По пути мы заехали в поселок Аксуек. Это было чистенькое, ухоженное поселение работников среднего машиностроения. К этой отрасли производства в СССР относились предприятия, работающие на «оборонку». Они имели особый статус и московское обеспечение. То есть в продуктовых магазинах по месту проживания трудящихся «СРЕДМАШа» можно было увидеть, а иногда и приобрести, различные колбасы, сыры, сигареты «Ява» и даже сгущенное молоко.
Отоварившись дефицитом, мы в приподнятом настроении двинулись к намеченной цели. До встречи с «бабой» оставалось проехать километров сорок.
Была пятница. Мы сорвались с работы перед обедом, рассчитывая еще засветло добраться до места и поохотиться на вечерней зорьке.
Время двигалось к исходу дня. И тут Юрий Иванович вспомнил, что с утра ничего не ел и осторожно поинтересовался.
– Может, перекусим?
Владимир Петрович тут же разразился гневной тирадой, как будто только и ждал этого вопроса.
– Ты способен думать о чем-то более важном, кроме своего желудка? Главное сейчас – засветло добраться до места.
– И успеть добыть себе на ужин еду, – продолжил я терзать легкомысленного Юрия Ивановича. – Не уповать на кусок колбасы, который ты урвал в сельпо, а насладиться жареной уткой под сметанным соусом.
– А лучше запеченной в глине, – встрял Славик. – Мясо запеченной в глине дикой утки удивительно сочное и нежное. А на гарнир можно испечь на костре яблоки.
– Ну, ты и гурман, Славик,– восторженно протянул я.
– А ты знаешь, – обращаясь ко мне, продолжил кулинарную тему Владимир Петрович, – какой плов приготовил на предыдущей охоте Славик?. Пальчики оближешь!
– Главное в плове что? – будоражил воображение голодных членов экипажа приободренный похвалой Славик. – Это рис, приготовленный по-особому. В этом процессе важно четко знать пропорции риса и воды. Остальное – дело техники.
Машина уносила нас к вожделенной цели поездки – притаившейся в плавнях охотничьей удаче. За окном пролетали свежевыбеленные «орлы», «олени» и даже «шахтер» с отбойным молотком на плече, а «бабы» все не было.
Отмахав от Аксуека шестьдесят с лишним километров, мы повернули назад и продолжили поиски исчезнувшей «колхозницы».
– Ну, тут же где-то была, – недоумевал Владимир Петрович, охотившийся в этих местах в прошлом году. – Не могла же она сквозь землю провалиться? Она на пьедестале стояла. За километр видно было.
– Может, перекусить ушла? – невесело пробормотал я.
Моя шутка никого не развеселила, потому что надвигались сумерки, а мы отчаянно метались по шоссе, не зная, где свернуть к озеру.
Через час безуспешных поисков я предложил останавливать проезжающие автомобили и пытаться добыть у водителей какие-либо сведения о нашем ориентире.
Разволновавшийся Владимир Петрович выскочил на дорогу, остановил встречный грузовик и принялся выспрашивать шофера.
– Здравствуйте. Скажите, где тут «баба» была на обочине?
– Какая баба?
– Ну, со снопом сена стояла где-то здесь.
– Никого я не видел.
– Да не с сеном, – попытался я внести ясность, высунувшись из машины, – а с пшеницей.
– С какой еще пшеницей? Вы что, ребята? – стал уже нервничать шофер.
– Скульптура такая, – уточнил я, чувствуя, что своими вопросами запутали мужика.
– Не знаю, никого я не видел, – решительно отрезал водитель грузовика, хлопнул дверцей и рванул с места.
Все наши попытки выяснить местонахождение интересующего нас объекта у других автомобилистов также не увенчались успехом.
Наша «баба» в последний раз, словно мираж, неожиданно вспыхнула перед нашими пытливыми взорами в необозримом пространстве и медленно растворилась в сгущающихся сумерках, похоронив всякую надежду когда-либо встретиться с ней.
Наступила ночь, заставив нас дожидаться утра в машине.
Запивая сухой паек лимонадом «Дюшес» из аксуекского магазина, мы молча насыщали пустые желудки и думали каждый о своем.
