Год я ходил вольнослушателем на режиссуру и работал на «Севкабеле», сторожем в охране. На следующий год я подготовил этюды, отрывок и все показал Л.С.Вивьену. А когда все студенты ушли, Вивьен, два педагога по режиссуре и я остались. Только тогда я понял, что сделал большую ошибку. Зря рано ушел из института и на режиссуру не возьмут. Пока я сидел в углу, Вивьен пошептался с педагогами и спросил меня:
– Сколько вам лет, молодой человек?
Я ответил.
– Созрел для режиссуры, – сказал Вивьен. Пауза.
– Ну-с, надо на довольствие его поставить, – сказал Вивьен педагогам, режиссерам. Те кивнули. На довольствие – это значит оформить на стипендию. Я был на седьмом небе. Позже издали приказ о зачислении. Второй педагог Н.М. Микеладзе, лауреат Сталинской премии за спектакль «Повесть о Зое Космодемьянской» и парторг института согласились. А до этого я сидел в прострации в подвешенном состоянии пока не услышал слова «на довольствие». Сразу ожил, почва под ногами, и опять стал полноценным человеком. Решалась моя судьба.
Вивьен встал и сказал:
– Ну-с, с богом, батенька, – и ушел. Я вскочил и на ходу бросил:
– Большое спасибо! Большое спасибо.
Я так долго и подробно пишу об этом, чтобы молодые не терялись и задуманную цель пробивали до конца, взвешенно и по уму. Всякое могло случиться в моей ситуации. Вивьен был мудрый, и это он спас меня от глупой выходки.
Режиссура – это другая стихия. Надо знать все. Кроме профессии я стал изучать литературу, драматургию, кино, раскадровку в кино, живопись, музыку и т.д. Когда я закончил институт и приехал домой, Леонид Сергеевич Вивьен умер. Память о нем у меня, как память о матери. Благодарен Вивьену за все. Если бы не он, судьба сложилась бы по-другому. Два человека, которые решили мою судьбу: Мама и Вивьен.
Театр Комедии. Ленинград. Режиссёр Н.П. Акимов.
В центре Невского проспекта в Ленинграде стоит театр Комедии им. Н.П. Акимова. Внизу знаменитый Елисеевский гастроном, выше театр Комедии. Театр Комедии после смерти главного режиссера, главного художника Акимова Н.П. назван его именем. Как и БДТ (Большой Драматический Театр) после смерти главного режиссера Товстоногова Г.А. стал его имени. Главные режиссеры театров Вивьен Л.С., Товстоногов Г.А., Акимов Н.П. дружили. У них была цеховая и личная дружба. Не подсиживали, не капали друг на друга, а защищали в Ленинградском обкоме партии. А что сейчас у нас? Махровым цветом процветает провинциальная зависть. Увлекаются подметными письмами в различные инстанции. Создают кланы, якобы единомышленников. А в Министерстве культуры не знают куда грести, не разбираются, не хотят и главное не могут. Ума не хватает. Поэтому идут на поводу крикливых, воинствующих дилетантов. Все это я прошел и знаю, как свою автобиографию. Речь не о них.
В Театре Комедии, у Акимова, еще студентом, я проходил практику по режиссуре в течение 3 лет, по два часа в неделю. Вначале изучали технические цеха у завпоста Бураковского, а потом у самого Акимова на репетициях. У меня сохранился пропуск в театр и программки тех лет. На практике я был на спектаклях «Гусиное перо» Лунгина и Нусинова и на «Двенадцатой ночи» Шекспира. Я упоминал, что, к сожалению, все блокноты с записями, книги, я оставил в камере хранения общежития и никак не смог забрать.
Акимов говорил на репетиции: «Только одному Рафаэлю можно менять мир. Впрочем, не буду перечислять великие имена и сохраню тайну своей ограниченности в восприятии искусства». Это Акимов так говорил о себе. Он был ироничный, самокритичный. Для него не существовали авторитеты его времени. Но уважал Вивьена, Товстоногова, Райкина, Мравинского, Рихтера, Гилельса, Аникушина и Ростроповича. В редких беседах он упоминал о них. На репетициях Акимов мало говорил, почти что не поднимался на сцену, чтобы показать актеру чего он хочет. В основном сидел с сигаретой с утра до вечера. Без сигареты я его видел, когда он шел по коридору. Меньше меня ростом, с залысиной, с большим носом и ироничными губами и с глазами, говорящими о готовности кого-нибудь «укусить». Про «местком» в космосе я уже писал. Его насмешливый взгляд и сейчас у меня в памяти. Но иногда был грустный, отвлеченный на репетиции.
