Медяки, до сих пор точно помню, пять пятаков, она со звоном положила на полку перед ним. Ветеран с сомнением посмотрел на свои деньги – там были одни десятирублевые хрустящие красные ассигнации. Видно было, ему не хотелось разменивать их из-за пяти копеек.
Он взорвался и начал отчитывать кассиршу:
– На кой черт мне ваша латари! Надоело уже! Каждый месяц суете латари, а мне ее куда совать? Нет ни выигрыша, ни копейки!
С этими словами он отбросил лотерейный билет.
Пожилая, опытная кассирша твердым голосом ответила:
– Вы поймите меня, это я не для себя делаю! Нам дают план, и мы его должны выполнить! А кто, как не вы, поддержит нас, а? Как пенсию выдаем, так мы хорошенькие, а чуть нагрузку даем, сразу плохие! Нехорошо как-то получается!
И обиженно отложила билет в сторону. Ветеран, соскребя с деревянной полочки свои медяки, ушел, прихрамывая и что-то бормоча себе под нос. Мне стало как-то неловко перед кассиршей, уже столько лет неустанно отчитывающей нам пенсии. Получая свои деньги, сказал ей дружелюбно:
– Давай мне два латари!
Она вмиг повеселела и вручила мне два лотерейных билета, один из которых был тот самый, который не взял скандальный ветеран.
– Удачи вам! – сказала она. – Возьмите и назло этому жмоту выиграйте машину!
И я выиграл! Именно этот, отвергнутый хромым, билет оказался выигрышным!
«Москвич» был для нас не только средством передвижения, но и мерилом социальной значимости. Наверное, невозможно сосчитать, сколько тысяч километров степной пыльной дороги мы исколесили на своем «железном тулпаре – скакуне»!
…В девяностые годы начал падать советский рубль. Никто вначале не верил, что рубль, который казался незыблемым, может обесцениться. Но процесс был необратимым, и рубль стремительно терял свой вес и цену. Многие, хранившие деньги в сберегательных кассах, в считанные недели потеряли все сбережения. Помню, как один скотовод, десятки лет копивший деньги для покупки легкового автомобиля «Жигули», обращался к Зигзагу за помощью. Он накопил двадцать две тысячи рублей и все ждал своей очереди на приобретение заветной машины. Только подошла его очередь, а тут – инфляция, и все его накопления стремительно упали в цене. Зигзаг, по доброте душевной предлагал ему купить большой холодильник, который стоит на складе потребсоюза за двадцать тысяч рублей. Трудяга разозлился: «Вы что, издеваетесь?! Я копил деньги на машину, а не на холодильник! Так давайте мне машину!» Зигзаг отвечает, что это уже им не под силу, цены на машину немыслимо взлетели. Трудяга не верит, что компартия и советская власть не могут урегулировать цены, что рубль стал «деревянным»! Так и не взял холодильник, надеясь на авось, а через полмесяца этот же холодильник стоил уже сто шестьдесят тысяч рублей! Так и сгорели накопленные честным трудом деньги бедняги. Да не он один, а почти все население в какой-то степени потерпели убытки в то время. Наш терпеливый народ пережил и это.
Падение рубля было предвестником больших перемен.
И в это время в космос полетел первый казах. Мы ликовали. Тридцать лет казахи ждали этого. Сколько советских и зарубежных космонавтов, начиная с Гагарина, летали в космос с космодрома Байконур, расположенного в казахской степи! И среди них не было ни одного казахского джигита – молодца! Мы тихо роптали и смело мечтали, терпеливо ждали, что когда-нибудь справедливость восторжествует. И вот настал этот час, и когда Тохтар Аубакиров взмыл в космос, дух казахского народа вознесся до небес! Интересно, что он оказался первым космонавтом-казахом и последним космонавтом СССР! Еще интереснее, что казахский батыр – герой полетел в космос вместе с русским Александром Волковым и австрийским космонавтом Францем Фибеком! Ну, опять казах, русский и немец вместе, теперь в космосе! Нам, добрым соседям, было еще веселее от этого, и мы за них пропустили пару лишних стаканчиков, попарились и почувствовали себя словно парящими в космосе!