– А может мы по… – вдруг заговорил повеселевший Юрий Иванович, но, не договорив, неожиданно разразился храпом.
Мы дружно растолкали его и попытались выяснить, что он имел ввиду, но Юрий Иванович, очнувшись от неожиданно охватившего его сна, ничего вразумительного пояснить не смог.
II
На рассвете, заспанные, мы тронулись в дорогу, глазея по сторонам в попытках найти первый попавшийся сверток с шоссе в направлении Алаколя.
Вскоре мы отыскали наезженную грунтовую дорогу и запылили навстречу судьбе.
Километров через десять пути въехали на бугорок, и перед нами открылась необычная картинка. Среди безжизненной степи одиноко двигался белый парус. Причем ни воды, ни самого плавсредства видно не было. Заметен был только один парус, который величественно возвышался над чахлой растительностью и словно скользил по земле.
Нас пронзила догадка.
– Вода! – Завопили мы в один голос.
Через полчаса остановились на берегу озера и спешно принялись расчехлять ружья.
Алаколь заметно обмелел, как заметил Владимир Петрович, даже по сравнению с прошлым годом, и чтобы добраться до чистой воды, где дно было плотнее, требовалось пройти не меньше полусотни метров по чавкающей топи, которая безжалостно засасывала всяк рискнувшего по ней пройти. Приходилось двигаться быстро, чтобы не увязнуть. Стоило только замешкаться и остановиться, как ноги медленно погружались в трясину и чувствовалось, как на стопу, а затем на голень наваливается тяжелая масса зыбкой почвы, будто неведомая силища цепко хватала за ноги и тянула вниз. При попытке высвободить одну ногу вторая под тяжестью перемещенного тела тут же с удвоенной силой уползала в пучину. Чтобы не остаться без сапог, из которых при каждом шаге ноги буквально выскальзывали, нужно было держать их обеими руками за голенища и так перемещаться в полусогнутом состоянии.
Скоро, усвоив особенности передвижения по топким местам, мы втроем (кроме Юрика) успешно миновали их и углубились в тростники, за плотной стеной которых вдоль прибрежной линии чередой тянулись небольшие плесы с укромными присадистыми уголками.
Юрий Иванович, как обычно, остался на берегу, не рискуя удаляться от лагеря более чем на расстояние прямой видимости. Во-первых, чтобы не заблудиться, а также избежать других проблем, которые могли неожиданно возникнуть в незнакомом месте. Во-вторых, не растрачивать попусту силы. Обычно он располагался в окрайке тростниковых зарослей, где его никто не видел и не тревожил, с таким расчетом, чтобы можно было и стрельнуть, и прилечь, а то и соснуть часок-другой, при этом оставаясь как бы при деле, то бишь на охоте.
Как только мы достигли плесов, тут же разбрелись по разным сторонам. Я двинулся на север. Плесы оказались не глубокими, и можно было идти по середине водной глади. В диаметре они достигали 20-30 метров. По краям виднелись кочки, а дно оказалось сплошь заросшим розовыми водорослями и осокой. Достигнув перемычки между плесами, сквозь редкий тростник можно было видеть следующее зеркало воды.
Через три прохода я наткнулся на небольшую стайку уток, плавающих напротив входа. Как бы осторожно ни двигался, они все же услышали и наверняка заметили меня еще издали. Но не взлетели, а медленно подплыли к зарослям и скрылись из вида. Я не стал лезть напролом, а отыскал в тростнике сухое место и залег в надежде дождаться, когда они выплывут на чистую воду сами.
Слева послышались два выстрела, и чуть поодаль от меня прошелестел небольшой табунок чирков.
