«Откуда апельсины сперли?», – допытывался милиционер. «Мы из театрального института, разгружали на вокзале, оплатили апельсинами», – оправдывался Олялин. «А этот азиат откуда? Он что все молчит?», – опять допытывался милиционер. «А он тоже студент, плохо говорит по-русски», – нашелся Олялин. «Ты что, артист, совсем не говоришь на русском?», – усмехаясь, спросил милиционер. «Нет, почему. Я хорошо говорю по-русски», – сказал я на чистейшем русском языке. Милиционер расхохотался. «Ну, артисты! Темнилы вы, а не артисты! Авоська есть?». «Нет, зачем?» – спросил Олялин. «А затем! Я дежурю до утра», – и милиционер натолкал апельсины куда только можно, и в фуражку. «А вы – с глаз долой! Артисты!», – и удалился.
По наколке Олялина
Один раз Олялин выручил меня, когда стал председателем студсовета. Я ушел из института, чтобы поступать на режиссерский факультет. В общежитие не пускали. «Боб-Азия, во дворе водосточная труба, с металлическими держателями. По ней ты будешь забираться на второй этаж, а жить будешь у Игоря Класса и Витьки Костецкого», – сказал Олялин. Полгода, по наколке Олялина, я взбирался по трубе. Многие не знали, а кто знал, молчал. Солидарность. Олялина все уважали, и к калмыцкой студии у него было особое отношение. Он был истинный интернационалист.
Через много лет идем мы с киноактером Игорем Классом по «Мосфильму». Коридоры длинные, мрачные. Класс говорит: «Вон вышагивает Олялин. Посмотрим, заболел ли он звездной болезнью?» Подходим. Олялин с Классом обнялись. Я стою сбоку у темной стены. Класс говорит Олялину: «Познакомься с моим телохранителем». Олялин обернулся и пауза. Потом рявкнул: «Боб-Азия! Ты что ли? Стена черная, ты черный. Не заметил тебя». Пошли в мосфильмовское кафе». Посетители здороваются с Олялиным, Классом, а я как прилипала к звезде возле них. Они сели. Я пошел руки мыть, а когда вернулся уже была компания и говорили о киношных делах. И вдруг одна дама спрашивает у меня: «Вы в каком фильме снимаетесь? Коля сказал, а я забыла». Олялин не задумываясь брякнул ей: «На заре ты его не буди!» Я понял, что Коля уже успел лапшу им навесить про меня. А Класс поддержал его: «Бобка-оглы-оюн-оол великий человек на родине!» Дама сразу полюбопытствовала: «А откуда вы родом?». Олялин не задумываясь: «Из Жмеринки!» Дама озадачилась. Вроде евреи там живут, а этот азиат, подумала. Наверное, она не киношная дама. Кто подумает, что Олялин был выдумщик, балагур, весельчак и любитель розыгрышей? А в фильмах он везде серьезный, основательный, крепкий мужик. Я не был другом Коли. Так иногда пересекались наши житейские судьбы. Олялин и Класс звали меня любя Боб-Азия, как Зиновия Гердта друзья звали Зяма, а Смоктуновского просто Кеша. Это так, к слову.
В институте преподавал историю СССР профессор Клевядо. Однажды на лекции Клевядо рассказывая о Гражданской войне, вспомнил про Городовикова Оку Ивановича. Он воевал в его конармии. Отзывался хорошо о герое гражданской. Так вот наш, тоже балагур и весельчак, студент калмыцкой студии Саша Сасыков спросил на лекции: «Расскажите про Оку Ивановича». И Клевядо всю лекцию рассказывал про Городовикова. Итак, много раз это повторялось. Однажды кто-то из наших сдавал зачет по истории в коридоре. Клевядо не расспрашивал, а ставил зачет и все! Узнал про это тот же Олялин. Сдал. Итак, студентов двенадцать сдали зачет на ходу, не готовясь. Понимающий был профессор ленинградец-блокадник. Олялин, Класс, Клевядо были интернационалистами. Прошло былое без дум, но это были хорошие дни без унижений и оскорблений. Это было советское интернациональное время. Мы были молодые, негатив не замечали.
Азиаты – это другое сознание?
