Побег стрелка Шарпа. Ярость стрелка Шарпа

– Рада слышать. – Она отвернулась, чтобы снять чайник.

Стерва, подумал Феррагус. Самодовольная английская стерва.

– Мне не наливайте, – сказал он и вышел из кухни.

И в этот момент откуда-то издалека донесся едва слышный звук, похожий на раскат грома. Звук этот то нарастал, то уходил, потом возвращался и постепенно усиливался. В рамах начали трястись стекла. Выглянув в окно, Сара увидела туман и поняла, что это не гром.

Это французы.

Пришел рассвет, и в Буссако заговорили пушки.

Глава третья

Шарпу не спалось. Сыро, холодно и больно. Ушибленные ребра превращались в ножи, стоило лишь немного повернуться, а когда он поднялся в предрассветном мраке после недолгого забытья, боль настоятельно потребовала снова лечь. Шарп ощупал ребра – что, если там не просто ушибы, а переломы? Правый глаз заплыл и наполовину закрылся.

– Проснулись, сэр? – раздался голос неподалеку.

– Умер, – ответил Шарп.

– Может, чая, сэр? – предложил Мэтью Додд, стрелок его роты, произведенный в капралы, пока Шарп был в отпуске.

Нашивку Додду дал Ноулз, и Шарп одобрил это решение.

– Спасибо, Мэтью.

Он наклонился, чтобы собрать для костра сырых веток и щепок, и поморщился от боли. Додд уже высек искру и теперь дул на разгоравшееся пламя.

– А что, костер разводить можно? – спросил капрал.

– Вчера вечером было нельзя, но в таком тумане кто его заметит? К тому же мне нужен чай, так что не сомневайся. —

Шарп подбросил в огонь свои ветки и выпрямился, слушая, как шипят и потрескивают новые язычки. Додд налил воды в чайник и бросил щепотку чайных листьев. Шарп добавил немного из своих запасов. Огонь разгорался.

– Сырое утро, – сказал Додд.

– Чертов туман, – пробормотал Шарп.

– Скоро смена.

Додд поставил чайник на огонь.

– Наверное, еще и полтретьего нет, – заметил Шарп.

Кое-где загорались огоньки, солдаты раскладывали костры, проступавшие в тумане желтоватыми пятнами, но большая часть армии еще спала. Шарп выставил пикеты на краю восточного склона, тем не менее проверять их не спешил.

– Сержант Харпер сказал, что вы вроде бы упали, сэр, – сказал Додд, поглядывая на разбитое лицо капитана.

– Да, поскользнулся на ступеньке. Опасная штука эти ступеньки. Особенно в темноте, когда скользко.

– У нас дома так Секстон разбился. – Додд пошевелил дрова, и взметнувшиеся языки выхватили из тьмы его сухощавые черты. – Полез на колокольню привязать новую веревку к большому колоколу и поскользнулся. Разбился насмерть. Поговаривали, будто кто-то его подтолкнул, потому что, мол, его женушка миловалась с другим.

– С тобой, Мэтью?

– Мистер Шарп! – воскликнул обиженно Додд. – Конечно нет!

Вода закипела быстро. Шарп зачерпнул чая жестяной кружкой и, поблагодарив капрала, направился к склону, в сторону французов. Спускаться он не стал, но нашел у дороги кряж, выступавший наподобие бастиона и протянувшийся на сотню шагов. Заканчивался кряж холмиком, где между булыжниками и полагалось находиться караульным. Подходя, капитан нарочно задел камень, чтобы дать о себе знать.

– Кто там? – Ответ последовал мгновенно, но иного Шарп и не ожидал, поскольку службу нес сержант Рид.

– Капитан Шарп.

– Пароль, – строго потребовал Рид.

– Глоток горячего чая, сержант, если не застрелите.

Рид не давал спуску, когда речь шла о соблюдении установленного порядка, однако даже педанта можно убедить сделать послабление, предложив вместо пароля чая.

– Пароль, сэр, Джессика, – укоризненно сказал он.

– Полковничья жена, а? Мистер Слингсби забыл меня предупредить. – Он передал Риду кружку. – Все тихо?

– Тихо, сэр. Ни звука.

