Балканский «щит социализма». Оборонная политика Албании, Болгарии, Румынии и Югославии (середина 50-х гг. – 1980 г.)

§10. «Геостратегическая периферия» между Южным флангом НАТО и Юго-Западным ТВД ОВД

Весной 1967 г. оборонная составляющая во внешнеполитической деятельности двух балканских членов Варшавского пакта – Болгарии и Румынии – нашла более явственное проявление, чем ранее. Оценка Софией потенциальных угроз для болгарского коммунистического режима и в целом Восточного блока заключалась в констатации того, что «усилилась разведывательная и подрывная деятельность» зарубежных спецслужб, в то время как правительства Западных государств, по мнению болгарской стороны, «проводили в отношении Восточной Европы политику, направленную на ликвидацию социалистического строя вооруженным путём». В этой связи отмечалось, что в новых условиях они преследуют цель «компрометировать сотрудничество между социалистическими странами, ликвидации их единства, сокращения роли и влияния Советского Союза»^[521]. К числу основных противников Софии помимо стран-членов НАТО были добавлены КНР и коммунистическая Албания^[522]. В то же время отмечалось, что «разведывательные органы КДС обладают возможностью своими средствами оказать влияние на общественное мнение некоторых стран, представляющих особый интерес для HP Болгарии в выгодном для нас и прогрессивных сил в этих странах направлении»^[523]. Столь однозначно жёсткая позиция болгарского руководства по вопросам взаимоотношений как с государствами Запада, так и с теми странами, которые не входили в военно-политические блоки, но относились к числу коммунистических, контрастировала с точкой зрения руководства соседней Румынии на проблемы безопасности и международных отношений.

Однако, несмотря на это, румынская сторона не отказывалась от сотрудничества с болгарской по вопросам, относившимся к отслеживанию внешнеполитических шагов и оборонных мероприятий стран-членов НАТО из числа Балканских государств. Активность Болгарии и Румынии по добыче развединформации в регионе и её реализации свидетельствовала об исключительной заинтересованности Софии и Бухареста в максимально возможном определении вероятных угроз в области обороны для коммунистических режимов двух стран и блока в целом. На протяжении первых трёх месяцев 1967 г. румынская разведка в соответствии с существовавшей договоренностью об обмене развединформацией в рамках Варшавского пакта передала болгарским коллегам материалы по Греции и Турции. Помимо этого она предоставила разведданные по Ближнему Востоку, среди которых были справки «Обзор группы экспертов НАТО о действиях Греции в случае нападения со стороны Болгарии», «Положение о снабжении и учете материального имущества во время войны», «Внешняя торговля Турции», «О подготовке США и Англией переворота в Сирии», «Организация встреч между членами парламентов стран-участниц НАТО и социалистических стран», «Предстоящие маневры НАТО на Балканах и в других районах Европы», «Сессия Совета НАТО в Люксембурге». В свою очередь, болгарская разведка направила в апреле 1967 г. румынским контрагентам материалы о внутриполитическом и экономическом положении Турции, её внешней политике на Ближнем Востоке и в Европе, а также установочные данные на военных и политических деятелей Турции, среди которых были премьер-министр С. Демирель, президент Дж. Сунай, начальник Генштаба генерал Дж. Турал и др.^[524]

Руководство Румынии стремилось оказать влияние на болгарскую сторону в вопросах, относившихся к общеблоковой позиции Варшавского пакта. В апреле 1967 г. Н. Чаушеску пытался убедить находившегося с визитом в Бухаресте Т. Живкова в необходимости установления взаимоотношений с ФРГ, отказе от предварительных условий по германскому вопросу, а также ликвидации иностранных военных баз в Европе, что было обусловлено, как он заявлял, не стремлением создать угрозу в отношении СССР, а нацелено на «ослабление американского влияния в Европе». Однако позиция Живкова осталась неизменной и основывалась на принципе признания равенства двух германских государств в системе международных отношений, а также необходимости сохранения советского военного присутствия в Восточной Европе^[525]. Усиление советско-болгарского сотрудничества в данной связи становилось одним из важных элементов политики болгарского руководства. Поэтому визит Л. И. Брежнева в Софию 10-13 мая 1967 г. и заключение договоров по экономическим и военно-техническим проблемам имел принципиальное значение для Т. Живкова, рассчитывавшего использовать складывающуюся ситуацию для укрепления своих позиций в региональной политике.