А теперь про «Былое и думы». Взрослая жизнь. Позже в Ленинграде, Москве я понял свою цену. Я понял отношение к азиату. В крупных театрах это ощущается особенно явственно. Я был на стажировке у Н.П.Акимова в театре Комедии студентом. Когда работал, стажировался в театре Сатиры у В.Н.Плучека, в Вахтанговском театре у Е.Р.Симонова целых три месяца, благодаря директору Калмыцкого театра А.Э.Тачиеву. Все эти стажировки, лаборатории дают большой профессиональный опыт, но приходит и другое познание. Нет такого инструмента как термометр человеческого тепла, чтобы определить градус отношения к тебе. Все вежливые, тактичные, но это на верху, поверхностное впечатление. А подвернись какая-то жизненная ситуация и ты в лузе. Не в луже. За лужу в ответ дать можно. Но тебя все время пытаются загнать в лузу. Намекнуть, подчеркнуть, что я тундра. Я не так развит, цивилизация не для меня и не для моего ума и вообще, азиаты – это другое сознание. Почему-то евреев, кавказцев не любят, но к ним уважительно относятся. Они братья по разуму, а мы с другим сознанием.
Года четыре-пять назад на Черкизовском рынке в Москве правила балом азербайджанская мафия и у них арендовала вьетнамская диаспора. Грабительские условия ставили вьетнамцам. С милицией азербайджанцы на дружеской ноге. Смотрю, идет милиционер. Подошел к маленькому вьетнамцу-продавцу (Шварцнеггеров у них нет), схватил за шкирку, наклонил к земле и пробросил: «Ну, что вьетнамец, хорошо тебе у нас?». Вьетнамец с трудом вытащил из кармана деньги. Милиционер тут же выхватил их, засунул в карман и, отпустив вьетнамца, брякнул: «То-то же!». И пошел дальше. Хозяева жизни. Скажите бытовой случай, не типично. Ни хрена! Система! Сильный чувствует свою безнаказанность. Так было, так будет. Нужна соответствующая политика, а ее нет. Во время регистрации в Москве милиционеры подходили только к азиатам, требуя справку о регистрации. Остальные приезжие с европейскими лицами. Поди, разберись. У кого нет справки, плати 100 рублей, и ты свободен. Сам пострадавшим был. Как в Сибири, только там заставляли расписываться у коменданта. А сейчас комендант для азиата на каждом шагу в Москве. Кто это придумал? Говорят, отменили эту глупость.
Ты чукча?
На квартире у актеров театра «Современник» актер «Современника» Рогволд Суховерко под шофе постоянно встревал в разговор и спрашивал у меня: «Ты чукча? Откуда ты знаешь про наш театр?». Ему делали замечания, его одергивали, но этот малообразованный актер-расист все хотел меня унизить, сбить с толку. Я ему ответил непечатным словом. Притух. Но даже если б я был чукча? Что это меняет в моем сознании, мировоззрении? Вот она нетерпимость к другим нациям. Это скрытый, своеобразный шовинизм, расизм.
На какой почве родились скинхеды? Не из пустоты же. Говорят у богатых рождаются наследники, у гениальных рождаются потомки, у остальных рождаются дети, а азиаты, какой бы национальности не были, все равно чукчи. И все тут. Правда, не все так считают. У молодых с возрастом появляются признаки шовинизма, расизма, улусизма, местничества и т.д.
Выходит из кабинета председатель СТД (союз театральных деятелей) народный артист России А.А.Калягин. Я к нему: «Александр Александрович, извините. Я на секунду». Калягин резко бросил: «Я занят». И пошел. Я как Башмачкин гоголевский за ним и на ходу: «Я хотел поблагодарить Вас за юбилейное поздравление меня. Ну что Вам говорить хорошие слова, вы их много раз слышали…». Калягин перебил и опять на ходу: «Ну, отчего же, говорите, говорите». А тут СТДевская дама его остановила и стала что-то щебетать. Я постоял минут пять невдалеке и ушел.
А как унижают другие чиновники в Москве. Выходит посетитель из кабинета, столоначальник провожает и закрывает дверь. Жду 10–15 минут. Звонок. Секретарша делает кислую мину, и нехотя бросает в воздух: «Пройдите». Захожу в кабинет. Столоначальник что-то пишет. Стою у двери. Государственный муж все-таки. Жду приглашения к столу. Бываю иногда воспитан. Не к другу пришел. Госмуж звонит: «Сара, салатик сделала? Ну, жди, в шесть». Снова звонит: «Зиновий Аркадьевич? Вы меня не примете? Спасибо. Вольфсон будет? Ага. Ну, вы за меня словечко вымолвите? Спасибо». Положил трубку. «Меня ждут, тороплюсь. Коротко, суть».