Из темноты выступил прапорщик Айлифф. Формально старшим пикета был он, но по действующей процедуре все свои действия ему полагалось согласовывать с сержантом. Подойдя ближе, прапорщик изумленно уставился на Шарпа.

– Доброе утро, мистер Айлифф.

– Сэр!.. – испуганно выдавил мальчишка.

– Спокойно?

– Думаю, что да, сэр.

Айлифф никак не мог оторвать взгляд от капитанского лица. Не вполне понимая, что могло так изменить личность командира, он в то же время не решался спросить напрямую.

Восточный склон уходил вниз и терялся в темноте и тумане. Шарп опустился на корточки, моргнув от боли в ребрах, закрыл глаза и прислушался. Вверху, над ним, переговаривались солдаты, звякал чайник, потрескивал бодро оживающий костер. Лошадь ударила копытом о землю. Заплакал младенец. Все эти звуки его не касались. Он рассчитывал услышать что-то снизу, но там было тихо.

– До рассвета не полезут, – сказал Шарп.

В темноте французы просто не нашли бы дорогу наверх.

– А вы думаете, сэр, что полезут? – осторожно спросил Рид.

– Так говорят перебежчики. Как порох?

– При таком тумане? Нет, сэр, я бы на него не рассчитывал. – Рид нахмурился. – А вы ушиблись, сэр?

– Упал на ступеньках. Проявил неосторожность. Вы прочистите оружие на подъеме, а я предупрежу полк.

Шесть человек пикета несли службу с заряженными мушкетами и винтовками. За несколько часов порох вполне мог отсыреть и не загореться. На рассвете, перед побудкой, караульные засыплют свежего пороху и произведут по выстрелу, чтобы избавиться от старого заряда. Если не предупредить полк, люди могут подумать, что выстрелы оповещают об атаке неприятеля.

– Не усните здесь, – добавил он.

– Сэр, нас сменят после подъема? – поинтересовался Рид.

– Пару часов перехватите. Но прежде чем ложиться, поточите штыки.

– Думаете… – начал прапорщик Айлифф, однако закончить вопрос не успел.

– Чего ждать, того никто не знает, – ответил тем не менее Шарп, – но с тупым штыком в бой не ходят, мистер Айлифф. Покажите вашу саблю.

Айлифф, как и подобает офицеру стрелковой роты, носил легкую кавалерийскую саблю. Она была старая, купленная, наверное, задешево еще дома, с потемневшей гардой и потертой кожей на рукояти. Прапорщик подал оружие Шарпу, и тот провел пальцем сверху вниз по изогнутому клинку – сначала по острию, потом по тыльной стороне.

– В полумиле отсюда стоят португальские драгуны. Как посветлеет, сходите к ним, найдите кузнеца, дайте ему шиллинг и попросите наточить как следует. Этой саблей вы и кошку не освежуете.

Он вернул парнишке его клинок и вытащил свой.

Вместо легкой кавалерийской сабли Шарп носил кавалерийский палаш, длинный, прямой клинок, плохо сбалансированный и слишком тяжелый, зато надежный инструмент в сильной, мужской руке. Лезвие еще не затупилось, а вот острие не мешало бы поправить. На такие вещи, считал Шарп, денег жалеть не стоит.

Вернувшись в лагерь, он зачерпнул еще кружку чая, однако выпить не успел – трубач протрубил «подъем». Сигнал прозвучал глухо, потому что пришел из долины, где стояли французы, но уже через несколько мгновений ему ответили десятки горнов вдоль хребта.

– Подъем! Подъем! – прокричал майор Лерой и, увидев в тумане капитана, помахал рукой. – Доброе утро, Шарп! Чертовски холодно, а? Куда только подевалось лето!

– Я велел караульным разрядить мушкеты, сэр.

– Хорошо, буду иметь в виду. – Он зевнул. – Что это у вас? Чай?

– Я думал, сэр, американцы не пьют чая.

– Лояльные американцы пьют. – (Семья Лероя сбежала из Америки после победы тринадцати мятежных колоний.) – А вот бунтовщики, те поят чаем рыбу. – Он взял у Шарпа кружку, отпил глоток и скривился. – Фу! Вы что, сахаром не пользуетесь?

– Никогда.