Через некоторое время прошло торжественное собрание в районе, посвященное полету нашего космонавта. От имени ветеранов восторженно выступил я.
– Это событие запишем в архив истории района! Особо отмечу вас!
Качановский произнес эти слова с выражением, подняв правый указательный палец вверх, широко раскрыв правый и крепко зажмурив левый глаз. Я об архиве раньше не знал и спросил:
– Так, значит, все, что происходит в районе, записывается и хранится?
Зигзаг заулыбался загадочно, поднял вверх длинный указательный палец, цокнул языком.
– Не все, не все, дорогой… В архив, в историю района пишется только то, что считается нужным и важным!
– А какие события вы считаете важными и нужными?
Зигзаг завилял.
– Не я считаю… Считают райком партии и местные советы. Прежде всего наиважнейшими считаются события, в которых принимают участие руководители Центра, области и района!
– Значит, на события, в которых не принимает участие начальство, вы не обращаете внимание? – вырвалось у меня.
– Это как сказать… как посмотреть… – Зигзаг начал юлить, сбивая меня с толку. – Конечно, есть мероприятия, проходящие по той или иной причине без участия начальства, которые мы все-таки отмечаем в архиве. Но когда принимают участие первые руководители, совсем другое дело! – Зигзаг осторожно посмотрел по сторонам, указал пальцем в потолок, да и сам робко посмотрел туда, и произнес почти полушепотом: – Это будет уровень!
На этом уровне мы попрощались, но я потом долго размышлял над услышанным от Зигмунда Збигневича Качановского. Это было для меня открытием. Вот как, оказывается, создается архив, пишется история! А ведь партийно-советская контора является прямым преемником царской конторы! Метод-то один – что считали нужным и важным царские, а затем коммунистические писари, то и записывали в историю и хранили в архивах! Вот почему про наших предков в царские времена, а также о казахских талантливых личностях, народных любимцах в советский период, нет ничего толкового в архивах. Наши архивы создавались строго по инструкциям, историю казахского народа писали по своему усмотрению конторщики имперской власти! Конечно, я не отрицаю важность и объективность архивных документов, но эта объективность односторонняя, тенденциозная. Дело в том, что вся истинная казахская народная жизнь не интересовала никого. Настоящая история бурлящей жизни во всем своем многообразии не вмещается ни в какие архивы! Поэтому наш народ всегда сохранял свою историю сам, из уст в уста передавая будущему поколению опыт жизни отцов. И меня поражает позиция некоторых историков, считающих слово, записанное на бумаге, историческим фактом, а не записанное – легендой. А если просто подумали бы, проанализировали бы, то поняли, что слово, которое записано на бумаге, когда-то тоже было устным словом. Кто записал, когда записал и вообще, правда ли все то, что записано? А если записана неправда? Хуже того, мог же тот, кто говорил эти слова, соврать, ошибиться или преднамеренно исказить факты?! Так что слепо верить архивным документам и писать историю только по ним нельзя – это необъективно.
…А время шло своим ходом, подкидывая новые интересные материалы для людских архивов. Происходили громкие политические события, одно круче другого. СССР разваливался, один за другим бывшие союзные республики объявляли о своей независимости. Мы с тревогой ждали каждый новый день.
Независимость
В морозный декабрьский вечер 1991 года до нас дошла весть о независимости нашей Родины – Казахстана.
Когда впервые услышали по телевидению эту весть, вначале мы не поверили своим ушам. Через мгновение я тихо присел на кошму. Присел, наверное, чтобы не упасть. Я почувствовал сильнейшую усталость и душевное умиротворение, всем своим нутром почувствовал, что случилось великое историческое событие – родилось новое независимое государство, мечта всех сознательных казахов на протяжении последних трех веков!
Тихая, глубокая радость медленно, тяжело наполнила измученную душу, все уголки запуганного сознания.