И одевается госмуж, который думает только о стране. У вас один день в неделю приемный, и я приехал из периферии… Госмуж уже оделся. «А вы не могли бы приехать в другой раз?», – сказал госмуж. «Так что в другой раз», – и открыв дверь, ждет, когда я выйду. Это типично. Это Сухово-Кобылин. Он про это написал в своих трех гениальных пьесах.
Я никто и зовут меня никак
В Москве особенно в культуре, делят людей на нужных и не нужных. Так было, так будет. Человек не меняется. Это было и до нашей эры. Понтий Пилат, прокуратор Иудеи так же принимал Иисуса Христа, а потом распял. А я кто? Букашка. Азиат. А как у нас, в Элисте? Тоже делятся на нужных и не нужных людей. Если в Москве слабо замимикрированный, вежливый расизм. То у нас раздражает каждодневный улусизм или местечковое братство. Город маленький, все друг друга знают и схвачены невидимой связующей нитью.
В Москве я не мог попасть к министру с 10 января 2008 года, через неделю попал. Я никто и звать меня никак, и фамилия моя никакая. И в театре правят балом люди с другим сознанием. В осторожные газеты не пробиться. Одна дама работает в газете в отделе культуры много лет, и тоже не пробиться. Когда читаешь ее опусы, то чувствуешь эстетическую глухоту. По достоинству не может оценить, где явление культуры и искусства, где халтура. А иногда личная неприязнь. Но про это как-нибудь в другой раз. Кто мы? Мы все пришлые люди на этой грешной земле. Но между одними пришлыми и другими есть разница. Я прошел высшие курсы профессиональной и житейской лаборатории. Особенно запомнился и остался осадок от человеческого мастер-класса в повседневности. Вот такое былое и такие думы.
ГЛАВА 6. МЭТРЫ.
Анджур Пюрбеев
Часть 1.
По указанию Ленина, столицу Калмыкии решили сделать в Астрахани. В 1921 году на встрече Ленина с Амур-Сананом он пообещал выделить земли от Элисты до Саратова, то есть отдать территорию чуть ли не в размерах Калмыцкого ханства, как было при Аюке-хане. Амур-Санан просил помощи у Ленина. «Будет помощь. Дадим дотацию скотоводам», – заверил вождь пролетариата.
Идею о столице в Астрахани поддержал Л. Троцкий, который просил создать конные отряды. Троцкий тогда был командующим Красной армией. Он еще в 1917 году сблизился с В. Хомутниковым и Х. Кануковым. И позже имел контакты с калмыцкими лидерами. Надо отдать должное, Лев Давидович хорошо относился к калмыкам, помогал им, но об этом чуть позже.
Разговор Ленина с Амур-Сананом не протоколировался. Про встречу с вождем он рассказал в Москве Анджуру Пюрбееву в 1922 году. Ленин уже болел. Помощи калмыкам не было никакой, а когда в 1924-м он умер, калмыкам стало совсем худо. Народ кочевой, неграмотный. Когда в 1923 году Амур-Санана изгнали из Калмыкии, он жил в Москве.
После смерти Ленина сталинисты заняли все важные посты. Ленинские ряды поредели. Хотя условно ленинизм был, но вектор направления изменился. Не явно, но закамуфлированно. Амур-Санан рассказал В. Хомутникову, Х. Канукову, Анджуру Пюрбееву о встрече с Лениным. Если бы Владимир Ильич прожил еще лет десять, то, возможно, не было бы репрессий 30-х годов, войну 1941–1945 г.г. предотвратили бы, калмыков не выслали бы. Элиту, цвет интеллигенции республики сохранили бы, но что уже теперь… Свершилось то, что сотворили бесогоны той поры.
