Меня начали одолевать приступы слабости. За ночь приходилось несколько раз менять сорочку из-за пробивавшего меня пота. Я потеряла аппетит, стала худеть, на меня нападал частый кашель. Мои чудные, роскошные кудри редели день ото дня. Расчесывая мне волосы, служанки снимали с гребней целые пряди. Однажды у меня пошла горлом кровь, и лекари уверенно заявили, что я больна чахоткой.
Мне был вынесен смертный приговор. Чахотка всех, кто имел несчастье заболеть ею, неизбежно сводила в могилу, никто не излечивался. Одних она мучила дольше, с другими расправлялась быстро, но конец был один: смерть. Лекари запретили Гаю плотскую близость со мной, утверждая, что иначе болезнь перекинется и на него. Могли бы не утруждаться! Он давно позабыл дорогу в мою спальню.
Встревоженный известием о моем недуге, примчался Брайан. Я увидела, что он поражен тем, как я изменилась. Взяв мои руки в свои, он с болью спросил:
– Беа, кто повинен в твоем несчастье?
Кому, как не родному брату, могла я выплакать свою боль? Он слушал мои жалобы, не перебив ни разу, и по мере моего горестного повествования лицо Брайана темнело от гнева.
– Брайан, если ты любишь меня, сделай так, чтобы она умерла! И не просто умерла, а страдала бы перед смертью, как страдаю я по ее вине! – взмолилась я, когда мои жалобы иссякли, сменившись слезами.
– Не плачь, Беа, моя маленькая, любимая сестренка! – шептал Брайан, обнимая меня и гладя по голове. – Я клянусь тебе, что она умрет, умрет от моей руки, испив прежде до дна чашу боли, которую я ей уготовлю!
Он вложил руки в мои ладони, как при вассальной присяге, и я приняла его страшную клятву. Уверенная в том, что Брайан не изменит данному слову и отомстит леди Марианне за мои страдания, я смотрела на Гая с тайным превосходством. Когда я умру, а она погибнет от руки Брайана, кого из нас ты станешь оплакивать, супруг мой? Впрочем, глупый вопрос! Ответ был известен заранее: конечно ее – не меня.
Глава четвертая
Как же отрадно преклонить колени в торжественной тишине, вдохнуть запах воска под высокими сводами церкви, увидеть если не самого дядю Гесберта, то хотя бы его имя на надгробной плите! Я не верила Гаю. Мой дядя не был святым, но и алчным не был, и никогда не нарушал данный им обет целомудрия. Не знаю, зачем Гаю вздумалось оговорить его, но дядя Гесберт был добрым и богобоязненным человеком, да пребудет его душа в мире лучшем, чем тот, в котором пока оставалась я!
Мне было хорошо и спокойно в обители, и я радовалась, что смогу провести в ней не один день, а несколько. Гай не мог сделать мне лучшего подарка, если бы и пожелал. Но подарков от него я давно не видела и понимала, что он дал мне разрешение, лишь бы не видеть меня, и чем дольше – тем лучше. Настоятель принял меня с отменным радушием, разместил в удобных и светлых комнатах и заверил, что я могу приходить в церковь, когда пожелаю. Мое присутствие ничуть не помешает монахам молиться.
Конечно, не помешает, усмехнулась я про себя. Мой изнуренный вид ни у кого бы не вызвал нескромных желаний, никого не отвлек от молитв. Но на третий день моего пребывания в обители я все же привлекла внимание одного монаха. Я молилась у надгробия дяди Гесберта, когда мне на плечо легла теплая ладонь.
– Беа, малышка Беа! Неужели это и вправду ты? – услышала я и, подняв голову, ахнула от радости.
Возле меня стоял дядя Роджер – в монашеской рясе, в сандалиях на босу ногу, на голове, склонившейся надо мной, была выстрижена тонзура. Он постарел, поседел, но я сразу узнала его! Он подал мне руку, помогая подняться с колен, обнял и поцеловал в обе щеки.
– Дядя Роджер! Как я рада видеть тебя! Это чудо, что ты здесь оказался!
– Да, Беа, чудо. Или судьба – так я подумал, узнав, что ты совсем рядом. Я пришел сюда днем раньше и очень рад повидаться с тобой. Но не стану обманывать: то, что я вижу сейчас, меня не радует. До меня и прежде доходили тревожные вести о тебе, а теперь я убедился сам: ты больна.
