Нерон. Император Рима

Глава 4

48 год, заговор против императрицы Мессалины. Ее брак с Силием. Ее смерть. Нерон с матерью переезжают во дворец

В 48 году Мессалине исполнилось двадцать четыре года, и на ее скульптурном портрете, выполненном примерно в это время, она предстает спокойной чувственной женщиной с приятным лицом, которое, однако, не несет на себе признаков большого ума. У нее низкий лоб, тяжелые брови, большие коровьи глаза и мягкие волнистые волосы, разделенные посередине прямым пробором и прикрывающие уши. Ее волосы имели ярко-рыжий оттенок, типичный для отпрысков семейства ее матери. Впрочем, в других аспектах она тоже соответствовала Агенобарбам с их полнокровным телесным обликом, присущим и Домиции Лепиде, и Нерону, но не отличалась ни живостью выражения, характерной для этих двоих, ни присущими им признаками породы. Мессалина производит впечатление здорового, ленивого и похотливого беспечного создания, привыкшего потакать своим желаниям и предназначенного природой, как большинство безнравственных женщин, для плодовитого материнства. Можно предположить, что она была глуповатой.

Положение императрицы, жены императора, у которого начали наблюдаться признаки старческого слабоумия, породило в ее сознании безграничную веру в свое право развлекаться сколько душе угодно, не задумываясь о последствиях. Теперь она не видела ничего особенного в том, чтобы отправлять отвергнутых любовников или других людей, доставлявших ей беспокойство, на смерть, пользуясь тем, что ее супруг больше всего на свете боялся быть убитым, и просто обвиняя их в предательстве. Мессалина чувствовала, что может поступать с Клавдием как ей заблагорассудится. И в самом деле, на многократно повторявшемся опыте она знала наверняка, что достаточно проявить к нему интерес, когда они одни, то получит от него все, что пожелает.

Императрица была безумно расточительна, и деньги утекали у нее как вода сквозь пальцы, что очень огорчало хранителя личной казны императора Палласа. Он, несмотря ни на что, должен был развлекать ее, хотя с каждым днем в нем крепла готовность добиться падения императрицы, если только ему выпадет шанс сделать это безнаказанно. Нарцисс тоже подвергался суровым испытаниям и был на грани того, чтобы вступить с ней в открытый конфликт, поскольку, как мы уже упоминали, он, судя по всему, искренне принимал интересы Клавдия.

Однако тем, кто ускорил события, стал Полибий, который действительно поссорился со своенравной императрицей. Он был ученым человеком, перевел Гомера на латынь, а Вергилия – на греческий, но в основном занимался тем, что помогал императору в его исторических исследованиях и изучении древности. Он был большим другом изгнанного Сенеки и по этой причине никак не мог испытывать расположения к Мессалине, из-за которой его друга выслали из Рима. Наконец, он был настолько неосторожен, что не скрывал свою крепнущую дружбу с Агриппиной и ее сыном Нероном.

По этой причине императрица уже какое-то время относилась к нему с подозрением, а теперь внезапно перешла к действию и обвинила Полибия в измене. Потрясенного и сбитого с толку императора охватила паника при мысли, что рядом с ним притаился убийца, и он приказал немедленно казнить предателя.

Его место при дворе занял другой вольноотпущенник, Каллист, старый весельчак, который хотя и не мог обсуждать с Клавдием проблемы истории, но, как минимум, мог заставить его смеяться. Однако на Палласа и Нарцисса судьба их коллеги произвела куда более сильное впечатление, чем рассчитывала Мессалина. Они по-настоящему испугались и, понимая, что могут стать следующими, начали тайком с беспокойством обдумывать, как можно избавиться от опасности, нависшей над их жизнью. Агриппину тоже крайне взволновала смерть Полибия. Она сознавала, что вольноотпущенник лишился жизни потому, что не скрывал своей дружбы с ней, и решила отомстить Мессалине, сделав последний шаг в этой затянувшейся вражде. Если бы удалось внушить Клавдию, что он должен развестись с ней, если бы только ему открыли глаза на ее измены! Но кто посмеет поговорить с ним, рискуя навлечь на себя гнев Мессалины и его страшные последствия, если она сможет обмануть мужа в очередной раз?

