– Стать на вечер забавой для лорда Гесберта и его гостей, а потом? Ведь ты обмолвилась обо всей жизни, не об одном вечере! – спросила я, решив идти до конца и узнать всю правду о том, кто был моим дядей и кого у меня больше не поворачивался язык так называть.
Губы Джоанны приоткрылись и через мгновение плотно сомкнулись. Она решительно покачала головой:
– Мои уста запечатаны клятвой, принесенной на распятии, госпожа. Женщина, которой я поклялась молчать, скорее всего скончалась. Она и тогда была преклонного возраста, но жива она сейчас или нет, точно мне не известно. Значит, моя клятва остается в силе.
– Ладно, – сдалась я. – Скажи только одно: то, что ты хранишь в молчании, ужасно?
Джоанна невесело усмехнулась:
– Ужасно? Такой участи не пожелаешь ни одной женщине.
– Зачем же лорд Гесберт так поступал с девушками, которым должен был покровительствовать, а на деле, выходит, губил?!
– Он понимал, что наутро воспитанница обязательно выплачется на груди подруги и обо всем расскажет. А бросать тень на свое имя лорд Гесберт не хотел. И еще: поступая так, он получал деньги, до которых был весьма охоч! Вот и сэр Гай отдал лорду Гесберту немало монет, чтобы вызволить меня, и увез, навсегда увез из Герефорда! Так могу ли я не быть благодарной ему? Если он иной раз отдавал приказ наказать меня, я не таила обиду: наказание было умеренным и заслуженным. В остальном он почти всегда был добрым ко мне, и, да, я люблю его, миледи. Простите за эти слова!
Я успокоила Джоанну мимолетным жестом и задумалась. В другое время я бы ей не поверила, но после того что в самых скупых словах мне открыл дядя Роджер, у меня не было сомнений в правдивости Джоанны. Алчность и похоть… Оба сказали о лорде Гесберте одно и то же. Один дядя у меня остался, другой перестал для меня существовать. Во всяком случае таковым я его считать не желала. А теперь пришла пора повидаться с супругом – презирающим и ненавидящим меня и ставшим мне безразличным.
В трапезной мое появление вызвало замешательство: уже год как я принимала пищу в своих покоях. Увидев меня, Гай поднял бровь и скривил губы, то ли разделив общее удивление, то ли выразив неудовольствие моим неожиданным появлением на людях. Лайонел радостно вскрикнул и хотел броситься ко мне, но замер от грозного оклика отца. Я молча заняла свое место рядом с Гаем и кивнула кравчему, чтобы тот наполнил мой кубок.
– Мне сказали, тебе было плохо, так плохо, что пришлось отправлять за тобой ратников, поскольку сама ты не в силах добраться. А ты даже явилась в трапезную, вместо того чтобы ужинать у себя! – не глядя на меня, сказал Гай.
– Мне оказали помощь и дали лекарство, укрепившее мои силы достаточно, чтобы я смогла прийти и выразить радость от встречи с тобой и сыном, – ответила я, поднося кубок к губам.
Каким отрадным было для меня равнодушие к тому, кого я так отчаянно и безнадежно любила! Я и не знала, как хорошо ничего не чувствовать, принадлежать только себе самой. Услышав в моем голосе непривычные нотки, Гай повернул голову в мою сторону и смерил меня насмешливым взглядом:
– С каким достоинством ты говоришь! Никогда прежде не слышал у тебя подобного тона. Какой же искусный целитель приготовил столь чудодейственное лекарство?
– Его светлость граф Хантингтон.
Глаза Гая расширились и застыли.
– У меня случилось кровотечение в дороге, когда я повстречала его отряд, – продолжала я, радуясь собственному хладнокровию, но плохо понимая, как оно так легко дается под обжигающим взглядом Гая. – Граф Роберт был настолько добр и великодушен, что позаботился обо мне. Лайонел, не бери это мясо: оно слишком сильно наперчено.
