Там, где локтевой сустав, сгиб, у Пеликана дыра диаметром в пару сантиметров и в глубину столько же. Чёрная, с запёкшейся внутри кровью. Рука сильно опухшая, как и весь Пеликан, ни одной живой вены там давно уже нет. Но он мнёт свою руку, бьёт – это, скорее, привычка, чем осознанное желание найти вену, удары слабые, пальцы в кулак не сжимаются, я вижу ещё несколько чёрных дырок, но размером поменьше.

– Блядь, Рэ, ничего не получается..

Пеликан берёт шприц, заносит его над рукой, думает, разговаривает сам с собой, подносит к самой большой дырке и аккуратно пронзает иглой гнойно–кровяную корку. Ему больно, но без дозы будет ещё больнее, вставив иглу почти на полную, опустошает шприц. Зависает на пару секунд, бросает шприц на лавку, не обращает внимания на кровь, вытекающую из руки, тянется к куртке, достаёт из внутреннего кармана 0.5 самой дешёвой водки, просит открутить крышку и выпивает одним глотком половину. Его вырубает.

Мне не мерзко, подобные вещи не производят на меня впечатления, я просто смотрю, разглядываю его руки, думаю о Миднайт, какие руки у неё – худые, но сильные, могла бы она довести себя до такого, нет, не могла бы, у неё свои «наркотики», да, тоже связанные с проникновением, с кровью, с изменением сознания, приходом и отходняками, она выбирает хуй, а не иглу. А мог бы я быть Пеликаном? Мог бы, конечно. Я посмотрел на свои руки – шрамы, они тоже были дырками, но затянулись. Пеликан падает с лавки.

Хочу поднять его, посадить или положить обратно, он в отключке, пускает слюни на пол из необработанных досок, под носом засохшие сопли, свитер весь в собачьей шерсти, он не толстый, он опухший, оплывший, татуировка на запястье расплылась, звезда превратилась в очко.

Нет, я не был для него тем, кто говорил бы стандартные вещи о вреде, о завязке, о полном прекращении. Я сказал ему раз, второй, ну, может, ещё третий и четвёртый – он аргументированно, в меру своих угасающих умственных способностей, отвечал, почему не перестанет, не может перестать, не хочет и ему это нравится. Врал, изворачивался, хотя мог обойтись без этого – я не его реабилитолог, я могу помочь, не более. Могу возиться с ним как нянька, относить его домой, к двери, звонить и уходить, чтобы его родственники не думали, что я его поощряю или достаю стафф. И я начал пускать его в подъезд, он ставился, выпивал и отключался, мог пролежать ночь, день, я кормил его через силу, прогонял, чтобы снова позже пустить, помогать и следить, чтобы его не трогали. Я ни разу не пустил его в свою квартиру – он просил, я врал, он врал и мы понимали друг друга, почему он не сможет зайти, я просил его помыться, почистить или сменить одежду,

– Когда я иду под душ, мне будто миллион иголок под кожу загоняют, самая горячая вода кажется ледяной. Я сильно воняю? Вытираюсь влажными полотенцами..

– не носить пальто летом, чистить зубы, которых уже и не осталось, одни гниющие осколки и кровоточащие дёсны.. Пеликан кивал, типа признавал свою вину, а потом говорил одну и ту же фразу, и, наверное, в этом он не врал.

– Рэ, не бросай меня, пожалуйста, мне больше не к кому обратиться. Посмотри на меня – ко мне даже прикасаться никто не захочет. Я не знаю, как сказать, что я тебе очень благодарен. Хочешь, встану на колени и буду вылизывать твои ботинки?

Мои слова, что всё нормально, не доходили до него – он очень боялся остаться один. Для вмазки ему нужна была компания, даже из одного человека – меня.

Я только что пришёл от Миднайт – сегодня она распсиховалась, сказала, что Дэнни не появляется дома уже дней пять, телефон включен, но трубку он не берёт. Не знаю, как её успокаивать, мы выпили пива, я сказал, что найду Дэнни и ушёл. Дома я приготовил пасту с морепродуктами и хотел посмотреть кино, уже всё подготовил и услышал слабый стук в окно. Пеликан. Зовёт меня на улицу. Скриплю зубами, беру банку пива и выхожу.

– Рэ, я не могу один. Постоишь со мной рядом, пока я вмажусь, а?