В соответствии с предположениями американских аналитиков, достаточно точно определявших весной 1967 г. так называемые программы «максимум» и «минимум» советской внешней политики в оборонной области на международном уровне, Москва стремилась использовать складывавшуюся ситуацию, чтобы сорвать подписание в 1969 г. договора о пролонгации НАТО или, в крайнем случае, «выхолостить новый договор», используя разногласия между партнерами по Североатлантическому альянсу^[526]. В свою очередь, Комитет военного планирования НАТО принял 9 мая 1967 г. новые «Наставления для военного руководства НАТО». Они были оформлены 11 мая на заседании министров в Комитете военного планирования альянса как решение. В нём заявлялось, что «вся концепция НАТО должна быть пересмотрена с тем, чтобы позволить НАТО действовать с большей гибкостью и дать задействовать одну или несколько форм непосредственной защиты в виде сознательного наращивания (обычных – Ар. У.) сил или общего ядерного ответа, для противодействия противнику (с помощью создания – Ар. У.) реальной угрозы наращивания сил в ответ на любую агрессию, находящуюся ниже порога общего ядерного нападения»^[527]. Для балкано-средиземноморского сектора Юго-Западного ТВД Варшавского пакта это решение имело своё проявление в следующем. Ещё при провозглашении администрацией Дж. Кеннеди в 1961 г. доктрины «гибкого реагирования» Турция крайне резко восприняла отход от прежней стратегии Североатлантического альянса, заключавшейся в нанесении ответного массированного ядерного удара в случае нападения Варшавского пакта. Анкара рассматривала новый подход как возможное согласие НАТО на то, чтобы «пожертвовать турецкой территорией с целью выиграть время во время конфликта сверхдержав». Однако в 1967 г. Турция, как и ряд других стран-участниц альянса, согласилась на признание этой доктрины^[528], так как становилась ясной усиливавшаяся роль каждого из существующих ТВД и их взаимосвязанность в случае межблокового военного конфликта. В сложившихся условиях опасения по поводу возможной территориальной «жертвы» для Турции уже не существовали. В определенной степени на решение Анкары повлияло и её желание не обострять отношений с США и НАТО в интересах получения поддержки по кипрскому вопросу.

На фоне происходившего в балканском секторе ОВД внутриблокового конфликта американские эксперты из разведывательного сообщества особое внимание уделяли коммунистической Югославии и отмечали, что «основной целью внешней политики Тито было сохранение независимости Югославии любой ценой, выступая примером неприсоединившегося социалистического государства в глазах мира, и получение экономических преимуществ в отношениях как с Востоком, так и с Западом… Югославия проявляла активность в деле улучшения отношений со своими непосредственными соседями как на Востоке, так и на Западе. Частично это было обусловлено возможностями, которые предоставляет сокращение напряженности в Европе, частично это представляет собой оборонительный барьер против любых будущих попыток доминирования»^[529]. Выводы американских аналитиков касались общего вектора оборонной политики Белграда, который оценивал ситуацию в несколько ином виде. В мае 1967 г. И. Броз Тито рассматривал общую международную ситуацию как «ухудшившуюся, по сравнению с тем, что было два года назад». Более того, по его мнению, существовала реальная угроза со стороны Греции в отношении Югославии и Албании. В последнем случае глава югославского режима считал, что Югославия не может «оставаться равнодушной к любым угрозам в отношении Албании»^[530].

Весной 1967 г. югославское руководство предприняло меры, направленные на модернизацию существовавшего режима. Данные шаги заключались в принятии поправок к Конституции СФРЮ, в соответствии с которыми усиливалась роль Палаты Национальностей, представлявшей интересы союзных республик и автономных национально-региональных образований, а также ликвидировались посты вице-президента республики и заместителя главнокомандующего. Это рассматривалось местными и зарубежными обозревателями как движение в сторону децентрализации^[531] политической жизни и военного управления. Аналогичная реформа начала проходить и в органах Службы государственной безопасности (СДБ), переподчинявшейся региональным властям.