Лерой попробовал еще и покачал головой:

– Боже, вкус, как у теплой конской мочи. – Тем не менее он осушил кружку до дна. – Привет, парни! Веселей! Строимся!

Сержант Харпер уже повел своих людей на смену караулу Рида. Из тумана донеслись выстрелы – дозорные пальнули в воздух. Лейтенант Слингсби, хотя и хватил лишнего накануне, выглядел свежо и держался бодрячком, как будто собирался нести службу у Виндзорского замка. Выйдя из палатки, он одернул мундир, поправил ножны и зашагал в сторону пикета.

– Вы почему меня не подождали? – крикнул он вслед Харперу.

– Это я сказал ему идти, – вмешался Шарп.

Слингсби обернулся. В выпученных глазах мелькнуло удивление.

– Доброе утро, Шарп! – Голос лейтенанта звучал до неприличия жизнерадостно. – Ну и ну! Изрядный же у вас фонарь! Надо было вчера приложить сырой бифштекс. Бифштекс! – Наверное, собственный совет показался Слингсби забавным, потому что он коротко хохотнул. – Как себя чувствуете? Надеюсь, лучше?

– Лучше б я сдох, – проворчал Шарп и отвернулся.

Полк уже выстраивался в шеренгу на вершине хребта. Стоять так ему предстояло долго – на случай внезапной атаки французов. Шарп, заняв место во главе роты, бросил взгляд на шеренгу, и на душе вдруг потеплело. Почти шестьсот человек, набранные из деревушек Южного Эссекса, Лондона и даже Ирландии, в большинстве своем воры, пьяницы, убийцы и дураки, но выкованные армией в солдат. Эти люди знали слабости друг друга, смеялись над шутками товарищей и считали свой полк лучшим в мире. Они, может быть, не были такими свирепыми, как коннахтские рейнджеры, расположившиеся левее, или такими модниками, как стоявшие севернее гвардейцы, тем не менее надежности, стойкости, гордости за себя и уверенности в своих силах им было не занимать.

По шеренге четвертой роты прокатились смешки, и Шарп понял – Хорас Пирс отпустил очередную шуточку.

– Разговорчики в строю! – прикрикнул он и тут же пожалел, что открыл рот, – боль напомнила о себе.

Правый фланг полка составляла португальская часть, а уже за ней находилась батарея португальских шестифунтовых орудий. Шарп считал их бесполезными, однако знал, что на позициях немало и девятифунтовиков, которые могли намесить немало каши. Туман таял, и шестифунтовики проступали все отчетливее, а когда капитан повернулся к северу, то увидел, что белая завеса над деревьями за монастырем тончает и расползается.

Они простояли почти час, а французы так и не двинулись с места. Небо расчистилось, но долина все еще лежала под мглистой пеленой, похожая на огромную белую реку. Полковник Лоуфорд проехал на Молнии перед строем, останавливаясь перед каждой ротой.

– Поработаем, как всегда. Репутация у нас есть, добавим блеска! Выполним свой долг и покажем французам, что не они самые лучшие!

Прежде чем отъехать от легкой роты, он улыбнулся ее капитану:

– Позавтракаете со мной, Шарп?

– Есть, сэр.

– Молодец. – В полумиле к северу протрубил горн, и Лоуфорд повернулся к майору Форресту. – Думаю, можно расслабиться. Пусть люди передохнут.

Майор кивнул.

Половина осталась в строю, другой позволили разойтись: приготовить чая, перекусить, облегчиться, но при этом не уходить дальше новой дороги и не терять из виду полк. В случае атаки на возвращение в строй давалось полминуты. Две солдатские жены у костра точили штыки, посмеиваясь над шуточками стрелка Хэгмена. Неподалеку молился сменившийся с караула сержант Рид. Опустившись на одно колено, он держал руку на мушкете. Стрелок Харрис, утверждавший, что не верит ни в какого бога, проверял, на месте ли кроличья лапка. Прапорщик Айлифф пытался укрыться за палаткой полковника – парня выворачивало наизнанку.

– Мистер Айлифф! – окликнул его Шарп.

– Сэр. – Прапорщик опасливо подошел к нему. На небритом подбородке повисли желтоватые ниточки рвоты.