На тот момент любовником императрицы был некий Гай Силий, красивый и чрезвычайно привлекательный молодой человек из аристократической семьи, которому в скором времени предстояло получить пост консула. И хотя император в своей слепоте не мог допустить мысли, что между его женой и этим человеком возможно что-то отличное от простой дружбы, он, несомненно, ревновал к нему и не желал ему добра. Но не только чувство ревности вспыхнуло в душе Клавдия, он всегда испытывал определенную неловкость в отношении друзей Мессалины мужского пола, поскольку, как мы уже говорили, страх быть убитым никогда не покидал его. А кто мог желать его смерти больше, чем мужчина, увлеченный его женой?

В один прекрасный день до Агриппины и вольноотпущенников, замышлявших заговор, дошел слух, что по городу ходит предсказание, будто муж Мессалины умрет в течение года. Тем или иным способом это пророчество довели до сведения императора и так хитро поработали с его страхами, что запугали его до полусмерти. После этого Нарцисс смело осуществил план, который придумал вместе со своими друзьями. Он шепнул испуганному императору, что его единственная надежда избежать смерти заключается в том, чтобы перестать – конечно, временно – быть мужем Мессалины. На вопрос о том, на какого «мужа» в таком случае падет проклятие, Нарцисс ответил, что Мессалину можно выдать замуж за кого-нибудь другого, например за Гая Силия, и тогда он станет жертвой судьбы.

Клавдий, без сомнения, возражал, говоря, что не хотел бы ранить чувства Мессалины таким отстранением от трона и в любом случае не хочет потерять ее. Очевидно, он по-прежнему любил ее, и, в конце концов, она была матерью двух его детей. Но Нарцисс, видимо, мягко пояснил, что Мессалине не нужно ничего об этом знать. Император просто должен поставить свою печать на документ, подтверждающий ее брак с другим мужчиной, и потом жизнь во дворце потечет, как раньше. А когда фатальный год закончится и этот другой мужчина, вероятно, помрет, император подпишет другой документ, согласно которому он снова женится на Мессалине. И ей не нужно говорить об этом ни слова с самого начала и до самого конца.

Клавдий очень заинтересовался. Ему приятно было думать, что можно так просто отвести предсказанный удар от себя самого и направить его на одного из обожателей своей жены. Эта игра была из тех, которые ему нравились, поскольку среди особенностей Клавдия значилось пристрастие к точности и мелким техническим изыскам. Он получал удовольствие, сводя счеты со своими друзьями или врагами при помощи хитрости и софистики. Как многие ограниченные люди, Клавдий обладал так называемым юридическим складом ума, и распространение этой склонности на сферу некромантии было для него вполне естественно.

Есть одна вещь, которую, как мне кажется, проглядели историки, – это тот факт, что по древнеримскому закону муж имел право отдать свою жену в супруги другому мужчине, обеспечив ее приданым, как это законодательно требовалось при такой передаче. Именно подобным способом Август получил свою жену Ливию. Существуют записи и о других подобных случаях. Таким образом, Клавдий с детской радостью сразу же подписал необходимые бумаги, ехидно выбрав в качестве «мужа Мессалины» Гая Силия, который и должен был стать жертвой смертоносного предсказания. Он понятия не имел, что этот молодой человек действительно являлся любовником его жены, и считал Гая одним из глупых надоедливых воздыхателей Мессалины, который заслужил свою судьбу тем, что вел себя с императрицей слишком свободно и непринужденно. Шутка заключалась в том, что ни она, ни ее призрачный супруг никогда не узнали бы о том, что Клавдий временно сделал их мужем и женой, и в следующие месяцы Мессалина, как обычно деля постель с императором, не знала бы, что именно в этот момент она совершает прелюбодеяние.

«Во что невозможно поверить, – пишет Светоний, – так это в то, что Клавдий сам подписал бумаги, касающиеся приданого, предназначавшегося Мессалине по случаю ее брака с ее любовником Силием, что, как предполагалось по плану, должно было отвести от него опасность, которую несло с собой проклятие, подставив судьбе другую жертву».