После смерти Ленина судьба калмыков стала меняться не в лучшую сторону. В Астрахани базировался центр калмыцкого обкома, облисполкома, а астраханский горисполком инициировал демонстрацию подговоренных элементов против пребывания калмыков в Астрахани. Кучка людей кричала, что, мол, это наша территория, убирайтесь в Казахстан, или в свою степь. Калмыки, мол, грязные, занимают важные посты и т. д. На мясокомбинате орудовала кучка заговорщиков против калмыков, а калмыки, проживавшие в Астрахани, трудились на самых тяжелых, малооплачиваемых участках: на рыбоконсервном и мясоконсервном заводах, сгружали баржи с лесоматериалами по пояс в воде. Калмыцкий рабочий люд безропотно, терпеливо тянул лямку тяжёлого труда. Чиновник из горисполкома накатал наверх донос кому надо, а там сразу среагировали. Ленинский замысел уже был не в силах претворяться, а сталинисты-шовинисты добивались своей цели. И сверху, после доноса, была спущена директива, чтобы столицу Калмыцкой области перевести из Астрахани в другое место.
Считаю, это было первое выселение калмыков, второе произошло в 1943 году. Первое выселение, к счастью, было не таким трагичным, но драматизм ситуации ощущался. Когда в 1969 году работая над спектаклем «Выселение» я разговаривал с писателем Санджи Каляевым о событиях той поры в Астрахани, мэтр долг молчал и потом выдавил фразу: «Зачем тебе это нужно? Ставь спектакль по моей пьесе, и точка». Помолчав, обронил еще несколько фраз: «Мне Анджур рассказывал, все было сфабриковано. Астраханский русский народ тут не причем. Сверху пришло указание, и кучка горлопанов вышла на площадь. Русский народ тут не причем не потому, что у меня жена – русская».
После выступления кучки людей в Астрахани решили отправить Анджура Пюрбеева, как главу облисполкома, в Москву. В. Молотов (еще не министр иностранных дел) и другие чиновники приказали: «Создать столицу области ближе к калмыцкому народу, у себя в степи». Из Москвы Анджура Пюрбеева отправили подыскать подходящее место для столицы. Анджур Пюрбеев выбрал поселок Песчаный. Отсюда произошло название Элиста (Эльсн). Хоть название красивое. Что-то греческое. Я спросил у сына Анджура Пюрбеева, Льва: «Почему отец выбрал это место?». Он ответил, что отец – родом из Ики-Бурула, и до Астрахани, Сталинграда, Ставрополя – по 300 км, вот и вся разгадка. У Санджи Каляева спросил: «Почему не могли обосновать столицу у воды: в Цаган-Амане, Долбани?». Мэтр ответил: – Спроси у Анджура. – и засмеялся.
Где правда, уже не узнаешь. Долбан, Сальск, Ремонтное позже отняли у калмыков. Цаган-Аман оставили, но левый берег Волги усекли. Поселок Песчаный превратился в Элисту. В 1926 году калмыцкое правительство переехало в поселок Песчаное (Элисту). Бросили клич о строительстве Элисты. В поселке было три жилых дома, более-менее пригодных для жилья, один из них – на месте нынешней мэрии – превратили в Дом правительства. Тут же жили В. Хомутников, А. Пюрбеев, Ванькаев. Жилдом № 2 был за почтой, напротив дома, где сейчас «старый гастроном». Его построили позже, и в народе он известен как «шестой жилдом». Позже, когда построили педтехникум, интеллигенция стала тайно собираться и мечтать о «стране Бумбы»…
Я вспоминаю 1930 годы, когда восстанавливали республику, всеобщий энтузиазм. Но в то время романтически настроенные молодые люди во главе с Анджуром Пюрбеевым не учли некоторые обстоятельства и сталинскую «ежовую» направленность в политике. Никакого свободомыслия, все в рамках идеологии советской власти. Под видом художественной самодеятельности этот политический кружок вынашивал национальную идею «Джангара», возрождения калмыцкого народа. В этом кружке возникла идея о создании калмыцкой автономии.
Молодой писатель Баатр Басангов составлял устав об образовании Калмыцкой автономии. Я понимаю их молодой энтузиазм и романтическое настроение. Их выдал стукач Пюрвеев Дорджи Пюрвеевич. Ничего преступного у этого кружка не было. Молодые энтузиасты хотели добра своему угнетённому народу. В годы репрессий 1935–1937 г.г. это вспомнили и загребли кого надо. Сталинисты усмотрели в устремлениях молодых романтиков заговор.