Я улегся на живот, рядом положил ружье и принялся внимательно осматривать частокол тростника, пытаясь разглядеть затаившихся там уток. Время тянулось медленно. Лежать в одном положении, не двигаясь, было тяжело. Тишина стояла смертная. Я решил вздремнуть. Расслабился и закрыл глаза. Заснул мгновенно. Не помню, сколько так пролежал, но когда пробудился, утки плавали посредине плеса метрах в пятнадцати от меня. Какое-то время я рассматривал их. Это были красноголовые нырки, или, как их еще называют, голубая чернеть. Два селезня и три уточки. Головки самцов были окрашены в ярко-рыжие цвета. На горле виднелись небольшие белые пятнышки. Грудки, задняя часть тушек и небольшие, клинышком, хвостики блестящего черного цвета. Вся остальная часть спинок и крылья – чистого голубого цвета, с нежными темными поперечными струйками. Клювы черные с ярко-голубоватой перевязью. Самочки по расположению красок на перьях напоминали самцов, но только они были полностью окрашены в ржаво-бурый цвет с разными оттенками.
Настолько красивы и величественны были эти птицы, что я невольно залюбовался ими. Стрелять в них у меня не поднялась рука. Какое-то время еще наблюдал за ними, затем встал. Утки с шумом взлетели. Я без сожаления посмотрел им вслед и побрел дальше.
На плесах уток не было, но из налетевшего табунка серой утки мне удалось выбить селезня.
Через пару часов хождения у самой переправы неожиданно взлетела одиноко сидящая серая уточка, которая после выстрела стала последней добычей моей утренней охоты.
У «полосы препятствий», как шутя мы окрестили топь у берега, на кочках сидели и курили Владимир Петрович и Славик.
– Ну, как делишки, караси? – обратился я к приятелям.
– Ничего себе, мерси, – откликнулся начитанный Славик.
– А точнее, – допытывался я.
– По три взяли, – невозмутимо ответил Владимир Петрович.
– Ну, отлично. И у меня две. Как думаешь, Славик, на плов хватит?
– Вполне.
– Тогда вперед!
Услышав мой последний выстрел и наши голоса, из тростников выполз Юрий Иванович.
III
В лагере, не договариваясь, каждый из нас занялся делом. Владимир Петрович достал чайник, ведерко и подался через полосу препятствий за чистой водой. Славик с Юрием Ивановичем, который взял тоже две утки, принялись ощипывать дичь. Я расставил стол, выставил съестные припасы и стал разжигать костер для приготовления чая.
Солнце стояло в зените и, несмотря на конец октября, нещадно палило. А ведь рано утром окна нашего автомобиля были покрыты тонким слоем изморози, и на придорожной растительности лежал иней.
Ну, таковы атмосферные метаморфозы Прибалхашья.
На обед доедали то, что осталось от вчерашней трапезы и возбужденно делились впечатлениями от охоты.
Из того, что нам удалось добыть, преимущественно была серая утка да парочка чирков-трескунков.
Минут через сорок вся обработанная дичь лежала у костра.
– Наверное, всех бросим в казан? – предложил я.
– Да, конечно, – категорично согласился Владимир Петрович.
– Не поместятся же, – подверг сомнению наши намерения Юрий Иванович.
– Укладем, не волнуйся, казан пятилитровый, – успокоил я его.
Готовить блюдо решили после вечерней зорьки, а до этого я обжарил лук с морковью и мясо уток, предварительно отделив его от костей, которые закопали поодаль как отходы производства.
Оставалось еще поставить палатку, с часок отдохнуть и отправиться на вечерянку.
Однако установить палатку оказалось делом не простым. Славик приобрел ее недавно, и собиралась она впервые. Особенно долго пришлось мороковать с набором трубок к ней. Славик вывалил их из чехла целую гору. Они вставлялись одна в другую, но непонятно было, для каких целей. Для стоек достаточно было шести трубок, по три на каждую стойку. Однако сочленяемых деталей мы насчитали пятнадцать.
– У тебя инструкция есть? – спросил я Славика.
– Была какая-то бумажка, но я ее выбросил.
– Надо налить по семь капель, – предложил Владимир Петрович, – иначе не разберемся.
Я набулькал каждому в кружку по пятьдесят граммов водки. Мы дружно выпили, закусили и вновь склонились над дюралевыми принадлежностями к палатке.
– Давайте отсортируем их по длине, – предложил я.
Разложили, и выяснилось, что они одной длины.
– Слушай, – спросил Владимир Петрович у Славика. – Как хоть называется эта головоломка?