Еще молодым он поставил в Москве в театре Вахтангова спектакль «Гамлет». «Мой «Гамлет» произвел большой шум и меня объявили злейшим формалистом. Как художник я им полезен, а как режиссер – недопустим», – как-то сказал на репетиции Акимов. Из-за «Гамлета» тогда критики напали на него. Красный шлейф Гамлета шокировал и зрителей, и критиков.
В 1935 году начальник Управления культуры г. Ленинграда сказал Акимову: «У нас есть плохой театр Комедии, если вы за год сделаете этот театр, то беритесь». Акимов победил.
Еще до войны Акимов познакомился с молодым Евгением Шварцем, впоследствии ставшим драматургом. И сподвигнул Шварца на написание пьес. И всю жизнь Акимов ставил пьесы Шварца: «Тень», «Дракон», «Обыкновенное чудо», «Голый король», «Повесть о молодых супругах».
«Тень» Шварца в театре Комедии стала как «Чайка» для МХАТА, «Принцесса Турандот» для театра Вахтангова.
У Акимова работали такие актеры как народные артисты РСФСР Б.Тенин, Л. Сухаревская, И. Зарубина, А.Панков, А.Бениаминов, Н.Трофимов.
Заслуженный артист А.Бениаминов был парторгом театра. Когда я пришел в первый день на практику в театр, он подошел ко мне, не погнушавшись студента, сказал: «Я, Бениаминов, артист, парторг театра. Обращайтесь за помощью. Есть жалобы – обращайтесь. Не стесняйтесь».
А позже, уже через много лет, когда спросил про Бениаминова, мне ответили:
– Парторг твой первый уехал в Израиль. Вот такой твой парторг.
Показалось я виноват в случившемся.
У Сережи Дрейдена (фильм «Окно в Париж», «Царь») отец Симеон Дрейден написал книгу о посещении Ленина одного спектакля. Книга в триста страниц. И так можно. Дрейден учился параллельно на актерском факультете вместе с И.Резником, А. Шурановой (фильм «Война и мир»). В перерывах репетиций «Гусиного пера» Сережа Дрейден играл главную роль, мы беседовали о чем-то, не относящимся к театру. Запомнились замечательные актеры и как люди: Лева Лемке, П.Суханов, И. Зарубина, Г.Воропаев. Мы с Эльзой Коковой, режиссером-практикантом приходили раньше на репетицию и сидели в курилке. Делали вид, что ничего не подслушивали, а у самих уши были направлены на актерский объект. Я садился сбоку – припеку и ловил сказанное.
Однажды объявили после репетиции худсовет. Я попросил разрешения у Акимова поприсутствовать на худсовете. Акимов резко спросил: «А вы член худсовета?». «Нет», – отвечаю я. И Акимов удалился в комнату. Я понял, что на худсоветы двери для посторонних закрыты.
Атмосфера театра того времени была здоровой. Это был пик расцвета театра Комедии, театр ставил Шекспира «12 ночь», Чехова «Пестрые рассказы», Агаты Кристи, Пристли, Сухово-Кобылина «Дело», «Свадьба Кречинского», современных авторов.
Принесли пьесу «Свадьба на всю Европу» молодые авторы Штейнбок, Штейнрайх. «Что это за фамилии? Придумайте псевдонимы», – сказал Акимов. Так родились авторы Аркадий Арканов и Григорий Горин.