– Оставь сына в покое и ответь мне! – потребовал Гай. – Верно ли я понял, что ты, моя жена, упала в обморок прямо под ноги коня моего недруга?
– Не так романтично, как ты сейчас представил, но в целом верно.
Гай откинулся на спинку кресла и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь ресницы:
– И ты, вновь опозорив меня перед ним же, смеешь разговаривать со мной с такой дерзкой безмятежностью?
– Тебе, супруг мой, сообщили, что я была в беспомощном состоянии, но ты не удосужился выказать заботу, приехав за мной, а отправил слуг, чем поверг меня в стыд. Но и на твоем лице нет раскаяния, Гай. Так что мы стоим друг друга.
Гай тихо рассмеялся сквозь плотно сомкнутые губы и, впившись в меня колючими глазами, протяжно и вкрадчиво произнес:
– Что, очаровал тебя? Влюбилась в него, Беатрис?
– Странно слышать от тебя подобную нелепость! – спокойно ответила я, преломив кусок хлеба. – Как можно влюбиться в мужчину, связанного брачными узами?
Я бросила на Гая выразительный взгляд, который он не заметил, задумавшись о чем-то другом.
– Она была с ним? – вдруг спросил он резким отрывистым голосом. – Ты ее видела?
– Да, леди Марианна сопровождала графа Роберта, и я имела честь не только видеть ее, но и беседовать с ней.
На этом наш разговор за столом завершился, и к десерту мы перешли в полном молчании. Перед сном я помолилась вместе с Лайонелом, уложила его в кровать, рассказала ему любимую сказку. Когда сын уснул, я пришла к себе и обнаружила в своей спальне Гая. Он сидел в кресле, ждал меня, и, судя по кувшину, в котором вина оставалось на донце, ждал давно. Но в его глазах не было ни малейшего признака хмеля.
– Расскажи мне о ней! – потребовал Гай хриплым голосом. – Я не видел ее четыре года. Какой она стала?
– Какой и была. Прекрасная, исполненная добра и достоинства, любящая графа Роберта больше жизни и любимая им с такой же ответной силой, – сказала я.
Усмехнувшись, Гай кивнул.
– И граф Роберт остался таким же, как был, – продолжил он в тон мне. – Где моя робкая, вечно унылая супруга? Стоило ей провести в его обществе несколько кратких часов – и как же гордо она вскидывает голову, как смело смотрит мне прямо в глаза, рассуждая о том, в чем ничего не смыслит!
Пропустив его презрительные слова мимо ушей, я устало вздохнула:
– Оставь ее в покое, Гай. Ведь ты не любишь ее, никогда не любил.
– Что ты можешь понимать во мне, чтобы давать подобные советы? – немедленно ощерился Гай.
– Я и не понимаю, – покладисто согласилась я, – ничего не понимаю в тебе. Объясни, как у тебя язык повернулся сказать о любви к леди Марианне, после того как ты приказал пытать ее, беременную? Нет, Гай! Ты не имеешь представления о любви. Ты попросту не умеешь любить!
Гай отшатнулся, словно я ударила его по лицу. В его глазах полыхнула лютая ненависть, и трудно сказать, кого именно он в тот момент ненавидел: меня, леди Марианну или графа Роберта. Наверное, всех.
– Кто пооткровенничал с тобой? Граф Роберт? Леди Марианна? – забросал он меня вопросами, осекся и покачал головой: – Нет! Ни он, ни она – слишком гордые оба, чтобы вспоминать при тебе о былых невзгодах. Неужели Джеффри?
Он прищурился, как хищник в засаде, и мне стало страшно за Джеффри, пусть он был всего лишь ратником и простолюдином. Чтобы отвести от него подозрения, я, взяв себя в руки, сказала как можно спокойнее:
– Дядя Роджер. Он совершает паломничество, и нам довелось встретиться в обители, которую ты милостиво позволил мне посетить.