Назавтра я пригласил Николая с Любой и Лиона с Зоей в гости. Халима с Нагимой сидели рядом со мной, правнуки радовались гостям и баловались. Предварительно по моему заказу Айгали купил большую бутылку русской водки, а Баян приготовила отменное мясо по-казахски – конину.
Мне исполнился девяносто один год, а Николаю – семьдесят, Лиону – шестьдесят. Тоже, согласитесь, солидный возраст. Но мне, с высоты своих лет, они всегда казались молодыми людьми. Николай уже растолстел, волосы поседели, врачи нашли у него несколько хронических заболеваний, и он постоянно подтрунивал над собой:
– Асеке, у меня – гастрит, панкреатит, эзофагит, бронхит, артрит – столько итов! Наверное, это казахские ит – собаки, накинулись на меня и хотят растерзать бедолагу из русской глухомани!
– Это дают знать о себе осколки фашистских снарядов и солдатские сухие пайки в сырых окопах! Казахский ит тут ни при чем, они не кусают гостей! – отвечал я своему извечному оппоненту.
Мы смеялись над своей старостью и своими болячками.
Сегодня, как мне показалось, Николаю Третьему было не до смеха. Он был озабочен, и даже не поздравил меня с независимостью.
– Ты че, Третий Николай, хмурый такой? Голова болит, али с жинкой не поладил, а? – нарочито бодро спроси я, откупоривая бутылку.
– Да, так… анау-мынау… то да се… – невнятно буркнул он, вытирая пот с изрядно облысевшей головы, заодно прикрывая лицо махровым полотенцем.
– Ты че, не слыхал новость-то? – наседал я, наливая в рюмочки-неваляшки водочки.
– А что, арестовали кого? – невозмутимо спросил он через полотенце.
– Ан нет! Вот представляешь, как раз освободили! – произнес я с подъемом.
– Казахстан стал независимым государством! – отчеканил Лейке. – И я первым поздравил Асеке! Так что теперь ты, сосед добрый, друг по жизни – гражданин республики Казахстан!
– Я гражданин Советского Союза! – парировал он.
– Николай, скажи честно, кажется ты не очень-то рад, что мы отделились и стали независимой страной!? – спросил я напрямик у старого друга. Первоцелинник, трудяга и до мозга костей коммунист Николай долго молчал и наконец промолвил:
– Да как-то не по себе, если честно… Развалили такую огромную, могучую страну… На обломках корабля далеко не уплывешь!
– Но ведь каждый человек должен иметь свой дом и быть в нем хозяином, да?!
– Да! – вздохнул он.
– А ведь каждая нация, каждый народ должен иметь свою страну, свое государство и жить независимо! Что в этом плохого?! Это же естественно, а, Николай?
Николай ничего не ответил, закурил, затянулся глубоко. Тяжелые мысли окутывали его, как дым табака.
– Ты че, друг наш сердечный, мучаешься как царь Николай Второй перед отречением от престола? Будем жить, как жили, в мире и согласии, как равноправные граждане новой независимой страны казахов! Давай, на прощание с русской водкой и властью, налью по полной! – засмеялся я.
Николаю было не до смеха.
– Что было, то прошло! – сказал он грустно. – Но ведь мы, вот уже три века, держали всех вас вот так! – Он показал огромный кулак. – В железных лапах! И теперь раз – все развалилось! Обидно, как говорится, за державу!
– Ну, если так… Триста лет казахи держали Великую Русь под игом! Может, ты об этом тоже не знаешь? И скажешь, что этого тоже не было?
Николай недовольно буркнул:
– Ну и хрен с ними!
– Были времена, когда наши предки властвовали над Московией, над всей великой Русью. Золотая орда Батый хана была полна нашими предками – казахскими племенами! И с тобой согласен, почти триста лет казахи были подданными русской империи! – ответил я спокойно. – История повторяется! Счет ничейный – 300 на 300! И мы, кажется, квиты!
Лейке зааплодировал.
Николай третий сначала побагровел, а затем расхохотался.