– Чахотка, – ответила я и нашла в себе силы улыбнуться, – мне недолго осталось.
Дядя Роджер очень опечалился. Взяв под руку, он повел меня в монастырский сад, где мы устроились на скамье под большой липой. Она как раз цвела, в ветвях жужжали пчелы, а воздух был пропитан медовым ароматом. Внимательно вглядевшись в меня, дядя Роджер тяжело вздохнул:
– Ах, Беа! Какой цветущей и полной сил ты была всего пять лет назад – и чем все закончилось? Я слышал, твое супружество оказалось несчастливым?
Для человека, ведущего уединенную жизнь в монастыре, дядя Роджер оказался слишком осведомленным в мирских делах, пусть они и касались родственников вроде меня.
– Дядя, я так горевала, когда мне сказали, что ты погиб от руки графа Хантингтона!
– Так, значит, все думали? – печально улыбнулся дядя Роджер.
– А что можно было подумать? Ты бесследно исчез, и вести, что ты жив и зачем-то принял постриг, пришли только через несколько месяцев. Почему ты уехал, никому ничего не сказав? Почему решил стать монахом? Ведь у тебя не было монашеского призвания!
– Во искупление грехов, Беа.
– Разве ты грешил больше других? – рассмеялась я, но дядя Роджер не поддержал мой смех.
– Много больше, – подтвердил он с самым серьезным видом. – Ты говоришь, все считали, граф Хантингтон убил меня? Нет, Беа, он воскресил меня тем, что не стал убивать, хотя мог. Да я и не думал сопротивляться, когда мы наконец встретились. Я знал, что он вызволит леди Марианну из подземелья Ноттингемского замка, а после обязательно придет во Фледстан, где я ждал его.
– Ты ждал его и был готов умереть от руки графа Хантингтона?! – изумилась я.
– Да, Беа, но он оставил мне жизнь, предложив самому распорядиться ею, что я и сделал, приняв монашеские обеты. Граф Хантингтон – великий человек, Беа, мне не довелось встретить никого, кто сравнился бы с ним благородством души.
– Неужели? – усмехнулась я. – О каком благородстве ты говоришь, дядя? Разве не по его приказу был убит барон Невилл? Не его ли стрелки без всякой жалости убили дядю Гесберта?
– Гесберт сам виноват в своей гибели, – неожиданно жестко сказал дядя Роджер. – Не позарься он на земли, исконно принадлежавшие нынешнему шерифу Ноттингемшира, избежал бы встречи с графом Хантингтоном в пору, когда тот был лордом Шервуда. Усмири он свою плоть при виде красивой девушки, не угодил бы в засаду. Не пытайся ударить ножом в спину графа Роберта, не получил бы стрелу в собственную спину от одного из шервудских стрелков. Мне от души жаль Гесберта, но он сам вымостил дорогу к своей погибели.
– Дядя, ты говоришь о нем словами моего супруга! Какая плоть, какая девушка? Кто позарился на чужое добро? Он ведь был епископом!
– Что не мешало ему заниматься стяжательством и развратом, – спокойно ответил дядя Роджер и, встретив мой недоверчивый взгляд, с усмешкой кивнул: – Я сам был свидетелем и тому и другому, Беа, а нередко и соучастником его дел и забав. Да и твой супруг не всегда оставался в стороне, когда Гесберт затевал пирушку с красивыми девушками, вверенными его попечению. Если кто из них пытался сопротивляться, Гесберт быстро приводил упрямицу к смирению. Он ведь был епископом, как ты и сказала. Изысканный десерт – так он называл прислуживавших за столом воспитанниц, которые не ведали, что их ожидает.
Его слова потрясли меня до глубины души. Прижав руки к груди, я взмолилась:
– Дядя, что ты такое говоришь?! Зачем возводишь напраслину? Дядю Гесберта и тебя я помню с детства, вы всегда были добры ко мне. А Гай! С его-то строгостью в том, что касается близости с женщинами!