Но Светоний не предполагал, что сами Мессалина и Силий не были посвящены в тайну. Между тем, кажется, именно их незнание является единственным ключом к разгадке событий, о которых пойдет речь. У нас нет права утверждать, что Клавдий намеренно не сообщил им тот факт, что формально они женаты, но, как теперь становится очевидно, любое другое предположение было бы проблематично.

Имея на руках подписанный документ и являясь временно холостяком, Клавдий на несколько дней уехал в Остию, расположенную в шестнадцати милях от Рима. Стоял октябрь, и на другой день должен был состояться ежегодный праздник сбора винограда, совпавший с полнолунием. В этом году планировалось, что император приедет в Остию, чтобы провести там религиозный обряд, с которого начинался день. Император намеревался получить удовольствие от поездки, и взял с собой двух дам легкого поведения – Кальпурнию и Клеопатру, которые должны были развлекать его в отсутствие оставшейся в Риме Мессалины. Но не успел он уехать, как заговорщики привели в исполнение свой дьявольский план, рассказав Мессалине то, о чем она не должна была знать, а именно, что император подготовил все необходимые документы для ее передачи более молодому и дееспособному супругу, иными словами – Гаю Силию.

Поступок заговорщиков был на удивление дерзким, и свои надежды на успех они возлагали на раздражение, которое вызывал у Мессалины Клавдий, и на то, что Гай Силий, несомненно, устраивал ее в качестве супруга. Должно быть, вольноотпущенники знали, что на этот раз Мессалина действительно влюбилась и хотела получить от своего избранника нечто большее, чем очередную любовную интрижку. А может, считали, что помимо этого она пожелает отомстить Клавдию за оскорбление, нанесенное ее достоинству. Заговорщики окружили ее агентами-провокаторами, которые, заметив малейшие признаки активного возмущения с ее стороны, готовы были обвинить Мессалину в заговоре против императора. Они надеялись, что Мессалина с Силием совершат что-нибудь впечатляющее, способное ее опозорить. Если повезет, Мессалина может даже попытаться поднять восстание с целью свержения императора Клавдия и провозглашения императором юного Британника, а себя с Силием – регентами, как в свое время поступили Антоний и Клеопатра, которые, желая захватить власть в Риме, попытались передать ее Цезариону, сыну достигшего преклонных лет Юлия Цезаря.

Как и ожидалось, весть о том, что ее отдали Силию, возмутила Мессалину, но в то же время страсть к молодому человеку заставила ее воздержаться от протестов. Что ж, хорошо, возможно, сказала она. Она созовет на свою свадьбу весь Рим и даст понять, что ее передача от слабоумного Клавдия очаровательному мужественному молодому человеку – это дело ее собственных рук.

Агриппина и ее соратники-вольноотпущенники, должно быть, затаив дыхание следили за тем, как Мессалина движется в ловушку. Как уже говорилось, по нашему мнению, Клавдий не знал, что Мессалине рассказали, что он сделал, формально передав ее Силию. Поэтому заговорщики знали, что, когда ему доложат о ее публичной свадьбе, он подумает, что Мессалина совершенно сознательно решила выйти за этого молодого человека, вступив во второй брак с намерением продемонстрировать императору свое пренебрежение. И конечно, думали заговорщики, никогда ей этого не простит.

«Я знаю, что это покажется невероятным, – пишет Тацит, – чтобы какие-нибудь люди проявили такое безрассудство в отношении последствий. Чтобы в городе, где все знали и обо всем говорили, какой-нибудь человек, тем более выборный консул, как Силий, сошелся с женой императора для продолжения рода в назначенный день и в присутствии людей, призванных засвидетельствовать и скрепить печатью документы. И чтобы она выслушала слова авгуров, как принято на свадьбе, вошла в дом своего мужа, принесла жертву богам, села за стол с гостями на свадебном завтраке, обнялась и поцеловалась с мужем и, наконец, провела ночь в безудержных супружеских удовольствиях».

Тацит, очевидно, не знал того факта, который упоминал Светоний, – что Клавдий сам подписал брачные документы. И это оправдывает его отношение к этой свадьбе как к какой-то немыслимой дерзости. С другой стороны, современные авторитеты уверяют, что Клавдий был ошеломлен, когда ему принесли весть об этой свадьбе. На мой взгляд, это несоответствие можно объяснить только одним способом, который я указал выше, а именно, что Мессалине рассказали, что Клавдий передал ее Силию, однако император этого не знал и подумал, что она действовала исходя из скандального пренебрежения брачными клятвами, которые давала ему.