Из–за отсутствия зубов его речь совсем неразборчива, я понимаю, что он говорит, потому что успел привыкнуть. Только не в подъезде, говорю я с собой, Пеликан уже обоссался – мокрое пятно между ног, мокрая правая штанина до колена.

– Пошли за помойку.

– А там никого нет? Нас никто не увидит?

– Нет.

Потому что уже полпервого ночи, рядом с этой помойкой нет никаких точек притяжения для кого бы то ни было.

– Прости, Рэ.

Заходим за бетонный забор, который отделяет несколько мусорных баков от окружающего пространства. Я сажусь на какое–то старое ведро, перевернув его проржавевшим дном вверх, Пеликан остаётся на ногах. Даёт мне пузырёк, таблетки и капли, растолочь, залить, взболтать, набираю в машину, держу. Ничего не видно, включаю фонарик в телефоне. Пеликан бубнит

– О, отлично.

– и снимает сначала штаны, а следом и трусы. Паховые впадины тоже в дырках, таких же, какие я видел на его руках, дырки на лобке, на ляжках, Пеликан отворачивается поссать – на коленях сзади дырки вообще безразмерные, когда он напрягает или сгибает ноги, начинает вытекать кровяной гной. Или гнойная кровь – не знаю, какой субстанции больше в общем объёме.

У шприца погнулась игла, говорю об этом Пеликану, он машет рукой, нащупывает место для укола, пытается найти впавшие вены, он еле–еле держится на ногах, берёт у меня шприц и ставится в одну из дыр где–то под мошонкой. Ему по–прежнему больно, но он молчит, сосредоточенно вгоняет иглу, прикусив нижнюю губу.

– Да, есть. Ох бля..

Вынимает шприц, не выкидывает, даже такой, с погнувшейся иглой, кладёт его в пакет к пузырьку, таблеткам и каплям, одевается, выпивает 0.5 в два захода, предлагаю ему присесть, игнорирует или не понимает, прячет пакет с «девайсами» во внутренний карман куртки и продолжает стоять, его шатает, ноги подкашиваются. На второй штанине постепенно проявляется свежий след от мочи.

– Я уже не контролирую.. Не могу..

Пеликан выговаривает это с трудом и падает. Проверяю пульс – есть. Сижу рядом с ним около часа, когда он начинает храпеть, взваливаю на плечи и несу домой. Его там ждут; говорю, что нашёл за помойкой, что он спит, разбудить его не смог, поэтому принёс домой. Я ухожу под причитание и плач двух женщин.

Глупо сводить всё к «выбору», иногда выбрать нельзя, не ты определяешь выбор, а выбор определяет тебя. Можно избежать первого раза, второго, любого из последующих, не иметь представления, закрыть глаза и уши, абстрагироваться – будут люди, которые знают, к чему их приведёт привычка, они знают, они хорошо осведомлены, а потому не останавливаются. Удовлетворив сиюминутное желание, а не подавив его, они дрейфуют во времени, чувствуя иллюзорность «реальности».

Пеликан умер через четыре месяца после нашей последней встречи за мусорными контейнерами. Он долго гнил, системы организма часто отказывали, разложение затронуло почти все важные органы, предсказуемые последствия, ожидаемые и закономерные. Пеликан знал, что он делает, что должен сделать. И знал, как этого достичь. Тело как полигон для осознанных испытаний. Полигон – Пеликан.

И если бы я засунул саксофон ему в задницу, намазав мундштук уксусом или соляной кислотой, это ровным счётом ни на что не повлияло бы. И ничего не изменило. Он сыграл бы "Unforgiven" жопой и отправился за последней дозой. Что он в итоге и сделал.

Хуила ты картавая.