Гай тут же расслабился, словно, уверься он в виновности Джеффри, то получил бы удар едва ли не в самое сердце. Рассмеявшись каркающим смехом, он вылил остатки вина из кувшина в кубок и сделал большой глоток.
– Ах вот кто у нас оказался таким разговорчивым! Надо же! А он не забыл рассказать и о твоем милейшем дяде Гесберте, который приговорил Марианну к костру и с наслаждением сжег бы, не освободи ее Робин из темниц сэра Рейнолда? Кстати, о своих подвигах он тоже поведал или предпочел скромно умолчать?
Я невольно поразилась тому, что он назвал графа Хантингтона Робином, словно не враждовал, а дружил с ним много лет. На его вопрос я ответила так:
– Нет, Гай, дядя Роджер был откровенен до беспощадности к себе, но и тебя он щадить не стал. Одного он не объяснил, а я не могу догадаться: зачем ты предложил ему переодеть убийц сэра Гилберта вольными стрелками?
Гай пожал плечами и только что не зевнул, словно ему задали скучнейший вопрос:
– Нашла над чем ломать голову! Разумеется, затем, чтобы она, оказавшись в Шервуде, все время видела вокруг себя убийц своего отца и терзалась раскаянием.
– Но как же ты мог выдать ее дяде Роджеру – и не просто выдать, а еще и сочинить столь изощренную, убийственную месть, понимая, на что ты его толкаешь? – прошептала я, с ужасом глядя на Гая.
– А что я должен был делать? Хлопать в ладоши от счастья? – злым смешком отозвался Гай. – Я предлагал ей руку и сердце, она отвергла мое предложение и стала любовницей моего заклятого недруга, от которого я остерегал ее.
– Она ведь была обручена с ним, – напомнила я.
– С кем? – вскинул бровь Гай, словно не понимал, о ком идет речь.
– С графом Хантингтоном.
– Вот как! Ты упускаешь одну мелочь: тогда он был лордом Шервуда, объявленным вне закона. Она не просто спуталась с ним, но и собралась покинуть Фледстан ради него. Он ведь предлагал ей не Веардрун, а Шервуд, но для нее не было разницы.
– Да, ей было все равно, лишь бы быть рядом с ним. Именно этого ты не простил ей? Того, что она так сильно любила его и была готова последовать за ним, куда бы он ее ни позвал?
Гай улыбнулся холодной жестокой улыбкой, похожей на волчий оскал:
– Замечу, Беатрис, что твой дядя отнюдь не был неразумным дитятей. Я ведь не заставлял его внимать моим словам. Но Роджер внял – и не только внял, а воплотил в жизнь то, о чем я говорил. За мной слова, за ним дело – не перекладывай на меня его грехи!
– Дядя раскаялся в том, что сделал, а вот ты, вижу, ничуть не раскаиваешься!
В устремленных на меня глазах Гая отразилась целая буря чувств, его черты исказила мучительная судорога. На миг мне почудилось, что Гай сейчас найдет слова, которые оправдают его. Но, видно, я не годилась ему в исповедники, раз он предпочел ответить язвительным тоном:
– В чем я должен раскаяться? В том, что не я отвел ее под руку к алтарю в день ее венчания с графом Хантингтоном? Увы, Беатрис, я не был приглашен на их свадьбу!
Крепко сжав руки, я смотрела на него во все глаза и не могла понять, как я-то вышла за него замуж? Леди Марианна распознала его суть, мне же не хватило ума, а моему сердцу – зоркости. Поймав мой взгляд, Гай неожиданно устало вздохнул:
– Перестань, Беатрис! Я не исчадие ада, кем представляюсь тебе в эту минуту. Ты утверждаешь, что я не умею любить. А ты умеешь? Ты видела меня таким, какой я есть, с первого дня нашего знакомства. Я не пытался казаться лучше, не лицемерил, как твой дядюшка Гесберт. Да, я не посвящал тебя в свои дела, но и не лгал тебе. Вот ты узнала обо мне чуть больше, чем знала, но и только. Почему же ты смотришь на меня с таким отвращением, словно я на твоих глазах покрылся чешуей? Ты сотню раз уверяла, что любишь меня, и где же твоя любовь? – подавшись вперед, Гай сказал мне в лицо: – Когда любят, Беатрис, принимают любимого целиком, со всеми достоинствами и пороками, на что ты оказалась неспособна. Придумала себе некий возвышенный образ и пыталась напялить его на меня, как наряд, сшитый по чужим меркам, а когда не сумела, впала в уныние, доведя себя до чахотки. Так что ты была права, сказав в трапезной, что мы стоим друг друга.