– Гесберт и я любили тебя, Беа, и желали, чтобы ты видела в нас людей, достойных твоей любви. Да и зачем посвящать невинную девушку, какой ты всегда оставалась для нас, в неприглядные забавы взрослых мужчин? Гай же, думаю, строг только с тобой. У него, видишь ли, особенные требования к супруге. К другим женщинам он их не предъявляет. То, что ты стала его женой, твое самое большое в жизни несчастье. Молясь о тебе, я сокрушался, что Гесберт и я – мы оба поощряли тебя во влюбленности в Гая. Полагаю, что и Гесберт не раз пожалел о твоем браке с Гаем Гисборном… Что же до гибели барона Невилла – его крови нет на руках графа Хантингтона.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что это я приказал убить сэра Гилберта – я, Беа, а не граф Роберт.
У меня пошла кругом голова. Дядя Роджер признавался в убийстве так просто и обыденно, что я поверить не могла его словам. Да и зачем ему убивать барона Невилла?
– Чтобы заставить его молчать о помолвке леди Марианны с графом Хантингтоном. Я добился от принца приказа отдать мне ее в жены, а Невилл стал бы оспаривать этот приказ, ссылаясь на более раннее обручение дочери. Оно было так оформлено, что без официального расторжения помолвки леди Марианна могла выйти замуж только за графа Роберта, и ни за кого другого. Была и другая причина: Невилл помешал бы мне в том, что я собирался сделать с его дочерью.
Стало быть, граф Хантингтон не виноват в смерти отца леди Марианны, в чем я не сомневалась долгое время, поверив не Джеффри, а дяде Гесберту, который ловко вывернул наизнанку мои догадки о том, кому была выгодна гибель барона Невилла. И леди Марианна, выйдя замуж за графа Хантингтона, не стала женой убийцы ее отца. Казалось бы, это соображение должно было умерить мое предубеждение к ней, раз она не была настолько дурной женщиной, какой я ее считала. Но я озлобилась против нее еще сильнее. Дядя Роджер развенчал и себя, и дядю Гесберта, окунув меня в горечь разочарования в тех, кого я любила и почитала добрейшими и благороднейшими людьми. Но тем самым он вырвал черные страницы из истории графа Роберта и леди Марианны, чем окончательно превратил ее в волшебную сказку, которой леди Марианна не заслуживала! Я все равно отказывала ей во всех добродетелях, помня, как она обошлась со мной, лишив меня уважения Гая, как прежде лишила его любви. В том, что мой брак с Гаем потерпел крах, только ее вина! Все это я выпалила дяде Роджеру прямо в лицо. Выслушав мою гневную, сбивчивую речь, дядя Роджер странно усмехнулся:
– Волшебная сказка, говоришь? Нет, милая племянница. В этой сказке хватает горя и боли. Леди Марианне довелось испить чашу страданий, и не однажды. То, что выпало на ее долю, не пожелаешь никому.
– И ты можешь мне рассказать об этом? – спросила я с ироничной усмешкой, не веря его словам о каких-то немыслимых страданиях леди Марианны, чья жизнь представлялась мне устланной сердцами мужчин, как лепестками цветов, по которым она ступала, губя их без всякой жалости, попросту не замечая.
Дядя Роджер пожал плечами и тяжело вздохнул:
– Если желаешь и обещаешь молчать о том, что услышишь.
Поведав мне ужасные вещи о дяде Гесберте, о себе и в какой-то части о Гае, дядя Роджер вовсе не озаботился моим молчанием. Но стоило прозвучать имени леди Марианны, как он тут же потребовал обещание сохранить в тайне то, что скажет! Ладно, раз иного выхода нет, я клятвенно заверила дядю Роджера, что никому ни одним словечком не обмолвлюсь. Он посмотрел на меня очень печальным взглядом и негромко заговорил:
– Начну с самого начала. Она была помолвлена с Робертом Рочестером, будучи маленькой девочкой. Через год после обручения произошли роковые для Рочестеров события. Графа Роберта сочли погибшим, потом он был объявлен вне закона, оказался в Шервуде. Но многие знали, что под именем лорда Шервуда скрывается граф Хантингтон. Сэр Рейнолд, бывший в ту пору шерифом Ноттингемшира, Гесберт, твой супруг, отец леди Марианны.
– И она, конечно?