Party 12

Рэ и я сидим у него дома. Скорее полулежим – я попросил его разложить диван, чтобы у нас, чтобы между нами было пространство, не разделяющее, не отдаляющее, а такое, где концентрировалось напряжение, его – от предстоящего разговора, тема которого, мне кажется, ему неизвестна, и моё – необъяснимое. Я уверен, что напряжение уйдёт, как только мы заговорим, пока же мы молча курим, я принёс шесть «Мёрфис» и пару косяков, всё это разложено на диване, Рэ пожарит миндаль и арахис, его, очевидно, гнетёт необходимость начинать разговор, поэтому он не спешит, отдаёт инициативу мне. Я не сбежал, как подумала Миднайт – провёл пару недель у одной из своих знакомых, не выходил из квартиры ни разу, она работала с утра до вечера, а ночью мы говорили, обычно с часу до пяти, она выкраивала два–три часа на сон и уходила. Я ходил к ней и раньше, одно время мы были парой, но у меня на неё не вставал. Пиздец. Она могла отсасывать, вертеть своей пиздой по–всякому, пихать сиськи мне в лицо, дрочить до онемения рук – я не реагировал, нет, мой хуй не реагировал, а остальной Дэнни хотел её, но желание не давало твёрдости. Я ебал её пальцами, вибратором, чем–нибудь ещё, только не своим собственным хуем. Ей было достаточно, члены из человеческой кожи её вообще не интересовали, о чём она и сказала мне, облизывая пластиковый поебунчик. Я не пересекался с ней в течение года – до последнего двухнедельного «отдыха».

Я рассказал об этом Рэ за то время, что раздевался и доставал пиво из пакета, чтобы разрядить обстановку. «Честность – вот что нас объединяет».

– Ничего не изменилось, Рэ – на неё одну не реагирую, но её мысли и то, как она их преподносит, намного интереснее её пизды.

Он безразлично кивал, вспоминая, шевеля пыль на полках памяти, что у него–то чаще были дырки, которые интереснее мыслей того тела, в котором они находятся. Ебать и не слушать, не засорять мозги. Ну, Миднайт, ещё кто–то – исключения, всё–таки большинство решений принял его хуй.

Потом он ушёл жарить орехи, вернулся в комнату и вот уже минут десять мы молчим. Я закинул одну руку на спинку дивана, другой растираю пепел в пепельнице. Я должен выглядеть раскованным, в шашки сейчас поиграем, ага, а Рэ зажат, ссутулился, будто признаёт свою вину, избегает контакта с моими глазами, наблюдая только за движениями моих рук. Когда Рэ потянулся к банке пива, я перехватил его руку, он вздрогнул, но глаза не поднял. Я держу его за запястье, то усиливая, то ослабляя хватку, чувствую кости, давлю на них – типа массирую, отпускаю руку.

– Пульс щупал, хахаха, а то выглядишь как–то мёртво.

Рэ рассматривает своё запястье таким взглядом, будто я ему новую кисть пришил. На меня он так и не смотрит и к пиву больше не тянется. Беру банку, открываю и протягиваю ему. Он ждёт – уровень недоверия зашкаливает, ожидание разговора, ожидание очередной «шутки» от меня, бери уже, ссыкун, и начнём.

Он всё же берёт банку, проливает на себя немного пива, неуклюже отряхивается, отпивает и смотрит мне в глаза. Наконец–то! И я не понимаю, почему сегодня злость перевешивает всё остальное, это же Рэ, но логическая цепочка неумолима – «Рэ – Миднайт – ЧУВСТВА». Несколько раз сглатываю, провожу рукой по щетине на лице, закуриваю, миндаль такой ароматный, беру один орешек, разглядываю и пробую, выпускаю дым, закрываю глаза на секунду.

– Рэ, помнишь мой старый диван? Тот самый, который мы с тобой продавливали столько лет своими ленивыми жопами за охуительно интересными разговорами.

Рэ почти незаметно кивает. Что, звоночек не звенел, когда я нервничал и срывался, если Миднайт заходила ко мне в комнату там был ты? Давай, бля, ты уже должен понять, к чему я веду, к кому, вякни мне в ответ хоть что–нибудь. А ни хуя ты не вякнешь, дружок, смотришь только своими поросячьими глазками, грустно тебе, печально, может, молочка принести? Сейчас–сейчас, нужно всего лишь заставить Миднайт войти в период лактации, хахаха.

– Мне пришлось его выкинуть и заменить новым.

Играешь со мной что ли? Никаких внешних реакций. Мы же друзья, Рэ, расслабься, покажи мне, что ты сейчас ощущаешь.

– А ты знаешь, как я не люблю делать срочные покупки, не хочу покупать только потому что «надо». Я мог бы и на полу спать..

Зашевелился вроде. Один глоток, второй, один орешек, ещё три, ну, ну, хули ты рот открыл, если говорить не планируешь?! Похоже, я и сам уже занервничал. Время для косяка. Нет, не время, подожди.