Тем временем Троцкий в Москве сблизился с Хомутниковым и Кануковым. И дал задание создать калмыцко-монгольское правительство. Троцкий хотел экспорта революции. Он направлял калмыков в Монголию, Синцзян, чтобы потом проникнуть в Тибет. И когда в 1937 начались аресты, многих обвиняли в буржуазном национализме и панмонголизме.
Анджур Пюрбеев активно взялся за создание столицы. Поехал на Дон, уговаривать тамошних калмыков, чтобы приезжали строить столицу и поднимать народное хозяйство. Народ уважал Анджура. В то время в Элисте распевали песни про него. Калмыцкий народ сочинил две песни про Анджура. Первая называлась «Черная машина» – в Элисте тогда бегала черная машина Анджура, и все знали, куда поехал ахлач, вторая – «Да здравствует Элиста!», в которой были слова о его деяниях, торжествах в Элисте. Это было устное народное творчество.
В 1932 году Москва потребовала от руководства Калмыкии провести раскулачивание. Анджур едет в столицу, где выступает против. Он говорил, что калмыки – кочующий народ, что в степи необходимо создавать заповедные зоны – Кумо-Манычскую, Черные земли, Каспийскую впадину. Но к нему не прислушались, начались аресты представителей духовенства, раскулачивание.
В это сложное время Анджур Пюрбеев боролся за сохранение родного языка, калмыцкой культуры, помогая молодым писателям, поэтам – Баатру Басангову, Санджи Каляеву, Константину Эрендженову, Хара-Давану и многим другим.
Между тем, Пюрбеев находился под прессом двух сил: внешних шовинистов и внутренних, доморощенных, карьеристов, стукачей, клеветников. Калмыцкие оппозиционеры писали доносы в Москву, Сталинград.
Анджур приходил домой уставшим, брал домбру или мандолину и, не ужиная, закрывался в комнате, наигрывая калмыцкие мелодии. Жена, Нимя Хараевна, бывала недовольна, стучала в дверь, а разгорячившись, выкрикивала: «Ты – враг народа!». А за стенкой жил стукач Озеркин, рядом – Минин, секретарь партийной организации города, тоже ставленник Ежова. В 1937-м Анджуру все это припомнили.
В 30-х годах моя мама короткое время работала у Пюрбеевых нянькой. Смотрела за тремя малышами. Её, 16-летнюю, устроил к ним прокурор города Хонхошев. В 2000 году она рассказывала сыну Пюрбеева, Льву Анджуровичу, некоторые эпизоды из той жизни. Про Анджура она говорила, что он часто кричал во сне: «Салькн, салькн аздлна! На ногах честному человеку не устоять». Приближался 1937-й.
Часть 2
…1934 год. В кабинете Сталина сидели его хозяин, первый секретарь Сталинградского обкома ВКП (б) Варейкис и Анджур Пюрбеев. Варейкис поддерживал предложение преобразовать Калмыкию в автономную республику. Сталин спросил, кто возглавит республику. Варейкис ответил: «Анджур Пюрбеев. Он знает народ, и опыт у него есть». Обращаясь к Пюрбееву, хозяин кабинета спросил у Анджура: «Вы согласны занять этот важный пост?». Тот не возражал. Сталин тогда не знал о связях Анджура Пюрбеева с Троцким, Уборевичем и другими противниками Сталина. Это позже Озеркин, Минин доложили об этом куда надо. А в тот год Пюрбеев, получив согласие самого Сталина, активно взялся за восстановление республики. Московские товарищи помогали ему материалами: лесом, кирпичом, металлом и т.п.
Когда в 1937-м начались повальные аресты, Пюрбеев поехал в Москву, но там его успокоили, усыпив, таким образом, бдительность. Анджур Пюрбеев встретился с Окой Городовиковым, тот обратился к Буденному, Буденный – к Ворошилову, который позвонил Сталину. Сталин ничего не ответил.
Пока Пюрбеев был в Москве, вышло постановление об аресте. Когда он приехал в Элисту, его арестовали. В рабочем кабинете Д. Пюрвеев, Н. Гаряев, Карпов искали на него компромат. Обыск продолжался с утра до обеда. Из НКВД в нем участвовал майор Саркисян. Забрали все документы, арестовали секретаршу.