– Возьмите вот это. – Притворившись, что ничего не заметил, Шарп вытащил палаш и два шиллинга. У бедняги, скорее всего, не было ни пенни, так что заплатить за себя он не мог. – Найдите португальского кузнеца и пусть заточит как следует. Чтобы я мог им бриться. Все, ступайте. И возвращайтесь побыстрее.

Возле палатки Лоуфорда, обнажившись до пояса, брился Роберт Ноулз. Белые, как молоко, грудь и спина резко контрастировали с темным, как старое дерево, лицом.

– Вам бы надо отпустить усы, – посоветовал Шарп.

– Что вы такое говорите. – Ноулз заглянул в зеркало, приставленное к чашке с водой. – Мой дядя носил усы, так он обанкротился. Как самочувствие?

– Хуже некуда.

Ноулз отвел руку с бритвой от намыленной щеки и посмотрел на капитана:

– Да вы и выглядите не лучше. Проходите, Ричард, полковник вас ждет.

Шарп подумал, что ему бы тоже не мешало побриться, но представил, как будет водить лезвием по разбитой скуле, и решил, что дело потерпит до конца дня. Хотя к вечеру физиономия будет черной, как порох. Он нырнул в палатку.

Полковник Лоуфорд сидел за накрытым тонкой скатертью складным столиком.

– Вареные яйца, Шарп. Люблю, знаете ли, вареные яйца. Но только когда сварены должным образом. Садитесь. Хлеб еще не зачерствел. Как ваши раны?

– Почти не чувствую, сэр.

– Молодец. – Полковник зачерпнул ложечкой сваренное всмятку яйцо, отправил в рот и удовлетворенно кивнул. – Туман поднимается. Как думаете, французы пойдут?

– Майор Хоган считает, что пойдут.

– Что ж, наше дело – исполнять долг. Да и для полка хорошая практика, верно? Пострелять по настоящим целям! Это кофе, Шарп. Очень хороший кофе. Угощайтесь.

Других приборов на столе не было, и Шарп понял, что приглашен в единственном числе. Он налил кофе, взял яйцо и кусочек хлеба и молча принялся за еду, чувствуя себя крайне неуютно. Он знал Лоуфорда более десяти лет, однако сказать сейчас ничего не мог. Некоторые, вроде Хогана или майора Форреста, могли трепаться часами и никогда не уставали от разговоров. Оставь их в толпе чужаков, и они будут болтать как сороки. Шарп же в компании всегда молчал, как будто язык проглотил. Впрочем, Лоуфорд, похоже, ничего не имел против. За едой он читал четырехнедельной давности «Таймс».

– Боже…

– Что такое, сэр?

– Том Дайтон умер. Бедняга. Здесь сказано, в преклонном возрасте. По-моему, ему было около семидесяти.

– Я его не знал, сэр.

– У него была земля в Суррее. Отличный парень. Женился в свое время на дочери Кэллоуэя. Весьма разумно. – Он сложил газету и бросил ее на стол. – Хотите почитать?

– Хотелось бы, сэр.

– Так берите.

Читать Шарп не собирался, но газета могла пригодиться. Он разбил скорлупу на верхушке яйца и взял ложечку.

– Значит, вы полагаете, что французы полезут? – с натужной сердечностью спросил Лоуфорд, очевидно уже запамятовав, что задавал этот самый вопрос несколькими минутами раньше.

Шарп уловил нервозность в голосе полковника. И что бы это могло значить?

– Думаю, сэр, нам надо исходить из того, что полезут.

– Совершенно верно. Совершенно верно. Готовиться, как говорится, к худшему и надеяться на лучшее, так? Да-да, будем готовиться. – Лоуфорд намазал маслом хлеб. – Исходить из того, что драка неизбежна. Веллингтон и Массена сыграют в Короля Крепости, а? Но вряд ли день будет уж очень трудный, как думаете?

Из-за чего полковник так нервничает? Из-за предстоящего сражения? Вряд ли. Лоуфорд не раз бывал в серьезных заварушках и знал, чего ожидать. Тем не менее Шарп решил ободрить командира:

– Лягушатников недооценивать нельзя, сэр. И лезть они будут, несмотря ни на что. Но больших трудностей не будет. Подъем их задержит, так что мы всех перестреляем.