Тацит полагает, что Силий не меньше Мессалины виноват в этой поспешной свадьбе и в том, что о ней раструбили как можно громче. По мнению этого историка, Силий чувствовал, что Клавдий в любом случае скоро повернется против него, и потому Силий будет мудрее, станет действовать дерзко и попытается получить трон, вернее, регентство, заставив Клавдия отречься, усыновив Британника и провозгласив его будущим императором. Так или иначе, все сходятся во мнении, что, когда Клавдию рассказали об этой свадьбе, он был в полной уверенности, что Силий нацелился не меньше чем на трон.

Новости доходили до него следующим образом. На следующее утро после свадьбы три вольноотпущенника – Нарцисс, Паллас и Калист – обсудили сложившуюся ситуацию, и если Паллас и Калист, опасаясь Мессалины, склонялись к тому, чтобы предоставить императору самому разбираться в происходящем, то Нарцисс считал, что лучше поехать в Остию и сразу все ему рассказать. Мнение последнего возобладало, но, когда Нарцисс приехал в Остию, мужество ему изменило, и он, сообщив все новости двум куртизанкам: Кальпурнии и Клеопатре, убедил их пойти к императору первыми.

Клавдий в исступлении приказал, чтобы Нарцисс явился к нему. Вольноотпущенник явился и сразу же начал просить прощения за то, что скрывал от него многочисленные измены Мессалины. Затем добавил, что, желая уберечь императора от боли, хотел скрыть от него и эту историю, несмотря на всю ее серьезность. «Мессалина, – со стоном сообщил он, – сыграла свадьбу с Силием в присутствии сенаторов, военачальников и других горожан. И если вы не предпримете немедленных действий, ее муж завладеет Римом». Услышав эти слова, «ошарашенный император впал в панику и начал снова и снова задавать вопрос, является ли он по-прежнему императором».

Когда первое потрясение улеглось, все внимание Клавдия захватила мысль, как избавиться от этого нежданного соперника. В отношении Мессалины его чувства были не столь определенными. Возможно, ее решение сыграть свадьбу с этим человеком простительно, подумал он. Наверное, кто-нибудь рассказал ей, что он, Клавдий, хотел, чтобы она это сделала, если сам тайком подготовил все документы. Теперь Клавдий всем сердцем сожалел, что подписал их. Нарцисс, конечно, заверил его, что Мессалина ничего не знала об этих документах и что действовала с полным пренебрежением к супружеским клятвам, данным императору. Однако вольноотпущеннику не удалось до конца убедить Клавдия в ее виновности, и какое-то время казалось, что заговор против нее терпит неудачу. Император то клялся, что ей нет прощения, то со слезами на глазах вспоминал о своей счастливой супружеской жизни и о злосчастной судьбе двух своих детей, которые останутся без матери, если против нее будут приняты жесткие меры.

Одну вещь он сознавал ясно: ему придется вернуться в Рим, утвердиться в своей власти и задушить этот заговор в зародыше. Силий должен быть арестован, это точно. Но кому можно доверить схватить его? Император чувствовал себя окруженным тайными врагами. Верить нельзя было даже префекту преторианской гвардии Луцию Гете. На самом деле никому нельзя было верить, за исключением преданного Нарцисса, на плече которого император не мог отказать себе в удовольствии выплакать свою печаль и тревогу.

Нарцисс предложил, что Гету можно будет отстранить, а ему, Нарциссу, передать командование вместе с обязанностью переловить участников заговора. Пребывавший в смятении Клавдий согласился на это. Нарцисс сразу же велел нарочным галопом скакать в Рим с приказом окружить дом Силия и арестовать всех, кто в нем находится. Вскоре после этого, вероятно во второй половине дня, следовавшего за днем свадьбы, он вместе с императором двинулся в Рим. Вольноотпущенник ехал со своим расстроенным хозяином в императорской колеснице.

Тем временем в городе златовласая Мессалина, взволнованная и разгоряченная событиями предшествующего дня, пребывала в восторге от того санкционированного императором и обставленного с церемониальной пышностью блуда, которым была ее брачная ночь с Силием, и даже не помышляла остановить этот безумный разгул.