Усиление военно-командных структур на республиканском уровне объективно вело к укреплению национально-территориального принципа формирования вооруженных сил Югославии и могло на определенном этапе серьезно повлиять на обороноспособность страны. Данный подход к решению проблемы единоначалия и поддержания системы военно-командной структуры в рамках союзного государства вызывал серьезную озабоченность у военного истеблишмента СФРЮ. Дискуссия по этой проблеме началась ещё в конце 1966 – начале 1967 г., когда было озвучено решение Белграда о создании двух параллельных военных структур – так называемых вооруженных сил оперативного назначения с подчинением их федеральному центру и территориальных вооруженных сил под непосредственным командованием республиканских властей. Одной из важных причин проведения реформы было стремление сократить расходы на оборону в условиях начавшегося в стране экономического кризиса. Планировавшиеся изменения предполагали сокращение численности офицерского корпуса, а также предусматривали замораживание заработной платы кадровых офицеров. Одновременно республиканские власти стремились усилить свои позиции в отношении федерального центра и попытались с помощью перевода под своё командование территориальных воинских формирований добиться этого. Серьезные изменения предусматривалось внести в военную доктрину СФРЮ, основой которой становился принцип общенародной войны, т. е. делался упор на ведение оборонительных боевых действий, носящих характер партизанского сопротивления со стороны способных действовать самостоятельно воинских подразделений. В их задачу входило остановить противника до прихода помощи возможных союзников с Запада или Востока (в зависимости от того, кто выступал в роли агрессора)^[532]. Произошедшая кадровая замена весной – летом 1967 г. министра обороны генерала армии И. Гошняка на генерала армии Н. Любича и начальника Генерального штаба ЮНА генерал-лейтенанта Р. Хамовича на генерал-лейтенанта М. Шумонью, несмотря на попытки ряда экспертов найти некую идейно-политическую причину произошедшего, в действительности, не имела таковой и была связана с обычной ротацией высшего командного состава.

Имея в виду происходившие изменения в оборонной политике Югославии, большинство экспертов и наблюдателей внимательно следили за происходившими изменениями во внешней и оборонной политике члена ОВД – Румынии, подчеркивавшей верность своего курса на сохранение высокой степени суверенитета и независимости в рамках Варшавского пакта. Руководство Румынии активизировало весной 1967 г. отношения с Польшей. 9 апреля румынская делегация во главе с министром промышленности М. Маринеску подписала договор с польской стороной о сотрудничестве в области машиностроения, а 11-20 мая 1967 г. в Варшаве находилась военная делегация Румынии во главе с министром обороны генералом И. Ионицэй. Однако для зарубежных аналитиков становилось ясно, что в складывавшейся ситуации Москва, всё более болезненно относившаяся к усиливавшейся самостоятельности Бухареста, могла постараться использовать существующие противоречия между Румынией и рядом стран Восточной Европы с целью её изоляции в Варшавском блоке^[533]. Одной из первых пропагандистских попыток оказания давления на Бухарест стало обращение Кремля к темам национальной румынской истории в XX в. и, в частности, к проблеме существования Бессарабии в рамках румынского государства. Это рассматривалось советскими пропагандистами как «незаконная передача Королевству Румыния в 1918 г.» территории Бессарабии. Целью актуализации советской стороной «бессарабской проблемы» было противодействие румынской интерпретации национальной истории^[534], которая использовалась румынскими коммунистическими властями как элемент идеологической мобилизации общественного мнения.

В отличие от советского и восточноевропейского направлений, на балканском у румынской стороны были определенные преимущества. Это объяснялось тем, что её отношения с соседними Болгарией и Югославией свидетельствовали о стабильных позициях Бухареста в региональной политике. По мнению зарубежных экспертов, «для Румынии возможное создание Балканского союза, даже и на неформальной основе, было бы дальнейшим укреплением её независимости в регионе, где находятся её непосредственные интересы»^[535].