Акимов был достаточно грустный, молчаливый. Подперев рукой голову, сидел как истукан. Я бы не выдержал сидеть в одной позе часами. Может это я попадал на репетиции, когда он был в меланхолии. Замечания актерам делал мало. Почти ничего не говорил. В спектакле «Гусиное перо» были заняты народная артистка РСФСР Ирина Зарубина, которая снималась у Эйзенштейна в «Иване Грозном», в «Петре I», знаковая фигура того времени. Зарубина репетировала одну сцену с молодым актером Дрейденом всегда одинаково, непоколебимо. Даже интонационно каждый день одинаково. Сергей же Дрейден на каждую репетицию вносил что-то новое. Его герой-школьник заходил в кабинет с собачкой на веревочке. Но собачки-то не было. Воображаемую собачку приводил. Она то рвалась вперед, то назад и Дрейден пластичный вытворял такое с этой воображаемой собачкой, что Зарубина смотрела на Акимова с возмущением. Текста возмущения у автора не было, и она не знала как реагировать на все это. Когда Зарубина смотрела вызывающе на Акимова лицо ее выражало возмущение по поводу своевольничания Дрейдена. «Что за безобразие?! Что это отсебятину вытворяет молодой актер?» – было на лице у знаменитый актрисы Зарубиной. Акимов ничего не говорил Дрейдену. Акимову нравился не зашоренный, не закомплексованный молодой актер. Зарубина терялась. Но спектакль был хороший, хотя и рядовой для Акимова. На репетициях он был какой-то даже отвлеченный. Как будто он человек со стороны, просто смотрит. На студентов-практикантов ноль внимания. Просто со всеми «здравствуйте» и точка. Садился в кресло и до конца репетиции не вставал. У него было много всяких студентов-практикантов, и поэтому он был даже равнодушен к нам. У нас была созерцательная практика. Вопросы могли быть, но только после репетиции. Но я боялся что-нибудь спросить. Это с годами приходит нахальство, робость уходит, и городишь всякую чушь.
Акимов что-то получал от института и поэтому он нас, студентов, терпел. Он не любил посторонних на репетициях. Это у Любимова на Таганке сидят студенты, журналисты, телевизионщики, гости, иностранцы и МЭТР витийствует, колдует на сцене, обращается иногда к сидящим в зале, ведет диалоги и т.д.
Акимов был другой. Он не любил пиара. И мы, студенты, старались не мельтешить у него перед глазами, не болтаться под ногами. И МЭТР был равнодушен к нам. Если он что-то спрашивал у студентов, то это был праздник, что-то хорошее произошло у него в жизни.
Акимов как-то в паузе, во время репетиции, спросил, откуда я, у кого учусь. Сказал, что из Калмыкии, учусь у Вивьена Л.С. Акимов подымил сигаретой и спросил: «Вивьен не хворает?». «Нет», – ответил я. «Хороший был актер. Варламова помнит. Играл с ним. Знаете, кто такой Варламов?». «Великий русский актер», – брякнул я. «Калмыков много?» – вдруг спросил МЭТР. «Тысяч 500», – соврал я. «Маловато», – протянул Акимов. Актеры вышли курить, только помреж, любопытная старушенция, сидит. Думаю, сейчас спросит опять про Калмыкию, врать придется. Было это в 1963 году. Что я буду говорить, что у нас баранов много, Красный дом один стоит? А МЭТР вдруг спрашивает: «Кугультинов где живет, в Москве?». «Нет, – отвечаю – в Элисте». «Кто, кроме Пушкина, хорошо о вас писал?» – огорошил меня МЭТР. В голове все помрачилось. Мозг заработал как при виде врага, но ничего в голову не приходило. Да и в то время я, кроме Пушкина, никого не знал. Это потом я узнал про Дюма, Горького, Шолохова. У Горького я помнил про калмыцкую скулу по школе. Но не про это же говорить МЭТРУ. Про Ленина, что у него есть калмыцкая кровь, не стал вякать, а то подумает – вот и этот туда же. В общем, я был в тупике, в стыдливом замешательстве. Акимов помолчал. Понял, что я темный и безнадежно безграмотный субъект. И сказал помрежу: «Приглашайте актеров».
Еще одна бестактность была с моей стороны в другой раз. Все актеры ушли курить. Остались Акимов, помреж, молодая актриса и я. Молодая актриса стала жаловаться на своего жениха. Я сидел за Акимовым, а эта актриса валит на жениха и просит совета. Что делать? Тут я встреваю. То же мне Макаренко, рефери. Надо, мол, прощать жениху. Тут актриса, как взорвалась и на меня спустила полкана. Я обалдел. Акимов молчал. Я понял свою бестактность. Кто я и кто они? Через год эта актриса выбросилась из окна. Не из-за меня, конечно. Это я к чему? Знай свой шесток и не встревай в чужие проблемы, разговоры. Это я для молодых, чтобы не совершали такие ошибки бестактности.