– Но на полу тоже кое–какие следы могут быть, не хочу с этим соприкасаться, не хочу..

– Дэнни, я тебя понял. Да, мы занимались любовью с Миднайт на твоём диване. Примерно год.

«На твоём диване» – неверный акцент, Рэ, «занимались любовью» – вот правильная метка. Любовью. Любовь.

– Твоя мама..

– Твоя, блядь, мама! Зачем? Что за хуйня у вас уже год происходит? Я и раньше предполагал, что ты поёбываешь её – твои реакции на её присутствие, направление взгляда, уголки твоих сучьих губ, ну, месяцев десять, допустим, назад где–то вспыхнуло предположение, думал, что расскажешь – опровергнешь, ты ж не можешь, хахаха, не каждый день мои друзья ебут мою мать, а тут получается – именно каждый день. Ну, вперёд, рассказывай.

Его запал исчез. Только назад даже тропинки нет, сзади стена, мягкая, но не сломаешь – тело Миднайт.

– Я никуда не тороплюсь, подожду, пока ты сложишь слова в предложения, мне же интересно, как вообще это получилось.

– Дэнни, я не могу с тобой говорить, когда ты настолько злой. Мои слова могут не дойти..

– Не рисуй мне свою перспективу, я и сам неплохо рисовать умею. Расскажи как есть.

Я чувствую, что размяк. Агрессия ушла, злость ушла. Я готов слушать.

– Рэ, честность.

– Как–то мы с тобой говорили, потом ты прервал разговор, я подумал, что ты немного не в себе был, наговорил мне странных вещей и ушёл.

– Да, помню.

– Ты ушёл, пришла Миднайт, мы поговорили, она за тебя переживала, а потом.. Я не буду подбирать слова, ладно? Скажу как было.

– Всё нормально.

– Ну вот. Попросила выебать её, «если у меня смелости хватит».

– Ну и ты, конечно же, за хуем в карман не полез, сразу штаны с трусами стянул.

– Не сразу, Дэнни, не сразу. Сначала вылизал её.

Чё?! Ни хуя себе уверенность разливается в воздухе!

– И как?

– Дэнни, тебе нужны подробности? Мне очень некомфортно рассказывать такое тебе о твоей же матери, я еле удерживаюсь от того, чтобы отвечать на каждую твою издёвку. Прости меня, Дэнни, это не должно было так долго продолжаться.

Так длинно и так глубоко. Нет, сучок, ты и подробности мне расскажешь. Сравню.

– А, не умножай штампы. Рассказывай.

– Нет, Дэнни, не буду.

Реагирую быстро на его слова, не думая – хватаю его одной рукой за горло, в другой держу сигарету. Рэ не отшатывается, сидит как замороженный, но я чувствую, что кожа тёплая, я чувствую его пульс. Сдавливаю сильнее, ещё сильнее – у него слезятся глаза, он перестаёт дышать. Взгляд не отводит, я тоже.

– Расскажи мне, Рэ, как вы трахались.

Отпускаю горло, но руку не отвожу, хлопаю Рэ по плечу, щёлкаю пальцами у него перед глазами – я добрый доктор, лечить даже не пытаюсь.

Молчим. Я снова думаю о косяке, но если мы его запалим, то расслабимся, Рэ надо бы расслабиться – плавность речи, мельчайшие подробности, а мне – пока нет, нахлынет сопереживание, сочувствие, реакции замедлятся, нет, не сейчас.

– Дэнни, если тебе хочется подраться – хорошо, давай сделаем это. Но твоей грушей я не буду.

Не будешь, я знаю.

– Объясни мне, зачем тебе нужны эти подробности? Тебе будет приятно слушать?

Правильные вопросы, Рэ.

– А, Дэнни?

Я молчу. Криво улыбаюсь, болтая банкой пива в руке, смотрю в пол – изображаю размышление и торг.

– Что, необходимо тебе знать, что у неё пизда такая узкая, что можно кончить за тридцать секунд? Что она глотает, что сосёт как безумная, что любит ебать сама, а?

Умничка! Заговорил. Не так много ресурсов пришлось задействовать.

– Это всё такие вещи, которые можно сказать о любой девушке.

Хук —

– Но она не "любая", она моя мама, Рэ.

Оценка сказанного, осознание, а вот с принятием могут быть проблемы. Закрепим материал.

– Или ты не только мою мать трахаешь, а?