Утром 17 октября ударом приклада выбили дверь квартиры Пюрбеева. Его заплаканную жену закрыли в комнате с детьми. В доме все перерыли, забрали все документы. На квартиру Пюрбеева пришли писатель Баатр Басангов и молодой поэт Давид Кугультинов. Басангов хотел забрать стихи, чтобы сохранить их, но капитан НКВД отказал ему в этом. Как позже стало известно, стихи эти, написанные на зая-пандитском, сожгли в наркомате. Кугультинов забрал калмыцкие сказки, которые потом тоже исчезли в недрах НКВД.
При обыске забрали три охотничьих ружья немецкой фирмы, которые подарил Пюрбееву маршал Уборевич, бельгийский браунинг. Охранники забрали ордена, дипломы, серебряные шахматы, удостоверения. Одежду Пюрбеева выбросили во двор. Жена и трое детей оказались на улице. Нимя Хараевна нашла прибежище на улице Чернышевского. Но в ноябре арестовали и ее, а в декабре троих детей Пюрбеевых отправили в детский дом, чтобы весной переправить в Новороссийский детдом, в Мысхако. Туда же увезли детей Лялиных, Клару Чапчаеву (дочь Араши Чапчаева от первой жены).
Допрашивали Нимя Хараевну и старшего сына Льва, у которых Озеркин и другие выпытывали, с кем общался Пюрбеев. У сына Пюрбеева спрашивали, не в честь ли Троцкого его назвали Львом. Целый месяц у Анджура Пюрбеева выбивали показания. Выпытывали его связи с Троцким, в полдень выводили в кандалах на улицу, и прохожие видели сильно изможденного, опухшего человека. Однажды он увидел старшего сына Льва и попросил охранников дать поговорить с ним, но те отказали и даже решили арестовать мальчишку. Но Анджур крикнул сыну: «Беги!». И тому удалось ускользнуть от конвоиров.
Целый месяц на допросах истязали арестованных Х. Сян-Бельгина, С. Каляева, К. Эрендженова. Они сидели в тесной, душной камере. Впоследствии рассказы Хасыра Сян-Бельгина, Санджи Каляева о том времени приводили меня в ужас. На допросах им давили руки дверью, закрывали в сейф на три-четыре дня. Каляеву мочили сапоги, а затем сушили и не разрешали снимать их. В камере стояла вонь от пота и мочи, что тоже было пыткой. Изможденных, морально убитых, но не сдавшихся, арестованных увезли в Сталинград, где снова пытали. В пытках участвовал и следователь-монгол по имени Намджил, который выпытывал у заключенных о тайных замыслах калмыков, связанных с панмонголизмом. Видимо, специально для этого и пригласили монгола.
Против арестованных были выдвинуты сфабрикованные обвинения в буржуазно-националистических взглядах, создании национальной партии, связях с Троцким, попытке экспорта революции в Монголию. В Сталинграде, в подвалах НКВД расстреляли Арашу Чапчаева, Амур-Санана, Лялина, Котинова. А 16 января 1938 года здесь же был расстрелян и Анджур Пюрбеев.
Кожаные куртки казненных члены расстрельной команды отнесли своим женам, чтобы те продали их на базаре. Две крупные ошибки предсовнаркома Анджура Пюрбеева: первая ошибка – создание столицы в безводной местности, вторая – тайные сходки в педучилище. Они хотели создать республику «Бумба». А за ним следили.
Баатр Басангов – первый калмыцкий драматург
В 2011 году исполнилось 100 лет со дня рождения первого калмыцкого драматурга. Прожил наш славный земляк 33 года, а сделал много. Калмыцкий театр несколько десятилетий носил имя Баатра Басангова, и вдруг, по единоличному решению и недомыслию, имя сняли. Он не только первый калмыцкий драматург, но и большой подвижник калмыцкой культуры и искусства. Писатель, драматург, публицист, эссеист, Басангов собрал воедино все пословицы и поговорки, издав целую книгу. И, к сожалению, в библиотеке имени А.Амур-Санана сохранился только один экземпляр. К 100-летию Баатра Басангова можно было бы издать сборник его произведений. Мы не такая нация, чтобы игнорировать и забывать знаковые фигуры, сделавшие много полезного для нас. Если Басангов издал бы один только эпос «Джангар», то уже за это его имя нужно увековечить. Эпопея с эпосом «Джангар» отняла у Басангова много времени и здоровья. Но он победил.