Славик повертел чехол палатки и прочитал надпись.
– Палатка четырехместная, «ИЖОРА». ГОСТ читать?
– Ижора, Печора – что-то северное, – пробормотал я и развил эту мысль. – Им там делать нечего, так они долгими зимними вечерами и выдумывают всякую всячину. Зачем просто, когда можно сложно.
– Наверное, еще премию получили за внедрение чудо-техники, – высказался по поводу конструкторов палатки Владимир Петрович.
Славик молчал, словно чувствовал личную сопричастность к разработчикам и изготовителям обсуждаемого предмета легкой промышленности.
– Что делать будем? – обратился к присутствующим Владимир Петрович.
– Можно, конечно, и сверху на палатке спать, – отозвался я.
– Это идея, – подхватил Владимир Петрович. – На одну половину лечь, а другой укрыться.
Какое-то время все сидели молча, очевидно, представляя последний вариант в действии, потом я наткнулся на отсутствующий взгляд Юрия Ивановича и набросился на него.
– Ты бы не сидел без дела, а нарубил тростника. Все равно подстилать придется. В палатке или на палатке спать – роли не играет.
Юрий Иванович, получив четкую установку, молча взял топор и отправился рубить тростник, а мы продолжили перебирать злополучные трубки в надежде все-таки решить «палаточный» ребус.
В конце концов установили, что стоек не две, а три. И соединялись они по верху поперечиной, составленной из шести сочлененных трубок. Третья стойка, по всей видимости, требовалась для того, чтобы не рухнула хлипкая конструкция, предназначенная для придания жесткости стыку наклонных плоскостей крыши.
Уже начало темнеть, когда нам удалось установить палатку и устроить в ней спальные места.
Идти в глубь озера было поздно, поэтому разбрелись по берегу.
Лёта дичи не наблюдалось, и лишь когда наступила полная темнота, заслышался нарастающий характерный свист крыльев пролетающих поблизости уток да грузное шлепанье их на воду в прибрежных плесах. Луна еще не показалась, а утки шли с востока, где сгустилась черная мгла. Так что оставалось только приседать и вертеть головой, стараясь как-то разглядеть очертания птиц.
Я тешил себя тем, что наряду с укреплением мышц определенной группы, получил мощный эмоциональный заряд и эстетическое удовольствие от восприятия насыщенных полноценной жизнью звуков дикой природы.
С этим ободряющим умозаключением и в предвкушении сытного ужина я вернулся в лагерь, где Юрий Иванович уже колдовал над казаном, пытаясь оживить его содержимое, придать оному состояние клокотания, парения и благоухания.
Подошел Славик, а следом и Владимир Петрович. Уложили у палатки ружья и присели к костру.
– Ну, маэстро, ваше слово, – обратился я к Славику.
– Сейчас Славик покажет нам мастер-класс,– нетерпеливо потирая ладони, заявил Владимир Петрович.
– Только не тяни, исти охота, – отозвался Юрий Иванович.
Славик от чрезмерного внимания к своей особе скромно потупил глаза и расплылся в счастливой улыбке.
– Давай, давай, шустри, рис пора бросать, – подгонял я Славика. – Юрий Иванович прав – «исти» хочется. Почитай, два дня всухомятку питаемся.
Славик удалился и вскоре вернулся с эмалированной кружкой. Я протянул ему целлофановый пакет с двумя килограммами риса. Он небрежно отложил крупу в сторону и принялся наливать в кружку воду из чайника, стоявшего у костра. Вылив в казан три кружки воды, Славик устремил взгляд в чугунное жерло.
– Посветите кто-нибудь, – попросил он.
Владимир Петрович тут же направил пучок света от китайского фонарика в казан.
Все встали и вместе заглянули внутрь посуды.
Во мгле исходящего пара едва дышал ржаво-рыжий полуфабрикат, жадно поглотивший холодную жидкость.
У меня возникло подозрение, что воды явно недостаточно, потому что мяса в казане было больше половины.
– Нужно, чтобы зервак медленно прокипел, – с видом знатока узбекской кухни заявил Славик и принялся энергично разгребать горящие сучья под котлом.