– Возможно, – глухо ответил дядя Роджер. – Мне неизвестно, что она знала, а что нет. Доподлинно я знаю одно: к тому времени, когда я заручился волей принца Джона и намеревался вытребовать ее у Невилла себе в жены, она любила графа Роберта. Любила так сильно, что собиралась последовать за ним в Шервуд.
– Но это же безрассудство, дядя! – воскликнула я.
– Безрассудство, говоришь? Зачем же, давая брачные обеты, жених и невеста обещают быть вместе не только в радости, но и в горе? Нет, девочка, леди Марианна не была безрассудной. Она всего лишь свято придерживалась данных однажды обещаний – пусть при обручении, а не венчании – неважно. Ею двигала прежде всего любовь, но и чувство долга, которого у нее не отнять.
– Что же было дальше?
– А дальше, Беа, вмешался я, в чем теперь неустанно каюсь. Мне сказали, что у леди Марианны есть возлюбленный, которому она вверила всю себя, с которым она вот-вот обвенчается. Я пришел в ярость: ведь я ей в лицо грозил смертью, если она отдаст свою руку другому, не мне. Но я не убил ее, когда она по роковой для нее случайности оказалась в моей власти.
– Пожалел? – поняла я и подумала: ну и где же здесь страдания?
Да, дядя Роджер заклеймил ее позорным клеймом, но ведь не предал же казни, в чем его укорял дядя Гесберт.
– Пожалел? – следом за мной повторил дядя Роджер и рассмеялся почти беззвучным и очень страшным смехом: – Нет, я обошелся с ней без всякой пощады, с беспредельной жестокостью! Прежде всего я ее изнасиловал, чтобы убедиться, правду ли мне сказали о ней и она – не невинная девушка.
Решив, что ослышалась, я ошеломленно посмотрела на дядю Роджера, переспросив:
– Что ты сделал?
Дядя Роджер криво усмехнулся, а взглядом уплыл в видения давно минувшего дня.
– Я взял ее силой, – повторил он тихо и обреченно. – Было не так-то просто с ней сладить! Я позвал двух ратников и, когда им удалось поймать ее, приказал повалить на кровать, держать за руки и повернуться ко мне спиной. Я очень надеялся, что ее оговорили, возвели напраслину, и не хотел, чтобы ратники наблюдали за унижением той, которая могла стать их госпожой, окажись она девственной. Я даже просил ее не сопротивляться: не хотел причинять излишнюю боль. Но все, что о ней сказали, подтвердилось.
Я попыталась представить воочию то, о чем он говорил, и потрясла головой. Это было страшно и непристойно! Отвратительнее совместных забав с дядей Гесбертом, о которых он недавно поведал! Дядя Роджер умолк, угрюмо глядя мимо меня, пока я не осмелилась дотронуться до его локтя:
– А дальше?
– Дальше? – он низко склонил голову. – Она лежала неподвижно, как неживая, перестав вырываться. Я ждал жалоб, стенаний, заломленных рук, но нет!.. Ни единой слезы не выкатилось из-под ее сомкнутых век. Как сейчас вижу ее лицо – сродни лику, выточенному на надгробии, холодное, бледное, пока я не спросил: «Кто он?!» Она распахнула глаза и бросила мне: «Тот, кто убьет вас». Я был зол, а после такого ответа и вовсе пришел в ярость, приказал поднять ее, препроводить в главную залу Фледстана, развести там огонь в камине. При мне были клейма, я помнил, что одно из них налагают в Лондоне на блудных девок, когда поймают там, где им запрещено появляться. Пока клеймо раскалялось в огне, я ножом срезал ей косы, а после собственноручно заклеймил. Раскаленное железо причиняет страшную боль, Беа, и она вскрикнула, но тут же сцепила зубы до скрипа. Мне показалось, я сокрушил ее, она ослабела, но не тут-то было! Стоило мне отпустить ее, как она бросилась обратно в свои покои. Тогда я не понял почему. Ведь не думала же она спрятаться там от меня. Но потом узнал, что в ее покоях была дверь потайного хода, выводившего из замка в лес. Она пыталась убежать, но ей не дали, поймали в дверях главной залы и вновь привели ко мне. И я велел отвести ее в караульную, где подарил леди Марианну своей дружине. Позволь мне не рассказывать, что с ней делали мои ратники. Тебе достаточно знать, что она провела среди них ночь и половину следующего дня и они замучили ее почти до смерти.