Горечь в голосе Гая разрушила защитную стену недавно обретенного мной безразличия. Его слова обо мне были безжалостны, но справедливы. Разве я не была свидетельницей грубости, с которой он разговаривал с леди Марианной, узнав, что она вручила награду лорду Шервуда? Была, поразилась этой грубости, но почему-то меня не осенило, что однажды он может быть грубым и со мной. Разве я не видела, что Гай был влюблен в леди Марианну? Видела, конечно, но предпочла закрыть на это глаза, дать себя разуверить, лишь бы выйти за него замуж. Гай прав: я любила не его. В розовых грезах юности, в мечтах о любви я придумала образ идеального рыцаря, а мужественный облик Гая так подошел к этому образу, что я влюбилась не зная в кого. Настоящий Гай был жестоким, злопамятным, коварным, но при всех этих свойствах нуждался в любви ничуть не меньше, чем я. Мое сердце представлялось мне разбитым, но и сердце Гая так же было разбито, и не мной, не леди Марианной, а им самим. Меня пронзила острая жалость к нему. Он говорил, что ошибался в себе, а не во мне, когда выбрал меня в супруги, но это было не так. Во мне он тоже ошибся. Ему следовало жениться на девушке с более здравым смыслом, чем я.
Гай поднялся с кресла, собираясь уйти. Я помешала, подошла к нему вплотную и положила ладонь ему на грудь, там, где билось сердце, истерзанное ненавистью и жаждой любви. Гай усмехнулся и, накрыв ладонью мою руку, сказал:
– Поздно, Беа. После взятия Ричардом Ноттингема, когда я открыл тебе душу, из нашего брака еще могло что-то получиться. Я просил тебя смириться, поладить со мной, но ты и пытаться не стала. А теперь уже поздно.
Его голос не был жестким, напротив, он звучал мягко, непривычно мягко для меня, и я ответила со всей прямотой:
– Ты прав, Гай, поздно. И не только потому, что у тебя давно пропало желание считать меня своей супругой. Мне осталось очень недолго жить. По словам графа Роберта, чахотка съела мои легкие.
Рука Гая, лежавшая на моей ладони, едва заметно дрогнула, но голос остался спокойным:
– Робин сведущ в медицине и вряд ли ошибся. Мне жаль, Беа. Я могу что-то сделать для тебя?
Не дав воли подступившим слезам, я кивнула:
– Да, у меня есть к тебе три просьбы.
– Какие?
– Я хотела бы перед смертью проститься с Брайаном.
– Я пошлю за ним. Что еще?
– Не сочти мое желание глупостью, но я хочу быть погребенной в платье, в котором венчалась с тобой.
Глаза Гая на миг опечалились, он почти ласково привлек меня к себе и поцеловал в лоб.
– Я прослежу, чтобы тебя нарядили именно в него. В чем заключается твоя третья просьба?
– Прошу тебя, будь помягче с Лайонелом! Он любит тебя, но боится. Ему будет очень одиноко первое время, Гай!
Он с досадой поморщился и передернул плечами:
– Беа, я не понимаю, о какой особенной мягкости ты меня просишь. Лайонел – мальчик, с годами станет мужчиной, и воспитание он должен получить мужское. Ты ведь не хочешь, чтобы он был похож на робкую девицу, которую сильно напоминает сейчас?