Хахаха.

– Все ли они в такой хорошей форме? Или временами приходится раздвигать дряблые складки на пути от лобка к пизде?

На лице Рэ проскакивает то ли ухмылка, то ли усмешка.

– А вы предохраняетесь или климакс вас предохраняет?

– Дэнни, что ты хочешь услышать?

– Подробности, Рэ. Я и с Миднайт поговорю – я должен понимать, что будет дальше.

«Будет дальше» произношу так, будто я подросток и голос у меня ломается. С баса перехожу на всхлип. Сглатываю и сглатываю подступающие к горлу комки, видит ли это Рэ, дыхание перехватывает – видит ли это Рэ, начинаю кашлять, не могу остановиться, мне нужно откашлять ЧУВСТВА, выплюнуть их, вы–плю–нуть, думаю слогами, чтобы вернуть внутреннее равновесие. Ломается не голос – я сломался. Видит ли это Рэ?

Я их выплюну и мне больше не захочется издеваться над Рэ, я их выплюну и уйдут всплески агрессии, я смогу наслаждаться дружбой с Рэ и сексом с Миднайт – как это было раньше. Смогу? «Честность – вот что нас объединяет». Рэ ковыряется в орешках, все уже потрогал, перебрал, воображает, наверное, как водит пальцами в пизде у Миднайт, а она и рада, помогает ему, трёт.. Оо, я не могу, блядь, сейчас – нет.

Нужно прийти в себя.

– Расскажи хотя бы, понравился ли тебе мой диван. Вы же не нашли другого места. Или Фил важнее чем я? А, Рэ?

Я аж взмок. Проступил пот на лбу. Видит ли это Рэ? Я не могу сейчас вытирать лоб – привлеку внимание, Рэ учует, что я сломался, а вдруг пота нет, вдруг это ложное ощущение, спина точно мокрая, ноги, уфффф.

– Пусть Дэнни ложится и впитывает ваши выделения, ммм, какой чудесный запах у этой пизды! Ой, но это же пизда моей мамы, как я могу..

– Можешь, Дэнни.

Чего бля?! Миднайт ему уже рассказала что ли? Нет, нет, нет, нужно как–то это проверить, опровергнуть или подтвердить.

– Ты зашёл, чтобы таким образом пристыдить меня? Уличить? Или, скорее, унизить. Дэнни,

– Подожди, мать твою. Что я могу?

– Можешь вдыхать запах пизды Миднайт.

– И как же?

– В вашей квартире везде феромоны Миднайт. Ты сам–то помнишь, как она выглядит? Как двигается и разговаривает? Фил ушёл в самоизоляцию, ты тоже сознательно держишь дистанцию, сравни теперь ваше поведение с поведением Миднайт. Она открыта, только эта открытость никому из вас не нужна. Не собираюсь осуждать ни тебя, ни Фила, если ты хотел спросить. Я ответил на твой вопрос?

Конечно, мой мальчик. Мы же дышим одной и той же пиздой. Значит, он не в курсе.

– Она тебе давно уже не мать.

Ну Рэ, всё должно было быть не так.. Я хуярю ему ногой в ухо, он двигает мне в челюсть полупустой банкой, пиво попадает в глаза, кулак Рэ тоже, ещё удар, ещё,

– Хватит!

– кричу я, но удары не прекращаются, мы падаем на пол,

– Хватит! Всё, всё! Всё–ооо!!

– я смотрю в пол, Рэ заламывает мне руки за спину, неприятно, но терпимо, отпускает руки, я выстраиваю фразу, но не успеваю сказать. Раз, два – Рэ схватил меня за волосы и крошит мой нос – три, пять.. Он слезает с меня, уходит. Трогаю нос – ничего не хрустит, хотя, может, я не чувствую пальцев – Рэ неплохо придавил их коленом, он возвращается с водой и влажным полотенцем.

Поднимает меня, сажает на диван, грубо хватает за подбородок и смывает кровь.

– Мудак ты, Дэнни.

– Твоя порода,

– огрызаюсь и выдавливаю кровавую улыбку. Рэ какой–то грустный.

– Ты останешься, чтобы ещё раз попробовать меня избить, останешься, чтобы сказать, зачем пришёл или пойдёшь домой?

Трогаю языком зубы, хочется сплюнуть, но некуда. Вы–плю–нуть.