Я онемела от ужаса, во все глаза глядя на дядю Роджера. Худое бледное лицо, тонзура, ряса… Ничто не свидетельствовало о мирских страстях, которые он якобы ведал, по его же признаниям. Не наговаривает ли он на себя? Ведь он всегда был добрым ко мне, разве мог он поступить так чудовищно?
– Да, милая племянница, я это сделал, – подтвердил дядя, прочитав на моем лице недоверие.
– Но как же она потом оказалась в Шервуде? – только и смогла я спросить.
– Граф Роберт увез ее из Фледстана, а Гай помог ему. Через тайный ход граф Роберт проник во Фледстан, ратники Гая отобрали леди Марианну у моей дружины, передали ее своему господину, а он – графу Роберту. Вот так она оказалась в Шервуде.
– И после всего что случилось, граф Хантингтон все равно обвенчался с ней?! – еще больше поразилась я. – Взял в жены, зная, что она подверглась насилию, утратив тем самым всякую ценность?
– Не для него, – спокойно ответил дядя Роджер и напомнил: – В горе и в радости, Беа, в горе и в радости.
Потрясенная услышанным, я долго думала над рассказом дяди Роджера. Конечно, то, как он поступил с леди Марианной, было грешно и жестоко. Но и она не была непорочной, чтобы сочувствовать ей в полной мере. Девушка, утратившая невинность до свадьбы, – не заслужила ли она наказание? Ей повезло, что граф Роберт оказался человеком долга и сдержал слово, данное при обручении. Наверное, ему стоило немалых сил закрыть глаза на позор нареченной! Эти соображения я и выложила дяде, чтобы он не считал себя единственно виноватым в той давней истории.
– Нет, Беа, дело не в долге. Граф Роберт очень сильно любил леди Марианну и продолжает любить. Не пытайся постигнуть глубину и силу этой любви, просто прими на веру, – ответил дядя Роджер. – Что же до меня – я виноват перед ней, но не только я.
– Кто же еще? – удивилась я и, вспомнив одну маленькую подробность из того, что услышала, спросила: – Дядя, а кто выдал тебе леди Марианну? Кто сказал, что у нее есть возлюбленный?
Дядя невесело улыбнулся и покивал головой.
– Вот-вот! Ты задала очень правильный вопрос, – он посмотрел мне прямо в глаза и отчетливо произнес: – Твой супруг. Благородный сэр Гай Гисборн. Он же надоумил меня одеть тех, кого я отправил в засаду на сэра Гилберта, так, чтобы их приняли за вольных стрелков. Услышав, что я намереваюсь казнить леди Марианну, он рассказал, как бы сам поступил с ней, окажись на моем месте. И я, поддавшись ярости, сделал именно так, как говорил Гай.
Я покрылась холодным потом. Выходит, прежде чем открыть тайну леди Марианны дяде Роджеру, Гай просчитал, на что тот способен в сильном гневе, и подтолкнул его к такой расправе над леди Марианной. То-то дядя Роджер, усовестившись недостойного рыцаря деяния, упрекал себя в жестокости, а Гая – в том, что он использовал его как разменную пешку! Но ведь Гай посочувствовал леди Марианне, проявил к ней милосердие. Я поняла, что запуталась в поступках Гая, и воззвала за помощью к дяде Роджеру:
– Ты же сам сказал, что он помог графу Роберту спасти ее!
– Помог, чтобы насладиться местью, а не из благих побуждений, – усмехнулся дядя Роджер. – Графа Роберта он ненавидел и, думаю, продолжает ненавидеть, леди Марианны домогался и не получил – у твоего мужа был собственный интерес в том деле, Беа. Он приехал во Фледстан к полудню следующего дня, дотошно расспросил меня обо всем, дважды уточнив, уверен ли я, что леди Марианна пыталась бежать в свои комнаты. Знал он раньше или, слушая меня, догадался о потайном ходе и где этот ход – Бог весть! Во всяком случае он расположился там. Но прежде Гай пожелал увидеть леди Марианну и осведомился, где ее найти. Я ответил, добавив, что и он может ею попользоваться.