Мы молча сидели вокруг костра в ожидании дальнейших действий шеф-повара.
– Может, по семь капель? – не выдержал Владимир Петрович.
Его призыв не остался без внимания. Употребили и вновь замерли, искоса поглядывая на чародея. Славик сидел с каменным лицом, как шаман, впавший в магический транс.
– Может, уже прокипел? – нарушил тишину изголодавшийся Юрий Иванович.
Славик очнулся и, очевидно, не рискуя дальше испытывать наше терпение, потянулся к пакету с рисом. Это внесло оживление в ряды зрителей.
Славик насыпал полную кружку крупы, поднес её на уровень глаз, направил на свет и стал медленно сбивать с поверхности лишние зернышки, равняя семена злака с краями сосуда. Затем высыпал рис в казан.
– И это всё? – сдавленным голосом вымолвил я, преодолевая сковавший горло спазм. И надо сказать, этот вопль был оправданным, потому что, как я выяснил позже, в кружку вмещалось немногим более трехсот граммов риса.
Недоумение читалось и на лицах других участников мастер-класса.
– Рис, – спокойно заметил мастер, – имеет тенденцию увеличиваться в три раза.
– И ты думаешь накормить четырех голодных мужиков кружкой риса? – не унимался я.
– Тогда варите сами, – неожиданно вспылил Славик. Демонстративно встал и, обиженный, удалился в палатку.
– Крышка от казана есть? – спросил я Владимира Петровича.
– Нет, я ее дома забыл, – притихшим голосом отозвался владелец казана.
– Ну, молодцы! Пловом решили накормить. Спасибо!
После этой тирады от костра отделился оскорбленный Владимир Петрович.
Я высыпал остатки риса в казан и залил водой.
– Кашу будем есть, – сообщил я Юрию Ивановичу, оставшемуся у котла стойко дожидаться исхода битвы за конечное блюдо.
Воду пришлось доливать несколько раз, пока рис не стал выползать наружу.
Откушав с Юрием Ивановичем получившееся в результате разногласий варево, я наполнил им две другие миски и отнес обиженным членам команды.
Чай пили уже все вместе у костра. Полученные душевные травмы оказались не настолько глубокими, чтобы безутешно придаваться им.
– Хорошо-то как, – произнес мечтательный Юрий Иванович. – В городе я никогда столько звезд не видел.
– Да-а, – проронил в унисон Славик.
Все запрокинули головы и внимательно всматривались в бесконечность мироздания. Наверное, в тот момент каждый ощутил себя ничтожно малым созданием, со своими мелочными проблемами по сравнению с глобальными загадками и тайнами галактики, не подвластными нашему разуму.
IV
Спать легли поздней ночью. И только уснули, как разразилась настоящая буря. Порывом ветра сорвало край палатки, и свободный конец неистово хлопал по крыше. Мы проснулись, соображая, что случилось. Юрий Иванович не выдержал, выбежал наружу и пытался усмирить взбунтовавшуюся «Ижору», но, судя по всему, это ему не удалось. Возбужденный, он залез в палатку и стал кричать.
– Ну что лежите, палатку же унесет!
– Если ты ляжешь на место, то ее никто и ничто не сдвинет с места, – спокойно ответил я.
– Юра, угомонись. Конструкция палатки жесткая, рассчитана на шквальный ураган силой ветра до тридцати семи метров в секунду, – пояснил Славик.
Юрий Иванович продолжал отчаянно метаться по палатке, безнадежно призывая нас выйти и закрепить колья. В темноте он снес центральную стойку, и сводчатое перекрытие рухнуло ему на голову. Палатка еще продолжала держаться за счет растяжек.
Юрий Иванович плюнул и, кряхтя, полез в спальный мешок, предварительно напялив весь свой гардероб. Поскольку мешок оказался не резиновым, он долго всовывал себя, пока не свалил стойку сзади. Палатка накрыла нас.
– Вот, видишь, все само собой разрешилось. Без шума и пыли, – констатировал я.
– Ну, что, нельзя было поправить вовремя? – бурчал Юрий Иванович.