Акимов был мудрый человек. Шутил как бы вскользь, не акцентируя. Мимоходом. Мой учитель Вивьен так же, между прочим, выдавал искрометный юмор. Оба были эрудированные. Без показного выпячивания. Это были большие личности. Это была золотая порода того времени. Практика по режиссуре в Театре Комедии у Акимова многое дала в изучении профессии.
Театр Вахтангова. Москва. Режиссёр Е.Р. Симонов
В советское время была хорошая практика в ВТО (Всероссийское театральное общество) вызывать периферийных режиссеров на стажировки в какой-нибудь из ведущих театров Москвы и Ленинграда.
Стажировки проходили по три-шесть месяцев. Оплачивал театр. Были всякие конференции, съезды, симпозиумы, выездные сессии по режиссуре на неделю и т.д. Все эти стажировки, встречи давали большую пользу. Первое – это просмотр нашумевших спектаклей. Второе – встречи с коллегами из разных городов, разговоры, разбор спектаклей в ВТО, позже в СТД (Союз театральных деятелей), посиделки в гостинице за «рюмкой» чая. Да и сама атмосфера Москвы, театров, встреч дает большой импульс для дальнейшей жизни, работы. В Москве после всех встреч думаешь, вот приеду домой и буду брать новые высоты. Ан, дело-то вовсе не так.
В провинции атмосфера окружения сбивает твой энтузиазм и ты опять в колее неурядиц, интриг, в плену нетворческого состояния. Не хочется об этом писать. Примеров много. Да что уж теперь чирикать, когда не можешь мурлыкать.
К сожалению, в нынешнее время с выездами покончено. СТД не организовывает профессиональную учебу. Накладно всем. СТД платило за гостиницу. Театр за дорогу, суточные. Кончилась советская лафа, наступил рыночный раздрай.
После института, работая в театре, я ездил на стажировки в Москву. Вначале был три месяца в Вахтанговском театре, позже в театре Сатиры. Я договорился с народным артистом СССР, главным режиссером театра БДТ в Ленинграде Товстоноговым Г.А., по поводу практики, но в Министерстве культуры СССР начальник Управления театров Е. Хамаза не разрешила. Чем хуже Вахтанговский театр, молодой человек? – резко зарубила она задуманное. Почему я хотел к Товстоногову? Это был лучший театр и режиссер в СССР. И там были мои близкие. Но мы полагаем, а Бог располагает.
В Вахтанговском театре я был стажером три месяца. Снимал угол у старушки на Сивцевом Вражке. Она работала в Министерстве иностранных дел. Когда она сказала, где работает, я подумал кем же. Ей было лет 55. Когда она рассказала, что протирает пыль, что сидит в кабинете милиционер и читает газеты. Конечно, нужен глаз. Там же секретные документы. Недалеко когда-то жил Хрущев Н.С., поблизости Пушкинский дом, Арбат. Вечером на Арбате ярмарка тщеславия, как и на Невском в Питере.
В Вахтанговском театре руководителем стажировки был народный артист СССР, главный режиссер Евгений Симонов. Он ставил пьесу Шекспира «Антоний и Клеопатра». В спектакле были заняты Народные артисты СССР М.Ульянов, В.Лановой, Ю.Борисова и заканчивал спектакль «Здравствуй, Крымов» Е.Симонов, а параллельно репетировал Народный артист РСФСР режиссер Л.С. Варпаховский спектакль «Выбор» А. Арбузова. В спектакле были заняты народный артист СССР Ю. Яковлев, народный артист РСФСР, В. Шалевич, Л. Максакова. Мы с Захаром Китаем (гл. режиссер Барнаульского театра) умудрялись бегать на репетиции обоих режиссеров. Естественно, с разрешения Е. Симонова. У Варпаховского было начало застольного периода, а Симонов заканчивал спектакль уже на сцене. Общение с такими мастерами сцены незабываемо. Кроме репетиций спектакля, мы видели спектакль взаимоотношений актеров, хорошо спрятанный от посторонних глаз. Мы-то наученные горьким опытом своих театров понимали почем фунт лиха в столичных театрах.