Достаточно симптоматичной становилась кадровая политика румынского руководства в военной сфере. В июне 1967 г. по личной инициативе Н. Чаушеску была проведена чистка офицерского корпуса от тех, кто проходил ранее подготовку в советских военных учебных заведениях и был каким-либо образом связан с СССР, включая наличие близких и дальних родственников. На своих должностях остались лишь те из военнослужащих – представителей офицерского корпуса и генералитета, кто не вызывали сомнений в лояльности. Одновременно глава РКП принял меры, направленные на усиление позиций органов госбезопасности. Они ориентировались на выявление и пресечение внутренних и внешних угроз коммунистическому режиму Активизация разведывательной деятельности румынских спецслужб требовала определенных системных изменений в их организации. 22 июля 1967 г. специальным указом № 710 было создано Управление Государственной безопасности (DSS), возглавляемое Советом Государственной безопасности в структуре МВД, но на особых правах, во главе с председателем в ранге министра и первого заместителя главы МВД CPR Эти изменения серьезно повлияли в организационном и политическом отношении на формирование новой системы безопасности и оборонной политики Румынии. В сентябре 1967 г. были проведены очередные изменения в структуре органов госбезопасности. Их организация после слияния Первого (внутренняя безопасность) и Второго (экономическая контрразведка) Управлений в Главное Управление внутренней разведки (DGII) и объединения Третьего (контрразведка) и Четвертого (военная контрразведка) Управлений в Главное Управление контрразведки (DGC) получила законченную форму^[536]. Происходило явное усиление тех служб, которые отвечали за внутриполитическую ситуацию в стране. Было положено начало новой системе организации органов госбезопасности, когда 4 апреля 1968 г. Совет Государственной безопасности был отделен от Министерства внутренних дел. Это параллельное сосуществование двух институтов продолжилось до 9 апреля 1972 г., когда СГБ оказался вновь объединен с МВД^[537].

Укрепление Варшавского пакта и проводившиеся государствами-членами ОВД оборонные мероприятия вызывали опасения в среде военного руководства НАТО в связи с возможным наращиванием сил и средств блока. Комментарии, подготовленные в американском командовании сухопутных сил, ВМС и ВВС, свидетельствовали о высокой степени обеспокоенности в их руководстве возможными преимуществами СССР и Варшавского пакта в ряде вооружений (авиация и ВМФ) над США и НАТО, а также недостаточным вниманием, оказываемым обычным неядерным силам сдерживания как США, так и Североатлантического альянса. В этой связи в рекомендательной части записок, представленных командованием сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил по результатам анализа Проекта президентского меморандума, высказывалось предложение усилить данное направление оборонной политики США и НАТО^[538]. Оценка американскими экспертами перспектив развития советской оборонной политики

во второй половине июля 1967 г. заключалась в том, что «на протяжении последних лет не произошло серьезных изменений в основных тенденциях советской военной политики, которая продолжает делать главный акцент на стратегические вооружения. Расходы на оборону увеличились, сопровождаясь широкомасштабным размещением стратегических ракет, как наступательных, так и оборонительных, и продолжено проведение исследований, а также разработок новых систем стратегического оружия»^[539]. Особое внимание в этом контексте уделялось оборонной политике стран-членов Варшавского пакта и их политическим позициям в рамках ОВД. Характерной чертой являлось усиление тенденций самостоятельности восточно-европейских режимов, проходившее на фоне того, как «СССР значительно усилил их военные возможности»^[540]. К середине июля 1967 г. стало ясно, что Москва была вынуждена считаться со складывавшейся в Восточном блоке и Варшавском пакте ситуацией и «приближать свои политические цели к реальности». В военно-стратегическом отношении выявилось стремление Кремля делать основной акцент на так называемый северный пояс, состоявший из Польши, ГДР и Чехословакии, «интересы которых из-за их географического расположения и общих опасений в отношении Западной Германии более всего совпадали с интересами СССР»^[541].