– Во-первых, сейчас ночь, – рассуждал Славик. – Мы днем-то ее кое-как собрали. Во-вторых, у нас нет инструкции.
– И, к твоему сведению, – продолжил я ход рассуждений Славика, – инструкция на пятистах двадцати двух страницах. Чтобы ее изучить – недели не хватит.
Хлопнула дверца автомашины.
– Что здесь случилось? – донесся голос Владимира Петровича.
– Мы решили, что твой вариант использования палатки наиболее приемлемый в этих погодных условиях, – прокричал я.
Владимир Петрович пробормотал что-то невнятное, и через пару минут снова хлопнула дверца машины.
Пошел дождь. Он шумно выстукивал по палаточному полотну барабанную дробь и медленно просачивался на спальные мешки.
Утреннюю зорьку мы проспали. Когда выползли из мокрой, местами обледеневшей палатки, солнце выкатывалось на небосклон, а когда развесили мокрые спальники и переоделись, уже красовалось на горизонте оранжевым шаром.
Плесы были пусты и казались окоченевшими после холодной промозглой ночи. Кое-где по краям вода покрылась прозрачными пластинками льда. Утки снялись еще до рассвета. И только иногда по закрайкам тростников можно было заметить домоседок лысух, которых мы за серьезную дичь не принимали.
V
Через час, так и не выстрелив ни разу, я вернулся в лагерь. У костра сидел понурый Юрий Иванович и кипятил в чайнике воду. Я подсел к костру погреться. Крышка чайника заплясала. и из-под нее повалила пена.
– Ты что, мыла туда положил? – спросил я.
– Почему мыло? Воду.
– А где взял?
Юрий Иванович указал на небольшие, подернутые льдом, мутные лужицы у берега.
– Не мог за чистой водой сходить, что ли?
Юрий Иванович насупился, но промолчал.
Пришли Владимир Петрович со Славиком.
– Завтрак откладывается, – сообщил я им.
– Что случилось? – спросил Владимир Петрович.
– Ну, посмотри, – я указал на чайник. – Юрий Иванович в алхимики записался. Пытается выделить из болотной жижи Н2О.
Все склонились над чайником, из которого плотной массой вываливалась бурая пена.
– Ну, и долго этот эксперимент будет продолжаться? – обратился Владимир Петрович к Юрику.
Последний молчал, тупо уставившись на чайник, где бурно протекала химическая реакция.
– Ты не сиди, а бери чайник и дуй за чистой водой, – распорядился Владимир Петрович, обращаясь к несостоявшемуся алхимику.
Юрий Иванович медленно встал, нехотя натянул болотные сапоги и обреченно побрел к полосе препятствий.
– Смелее, смелее, – подбадривал Владимир Петрович.
Юрий Иванович повздыхал на берегу, а затем осторожно шагнул в грязь.
– Ты только не останавливайся, а то мы тебя не вытянем, – наставлял я неопытного ходока
– Сапоги придерживай. Тяни их на себя. И быстрей, быстрей иди, – подначивал Владимир Петрович.
Общими усилиями мы заставили Юрия Ивановича преодолеть полосу и сгрудились на берегу в ожидании, когда ему придется преодолевать препятствия в обратном направлении.
Объект нашего внимания показался на рубеже через минут пять.
– Ты что там, заснул? – громко поинтересовался Владимир Петрович.
Юрий Иванович махнул рукой и решительно двинулся на нас. Дойдя до середины, он остановился передохнуть, но тут же его стало засасывать. Он отчаянно пытался поочередно вытаскивать из топи то одну, то другую ногу и явно занервничал.
– Ты чайник поставь рядом, а то расплещешь всю воду, – подавал советы Владимир Петрович.
Копошась в грязи, Юрий Иванович издавал какие-то непонятные возгласы, неуклюже перетягивал ноги, пока не приземлился на пятую точку.
– Вставай, не дай себя засосать с головой, – кричал я сквозь смех.
– Соберись, еще рывок – и ты в наших дружеских объятиях, – давясь от хохота, подавал надежду утопающему Владимир Петрович.