Надо отдать должное – репетиции шли всегда в полную силу. Даже в застольном периоде актеры работали на полную мощность. Речи о дисциплине, об опозданиях там не ведут. Актеры приходят чуть раньше режиссера и разогреваются. Никаких оправданий, якобы актер заболел, кто-то занят на съемках кино, телевидения – ничего этого нет. Театр работал как хорошо налаженный организм. Никакой суеты, криков нет. Атмосфера праздничности и деловой работы. Когда в театре все актеры и цеха задействованы соответственно рождается позитивная атмосфера. А что у нас? Нет.
Когда мы получили пропуска и ознакомились со всеми службами, ринулись в буфет. Буфет в Вахтанговском театре от ресторана «Прага». В буфете одна посетительница. И кто? Народная артистка РСФСР Л.Целиковская! Звезда экрана 40-50-х годов. Не успели мы с Китаем З. войти, как она сразу нам: «Здравствуйте!». Как будто она знает нас много лет. Вот она культура! А мы с калмыцким театром приехали в Майкоп и, проходя через вахту, идем как немые. Здороваться надо вначале, а потом показывать искусство. В Вахтанговском театре с нами, со стажерами, актеры театра здоровались первыми, ну и мы не оплошались. Это я к чему? Культура должна быть вначале, а потом и на сцене будет искусство. Станиславский говорил: «Театр начинается с вешалки. Это то место, где вешают не людей, а пальто, и культуру несут». Гардеробщики вежливые, с юмором. Видимо была работа с ними директора-распорядителя.
В Вахтанговском театре было три директора. У каждого свои функции. Тогда это был правительственный театр. В Москве к этой категории относились Большой театр, МХАТ, Малый, Вахтанговский и соответственно другая дотация и зарплата.
После ознакомления с театром и буфетом мы с Китаем ринулись в зал посмотреть спектакль «Кот в сапогах» нашей землячки Джимбиновой Светланы. Спектакль уже начался. Мы решили тихонько пройти на балкон и вдруг, откуда не возьмись, нарисовался директор-распорядитель В. Спектор (муж актрисы Юлии Борисовой).
– Вы что товарищи-стажеры не знаете положения поведения во время спектакля? Во время спектакля после третьего звонка – не входить. Еще раз увижу, от вашей стажировки откажусь.
Стыдоба какая. Мы, периферийные режиссеры, опростоволосились на мякине. Да еще в первый день. Позже были начеку. Захар Китай шутил: «В туалете не говорим. У них жучки стоят». При всем испуге юмор не теряли.
Одну сцену Симонов повторял дня три-четыре по четыре часа. Шла «утрамбовка» текста, обживание мизансцен, уточнение темпо-ритма и т.д. Симонов делал мало замечаний или делал после, в гримерке. Народных вообще не трогал, но и народные работали от души. На репетиции, как и на спектакле. А у нас? Пардон, мы тоже хороши. Смотря с какого угла посмотреть. Поэтому с репетиции уходишь угнетенный, в отчаянии. С вопросом – неужели так и будем ползти как черепаха Тортилла? Надоедает иногда будить, возбуждать, подстегивать актеров. Да что уж теперь. То ли мы из другого теста? На что прибалты спокойные, но на сцене кавказский темперамент. Видел я за 10 дней в провинциальном Тарту у Карела Ирда. Тамошний театр в 70-х годах был синтетический. Шли оперы, оперетта, драма, балет и спектакли-песни. Смотришь и завидуешь. Ну почему, думаешь, у нас только текст произносят. Вот А. Сасыков – пример для подражания. Но как говорится, лицом к лицу – лица не увидать. Не в полную силу оценили творца.
Симонов, как я уже сказал, мало делал замечаний актерам. Если он это делал в гримерке, вдали от посторонних глаз, то на следующей репетиции актеры выполняли задание. А у нас, скажешь актеру раз, два – все мимо ушей. Вот поэтому у нас в России всюду маленькие Чернобыли. В искусстве, в производстве, в науке, на дорогах. Все делается тяп-ляп, абы-кабы, на скорую руку, чуть-чуть склеил, там залатал, там не долил, не докрутил, цемента меньше положил.
И в Чернобыле, и на Саяно-Шушенской ГЭС ничего не произошло бы, если бы… Вот еще у нас если бы, надо бы… и т.д.