– Рэ, Миднайт трахается не только с тобой.

– Ну и что? Она не моя собственность.

– Рэ, её Я ебу.

Вы–плю–нуть. Не вижу удивления в Рэ. Наверное, момент не такой драматический. Ох бля, да он верит.

– Рэ, я трахаю Миднайт, свою мать. Уже года три.

Он садится на диван напротив меня, открывает ещё одно пиво, нащупывает под задницей косяк, достаёт, кладёт между нами. Теперь инициатива у него.

– Ты мне не веришь?

– Нет. Не знаю. Не знаю, что делать с этой информацией.

– Я сегодня уже хорошо нахуевертил тут, попробую исправиться. Просто расскажу. Тебе же Миднайт..

– Она просила поговорить с тобой, но так и не сказала, о чём.

– Да, значит, говорила.

Речь замедлилась, слегка кружится голова, я почти не воспринимаю Рэ, но он быстро приводит меня в сознание.

– Дэнни, она тебе давно уже не мать.

– Ты прав, Рэ, прав, и никогда ей не была, если брать в расчёт только мои ощущения. Но не говори так, пожалуйста. Вот сейчас, в этот момент – не говори, я расскажу, почему.

– Дэнни, я тебе сейчас ничего не говорил.

Заебись. Говорю сам с собой. А о чём они говорят, когда меня нет? Или у них нет на это времени, торопятся, суетятся, блядь, вы–плю–нуть. Вы–плю–нуть.

– Я не могу с тобой говорить как с посторонним человеком. Не могу отключить чувства.

ЧУВСТВА. Отключи их на хуй, выруби, это ложные покровы, Рэ, вторая кожа, вены сплетаются в клубок и кровоток останавливается, я хочу её выебать, я ебу её, Рэ, механически, вы–плю–нуть, блядь, блядь, блядь, но теперь я её делю с тобой, мы её делим, а что думает она? Да насрать мне – я хочу так думать, я хочу так думать, но не могу разжать губы, чтобы, чтобы.. Вы–плю–нуть.

– А ты, Рэ, как ты к ней относишься?

– Ну уж точно не как к твоей маме.

– Ты это уже говорил.

– Нет. Я говорил, что тебе она уже не мать.

– А это не одно и то же? Как скажешь. Ну так и?

– Мы просто трахаемся и разговариваем.

– И это, по её мнению, забота и внимание? Ха, мало же ей нужно на самом деле, хахаха.

– Она же сравнивает меня с тобой. Даже если не говорит об этом прямо.

Уверен?

– Уверен?

– А с кем ей ещё сравнивать? Я не спрашивал, меня это не интересует – есть ли у неё кто–то ещё.

– Я тоже..не спрашивал..пока не увидел твою задницу на ней.

–

– Каким–то вечером. Я пришёл раньше, чем она меня ждала, хотел как всегда запереться в комнате, почитать там, музыку послушать, а там – ты и она, она меня заметила. Ты засаживаешь ей, а она смотрит на меня – почти двойное проникновение, хахаха, двойной оргазм.

– Ага, почти.

– Я–то был спокоен до этого вечера, ну секс и секс, можно ей пинка ещё дать, чтобы быстрее одевалась и проваливала из комнаты. И она принимает всё так, будто это норма для неё. Соси – не соси, раздвигай – уёбывай, потрогай – не прикасайся, сними всё – порви колготки на пизде.

– Ну.. У меня с ней как–то нежнее было. Компенсация за твои правила – теперь мне понятно.

– Понятно, ещё бы. Так не я же к ней пришёл, а она ко мне. Миднайт, не получая обратной реакции в виде слов, решила получить обратную связь через секс. Но я и здесь скуп, обращаюсь с ней как со шлюхой, но хер его знает, Рэ, раз всё продолжается так долго, значит её это устраивает.

– Дэнни, что за, на хуй, происходит.. Мы обсуждаем, кто из нас и как ебёт твою мать, какие эмоции при этом испытывает..

– Ты, кстати, так и не рассказал подробностей.

– Похоже, нам придётся разговаривать втроём.