Но Юрию Ивановичу было не до смеха. Он весь покраснел. То ли от физического напряжения, то ли от страха. Из последних сил он все же вырвался из трясины и добрался до берега. Я подал ему руку и вытянул на сухое место.
– Что смешного? – возмутился потерпевший.
– А что, плакать нужно? – ответил сквозь слезы Владимир Петрович. – Мы эту полосу препятствий по шесть раз на день преодолеваем.
– Так вы же наполовину легче меня, а я при каждом шаге по колено проваливаюсь, – пожаловался Юрий Иванович, едва переводя дух.
Воды в чайнике оказалось менее половины. Владимир Петрович схватил закопченный сосуд и бодро зашагал к топи, демонстрируя решимость и легкость движений, с которыми лихо преодолел весь путь за водой – туда и обратно.
– Ну, молодец! – похвалил его Юрий Иванович, когда тот с достоинством протянул ему полный чайник.
VI
За завтраком я обратил внимание, как справа от озера, над степью, километрах в трех от нас, кружат утки и явно куда-то садятся. Я побежал за биноклем. Залез на бампер автомашины, пытаясь разглядеть загадочное место. Но утки уже сели. До горизонта простиралась голая степь. Неожиданно в поле зрения попала автомашина, тоже «Москвич», который ехал приблизительно оттуда, где кружили утки. Вскоре автомашина подъехала к нашему лагерю и остановилась. За рулем сидел мужчина средних лет в черном ватнике и серой поношенной кепке на голове. В машине он был один и по внешнему виду на охотника не походил, да и ружья в кабине видно не было.
– Вы местный? – спросил его Владимир Петрович.
– Да.
– Видели там уток?
– Каких уток?
– Ну, откуда приехали. Там что, озеро?
– Никакого там озера нет.
– Что значит «нет»? – разволновался Владимир Петрович. – Мы только что видели, как в той стороне сели утки.
– Я вам говорю, что озера там нет. Я здесь все места знаю, – настойчиво твердил мужик.
– Ладно, оставь в покое человека, – сказал я, понимая, что дальнейшего разговора не получится. – Значит, это мираж.
Как только машина отъехала, мы с Владимиром Петровичем засобирались в дорогу. Славик с Юрием Ивановичем, развешивающие на просушку свои шмотки, от поездки отказались. И мы двинулись на разведку вдвоем.
Через два километра мы заехали на холм и вдали, в низине увидели озерцо. Слева оно было поросшее осокой, а справа терялось в густом тростнике. Открытый взору противоположный берег был устлан чем-то белым.
– Не пойму – пена, что ли, у берега? – пробормотал я.
Мы пригляделись. «Пена» эта шевелилась, хотя ветра не было.
– Наверное, чайки, – предположил Владимир Петрович.
Я достал бинокль и через окуляры увидел картину, от созерцания которой у меня отвисла челюсть.
– Ну, что там?
На мелководье у берега и на суше лежали, ходили и ковырялись в грязи огромные утки в белом оперении. Такого количества пернатых в одном месте я раньше никогда не видел. Я молча протянул прибор Владимиру Петровичу. Он навел бинокль и замер, как легавая собака, слегка подрагивая от напряжения перед обнаруженной дичью.
Не обмолвившись и словом, мы схватили ружья и бросились к озеру. Я решил обойти его справа, через тростник, а Владимир Петрович направил стопы прямо на уток.
Не успел я зайти в воду, как утки поднялись с открытого берега и, что удивительно, полетели не от идущего на них охотника, не в сторону, а на него. Прозвучали подряд два выстрела, и краем глаза я заметил, как упали две утки. После дуплета взлетела еще огромная стая и буквально накрыла Владимира Петровича, который шарахнулся от навалившейся на него живности, не удержался на ногах, упал и, уже лежа на земле, продолжал отстреливаться. Я поспешил скрыться в тростнике, думая, что они налетят на меня, но утки круто поднялись и вскоре скрылись.
Я продолжил свой путь и не успел дойти до середины водной глади, как на меня вдруг налетела кряква. После моего выстрела утка с грохотом шлепнулась на воду в пяти метрах. У берега с плеса поднялась еще парочка крякв. Мне удалось снять еще одну.