В Вахтанговском театре, у Товстоногова, у Акимова, у Плучека все работают на сцену. А творцы сцены как бы аккумулируют все на сцене. На сцене, в коридорах, в кабинетах идет размеренная работа. В коридоре, в кабинетах никто не кричит. Помрежи и прочие не кричат на актеров «на сцену!». Крика, ругани не слышал ни в каких театрах. Темперамент только на сцене. А на сцене завороженно «колдуют» Народные и действительно оправдывают свой титул.
Потрясающая Юлия Борисова в роли Клеопатры. Цезарь – Лановой, Антоний – Ульянов. Всегда в форме, наполнены, темпераментны, но в рамках задач режиссера. Мне в режиссуре хотелось бы только, чтобы ассоциативный ряд шел. Но на сцене были исторические личности, а этого мало. У Любимова, Захарова актеры и режиссер проводят в игре и ассоциацию на современность. У этих актеров надо учиться мастерству и этике, мастерству общения с людьми. На репетиции во время пауз мы общались с актерами. Режиссер-стажер З. Китай даже влез не в свою епархию. Стал делать замечания. Юлия Борисова выслушала на улыбке и сказала: учту. Но это так. Вежливо было принято, но не исполнено на сцене. У нее есть режиссер спектакля, а прислушиваться или не прислушиваться к другим это ее дело.
Михаил Ульянов в роли Антония всегда был в поту. А в танцах, поставленных Марисом Лиепой, темпераментно и мощно Ульянов двигался как профессиональный танцор. Ну что тут скажешь. Поклониться только большому мастеру. На репетициях все видно: какой человек, добрый или злой, темпераментный или с холодными ушами. Интеллектуал или нет, т.е. читает или не читает актер что-то кроме прессы. Ульянов создал характер Антония. Характер европейский, а не сибирского мужика. Родом Ульянов из маленького городка Омской области. В фильме «Председатель» Ульянов узнаваемый мужик – председатель. Я в Сибири видел таких. Весь в работе. Но если напьется, то тут он и генерал, и председатель. Проспится на сеновале и опять шугает колхозников, т.е. возбуждает на подвиг, как и мы актеров на периферии.
Когда оформляли документы, пропуски у отдела кадров в Вахтанговском театре Андрея Андреевича, я дал ему воблы. Он аж подпрыгнул. В те годы этот деликатес был редкостью. Мы стали друзьями. Заходили частенько к Андрею Андреевичу. Он был рад. Вроде занят. Ну какие дела могут в отделе кадров, как в других театрах. Никто никуда не уходит и редко приходит. Если одного студента возьмут в год, то это хорошо. Текучки в правительственном театре нет. Андрей Андреевич рассказывал нам шепотом в кабинете кто с кем живет, жил, где живет, что за человек. Нам это, в общем-то, не нужно, но было любопытно. «Кто жена у Ульянова?» – заговорщически спрашивал Андрей Андреевич. «Парфаньяк. А кто был первый муж у нее? – и сразу отвечал. – Николай Крючков, киноактер». И такие собеседования, так называемый «Совет в Филях» тоже был познавателен, но к профессии это никакого отношения не имело. Человек любопытен, а тем более такие фигуры.
– Попросись жить к своей землячке С. Джимбиновой, – советовал мне он. С Джимбиновой и с ее братом Станиславом я был знаком в Элисте с 1957 года. Они приезжали на некоторое время в степную столицу. Но она даже не здоровалась в театре. Дистанция огромного размера. За 30 лет службы в Вахтанговском театре Джимбинова поставила четыре или пять спектаклей. Два детских и еще что-то. Спектакль «Коронация» возили в США с Юлией Борисовой и Юрием Волынцевым.
Главному режиссеру Е.Симонову Министерство культуры СССР платило за нашу стажировку 900 рублей за каждого. У меня зарплата была 150 рублей. После репетиции мы шли в кабинет к нему. Евгений Рубенович доставал из холодильника боржоми и угощал нас. «Но вы сами режиссеры, что мне вас учить. Если есть вопросы, задавайте», – вежливо намекал нам Симонов. Мы говорили, что вопросов нет. «Вы занятой человек, в министерство надо, текущие вопросы решать», – и Симонов довольный, что мы такие понятливые, быстро убегал.