– Я придерживаюсь того же мнения. – Лоуфорд ослепительно улыбнулся капитану. – Подъем их задержит, и мы всех перестреляем. В общем, лисица пошла, след взят, лошадь под нами отличная и все идет как по маслу.

– Мы должны победить, сэр, если вы это имеете в виду. И если португальцы будут хорошо драться.

– Ах да, португальцы. О них я как-то не подумал. Но вроде бы парни боевые. Берите еще яйцо.

– В меня уже больше не лезет, сэр.

– Уверены? Что ж, а вот я не могу отказаться от хорошо сваренного яйца. Мой отец, да упокоит Господь его душу, верил, что у дверей рая нас всех встречает ангел с двумя вареными яйцами на серебряной тарелочке. Надеюсь, его так и встретили. – Шарп решил, что сказать на это нечего, а потому промолчал. Полковник же, аккуратно срезав верхушку, посыпал ее солью и подцепил ложечкой. – Дело вот в чем, – продолжил он, но уже без прежней уверенности. – Если все пойдет, как мы рассчитываем… если ничего непредвиденного не случится… В общем, я хотел бы устроить полку хорошую проверку. Опыт, как вы знаете, приходит только в бою.

– Проверку нам французы устроят, сэр.

– Да? – удивился Лоуфорд.

– Каждый раз, когда мы деремся с ними, они устраивают нам проверку, сэр. А мы набираемся опыта.

– А, вот оно что! Понимаю. – Полковник доел яйцо, промокнул губы салфеткой. – Я имею в виду настоящий опыт, Шарп. Такой опыт, который пойдет на пользу всему полку. Глядя со стороны, ничему не научишься, так ведь? Надо самому все попробовать. Вы со мной согласны?

– Конечно, сэр.

– Так вот что я решил. – Лоуфорд больше не смотрел на Шарпа – все его внимание заняло выеденное яйцо. – Командование легкой ротой сегодня возьмет на себя Корнелиус. Нет, роту он не принимает, не думайте, но я хочу, чтобы парень расправил крылья. Хочу проверить, чего он стоит, понимаете? И если ничего особенного не произойдет, сегодня много крови не прольется. – Он отложил ложечку и взглянул наконец на Шарпа. Шарп молчал. Он кипел от злости. Его унизили. И он ничего не мог поделать. Протестовать? Что толку? Полковник принял решение, а станешь возражать – только упрется еще сильнее. – А вы, Шарп… – Худшее осталось позади, и Лоуфорд позволил себе улыбнуться. – Думаю, вам нужно отдохнуть. Да еще это вчерашнее происшествие… Выглядите вы не лучшим образом. Так что пусть Корнелиус покажет нам, что умеет, а? А вы возьмете его лошадь и останетесь при мне. Что скажете?

– Я так скажу, – не удержался Шарп, – что ротой должен командовать лучший.

– Если я последую вашему совету, то никогда не узнаю, на что способен Корнелиус. Нет, Шарп, дадим ему шанс. Вы себя уже проявили, вам доказывать нечего. – Полковник с надеждой посмотрел на капитана, ожидая его одобрения, но тот снова ничего не сказал.

Шарп чувствовал себя так, словно земля вдруг ушла из-под ног.

И в этот момент в долине ударило орудие.

Снаряд с визгом промчался сквозь туман, вырвался на солнечный свет уже над хребтом – черный шар на фоне чистого неба, – описал дугу над войском и упал возле новой дороги, соединявшей теперь британские и португальские части. Снаряд взорвался после первого отскока, не причинив никому ни малейшего вреда, и лишь один крохотный осколок уже на излете царапнул палатку Лоуфорда. Туго натянутый серый брезент вздрогнул.

– Пора, Шарп, – сказал Лоуфорд и отшвырнул салфетку.

Французы начали.