У чистого места, где до нашего нашествия сидели белые утки, я соорудил скрадок и стал дожидаться лёта. Ждать пришлось недолго. Через пару минут появилась первая стая. Сделала небольшой круг и двинулась на посадку прямо над моей головой, так что пришлось стрелять, как говорят бывалые охотники, на штык. Одна утка после моего выстрела упала. Затем вступил в бой Владимир Петрович. Только мы закончили стрельбу, как на заход, тем же маршрутом, зашла вторая, а чуть погодя – третья стая.
Через двадцать минут атака уток повторилась. У меня кончились патроны, а Владимир Петрович продолжал палить, как из автомата.
Белыми утками оказались пеганки. Их белое оперение преобладало на брюшке, на задней части спины и на боках.
Удрученный отсутствием патронов, я побрел к машине. Только у меня одного ружьё было шестнадцатого калибра, у остальных – двенадцатого, так что помочь моей беде Владимир Петрович не смог бы.
Уже у машины я заметил, что стаи пеганок пошли на посадку в третий раз. И снова зазвучала серия выстрелов. Я бросил ружье с рюкзаком в кабину и побежал к озеру, хотя бы морально поддержать своего напарника. Застал я его трясущегося в азарте у рюкзака, доверху наполненного дичью.
– Ну, такого я еще не видел, – восторженно произнес он при моем появлении, – я думал, что они собьют меня с ног.
– А разве не сбили? Ты же упал.
– Еще бы не упасть. Такая масса на тебя движется, чуть ли не в метре над головой… Два патронташа расстрелял.
– Да слышал. Как ты только успевал перезаряжать ружье с такой скоростью, словно из автомата строчил.
– Не помню, все автоматически происходило. Стреляю, стреляю, а они все летят и летят.
– Что удивительно, каждый их заход на посадку, как я засек, происходил ровно через двадцать минут.
– Да, недаром мы сюда заглянули.
Так, за разговорами, мы просидели около часа. Утки не прилетали – наверное, все-таки сработал инстинкт самосохранения.
Вернулись в лагерь героями.
Юрий Иванович встретил нас вопросом.
– Ну как, разведали?
– А ты что, не слышал нашей канонады? – надменно произнес Владимир Петрович.
– Нет, – насторожился Юрий Иванович.
Владимир Петрович небрежной походкой подошел к багажнику, открыл его, с усилием вытянул рюкзак, развязал бечевку и вывалил на землю уток. Я скромно присовокупил к куче дичи своих шесть.
– Ну, ни фига! – только и смог выдавить из себя Юрий Иванович.
Всю добычу разделили поровну и с чувством исполненного долга сели за стол. Доедали вчерашних уток под рисом. Владимир Петрович безумолчно рассказывал о пережитых им волнительных минутах охоты. Благодать и умиротворение постепенно завладевали нашими душами. Конфликтное блюдо радовало своим удивительным, чудным вкусом. Солнце весело улыбалось. И не было никого счастливее нас на всем белом свете.
СОБАЧИЙ ВУНДЕРКИНД
I
Желание завести охотничью собаку возникло у меня после возвращения из армии. Но реализовать эту мечту смог лишь после женитьбы. Моя супруга страстно любила животных, и уговаривать её приобрести четвероногого друга не пришлось.
Первой собакой была сука породы русский охотничий спаниель черно-пегого окраса. Я принес её домой в месячном возрасте вместе с кусочком тряпки, которую хозяин любезно оторвал от щенячьей подстилки.
– Запах этого лоскутка, – наставлял он, передавая мне щенка, – будет напоминать ей свое место и заглушит тоску по матери.
Расстелив принесенную со щенком материю поверх старого одеяла, мы с женой бережно поместили своего питомца на полу в изголовье кровати.
Назвали мы её Дианой. Диана оказалась беспокойным созданием. Невзирая на «магическую» ткань, она безумолчно скулила, настойчиво заглушая наши ласковые причитания и продолжала жалобно завывать до полуночи, пока супруга не взяла её в постель.
– Ни в коем случае нельзя приучать собаку к кровати, – испугался я и вернул маленького возмутителя спокойствия на место.