– Ни хуя нам не придётся, Рэ. Убрав сына из её жизни и убив в ней мать, я начал испытывать к Миднайт ЧУВСТВА. Мне это не нужно, я бежал от этого всю жизнь, выстраивал своё восприятие и отношение не для того, чтобы ревновать её, не для того, чтобы бояться её, а бояться я начинаю сейчас, когда она знает, когда она может начать контролировать что–то. Она захочет большего, Рэ, как только уловит, как изменилось моё отношение к ней. Как легко контролировать и получать доступ, удерживая хуй в пизде и находясь в замкнутом пространстве. Ты кончал когда–нибудь в свою мать? Я могу ошибаться, сильно ошибаться, но Рэ, ты говоришь со мной так, будто тебе до манды вся эта ситуация, отношения «мать плюс сын плюс ты». Что ты сидишь как мудила, выкинь уже эту пустую банку, крутишь и гладишь её как свои яйца.

– А что ты ждёшь от меня? Чтобы я пошёл и застрелился? Я просто охуел, Дэнни, я не могу сейчас думать рационально. Не обсуждается, что я отвалю, считай, уже отвалил.

Рэ поднимает обе руки ладонями ко мне. Я показываю ему fuck.

– Рэ, ты всё–таки глупый. То, что ты отвалил, ни на что не повлияет, ты можешь и не отваливать. Есть ещё я и мои ЧУВСТВА. Ты уже поебал Миднайт, я уже знаю об этом – соответственно, отменить мы ничего не можем. Ни отменить, ни исправить.

Я уеду отсюда. Затеряюсь. Но сначала можно и втроём поговорить, какие это будут реакции, как он и Миднайт будут блеять и оправдываться, попрошу их поебаться в моём присутствии, ммм, надо будет сразу раздеть Миднайт, чтобы она не была очень уж уверенной в себе. Я просто прикажу ей раздеться – я же её сын в конце концов, хахаха. Ублюдки.

– Что ж ты не сказал мне раньше, Рэ?

– Считай, что побоялся.

Уж понятно, что обосрался как слон после гнилых абрикосов. Друг. «Честность – вот что нас объединяет». Пизда нас объединяет, Рэ. Пизда моей мамаши.

– Зря я это всё, Дэнни. Не жалею, что трахал Миднайт, но нач..

– Заткнись, Рэ.

Резко встаю и иду к двери.

– Подожди минут десять, я устрою тебе сюрприз.

Миднайт, Миднайт, ты должна быть дома, как же мы без тебя. Рэ что–то мяукает, но я уже захлопнул дверь и вышел на улицу.

Мне весело. И я хочу унизить их обоих, и я их унижу, блядь, нет–нет, никаких мстительных настроений, моя голова ясна, я излучаю радость, я предвкушаю хорошую подпитку от моих друзей, милая Миднайт, милый Рэ, позвольте пригласить вас в удивительный мир утончённых и незабываемых эмоций, у меня есть ЧУВСТВА, блядь, а у вас – похоть, страсть и взаимное влечение. Я выебу вас обоих на других уровнях, в других плоскостях, ментально. И ты, Миднайт, ты знаешь, что..чтобы..

Медленно пальцы ползут по струне, я хочу кричать громко, звук застревает во мне, дрожит и вибрирует, горло царапает, я вижу дорогу, но путаюсь в знаках, тротуары пусты, но идти по ним некуда, дождь сменяется ливнем и я прячусь за ветками, я вижу не всё, но цепляется взгляд за промокших прохожих, что у дома стоят, он машет руками, он кричит и дрожит, она ловит упрямо его слова как ножи, убирает в рюкзак, прячет под платье, месит ногами чёрную слякоть, я не слышу угроз, я слежу за губами – «у тебя ещё один есть, в правом кармане», он проверяет, он ещё не уверен, он не видит меня – я сама почти дерево, он бьёт её в грудь и я отвожу глаза, мне тебе нечего больше..

Сказать, что я ей скажу? Хахаха, скажу, что может не одеваться, так пусть идёт, не будем скрывать своих, хахаха, отношений, своих, хахаха, ЧУВСТВ, блядь. Она посопротивляется для вида, да ну, просто схвачу её и потащу.

Я в таком предвкушении, что меня даже слегка потряхивает, такая сила, такая уверенность, я специально громко хлопаю дверью и гадким таким, нарочито слащавым голосом говорю

– Миииднааайт, пораааа на прогууууулку!

Снова в моей комнате. Одного объёбанного дивана ей мало.

Меня кроет? Я вижу..что.. Вик? Грёбаные навязчивые вспышки памяти.

Но это не Вик, блядь.