– Зачем же ты предложил ему такое? – прошептала я холодными, как льдинки, губами.
Дядя Роджер пожал плечами:
– Мерзко чувствовал себя, Беа, понимая, что сотворил гнусное деяние, но не посмел в том признаться себе. Ярость остыла, сменилась похмельем: я много выпил ночью. Разговаривая с Гаем, я ненавидел его и хотел, чтобы он понял: месть не всегда так сладка, как может казаться, – посмотрев на меня, дядя Роджер угадал не заданный вслух вопрос и отрицательно покачал головой: – Он отказался, если тебе станет от этого легче.
Вот теперь в моей голове все окончательно сложилось: и давние догадки, отвергнутые дядей Гесбертом, и противоречивое участие Гая в этой истории, если верить словам дяди Роджера. Да, мне стало легче от того, что Гай отказался, но не настолько, чтобы я смогла свободно дышать. Ведь Гай был творцом того страшного замысла! И все же поверить в такую изощренную, хладнокровно обдуманную месть было немыслимо, о чем я и крикнула, задохнувшись в приступе кашля.
– Чему ты не веришь? – спросил дядя Роджер, когда я справилась с приступом.
– Конечно, Гай не самый добрый и праведный человек, но в то, что он способен на такое коварство, я поверить не могу!
– Не самый добрый человек? Но и не самый злой? Моя бедная маленькая Беа! Ты веришь в его доброту, после того что он сделал с тобой? Тебе двадцать лет, а ты выглядишь так, словно тебе давно за сорок.
Дядя Роджер посмотрел на меня с таким состраданием, что я едва не заплакала.
– Это ее вина! Из-за нее он не смог мне простить, что я поставила под угрозу жизнь нашего сына, которого в ту пору носила под сердцем!
– Беа! Гай не смог тебе простить, что из-за тебя был вынужден освободить графа Роберта, – сказал дядя Роджер. – Только это.
– Ты хочешь сказать, моя жизнь его мало волновала? И если бы она перерезала мне горло, как и грозила, он бы и бровью не повел?
– Она ведь не причинила тебе вреда, даже не поранила, – мягко возразил дядя Роджер. – И, прости, Беа, она имела право угрожать твоему мужу, хотя ты, конечно, была ни при чем.
– Что же дало ей такое право?
– Потеря собственного сына. В Лондоне Гай случайно перехватил гонца ее брата, заполучив в свои руки письмо графа Линкольна. Он ведь знал слабое место леди Марианны – любовь к брату и тревогу за его жизнь. Было время, когда она доверяла Гаю, считала другом, вот он и воспользовался былым доверием. Вернувшись в Ноттингемшир и узнав, что граф Роберт женился на леди Марианне и она ждет ребенка, Гай устроил ей западню, заманив в нее письмом сэра Реджинальда.
– И что было потом? – напряженно спросила я.
– Он хотел, чтобы она в свой черед послужила приманкой для графа Роберта. Леди Марианна сама по себе была такой приманкой, но твой муж, Беа, пожелал, чтобы она осознанно предала графа Роберта, написала ему письмо под диктовку Гая. Когда же она отказалась, он приказал пытать ее.
– Такого не может быть! – воскликнула я.
– Но так было, Беа. Я долго стоял, незамеченный, слушал, как Гай стращает леди Марианну, видел, с каким упорством она держится, не поддаваясь угрозам. Признаюсь, в те минуты я позавидовал графу Роберту. Как она любит его! Так сильно, что предпочла муку и смерть, но не предательство. Мне стало жаль ее. Я подал голос, обнаружив себя, попытался уговорить ее. Она отвернулась. А Гай… Гай предложил мне стать ее палачом, и на этот раз отказом ответил я. Вот так, Беа.
Цепляясь за последние крохи былого образа Гая, который я вопреки всему продолжала хранить в своем сердце, я с чувством, близким к отчаянию, сказала:
– Я не смею оскорбить тебя недоверием, дядя. Но кто бы разрешил Гаю отдать под пытки благородную даму, к тому же пребывавшую в тягости?!
– Разве Гай когда-нибудь нуждался в чьих-то разрешениях? – с горечью возразил дядя Роджер. – Она выжила после пыток, но ребенок… Сына она потеряла.