Тридцать три французских полка, выстроенные четырьмя колоннами, двинулись через речку вверх по дальнему, все еще укрытому густым туманом склону. Они составили первую атакующую группу. Вторая только формировалась; двадцать два ее полка объединились в две еще более внушительные колонны, которым предстояло наступать по обеим сторонам лучшей из дорог, что вела к северному краю хребта. Перед третьей, меньшей из колонн, ставилась задача развить и закрепить успех первых двух. Вместе обе атакующие группы образовывали нечто вроде молота и наковальни. Первая, пройдя вдоль худшей из дорог до низкого участка хребта, захватит вершину и повернет на север, нанося удар по частям противника, сдерживающим наступление второй группы. Наблюдая за построением этой второй группы, маршал Массена уже представлял, как побегут в панике англичане и португальцы. Побегут, бросая оружие и ранцы, сметая на своем пути все, что мешает бегству. И вот тогда он выпустит кавалерию – через северную оконечность хребта, вслед за отступающими. Маршал поймал себя на том, что постукивает пальцами по луке седла в такт пробивающимся через туман глухим ударам барабанов. Эти барабаны гнали вперед первую штурмовую группу.

– Сколько? – спросил он адъютанта.

– Без четверти шесть, сир.

– Вам не кажется, что туман расходится? – Массена нацелил на склон свой единственный глаз. Второго его лишил император – несчастье случилось на охоте, – и с тех пор он носил повязку.

– Возможно, – с сомнением ответил адъютант.

Сегодня, думал Массена, он будет спать в монастыре по ту сторону хребта. Пошлет драгун, чтобы доставили из Тонделы Генриетту, из постели которой его бесцеремонно вырвали накануне. Маршал улыбнулся, вспомнив, как она тянула к нему белые руки, когда он одевался. Поспать удалось пару часов, не больше, а встать пришлось рано. Утро выдалось холодное, сырое, туманное, но туман на стороне французов. Он скроет наступающие по склону войска, а когда англичане и французы увидят их, будет уже поздно. Стоит только его «орлам» достигнуть вершины, и исход сражения решен. К полудню все закончится, а через пару дней в Париже зазвонят колокола, оповещая всех об очередном триумфе «орлов». Интересно, какие еще почести ожидают его? Он уже стал князем Эслингским, но к вечеру, возможно, заслужит и более почетный титул. Император в таких делах не скупится и от него, Массена, ожидает великих свершений. Остальная Европа притихла, склоненная к повиновению мощью Франции, поэтому император и смог прислать в Испанию подкрепления, составившие новую португальскую армию, вверенную ныне Массена. В Париже ждут, что Лиссабон будет взят к листопаду. Ему нужна скорая и решительная победа. Здесь и сегодня. И тогда остатки неприятельских сил побегут до самого Лиссабона.

– Вы точно знаете, что за хребтом есть монастырь? – обратился маршал к одному из своих португальских адъютантов, воевавшему на стороне Франции, потому что Франция, по его мнению, воплощала собой разум, свободу, рационализм и прогресс.

– Монастырь есть, сир.

– Спать будем там, – объявил Массена и устремил взгляд на другого адъютанта. – Пусть два эскадрона будут готовы доставить мадемуазель Лебертон из Тонделы.

Позаботившись о собственном комфорте, маршал пришпорил коня, подъехал к реке, остановился и прислушался. Южнее ударила пушка, извещая о выступлении первой группы, и, как только эхо выстрела затихло, до него долетел ритмичный бой барабанов – четыре южные колонны начали подъем по склону. Это был голос победы. Голос идущих в сражение «орлов».

На то, чтобы построить четыре колонны, ушло более двух часов. Солдат поднимали в темноте, а сигнал побудки дали часом позже, чтобы обмануть англичан, заставив их поверить, что французы еще спят. Сержанты поджигали факелы, и люди подстраивались к ним, рота за ротой, но все равно дело продвигалось не так быстро, как ожидалось. Из-за тумана многие, проснувшись, не могли сразу сориентироваться. Офицеры раздавали приказания, сержанты орали, заталкивали людей в строй, и кое-кто с перепугу занял не свое место. Таких приходилось вытаскивать и гнать в нужный строй, порой наподдавая прикладом. И все же в конце концов все тридцать три полка были собраны в четыре колонны на лужайках у реки.