Эпос «Джангар» мог бы и не увидеть света, в том виде каким мы все его знаем, если бы не напористость писателя Баатра Басангова. Он один был аккумулятором, локомотивом пропаганды и конкретных действий в создании эпоса. Все человечество знает один вариант созданный Б.Басанговым и переводчиком С.Липкиным на основе устных песен джангарчей. Сейчас трудно даже представить, что мы могли бы жить без эпоса «Джангара». Эпос стал неотъемлемой частью культуры калмыцкого народа и всего человечества. Только за это мы, потомки, должны воздать должное Б.Басангову.
Возникает вопрос, а что до Басангова никто не занимался эпосом? Занимались. Еще в 1856-м I глава была переведена на русский язык и опубликована. В 1864-м профессор Галстунский опубликовал 2 главы. В 1910-м профессор Котвич из уст Овала Эляева записал 10 глав. В 1927 году Анджур Пюрбеев перевел два отрывка из поэмы с поэтом Виктором Винниковым. В 1935-м в альманахе «Творчество народов СССР» был напечатан отрывок из «Джангара» в переводе С.Липкина. К.Чуковский в газете «Правда» его высоко оценил.
Прочитав перевод Липкина в «Правде», Басангов за свой счет рванулся в Москву, разыскал его, познакомились. И начался их эпохальный тандем. Ровесники быстро нашли общий язык. Басангову понравился перевод Липкина, и он передал свой подстрочный перевод ему, рассказав о своей мечте, что хочет провести юбилей «Джангара». Поэтому надо уточнить по тексту примерный срок возникновения эпоса. С.Липкин посоветовал Басангову поехать в Ленинград, славящийся своей востоковедческой школой и там все обосновать с профессорами. Опускаю историю катавасии с профессорами о подтверждении примерной даты возникновения эпоса.
В 1940 году Басангов в газете «Ленинский путь» опубликовал отчет о проделанной работе по «Джангару». 24-летний молодой писатель Б.Басангов пишет: «Мое знакомство с «Джангаром» относится к 1935 году». Мыслями о «Джангаре» поделился с писателем А.Исбахом и другими. И высказался, что хорошо бы перевести «Джангар» на русский язык.
В 1935 в Москве по поручению I-го съезда писателей Калмыкии Б.Басанговым и А.Исбахом был преподнесен калмыцкий бешмет А.М.Горькому. Горький проявил любопытство к калмыцкому эпосу «Джангар» и предложил своё содействие в переводе на русский язык. Он поручил ответсекретарю Союза Писателей Щербакову поставить на повестку дня в СП СССР. И через два дня президиум СП СССР принял решение «О переводе калмыцкого народного эпоса «Джангар» на русский язык». Это произошло 4 июня 1935 года. Подстрочник был поручен Б.Басангову и С.Каляеву, перевод сделать пролетарскому поэту В.Казину. Присутствующий на заседании А.Амур-Санан заявил, что никто кроме Номто Очирова перевести «Джангар» не сможет. Номто Очиров был в то время в изгнании, поэтому эти кандидатуры были отклонены.
Вспоминается разговор С.Каляева, когда я работал с ним в 1969 году в кабинете у него на Пионерской (ул.Городовикова) над спектаклем «Воззвание Ленина». Что якобы он должен был с Басанговым делать подстрочный перевод, но его арест и высылка помешали ему поработать над гениальным эпосом.
Свои мысли Б.Басангов естественно озвучил своим единомышленникам и друзьям и в печати. В 1937 в «Альманахе творчества народов СССР» он напечатал статью о «Джангаре». 5 августа 1938 года напечатал статью о «Джангаре». 9 января 1938-го выступил с докладом на партактиве г.Элиста «О возникновении эпоса «Джангар». В октябре 1939 года снова выступил с докладом «Гениальное творение калмыцкого народа». 11 января 1940 года на пленуме Всесоюзного юбилейного Комитета по празднованию зачитал доклад «Калмыцкий народ и его великий эпос». И напечатал в газете «Правда» 11 февраля 1940 года. К 1940-му был готов подстрочный перевод и переводчик С.Липкин сделал стихотворный перевод эпоса на русский язык. В это время Басангов написал пьесу «Бумбин орн» по мотивам эпоса «Джангар». И вынужден был написать в газете такой отчет. Все эти годы начиная с 1935-го Басангов читал и слышал слова против создания эпоса «Джангар». Он защищался от недоброжелателей издания эпоса на родном языке, перевода на русский язык и празднования 500-летия на уровне Всесоюзного масштаба. Некоторые ученые и фольклористы высказывали мнение, что «Джангар» возник после прихода калмыков в Россию. Басангову удалось разыскать веские доказательства, что эпос более древнего происхождения. Профессор Котвич и тот же профессор Галстунский доказали это. Но работа «против» шла. Шушукая и нашептывая по углам, писали под псевдонимами или инициалами. Писали, что в эпосе «Джангар» нет ничего такого, что заслуживает похвал, что фанатик Басангов мол, зря возносит эпос.