Вахтанговский театр дал нам по-своему интересную пищу для размышлений. И я понял, что театр со своими устоявшимися законами работал слаженно и творчески. Была зависть. «Живут же люди!», – говорили мы с Захаром Китаем.
Театр Сатиры. Москва. Режиссёр В.Н. Плучек
В театр Сатиры к Плучеку Валентину Николаевичу, мы, режиссеры из периферии, приезжали раза три в год по линии ВТО (СТД). В совокупности были года два.
Плучек В.Н. народный артист СССР, главный режиссер театра Сатиры был уважаемый человек в театральных кругах. Ученик и актер театра Мейерхольда. «Мой брат, – говорил всегда Плучек, – Питер Брук». Тот, про чьи нашумевшие спектакли я уже говорил: «Король Лир», «Гамлет» – были показаны в Москве, Ленинграде. «Король Лир» я видел в Ленинграде.
В лаборатории МЭТРУ каждый режиссер рассказывал свой замысел спектакля, который поставил. А потом другие режиссеры обсуждали. Плучек в конце резюмировал. Были обсуждения хлесткие, без правил, костерили всех и вся. Это была полезная лаборатория.
В театре Сатиры служили такие актеры как А.Папанов, А.Миронов, В. Васильева, А. Ширвиндт, М. Державин, Н. Архипова, С. Мишулин и другие. Присутствовали на репетициях. Но не так активно, как позже в Вахтанговском театре.
Валентин Николаевич входил в каминный зал, не здороваясь, садился и говорил: «Товарищи режиссеры, я бросил курить. У кого есть «Мальборо?». Режиссеры давали. Закуривал. Пауза. «Ну-с, с чего начнем? Ну, кто создал шедевр у себя в театре?». Все смеялись. «Значит, все создали шедевры? Я прочел М.М. Бахтина» – продолжал МЭТР. «Довольно занятный человек. Амбивалентность у Бахтина присуща и актерам. На сцене должна быть амбивалентность (когда один объект вызывает два противоположных чувства) и т.д. И все время амбивалентность». Никто не знал, что это такое. Потом, напоминал про своего двоюродного брата, английского режиссера, Питера Брука. Наговорившись, отпускал нас.
Однажды, один режиссер спросил, как сделать спектакль, чтобы он был современный. Особенно классику. Чтобы на сцене было ассоциативное восприятие у зрителя. «Вопрос, конечно, сложный, – пыхтя сигаретой, растягивал каждое слово МЭТР, – все зависит от головы, товарищи режиссеры» – и шли теоретические выкладки.
Вопрос, действительно, сложный. Как сделать «Гамлета» узнаваемым, как будто, это наш современник. У Ю.Любимова Гамлет В.Высоцкого был узнаваем не только внешне. Высоцкий был одет в черный свитер с гитарой в руке. Не то студент, не то какой-то наш интеллигент. Высоцкий не играл принца. Да кто знает, какие были принцы. Высоцкий играл нашего современника и, по внутреннему накалу, он был узнаваем. От принца у него ничего не было ни в пластике, ни по внутренней линии. Это был наш современник и, по внутреннему состоянию, напоминал возбужденного, импульсивного студента.
У Плучека, в театре Сатиры, шли спектакли не похожие на Любимовские, но злободневность, сатира присутствовали в его спектаклях. Ученик Мейерхольда продолжал мейерхольдовское направление. Плучек, как и Товстоногов – не похож на гладкого, обласканного вниманием человека. Если Товстоногов колюч, щетинист, у него своя, какая-то угловатая прямота. Мысли, есть за что зацепиться. То Плучек наоборот. У него вид успешного человека. Хотя за сатиру в «Бане», «Клопе» Маяковского его теребили и обвиняли в критике современных чиновников. Но Плучек умел обходить рифы, поставленные чиновниками от культуры. Так же и Товстоногов в Ленинграде. Товстоногов не подлаживался, не прогибался перед властями, вел умелую репертуарную политику.
Плучек тоже, по-своему, умел найти выход. В 16 лет уже участвовал в спектаклях Мейерхольда. Иногда, в хорошем расположении духа, он много рассказывал о Мейерхольде, о Маяковском. Это Маяковский предлагал Мейерхольду занять в спектакле в какой-нибудь эпизодической роли Плучека. Особенная гордость Плучека была роль мальчика, который выскакивал из тумбочки.