– Может, хватить властвовать друг над другом? Давайте жить да дружить! Быть равными, просто добрыми соседями! Как ты думаешь? Ведь все равно русским без казахов, казахам без русских не обойтись! Сколько тысячелетий и сколько тысяч километров границы, сколько судеб связывают нас!
– Мы всегда за дружбу! – ответил, успокоившись, бравый сосед-богатырь и посмотрел на меня открыто. Высказав таким образом друг другу свои исторические обиды, мы, два добрых соседа, при поддержке третьего – Лейке, залпом выпили за дружбу народов. Казалось, мы этим подписывали народный договор о казахско-русско-немецкой дружбе!
– Знаете что, соседи добрые, я решил завязать с этим! – указал я на полупустую бутылку водки. – Советы нас научили пить, так и пусть эта привычка уйдет вместе с Советами!
– Ну, я вам давно говорил, что вы нас, русских, не перепьете! – восторжествовал Николай.
– Твоя взяла! И я рад этому! – ответил я, доливая остаток водки в стаканы. – Спору нет, ты меня перепьешь!
Николай захохотал. Я продолжил:
– Пойми ты правильно. Я решил проводить в последний путь русскую советскую власть и компартию русской водкой!
Добрые соседи понимали меня и молча закивали головой.
Назавтра я начал читать Коран и намаз. Принял непосредственное участие в постановке и продвижении вопроса о строительстве мечети.
Наступило новое время. Наше время независимости. Это какое счастье, быть независимой страной, свободным народом! Но поймет ли молодое поколение нас, старцев, прошедших через все это? Народы, не испытавшие тяготы зависимости, могут и удивится нашей радости, но те, кто был под игом другого народа, думаю, поймут нас. Какое счастье верить своему аллаху, без оглядки на других! Какое счастье сохранить и развивать родной язык и свою культуру.
Несмотря на все неимоверные трудности, деды и бабушки, отцы и матери передали все хорошее, что было у казахов, следующему поколению. А партия и власть, которая хотела слить все народы в противоестественное единое целое, развалилась и ушла с арены истории.
Это была наша, народная победа!
Сейчас я часто думаю, а ведь эта уникальная, удивительная школа воспитания – традиция наставничества дедушек и бабушек. И я думаю, дедушки и бабушки должны, просто обязаны дать своим внукам и правнукам все то хорошее, чему их научила жизнь, все то доброе, народное, что есть в духовном мире своей нации. Так что, с выходом на пенсию, списывать нас, дедов и бабушек, со счетов нельзя. Я даже думаю, что начинается неповторимая, счастливая и ответственная пора: воспитание внуков и правнуков!
Нам всем нужна объективная история, независимая от интересов кого бы то ни было. Какими железными, страшными не были эти семьдесят три года СССР, это тоже история! Несмотря ни на что, жизнь шла своим ходом, народ мучился, жил, трудился, радовался, любил, выросло несколько поколений. Много чего добились в те годы выдающиеся люди. Так просто вычеркнуть или вырезать из хронологического порядка мировой истории этот период не удастся никому, а вот допускать всякого рода кривотолки могут необъективные дельцы от науки. История не знает если, так же она не воспринимает нашу оценку – нравится или не нравится. Историю надо принимать такой, какая она есть, и анализировать, понимать и объяснять, а не поносить и вычеркивать.
Как-то Николай Борисович Нестеров поведал нам одну трогательную историю.
– Однажды в бою вражеский снаряд взорвался рядом. Я был тяжело ранен и моя одежда начала гореть. Думал, все, конец. Вдруг очухался, вижу, меня тащит кто-то. Смотрю, это Сатур Рахимов, боевой товарищ. Он таджик по национальности, плохо говорил по-русски. Тащит меня, а немцы строчат из пулеметов и автоматов. Наконец, дошли до наших траншей. Тут я потерял сознание. Очнулся уже в госпитале. Больше не увидел своего товарища по оружию и спасителя. После войны часто думал о нем, хотел встретиться, да где его найдешь? Ни адреса, ни весточки. И вот однажды он приснился мне, и слышу его голос. Он называл какой-то адрес. Я проснулся и быстро записал на бумажке то, что услышал во сне. Написал по этому адресу, и, о чудо! получил от него ответ! Так нашел боевого друга, теперь брата. Съездил к нему. Славно встретил он меня! Затем приехал ко мне! Вот такая история!