Не зная, как объяснить ему, я спросила:
– Скажи, ты любил своего отца?
Гай задумался, покривил губы и честно ответил:
– Нет, Беа. Я уважал его и боялся, но не любил. Отец не нуждался в моей любви. Когда он погиб, я почувствовал страх перед неизвестностью, ждавшей меня, но не скорбь.
Его ответ показал мне со всей очевидностью, что объяснить, чего именно я прошу для сына, не удастся. Бедному Лайонелу придется выживать самому, без ласки и любящего участия.
Глухую тишину ночи нарушил удар колокола, за ним последовал новый, потом колокольный звон раздался с другой стороны, а еще через несколько минут колокола зазвонили повсюду.
– Что это?!
Отпустив мои руки, Гай выглянул в окно, но ничего не увидел. Да и что можно было разглядеть в ночной темноте? Я подошла к нему, встала рядом, и он сам не заметил, как положил ладонь на мое плечо. Мы слушали звон колоколов, и меня озарило:
– Король! Гай, король Ричард умер!
– Почему ты так думаешь? – спросил Гай, посмотрев на меня.
Я усомнилась, надо ли говорить ему о письме, которое при мне получил граф Роберт, но прежде чем пришла к решению, колокольный звон смолк, а через минуту возобновился. Сосчитав удары, Гай прошептал:
– Кажется, ты права! Колокола отбили количество лет Ричарда. У нас будет новый король.
– Кто, как ты думаешь?
– Джон, конечно! Не юнец же Артур. При всех недостатках принца Джона лорды поддержат его, и в том нет никаких сомнений. Зрелый муж на троне предпочтительнее мальчишки, за которого к тому же попытается править мать, а Констанцию Бретонскую в Англии не любят. Наконец-то добрые вести!
Гай рассмеялся и потянулся всем телом, как зверь, истомившийся в тесной клетке, в предчувствии, что она вот-вот откроется и он окажется на свободе.
Колокола отзвонили не только по усопшему королю Ричарду, весть о смерти которого повсеместно огласили на следующий день. Колокольный звон оказался предвестием и для меня. Вечером того же дня, когда мы узнали о кончине короля от глашатаев, у меня опять пошла горлом кровь. Я слегла и сквозь туман забытья услышала, как лекари предупредили Гая, что мне осталось жить от силы два или три дня. Гай отправил посыльного к Брайану, а служанки принялись чистить щетками мое подвенечное платье, проветривать его, и, глядя на эти хлопоты, я не смогла сдержать улыбку. Со стороны выглядело так, словно я вновь готовлюсь идти по венец, а не лежать в могиле.
Меня исповедовали и причастили, привели Лайонела проститься. Малыш старался быть мужественным, но не выдержал и горько расплакался.
– Не оставляй меня, матушка! – просил он, прижавшись мокрым от слез личиком к моей руке. – Мне страшно!
Я гладила его по голове, утешала, как могла, убеждала быть смелым. Наконец его увели, и он шел, оглядываясь до самых дверей, а слезы катились и катились по его щекам. Я ждала Брайана, последнего, с кем мне оставалось проститься. Все часы ожидания рядом со мной был Гай. Он вытирал пот с моего лба, поддерживал, когда на меня нападал кашель, поил водой и просто сидел рядом и держал за руку. Никогда прежде он не был так ласков со мной, так заботлив, и я вдруг поняла, что все равно люблю его. Люблю таким, какой он есть, несмотря на все, что узнала о нем. Я была признательна Гаю за то, что он рядом. От его присутствия мне стало хорошо и спокойно, так же хорошо, как было в шатре графа Роберта. Но какая-то тень, смутное воспоминание о чем-то очень плохом, чего я никак не могла припомнить, смущали меня. И вдруг я вспомнила, а вспомнив, похолодела от ужаса. Сжав руку Гая так крепко, как могла, я прошептала:
– Гай! Я боюсь!
