. Краем уха уже слышала, что Сева, оказалось, родился от немца, изнасиловавшего мать в оккупацию. Подробностей и принятого решения бывшим мужем, не знала.

Подружка вскоре ушла, а Ларисе больше не работалось. Рисовала чертиков, вспоминала жизнь с мужем, предупреждения матери, отговаривавшей выходить за Севу.

– Не пара тебе. Работяга… К тому же детдомовский. Все они, знаешь, какие! – Наставляла до свадьбы мать.

– Сдать за два курса и бросить институт… Профессия не нравится, – возмущалась Лариса. – Я, думаешь, в восторге от своей? В нашем городе нет другого института. Решение Севы оставить институт и готовиться к поступлению на заочное отделение университета, – последняя капля, ускорившая их разрыв.

Сева с детства увлекался поисками кладов, раскопками, читал книги по истории, мечтал, когда вырастет, стать археологом. Но всех детдомовцев после восьмого класса отправляли в заводское техническое училище, откуда одна дорога на завод. Добрые наставники старались привить Севе любовь к заводу, к профессии, но не преуспели. Окончил вечернюю школу, по настоянию Ларисы, поступил в вечерний индустриальный институт при заводе, продолжая мечтать об археологии.

С трудом, помощью Ларисы, окончив второй курс, Сева окончательно убедился, будущая профессия технолога по обработке металла не для него. За годы работы освоил все металлообрабатывающие процессы на заводе, хорошо узнал будущую профессию, но полюбить, посвятить жизнь, не мог.

Часто приходилось подменить заболевшего станочника, мог встать за токарный или фрезеровочный, сверлильный или шлифовальный станок. Первым в цехе освоил работу на новом токарном станке с программным управлением. Детали, изготовленные Севой, не уступали работам старых опытных станочников. Он выполнял самую ответственную работу. Получил звание ударника коммунистического труда. Все в жизни складывалось удачно, а радости и удовлетворения, не испытывал. Часто приходила мысль, операциям на станке, можно научить и обезьяну.

– Поступлю в университет, на заочное отделение.

– Тоже мне будущий историк! – насмехалась Лариса. – Свою биографию не знаешь, а туда же – история влечет… Не сможешь учиться заочно.

– Считаешь, мой удел вечно гнуться у станка? Не люблю технику.

– Инженером не будешь гнуться. – Жена не могла понять, как можно, закончив самые трудные первые два курса, оставить институт и мечтать о другом. В университет не верила, профессию историка не принимала всерьез. Знакомые историки работали преподавателями в школе. Шел третий год их совместной жизни, и все явственнее проявлялось: слишком разные они люди.

Детдомовец остаётся детдомовцем, – склонялась она к мысли, задумываясь о будущем. Постоянные поиски справедливости, от которых одни неприятности, стремление все раздать, со всеми поделиться, всех пожалеть. Характер не исправишь. Предложили должность мастера, предпочел остаться бригадиром, работать на станке.

Надоело быть женой работяги, постоянно встречаться с его детдомовскими друзьями. Неожиданно перед Ларисой блеснул лучик надежды изменить жизнь. В командировку, на завод, приехал молодой инженер из столичного НИИ. Вся молодежь женского пола от него была без ума, а он начал ухаживать за ней. Поверила обещанию увезти в Москву, а москвич уехал, и о ней не вспомнил. С Севой полный разрыв. Переживая свои неудачи, она не делала попыток помириться.

Лариса поднялась, посмотрела на коллег, продолжавших колдовать над кульманами.

– Я в инструментальный, если кто спросит. – Предупредила и направилась в цех. Поднялась на стеклянную галерею административных служб, остановилась перед дверью с табличкой «Партбюро цеха», постучала, и, не услышав ответа, вошла.

– Можно, Михаил Кузьмич? – обратилась к пожилому мужчине за столом. Он поднял голову от бумаг.

– Что-нибудь срочное? Зашиваюсь с отчетами.

– Правда, что Васильеву подписали рекомендацию для поездки в ФРГ?

– Почему бы нет? – удивился парторг и снова углубился в бумаги.

– Хочу предупредить, Васильев собирается убить своего родственничка. Международный скандал случится. Когда ему в голову что-то втемяшилось, ничто не остановит. Отомстить решил. Нельзя его пускать.

Секретарь цехового партбюро осуждающе посмотрел на Ларису, встал из-за стола, показывая, что не намерен тратить время на глупый разговор.

– Всё у вас, Лариса Николаевна? 3аймитесь своими делами. Запретителей достаточно без нас.