Мы были тронуты его рассказом и подвигом настоящих солдат.
– А сейчас мы – разные страны! – грустно произнес Николай.
– Но это не мешает нам оставаться друзьями! – подбодрил его я.
– Селяви, солай! – сказал Лейке. – Зо ист дас леибен!
– Да, такова жизнь! – согласился Николай Третий.
Оралман
Летом тысяча девятьсот девяносто второго года в городе Алматы проходил Первый всемирный курултай – сход казахов. И братья-казахи со всех концов земного шара вернулись в родные края! Их называли оралман – возвратившиеся!
Мне посчастливилось в составе делегации нашей области принять участие в этом событии. Поставили белые юрты на территории ВДНХ – Выставки достижений народного хозяйства. Перед казахами всего мира вдохновенно и уверенно выступил первый президент нашей независимой страны Нурсултан Назарбаев. Трогательно говорил аксакал из Турции, первый переводчик Корана на казахский язык Халифа Алтай, который вспоминал, как казахи, преодолевая неимоверные трудности, перекочевали из Алтая до Анатолии.
Да, незабываемы дни первого курултая казахов всего мира! Несколько волнительных дней, встречи, возвышенные, выстраданные слова и слезы радости!
В группе братьев-казахов из Турции я заметил седобородого старца, который сильно сгорбившись, еле двигался, опираясь на деревянную палку.
Проходя мимо меня, седобородый горбун вдруг воскликнул.
– Асанбай! Асанбай ага – старший брат!
Я не поверил своим ушам – это был голос Салима! Но этот старик совсем не был похож на того отчаянного удальца – степного волка! Мы обнялись и долго не отпускали друг друга. Его сопроваждал один из его сыновей.
Мы долго беседовали, не только слушая внимательно друг друга, но и горячо перебивая, взахлеб рассказывая о своих приключениях.
– Я приехал под чужим именем. То есть под своим вторым именем! Наверняка я еще числюсь здесь как военный преступник!
При этих словах он бегло посмотрел по сторонам. Я улыбнулся – навыки воина остались те же!
Оказывается, во время войны он в составе Туркестанского легиона был совсем на другой стороне от нас, где-то во Франции. Немцы опасались, что туркестанцы с оружием могут перейти к своим, к советским войскам, и держали их подальше от восточного фронта. После окончания войны Салим со своими перебрался в Турцию, где и обосновался. Он женился на казашке, родились двое сыновей и две дочери. Растут внуки и правнуки. К сожалению, ему так и не удалось найти своих детей, которые родились у него до войны в туркменских Каракумах.
По окончании курултая, я повез Салима вместе с сыном на родину, познакомил их с моими потомками. Он один день провел у нас, всю ночь мы беседовали. Многие слова Салима до сих пор звучат в ушах.
– Мне часто снился наш родной дом, родители и братья, сестры, – говорил он. – Аульчане, ровесники. Во сне я будто еще ребенок, бегал по весенней расцветающей степи. Скакал на своем любимом стригунке, и ветер продувал меня, и слетали с меня одна за другой одежды, военные мундиры, которых носил в разное время на протяжении своей долгой жизни. Они были окровавленные, и стригунок увозил меня, маленького, подальше от всего этого грязного хлама!
Когда он говорил это, мне казалось, что мы – маленькие сорванцы, и скачем в степи на своих стригунках вместе со сверстниками.
– В последние годы несколько раз приснилась мне наша сестра Халиля… ты помнишь ее? И тот царский офицер, которого убил на дуэли! Халиля несколько раз во сне, вся в слезах, умоляла оставить его в живых, но я все время стрелял в него! И просыпался в холодном поту! Может, надо было отпустить их на все четыре стороны? Как ты думаешь, Асанбай?