Вот почему и она, и другие стрелки так странно смотрели на меня, когда я напомнила ей, что из-за волнений она преждевременно разрешилась мертвым ребенком! А Джеффри? Он тоже сказал, что волнения леди Марианны были особого рода, ничуть не похожими на те, что я испытала в Руффорде. Вокруг меня происходили страшные события, в которых принимали участие хорошо знакомые мне люди, мой собственный супруг, наконец, и только я пребывала в неведении…
– Дядя, почему ты сегодня решил рассказать мне об этом?
– Возможно, не стал бы рассказывать, но услышал в твоем голосе такую ненависть к ней, что понял: ты должна узнать правду, всю, каким бы неприглядным и отвратительным я не предстал перед тобой. Пойми, Беа: тебе не за что ненавидеть леди Марианну. Она очень достойная женщина и заслуживает уважения, а не ненависти.
– Но как я могу перестать ненавидеть ее, если Гай любит ее, а меня – свою жену! – презирает?
– Давай поговорим об этом завтра, – предложил дядя Роджер и поцеловал меня в лоб. – Ты очень утомилась, тебе надо отдохнуть.
Тяжелый разговор и не менее тяжкие откровения действительно обессилили меня, но я все равно не смогла уснуть. Устав ворочаться, я отправилась в церковь и долго стояла на коленях в совершенном одиночестве, размышляя над тем, что узнала о леди Марианне. Днем я заявила дяде Роджеру, что она сама виновата в случившемся с ней, поскольку утратила чистоту до свадьбы, пусть бы и с тем, за кого должна была выйти замуж. Но в безлюдной церкви, в ночной темноте, которую едва рассеивали огоньки догоравших свечей, мне все виделось в ином свете. Отринув злые чувства к леди Марианне, я попыталась представить, что я – это она, в тот год, когда я с ней познакомилась, потерпела неудачу в намерении свести с ней дружбу, невзлюбила из-за ревности, удивлялась ее речам и поступкам и, как теперь оказалось, ничего в ней не поняла и не угадала…
Я – это она… Я влюблена – и не в кого-нибудь, а в нареченного. И он открыл мне сердце, оно оказалось полно любви ко мне! Что может быть правильнее и чудеснее, чем наша взаимная любовь – залог счастья в супружеской жизни? Мы с ним обручены, да еще с такими формальностями, что для полного заключения брака достаточно вступить в супружеские отношения. Устояла бы я, прояви он настойчивость? Устояла бы перед собственным сердцем или под гнетом каких-то событий, узнав о которых пришла бы в ужас, понимая, что могу потерять того, кого люблю? Едва ли.
Вот и они не стали ждать, ни минуты не сомневаясь, что связаны навек. Я настолько сильно прониклась чувствами леди Марианны, что почти уверилась: я знаю, когда она и граф Роберт стали близки, как только могут быть близки мужчина и женщина. После того злополучного свадебного обеда, на котором убили вольного стрелка. Должно быть она, наблюдая за пленником, представляла на его месте графа Роберта, и понимание, что она может его потерять, придало ей решимости ответить на его любовь в самой полной мере, отвергнув условности. Так в чем же ее вина? Будь я на ее месте, поступила бы так же.
Будь я на ее месте…. Я полюбила, вверила себя возлюбленному, собралась с ним идти под венец, как вдруг…
Нет, подобной беды я не могла бы себе представить, да и не хотела! Чтобы в мою жизнь ворвалась чужая жестокая воля, лишила защиты отца, растоптала в самом начале пришедшей ко мне любви, а потом опозоренной швырнула тому, кого я любила и кто любил меня? Такой участи не пожелаешь и злейшему врагу! Но то, что я отказывалась представлять, – в точности и произошло с леди Марианной!
Вспомнив собственные слова о великодушии графа Роберта, не отказавшегося от невесты, зная о том, что она подверглась насилию и бесчестью, я неосознанно помотала головой, вновь услышав их голоса:
– Моя леди!
– Мой лорд!..