Одним из важных аспектов проблемы обороноспособности Варшавского пакта являлось советское участие в военно-техническом оснащении своих союзников по блоку. Начавшиеся проявляться к 1965 г. тенденции в этой области, достаточно чувствительной для Москвы и её союзников с точки зрения секретности, были замечены американской разведкой, использовавшей различные источники и каналы поступления информации. Характерной чертой происходившего аналитики из американского разведывательного сообщества считали сокращение военных поставок из СССР в государства Восточной Европы, включая и двух балканских членов ОВД – Болгарию и Румынию. В соответствии с оценкой аналитиков ЦРУ^[542], «в 1967 г. поставки советского тяжёлого вооружения в восточноевропейские страны достигали от 400 до 500 млн долларов США^[543], что составляло примерно три четвертых от объемов 1964 г. Вероятных причин этого сокращения две. Во-первых, оснащение восточноевропейских сил современным оружием, начатое в 1959 г., было, вероятно, закончено к 1964 г. Во-вторых, производство в Восточной Европе сейчас удовлетворяет более широкий спектр потребностей региона в большинстве типов вооружений»^[544]. Применительно к балканским союзникам СССР по Варшавскому пакту, а также Югославии выяснялось, что последняя, не являясь членом блока, закупила советских вооружений больше, чем Болгария и Румыния^[545]. Подобная диспропорция была, помимо всего прочего, связана со стремлением Москвы усилить зависимость Белграда в оборонной и внешнеполитической областях от СССР.

Одним из элементов оборонной политики Варшавского пакта, формулировавшейся преимущественно СССР, стало расширение его присутствия в акватории Средиземного моря, что было обусловлено заинтересованностью Кремля в ближневосточных делах. Ведущую роль на средиземноморском направлении играли советские ВМС. ВМФ СССР наращивал свои силы в этом регионе с перспективой создания военно-морского соединения масштаба эскадры в составе советского Черноморского флота. Это обстоятельство привлекало внимание и Североатлантического альянса^[546]. Еще летом 1967 г. аналитики Министерства обороны США, оценивая советские намерения на Ближнем Востоке, в районах Северной Африки и Африканского Рога отмечали: «В рассматриваемом регионе Советский Союз ставит своей задачей осуществление косвенного удара по Европе с использованием всех средств, с тем, чтобы ликвидировать влияние Запада, в основном США, подорвать НАТО, СЕНТО и двусторонние связи Запада с регионом, затрагивающим вопросы безопасности, и получить соответствующие позиции с целью осуществления собственного политического, военного и экономического влияния»^[547]. Оценка американской стороной взглядов их европейских союзников на образ действий и планы СССР излагалась представителями разведывательного сообщества США в конце 1967 г. следующим образом: «В целом европейцы полагают, что советское нападение на Западную Европу едва ли возможно»^[548].

Расширение оперативного горизонта советских ВМС сопровождалось активным развитием океанических направлений в регионах Атлантики и Тихого океана. На протяжении 1964-1973 гг. время дней пребывания в океанических бассейнах кораблей ВМФ СССР увеличилось с 4 тыс. до 50 тыс.^[549] Средиземноморье становилось с точки зрения Москвы одним из важнейших в стратегическом отношении театром военно-морских действий, объединявшим регионы Южной Европы, Балкан, Ближнего Востока и Северной Африки в единый транспортно-коммуникационный узел и одновременно рассматривалось как источник углеводородов мирового значения. К началу лета 1967 г. действия советских ВМФ в Средиземноморье оценивались американскими военными аналитиками с учётом не только боевых, но и коммуникационных возможностей. В этой связи они отмечали, что «участие СССР в развитии портов и судоверфей, а также сухих доков в рассматриваемом районе сконцентрировано в основном на судоверфях Александрии (Египет) и строительстве, а также расширении портовых сооружений Берберы (Республика Сомали) и Ходейды (Йемен). Сооружения в этих стратегических пунктах могут быть использованы для дозаправки, снабжения продуктами питания и ремонта советских военных и торговых судов…»^[550] Советская политика в средиземноморском регионе предусматривала оказание военной и экономической помощи государствам, образовавшимся после крушения колониального господства Великобритании и Франции и падения монархических режимов. В идеологическом отношении она базировались на антизападной пропаганде. По оценкам американских аналитиков к лету 1967 г. советское военно-морское присутствие в регионе Средиземного моря «как по его нынешнему размеру, так и возможностям, не представляет серьезной угрозы военно-морским силам США или НАТО»^[551].