В этих четырех колоннах было восемнадцать тысяч человек. Если бы они выстроились в три шеренги – обычное для французов построение, – то растянулись бы на две мили, но сейчас их спрессовали в четыре плотные колонны. Две более крупные возглавляли наступление, две помельче шли за ними, готовые при первой возможности пойти в прорыв. Передние шеренги передовых колонн состояли из восьмидесяти человек, еще восемьдесят шеренг двигались за ними, и эти громадные блоки представляли собой мощные тараны, плотные квадраты пехоты, призванные сокрушить оборону противника, продавить ее силой инерции.

– Теснее! Держать строй! – закричали сержанты, как только колонны достигли склона.

Сила колонны в ее плотности. Чтобы быть подобием боевой машины, каждый должен идти в ногу, плечом к плечу, и задние должны давить на передних, гнать их на вражеские пушки. Идущие в первой шеренге фактически обречены на смерть, так же как и те, что за ними, во второй и третьей, но сила инерции несет эту огромную массу вперед, через своих убитых, к неприятельским линиям, и вот там уже начинается настоящая рубка. Барабанщики в середине колонн отбивают четкий ритм марша, замирая на мгновение, чтобы тысячи людей выдохнули привычным рефреном «Vive l’Empereur!».

Впрочем, рефрен этот звучал все реже – начался подъем. Склон был крутой, подъем отнимал силы, солдаты сбивались с ритма, отставали. Туман еще висел, кусты и поваленные деревья разбивали строй, шеренги соединялись не сразу, и разрозненные группки в одиночку брели сквозь мглистую завесу – вперед, вверх, навстречу неизвестности. Не достигнув еще и середины склона, передовые колонны рассыпались на кучки усталых людей. Офицеры, обнажив сабли, метались между этими кучками, призывая солдат вернуться в строй, прибавить шагу, но крики звучали с разных сторон, внося неразбериху, заставляя одних идти влево, а других вправо, путаясь, мешая друг другу. Барабанщики, следуя за разрозненными группками, тоже устали, и барабаны били все медленнее и невпопад.

Далеко впереди колонн, двигаясь рассеянным строем, карабкались к свету французские стрелки. Чем ближе к вершине, тем реже становился туман. На каждую колонну приходилось примерно по шестьсот вольтижеров, задача которых состояла в том, чтобы отогнать британских и португальских стрелков, выдавить их за вершину хребта и потом вести огонь по позициям обороняющихся, с тем чтобы ослабить их перед главным ударом.

Над расстроенными колоннами, невидимые в тумане, парили «орлы». «Орлы» Наполеона, французские штандарты, сияющие золоченые фигурки на древках. К двум из них были привязаны трехцветные полотнища, но большинство полков сняли флаги и отправили на хранение во Францию, больше полагаясь на новые знаки доблести, императорских «орлов».

– Подтянуться к «орлу»! – прокричал кто-то из офицеров.

Усталые солдаты попытались восстановить строй, и тут вверху застучали первые выстрелы – это стрелки вступили в бой. Внизу, в долине, грохнула пушка, за ней другая, и вот уже две французские батареи стали бить наугад, в туман, надеясь, что их снаряды проредят оборонительные линии на вершине хребта.

– Господи! – воскликнул полковник Лоуфорд, узрев вырвавшуюся из тумана на склоне тучу французских стрелков.

Противник имел явное численное преимущество над несколькими ротами британской и португальской легкой пехоты, однако касадоры и зеленые мундиры опередили вольтижеров, первыми открыв огонь. Белые дымки взметнулись над склоном. Французские шеренги дрогнули, подались назад, потом вольтижеры опустились на одно колено и вскинули мушкеты. Залп расколол утро, добавив к туману порохового дыма, и Шарп увидел, как упали два красномундирника и португалец. Союзники выстрелили еще раз, но вольтижеров было слишком много, их мушкеты били, казалось, беспрерывно, и солдаты в красных, зеленых и коричневых мундирах отступали. Французы наступали короткими перебежками, и на каждого из обороняющихся приходилось по двое атакующих. Было ясно, что они побеждают в этом первом столкновении.

Рота под командованием лейтенанта Слингсби, развернувшись впереди полка, оказалась теперь на фланге французского наступления. Прямо перед ними был голый склон, справа – вольтижеры. Рота могла бы ударить неприятелю во фланг, но приказа не последовало, а потом французский офицер осознал опасность и приказал двум своим ротам отогнать британцев.