Даже сейчас сердце пронзила нежность, звучавшая в этих голосах, которые эхом отзывались в моей памяти. Нет, он любил ее, не перестал любить ни на мгновение после того, что с ней случилось, страдал с ничуть не меньшей силой, чем она, переживая ее боль как свою. Наверное, им было непросто вновь соединить свои судьбы. Недаром же она вначале стала одним из его стрелков, не напрасно он позволил ей взять в руки оружие и опекал ее, как утверждал дядя Гесберт. Да и Гай не посчитал бы их разлученными, зная о том, что они оба в Шервуде.
Гай!.. Мои мысли перекинулись на него, и я задумалась: за кого же я вышла замуж, кого любила так сильно и безнадежно? Неужели коварного и жестокого человека, а не отважного и благородного рыцаря, кем я его почитала? Он говорил, что любит ее, но разве с любимой обходятся так жестоко? Разве я возненавидела Гая, разлюбила, узнав, что он любит не меня, а ее?
– Да, Беа, он такой и есть – коварный, хладнокровный, мстительный, – подтвердил дядя Роджер, когда днем мы снова сидели в саду под той же липой. – И одновременно Гай очень умен, проницателен, решителен и смел. Только перед одним человеком он пасует – графом Хантингтоном и, осознавая свое малодушие, ненавидит его. Вот из такой смеси пороков и достоинств состоит твой супруг. Вчера ты сказала, что Гай любит леди Марианну, а тебя презирает, и в том ты усматриваешь ее вину. Беа, найди в себе силы рассудить справедливо. В чем заключается ее вина? В том, что леди Марианна есть на свете? Она не искала любви твоего мужа и задолго до того, как ты в первый раз увидела Гая, наотрез отказалась стать его женой. Да он и не любит ее! Я говорил тебе это прежде, повторю и сейчас.
– Гай сам мне сказал, что любит, – упрямо ответила я. – Пытался забыть и не сумел.
– Беа, разве можно намеренно причинять боль тому, кого любишь? Желать его гибели?
– Нет! – шепотом отозвалась я после долгого раздумья.
Вопросы дяди Роджера были слишком созвучны сомнениям и мыслям, одолевавшим меня ночью в церкви.
– Значит, прав я, а не Гай.
Тем же днем мы с дядей Роджером попрощались: он покидал обитель. Положив ладони мне на плечи, он долго смотрел на меня глазами, полными горечи:
– Ах, Беа! Мы с Гесбертом погубили тебя, подтолкнув к браку с Гаем Гисборном. Ты была слишком чистой и доброй девушкой для такого мужчины, как он! Вот еще что, Беа. По твоим глазам вижу: ты не удержишься от разговора с Гаем. Дело твое, хотя благоразумнее ни о чем его не спрашивать.
– Я ведь дала слово молчать, – напомнила я.
– Оно относится только к тому, что случилось во Фледстане. Гай и так знает, ты лишь другим не рассказывай, пощади честь леди Марианны, не давай повода к пересудам.
На том мы простились, зная, что больше не свидимся. Проведя в обители еще одну ночь, утром и я отправилась в обратную дорогу. Моя свита ехала медленной рысью, когда впереди показался большой конный отряд. Над головными всадниками развевался лазурный стяг. Прежде чем я разглядела на нем сверкавший серебром символ, отдаленным раскатом грома донеслось:
– Дорогу его светлости графу Хантингтону!
Я сделала знак сопровождавшим меня слугам отвести лошадей на обочину, и мы остановились, чтобы пропустить стремительно приближавшихся всадников. Первые поравнялись со мной, и я увидела сияние единорога на лазурном шелке стяга. Ветер играл полотнищем, и единорог казался живым, парящим над головами всадников в стремительном галопе. Перед моими глазами замелькали щиты с той же эмблемой единорога, а когда авангард ратников графа Хантингтона миновал место, где теснилась моя маленькая свита, я увидела самого графа Роберта.
Озаренный солнечными лучами, он показался мне предводителем небесного воинства: так он был прекрасен! Улыбаясь, он вел оживленную беседу с женщиной, ехавшей верхом рядом с ним. Она рассмеялась в ответ на какие-то его слова и бросила мимолетный взгляд в мою сторону. Мы встретились глазами, и я поняла, что она узнала меня. Смех замер на ее губах, мой рот наполнился кровью, а в следующее мгновение меня накрыла плотная глухая пелена, отрезав от солнечного света и от всего мира.