С.Липкин пишет: «Товарищи о нем говорили, что Баатр помешан на калмыках». Дальше С.Липкин пишет: «у Баатра пошла горлом кровь – он болел туберкулезом». Басангов сказал на наши замечания: «Нас, калмыков, мало, а сделать надо много, вот мне и надо спешить». Есть ли такие одержимые фанатики среди наших современников? Не видел, не знаю. Я очень хорошо понимаю внутреннее состояние писателя. О нем можно написать целый роман или пьесу, и он достоин этого. В 33 года создать столько для своего маленького калмыцкого народа. Вспомним 30-е годы прошлого века. Время закручивания гаек, борьба с кулачеством, антирелигиозные настроения в обществе. И в верхах борьба с богатыми элементами, коллективизация и т.д. И почему Басангов решил воспевать эпос, где ханы, религия и прочее? – недоумевали многие. Что тогда началось – сплетни, наветы, письма под псевдонимами. Басангова обвиняли как поклонника и пропагандиста богачей и религии. Мол, уже «Джангар» антинародный, нет в эпосе ничего общего с простым народом, что фанатик Басангов расточает незаслуженную похвалу «Джангару». И он проповедник религиозно-байского эпоса.
Кто сейчас скажет такое? Представить трудно. Мы поколение после Басангова, считаем, что издание эпоса «Джангар» само собой разумеющееся, явление нормальное и никто не усматривает в эпосе никаких изъянов. Кстати, в эпосах других народов присутствуют такие же богачи, ханы и богатые рыцари, проповедуется религия. Это культура народов. Но мировоззрение 30-х годов было другое, атмосфера была другая и Басангов был вынужден написать гневные стихи против «охранителей», «прогрессистов», недоброжелателей и против нападок на него и эпос «Джангар». Вот это стихотворение в переводе А.Горской:
Многотонной громадой туч
Рушится небо вниз
Омерзительно зол и тягуч
Ветра протяжный визг.
Как воронье,
Чтобы песню оклеветать,
Чтобы песне глаза клевать!
Словно ворюга, прячась в тени,
Кто-то твердит: «Взгляни,
Про наши дни
В песне поэта ни слова нет!»
И в ответ шипит темнота:
«Главы «Джангара» неспроста
Собирает поэт»
Разве плохо, что старина
Сдружилась со мной?
Разве плохо, если страна
Познакомится со стариной?
Разве может прошлого тень
Затмить сегодняшний день?!
Песне не надо слёз, -
Это просто тлеет навоз,
И зловонный дым ползет по земле.
Это просто в золе
Запоздалый рвется враг,
Неужели я – собственной Песне враг?!
Кто не знает крылатых слов:
Правда – основа основ,
Высится как скала.
И пускай раскаленная добела –
Скала не сгорит дотла!
Навет – что собачий брёх.
В ответ только ветров рёв.
Ветер, иди, по степи гуляй!
Кто же станет тебе отвечать, лай?
Я представляю, что было в душе Басангова. Непонимание близких, отторжение других, но писатель не сдавался. Он называл себя «швейцаром у дверей» нашей культуры. Писатель-аккумулятор подпитывался у народа и внутренняя убежденность, интуиция подсказывали ему: «Не сдавайся!». И он, как локомотив, двигался вперед навстречу справедливости и торжеству эпоса «Джангар». С 1935-го по 1940-й Басангов неистово, фанатично занимался продвижением эпоса. Уточнял, улаживал, договаривался, выбивал, подгонял.