Я не мог ничего ответить. Это горькое воспоминание из прошлого временами мучило и меня. Перед глазами проплывало светлое личико милой Халили и благородный облик того белого офицера.
– Да, я горько, горько сожалею о том, что приходилось убивать людей! – тихо продолжил Салим. – В молодости тешил себя, считая, что я прав, что все они нелюди, враги кровожадные. Но, по прошествии стольких лет, приходит осознание того, что мы все люди, и могли не стрелять друг в друга, а жить в мире и согласии! Что поделаешь – прошлое не изменишь. Да, брат, нам пришлось испытать слишком горькую судьбу! Только не понимаю, почему, зачем история сыграла с нами такую страшную игру? И вот на закате жизни я прошу прощение у тех, кого уничтожил… По велению времени, по воле судьбы, называй, как хочешь! Разве от этого легче?!
Назавтра Айгали прокатил нас на нашем знаменитом «Москвиче» по родному краю – по холмам и оврагам, съездили в Кенащи, а в завершение посетили древнее кладбище в Степняке, в ауле Булакбасы.
Здесь похоронены наши предки. Здесь и памятник Биржан-салу. Мы сели на траву и прочитали молитву.
– Тебе, наверное, не терпится узнать, как стал горбатым, – заговорил Салим. – Когда мне было уже за семьдесят, прогуливался вечером в парке. Был тихий, теплый майский вечер. Вдруг началась стрельба. Шум-гам, топот ног, сирены полицейской машины. Я не успел даже оглянуться, как что-то ударило меня по спине. Не понимаю до сих пор, как очутился на земле, только помню, как корчился от нестерпимой боли. Вскоре меня подобрали, отвезли в больницу, прооперировали, и стал я горбуном. Оказывается, молодчики из какой-то радикальной организации вышли выразить свой протест властям. Начались беспорядки, и они стали стрелять в центре города. Одна из шальных пуль пробила мой позвоночник. Вот видишь, догнала меня все-таки пуля той войны! А может, вернулась моя пуля, выпущенная когда-то в кого-нибудь!
Салим глубоко вздохнул и продолжил:
– Знаешь, что сказал бы, если мне дали последнее слово, одно-единственное предсмертное слово?! Сказал бы, нет, закричал бы на весь мир: люди, никогда не стреляйте в людей!
Я слушал не перебивая Салима, изъеденного временем памятника древности, но он мне казался тем самым безобидным баловнем, с которым беззаботно росли под крылышком родителей. И с трудом верилось, что воин-сорвиголова, колмерген – снайпер верная рука, говорил такое! Но он говорил искренне, и это были выстраданные слова.
И они были близки, понятны. Мне тоже хотелось иногда кричать на весь мир, всему человечеству: о, люди! Никогда не убивайте друг друга!
Салим чуть подустал от долгого душевного разговора, умолк на миг, но, несколько раз вдохнув ароматного степного воздуха, продолжил:
– Знал бы ты, брат, как я молил Всевышнего дать мне возможность посетить родной край, пройтись по степи, увидеть родных и близких, прочесть Коран на могиле предков! И умереть! Да, так и молился – увидеть родную землю и умереть счастливым! Ты понимаешь меня, какая тоска по родной земле съедала мою душу за эти долгие годы странствий! И я счастлив, безгранично благодарен Аллаху, что мне суждено поклониться этой земле, поцеловать ее и остаться на ней! Навеки! Ля иляха илля аллах!
Я слушал его внимательно и сначала не понял, что происходит. Салим тихо прошептал молитву и как-то странно поклонился земле, лег ничком, обняв ее распростертыми руками и… замер!
Только в следующее мгновение я понял – он испустил дух!
Так закончил свой долгий, тернистый путь мой героический брат Салим на девяносто первом году жизни. Мы с почестями похоронили его на древнем кладбище наших предков, рядом с Биржан-сал.
Через несколько лет все его дети вернулись на родину, в Казахстан.