Часть экспертов полагала, что «главной целью советского военного морского присутствия является менее всего военный, но более всего – политико-психологический (компонент – Ар. У.): заявить о том, что Средиземное море не является “американским озером”. В случае общего конфликта, разумеется, эти силы попытаются напасть на американские авианосцы»^[552]. В то же время американские аналитики высказывали нередко во многом поверхностные оценки того, какие цели преследовал Кремль в Средиземном море в перспективе. В частности, они заявляли о том, что не верят в то, что «Советы преследуют цель добиться для себя военных позиций или возможностей в этом регионе, который был бы важным в связи с общей войной. Прими они, в конце концов, политику вовлечения в ограниченные конфликты в этом регионе, они были бы должны обеспечить себе возможности, которыми сейчас не располагают и, вероятно, стремиться создать соответствующую инфраструктуру для ВВС и ВМС в некоторых пунктах самого Средиземноморского бассейна»^[553]. Другая часть экспертов рассматривала перспективу усиления советских позиций в Средиземноморье как вполне вероятную. В связи с чем они отмечали превращение бассейна Средиземного моря в предмет особого интереса политики Москвы^[554] и возможность вовлечения СССР в ограниченные локальные военные конфликты^[555]. Открытые советские публикации о роли и месте ограниченных конфликтов в советской военной доктрине давали основания считать, что Москва ведёт подготовку своих вооруженных сил и в этом направлении, хотя и без уточнения «доктрины гибкой реакции»^[556].

Примечательным фактом стало появление осенью 1967 г. в открытой советской печати материалов, авторы которых – министр обороны А. Гречко, генерал-майор В. Земсков и др. – достаточно активно обсуждали необходимость тесного объединения политической и военной составляющей при формировании высших командных структур. Ряд зарубежных экспертов был введён в заблуждение этими публикациями и ошибочно полагал, что в советском партийно-государственном руководстве эта тема приобрела особую значимость применительно к условиям СССР^[557]. В действительности, всё обнародовавшееся в печати, судя по всему, было рассчитано на идейно-пропагандистскую подготовку «зарубежной аудитории» – союзников Москвы по Варшавскому пакту и принятия решения, как это стало ясно на встрече 16 ноября 1967 г. в г. Дрездене начальников Генеральных штабов вооруженных сил государств-членов ОВД, о создании единого штаба Объединенного командования ОВД, а также так называемой технической комиссии, как первого шага на этом пути. Бухарест, как и прежде, выступил против этой инициативы Москвы. Противодействие румынской стороны советским попыткам усилить контроль Кремля над Варшавским пактом проходило и на уровне официальных заявлений румынского руководства, распространявшихся пропагандистской машиной режима. Одним из наглядных проявлений этого стала сессия Великого Национального Собрания СРР, проходившая 24-26 июля 1967 г. Во время его заседаний постоянно звучал тезис независимости Румынии и необходимости уважения её суверенитета. К декабрю 1967 г. румынская позиция стала всё больше беспокоить советское руководство, которое увидело в действиях Н. Чаушеску угрозу не только политическому, но и военному единству Восточного блока.

Расширявшаяся советская пропагандистская кампания в отношении Румынии к концу 1967 г. приобрела законченные формы, и основным тезисом Москвы, постоянно повторявшимся на высшем уровне и в передачах московского радио на румынском языке, было «единство и интернационализм», к которым добавились призывы усилить сотрудничество союзников с СССР. Советско-румынские отношения в декабре 1967 г. начали обостряться ещё по одной причине: руководство Румынии более не желало подписывать Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи в том виде, как это было сделано в 1948 г. Оно стремилось подчеркнуть необходимость соблюдения принципа равноправия при составлении этого соглашения. В свою очередь, Москва, уже заключившая новую серию подобных договоров в обновленном виде с другими странами-членами Восточного блока, надеялась применить подобный подход и к отношениям с Бухарестом. Разногласия достигли такого уровня, что заключение данного договора было отложено и состоялось лишь в 1970 г.