В жизни Плучек был простой, доступный, по крайней мере, с нами, с режиссерами из периферии, а на работе какой – нам неведомо. Человек познается в работе. Плучек не был, как Акимов, ершистый, едкий, колючий. Может с годами обтесался и едкость, колючесть ушла внутрь. Я видел почти все спектакли театра Сатиры. В них было всё. И сатира, и юмор, и колючесть, и издевка. Но не так, как у Любимова. Плучек чуть прикрывал свои воззрения. Но все равно читалась его боль, его гнев.
Вивьен был величественн как колосс и трудно было прочитать в нем главное. Он был полифоничен в характере. Товстоногов, Акимов, Плучек, Симонов были другие. У каждого был свой конек. Но общее было у всех – это высокий профессионализм.
Все эти лаборатории, стажировки, симпозиумы дают большой опыт в овладении профессией. Знакомство с театром, где проходишь стажировку. Познаешь лицо театра, стиль, направление и т.д. Второе – это знакомство с коллегами. Обмен мнений, собеседования и прочие формы общения дают невидимый, но ощутимый опыт. Приходит и другое познание.
Былое и думы. Былое без дум.
Вначале былое без дум. Студенчество – золотое время. Студенты театрального института особый контингент. На первом курсе все гениальные, на втором – талантливые, на третьем – способные, на четвертом – что-то умеют, что-то знают. На пятом оказывается, ничего не знают, не умеют. Это нормально. Студент взрослеет. Все равно жили весело, беззаботно, игриво. Играли повседневно. В институте, в общежитии, в транспорте, где подвернется случай. I курс – все на картошку. На II курсе обсмотревшись, подрабатывали.
Всякие курьезы были в калмыцкой студии. Клара Сельвина с Зоей Манцыновой работали на хлебозаводе. Всюду мука. Манцынова вымоет пол, приходит Сельвина, пол белый от муки, моет опять. Итак, каждый раз, пока Манцынова не заметила двойную работу. Пошли они в столовую, в кармане 30 коп. То ли взять два пирожка, то ли два чая и пирожок. Купили, поставили на стол. Пошли руки мыть. Уборщица столов подумала, что посетители поели, и убрала в мусор.
Один профессор всегда говорил: не будьте приложением к желудку. В хрущевское время на столах хлеб в столовых был бесплатный. «Я есть не хочу, дайте чай». «Могли бы не говорить», – улыбаясь, заявляла кассирша. Пили чай с хлебом и уносили еще с собой в общежитие. Выкручивались. Студент Калмыцкой студии Костя Сангинов спрашивает: «Как написать заявление на стипендию?». «Пиши, – говорю – дорогой, уважаемый, высокочтимый Станислав Сергеевич, дайте мне стипендию. Мать больная, много детей и т.д.». Сангинов написал и направился к проректору по учебной части. Тот только начал читать: «Дорогой… – и сразу вскипел: «Какой я вам дорогой?! Идите и напишите, как следует!». Не думал, что Костя шутку не поймет.
Однажды Николай Олялин, впоследствии знаменитый киноактер, организовал команду на разгрузку апельсинов на вокзале. Там сказали: «Ешьте, с собой брать нельзя». Заплатили по рублю. Пошли снова в воскресенье: «Так не пойдет, ребята. По рубчику мало», – сказал Олялин. И мы стали накладывать в рубашки, карманы. Проскочили. Не заметили. На Невском проспекте решили продать. «Боб-Азия, ты якобы из Средней Азии продаешь апельсины», – скомандовал Олялин. Студент кукольного факультета вдруг заявляет: «Откуда в Средней Азии апельсины? Да и весов нет». Олялин тут же нашелся: «Будем продавать поштучно. Апельсины из Марокко! Апельсины из Марокко!», – заорал на весь Невский громовым голосом Олялин. Вдруг нарисовался милиционер: «Чей товар? Где накладные? Вы из какого ларька?». Кукольники и другие тихонько слиняли. «Таак, пройдемте в опорный пункт», – отрубил милиционер. «Что с апельсинами таскаться?», – нерешительно спросил Олялин. Я вообще перетрухнул. Приехал учиться и сразу в милицию, а там сообщат в институт и «финита ля комедия».