Гай улыбнулся и поцеловал меня, чтобы успокоить:
– Тебе не надо бояться, Беа. Ведь на твоей душе нет грехов.
Почти так же мне говорила и леди Марианна, назвав меня невинной, никому не причинившей зла. Она заблуждалась, и сделанное мною зло относилось именно к ней!
– Один грех точно есть, – задыхаясь, сказала я. – Я взяла с Брайана клятву, что он отомстит за меня. Мои силы тают с каждой минутой, а Брайана до сих пор нет, и страшусь я не смерти, а того, что не успею освободить его от клятвы. Если так и случится, вся надежда на тебя, Гай. Удержи Брайана, прошу тебя!
– От чего, Беа? – спросил Гай, пристально глядя на меня. – В чем он поклялся тебе?
Я сделала глубокий вдох, который дался мне с огромным трудом, и призналась:
– Я винила леди Марианну в том, что моя жизнь с тобой сложилась несчастливо. Я просила Брайана покарать ее, заставить страдать, как страдала я. Он дал мне слово, что она примет смерть от его руки, а перед смертью выпьет до дна чашу страданий.
Глаза Гая расширились, в них появился страх сродни моему страху.
– Как ты могла?! – вскричал он, отбросив прочь мою руку. – В чем она виновата перед тобой?
– Она ни в чем не повинна, Гай, но я слишком поздно это поняла, – шептала я, шаря рукой по постели, лишь бы найти его руку. – Брайан был угнетен впечатлением, как она обошлась со мной в Руффорде, потому легко дал мне слово.
Наконец я нащупала руку Гая. Его пальцы крепко сплелись с моими, и мне стало легче дышать.
– Беа, соберись с силами! – просил Гай. – Брайан вот-вот приедет. Меня он слушать не станет, хотя я сделаю все, что смогу, лишь бы оберечь от него Марианну. Но ее безопасность, сама ее жизнь сейчас зависят только от тебя.
Брайан наконец приехал, бросился ко мне прямо с порога и крепко прижал к груди.
– Гай, оставь нас! – попросил он.
Выразительно посмотрев на меня, Гай медленно выпустил мою руку. Поймав его взгляд, я прикрыла глаза, чтобы он не беспокоился: я скажу Брайану все, что нужно. Гай ушел, и я, собрав последние силы, прошептала:
– Брайан, помнишь, мы говорили с тобой о леди Марианне?
Лицо Брайана стало ожесточенным, глаза – грозными и неумолимыми:
– Да, и я сделаю то, в чем поклялся тебе.
– Не надо, Брайан! – попыталась сказать я. – Забудь о данной мне клятве, я освобождаю тебя от нее и не хочу, чтобы ты ее выполнял.
Но из моих губ вырвался лишь жалкий хрип: язык перестал мне повиноваться! Покрывшись холодным потом, я устремила на брата умоляющий взгляд, надеясь, что он сумеет правильно понять мою безмолвную просьбу. Но Брайан не понял. Приложив губы к моему лбу, он шепнул:
– Не тревожься, сестра! Усни с миром. Я отомщу за тебя, за твое разбитое сердце!
Эти слова Брайана были последним, что я слышала. Еще я успела подумать о графе Роберте, о том, что он не позволит Брайану причинить леди Марианне какой-нибудь вред. Но это значило, что Брайану придется скрестить меч с графом Робертом, на что даже Гай не отважился. Что же я натворила, завязав еще один узел смертельной вражды?
– Гай! – собрав напоследок все силы, я сумела прохрипеть прежде, чем кровь хлынула изо рта мне на грудь, и лицо мужа было последним, что я увидела, а через мгновение мой взор померк.