– Отходите, – пробормотал Шарп. Сидя верхом на Порции, лошади Слингсби, он имел прекрасную возможность наблюдать за происходящим. – Назад! – сказал капитан уже громче, за что удостоился недовольного взгляда Лоуфорда.

К этому времени Слингсби и сам понял, чем грозит промедление, и восемь раз свистнул в свисток. Сигнал означал, что стрелки должны отойти вверх по склону в сторону полка. Приказ был правильный, Шарп и сам отдал бы такой же, но тут у Слингсби закипела кровь. Не желая отступать так рано и уступать таким образом в первой же схватке, он, вместо того чтобы исполнить свою же команду и подняться вверх, побежал поперек склона.

Рота уже двинулась к вершине, но, увидев, что лейтенант остался внизу, остановилась в нерешительности.

– Стреляйте! – крикнул Шарп. – Не толпитесь! Живей!

Ядро ударилось о камень у его правой ноги и срикошетило в небо. Хэгмен подстрелил французского офицера, а Харрис уложил сержанта, упавшего лицом вниз в кусты, но французы продолжали наступать, и Слингсби понемногу отходил, однако, вместо того чтобы занять позицию между противником и своим полком, оказался у неприятеля на фланге. Первым ситуацию просчитал французский офицер, направивший вольтижеров в образовавшуюся брешь, чтобы ударить обороняющимся во фланг. С вершины хребта пальнула пушка. Ядро улетело в туман за вольтижерами.

– Должно быть, увидели что-то, – сказал Лоуфорд, похлопывая по шее испуганного внезапным треском шестифунтовика коня. – Слышите барабаны?

– Слышу, – отозвался Шарп. Звук был знакомый, pas de charge, поступь идущих в наступление «орлов». – Старые штаны.

– Почему их так называют?

– Есть такая песенка, сэр.

– Стоит послушать?

– Только не в моем исполнении, сэр. Нет способностей.

Лоуфорд улыбнулся, хотя никакого желания слушать солдатские куплеты у него и не было. Сняв треуголку, он провел ладонью по волосам. Хоть бы поскорее все закончилось. Вольтижеры уже не наступали, но стрелять продолжали, рассчитывая по мере возможности ослабить неприятеля до подхода колонны.

– Их главные силы должны быть где-то неподалеку.

Шарп наблюдал за Слингсби, который, после того как французы отвернули, как будто немного растерялся. Действовал он совсем даже неплохо. Как и вся рота, включая прапорщика Айлиффа, который еще недавно, когда возвращал Шарпу заточенный палаш, казался бледным и неуверенным. Сейчас же он сохранил свое место в строю, а большего от него и не требовалось. Рота нанесла врагу некоторый урон, однако противник ушел, и Слингсби следовало бы подняться повыше и развернуть стрелков по всему фронту полка, но тут из тумана выступили первые колонны.

Поначалу это были просто темные тени, и Шарп не сразу понял, что такое перед ним, поскольку колонна уже не была плотной массой, а состояла из разрозненных групп выплывающих из белесой мги людей. Еще две пушки ударили с хребта, снаряды разорвались в передних рядах, и пелену тумана забрызгало кровью, но люди все шли и шли и, выходя на свет, спешили стать в строй, восстановить колонну, и пушки, переключившись на картечь, вырывали из голубых рядов огромные куски.

Слингсби оставался на фланге, но, увидев колонну, дал приказ открыть огонь. Французские офицеры мгновенно оценили ситуацию, и несколько десятков человек бросились вверх, чтобы отрезать легкую роту.

– Ну же! – громко сказал Шарп, и на этот раз на лице Лоуфорда не отразилось ничего, кроме озабоченности, однако Слингсби сам увидел опасность и подал команду отступать.

Это было не то отступление, которым можно гордиться, солдаты и не думали отстреливаться, отходить организованным порядком – каждый просто спасал свою шкуру. Двое или трое из стоявших дальше по склону рванули вниз, рассчитывая укрыться в тумане, но остальные вскарабкались на вершину, и Слингсби приказал растянуться в цепь перед полком.

– Поздно, – негромко проговорил Лоуфорд. – Поздно, черт возьми. Майор Форрест! Отзовите стрелков.