Особое значение для формулирования оборонных задач на Юго-Западном ТВД приобретали взаимоотношения СССР с Албанией и Югославией. Характер и перспективы советской политики на этом направлении находились в центре пристального внимания американских экспертов. Военный аспект проблемы с учётом существования Варшавского пакта и интересов Москвы по обеспечению Юго-Западного фланга ОВД оценивался ими крайне скептически: «Существование двух коммунистических стран в Средиземноморье – Албании и Югославии в настоящий момент не имеет большого значения для действий СССР в регионе. Вероятно, однако, изменения в Албании могли бы способствовать восстановлению отношений с СССР и дать возможность Советам возобновить доступ к военно-морским объектам. Политические тенденции в Югославии указывают на то, что Белград продолжит проведение независимой политики, несмотря на перемежающиеся в последние годы попытки улучшить отношения с Москвой. Белград также говорит языком революционного социализма и антиимпериализма и разделяет советские взгляды на многие международные вопросы»^[558]. Не менее пессимистично оценивались к началу лета 1967 г. возможности советской объединенной военно-морской эскадры в Средиземноморье как с точки зрения её маневренности, так и наличия сопутствующей береговой инфраструктуры, учитывая дефицит портов базирования^[559].

Однако положение начало резко меняться после Шестидневной арабо-израильской войны 5-10 июня 1967 г. Решение о создании особого военно-морского формирования ВМФ СССР в бассейне Средиземного моря было принято 14 июня 1967 г. приказом главнокомандующего ВМФ № 0195. В этом документе данное подразделение называлось 5-й Средиземноморской эскадрой, впоследствии переименованной в 5-ю оперативную эскадру (5-я ОпЭск), комплектование которой проходило с участием Балтийского, Северного, Черноморского и Тихоокеанского флотов при количественном доминировании надводных плавсредств 30-й дивизии противолодочных кораблей^[560].

Ситуация, складывавшаяся в Средиземноморском регионе к началу лета 1967 г., оценивалась советским партийно-государственным руководством и высшими военными кругами в резко выраженных алармистских тонах. В немалой степени этому способствовали, во-первых, произошедший в Греции 21 апреля 1967 г. военный переворот и переход власти в руки военных, действия которых Москва рассматривала как «американские происки» и «выполнение плана ЦРУ»^[561], и, во-вторых, Шестидневная война (5-10 июня 1967 г.) на Ближнем Востоке. Последнее событие имело важное значение для развития геостратегической обстановки в Средиземноморье и на Балканах в целом. Оно влияло на региональные позиции военно-политических блоков – НАТО и ОВД. За каждой из противостоявших сторон, участвовавших в ближневосточной войне, стояли соответственно Североатлантический альянс во главе с США и Варшавский пакт, возглавлявшийся СССР. 9 июня 1967 г. в Москве проходило срочно созванное совещание руководства Восточного блока, в котором участвовала и Югославия – член Движения неприсоединения. На нём было принято решение о поддержке арабских стран и, в частности, Египта, а также осуждение действий Израиля. На следующий день, 10 июня, все участники совещания, за исключением Румынии, выступившей с особой позицией, и ГДР, которая не имела дипотношений с Израилем, разорвали отношения с этой страной. Присутствовавшие на заседаниях 9-10 июня Н. Чаушеску и премьер-министр Румынии И. Маурер отказались подписать совместную декларацию с осуждением действий Израиля. Примечательным, однако, являлся факт приглашения в МИД Румынии представителей арабских стран, а также США, Франции и Великобритании на специальные беседы,. На них румынская сторона делала заявления о необходимости разумного подхода к происходящему, сдержанности и отказа от вмешательства в этот конфликт со стороны членов Евроатлантического сообщества, а также недопущении дальнейшего продвижения войск Израиля^[562].