****
Бытует поверье, что призраки не бестелесны, будто они облечены плотью, только мертвой, а не живой. Теперь я знаю, что это заблуждение, но обретенное знание так и останется при мне. Бесплотным дуновением воздуха я наблюдаю, как идет поминальная служба по леди Беатрис Гисборн, по мне самой, вижу себя на погребальном постаменте и знаю, что это уже не я. Моего присутствия не замечает никто, но я вижу всех и знаю, что сейчас чувствует каждый, кто находится в церкви в эти минуты.
На лице Гая выражение скорби, на самом же деле он почти не оплакивает меня. В его душе зарождается облегчение, переходящее почти в ликование. Он очень вовремя обрел свободу от брачных оков, и уже сейчас в его холодном уме роятся мысли о том, как он распорядится этой свободой. При короле Ричарде Гай был в долгой опале, прозябал в бездействии, но принц Джон всегда благоволил к нему. А вот с графом Хантингтоном все в точности наоборот. Облеченный доверием короля Ричарда, граф Роберт вызывает у принца Джона – пока еще принца! – стойкую неприязнь, и она сменится ненавистью. Гай знает, что так и будет, и верит: скоро наступит его звездный час.
Я знаю о том, что, когда в Веардрун придет известие о моей смерти, леди Марианна поставит в церкви замка поминальную свечу, думая обо мне, и ее скорбь будет глубокой в отличие от мимолетной печали Гая. Мне открывается прошлое и будущее, и я испытываю великую боль и за Гая, и за леди Марианну, и за графа Роберта, и за моего брата. В глазах Брайана слезы, которые мне хотелось бы осушить, но это уже не в моей власти. Взяв с него страшную клятву, я погубила родного брата. Брайан оплакивает меня, а я оплакиваю его, я, виновница его печальной участи. Мой сын, мой маленький Лайонел с трудом удерживается от рыданий из страха разгневать отца. Я сочувствую ему, горячо сочувствую, но знаю, что ему недолго горевать обо мне. Пройдет не так много времени, и он обнимет меня, покинув эту грешную землю, сам оставшись безгрешным. Мой чистый маленький ангел!
Только один человек не вызывает у меня сожалений. Не потому, что их не заслуживает, а потому, что нет причин сожалеть о нем. Он стоит, так же расправив плечи и подняв голову, как Гай или Брайан, но только его тень остается прямой и четкой. Она не дрожит и не колеблется в сиянии свечных огней, как дрожат и мечутся по каменным плитам и стенам церкви тени моего мужа и моего брата. Теперь я знаю, кто он на самом деле, и невольно задумываюсь, а что было бы, положи однажды кормилица Гая в господскую колыбель своего сына? Судьбы скольких людей сложились бы иначе!
Граф Роберт не оказался бы вне закона и в награду за верную службу получил бы еще от короля Генриха все, что утратил с гибелью своего отца. Вернувшись в Англию, он бы сразу обвенчался с леди Марианной, и она разминулась бы с Гаем и с моим дядей Роджером, никогда не изведав страданий. Мой брат прожил бы долгую жизнь, его душу не разъела бы ржавчина из-за дружбы с Гаем. А что было бы со мной? Возможно, я бы все равно стала леди Гисборн, но моим супругом был бы другой лорд Гисборн, не Гай, а Джеффри. Я знаю, что, даже не питая ко мне любви, как не питал ее Гай, Джеффри все равно оставался бы добрым супругом, а маленького Лайонела любил бы всем сердцем и никогда не попрекал бы меня тем, что я родила боязливого и хилого сына. Если бы!.. Но разве мать перепутает свое дитя с другим, пусть у груди лелеет обоих?
Мои чувства к тем, кто сейчас здесь и кто далеко, горячи как никогда, но они покидают меня, по мере того как солнечный свет, проникающий в церковь, обступает меня со всех сторон и увлекает вверх, все выше и выше. И когда за гранью исполненного тепла солнечного потока исчезают лица всех, о ком я только что думала и с кем прощалась, боль и печаль покидают меня навсегда. Я скольжу ввысь, кружась внутри сияющего света, и пою от радости, пою, сливаясь со светом в благостном покое и бесконечной любви.