Как мы уже отметили, этот день пришелся на ежегодный праздник сбора винограда, когда в согласии с законом вся Италия гуляла и кружилась в похотливой пьяной карусели в честь богов вина. В этот день мало кто оставался трезвым, а Мессалина была пьяна не только от вина. Она была страстно влюблена, и нетрудно понять, что ее, как женщину, привыкшую немедленно воплощать свои амурные переживания в адюльтере, этот исключительно сильный приступ хронического недуга, вожделения, можно было утолить лишь в беспрецедентной оргии эротического восторга. «Никогда, – пишет Тацит, – она не купалась в таком сладострастии».

В честь богов, которые были покровителями не только виноделия, но и сексуальной вседозволенности и плодовитости, Мессалина пригласила своих друзей во дворец, где, как они с Силием объявили, свадебные гуляния продолжатся в костюмах, соответствующих празднику Вакха. Беспокойные дела, связанные с тем, чтобы поднять людей и свергнуть глупого Клавдия, были отложены на завтра, сегодня вся страна веселилась, и здесь, во дворце, никакие мысли о предстоящих политических потрясениях не должны были сдерживать дионисийские безумства во всей их традиционной непристойности. Опасности и предполагаемый триумф должны были стать для них афродизиаком, а вызов, брошенный переменчивой судьбе, – стимулом к неслыханным эксцессам.

Тацит так описывает последующую сцену. В садах на Палатинском холме были установлены давильные прессы, доверху наполненные виноградом, на которых почти голые рабы, отобранные согласно обычаю из самых красивых юношей, прислуживавших во дворце, топтали ногами лопающиеся виноградины, пока в кадки не начинал течь сок. Вокруг них танцевали едва прикрытые шкурами на манер вакханок охмелевшие женщины, доведенные до сексуального исступления непрерывно нараставшим возбуждением, вызванным, как было принято считать, незримым присутствием на празднике бога виноделия. Вела этот неистовый распутный танец сама Мессалина с развевающимися распущенными волосами и тирсом в руках. Ее сопровождал Силий. Одетый в бычьи шкуры и увенчанный венком из плюща, он мотал головой из стороны в сторону. Звуки тамбуринов и ритмичные хлопки множества рук служили аккомпанементом вакхическим песням, исполняемым зрителями, толпившимися вокруг танцующих. Эта музыка была призвана подталкивать толпу к участию в оргии, которая должна была стать кульминацией праздника.

В разгар праздника некий доктор Вектий Валенс, который, как и многие другие из присутствующих мужчин, имел свой интерес к происходящему, поскольку Мессалина время от времени делила с ним постель, забрался на высокое дерево, чтобы показать свою силу и смелость. Кто-то из гостей спросил его, что он видит со своего высокого насеста, и засмеялся. «Со стороны Остии надвигается буря». Не успел он произнести эти зловещие слова, как в сад ворвались гонцы с криками, что император, жаждущий немедленной мести, возвращается в Рим.

В одно мгновение все смешалось. Танцоры рассеялись, захмелевшие гости шатались туда-сюда. Силий поспешил на Форум в надежде обеспечить себе алиби, а Мессалина, которую можно было описать как довольно пьяную, отправилась на свою виллу в Horti Luculliani – Садах Лукулла, раскинувшихся на Пинчианском холме к северу от города. Это поместье стало ее личной собственностью после смерти его хозяина Валерия Азиатика, казненного после того, как Мессалина обвинила его в измене, чтобы, как подозревали люди, завладеть самым красивым местом отдыха на окраине города. По-видимому, в это время на вилле находились ее мать Домиция Лепида и двое ее детей, Октавия и Британник. И еще там была престарелая Вибида – великая весталка (старшая жрица богини Весты), гостившая в то время на вилле, вероятно, потому, что хотела избежать шума и беспокойства, вызванного праздником пьянства.

Домиция Лепида встретила свою возбужденную пьяную дочь суровой отповедью. Она сказала, что лучшее, что могла бы сделать Мессалина, – это взять обоих своих детей и поехать встречать императора, который приближался к городу по Виа Остенсис, дороге, проходившей по левому берегу Тибра и соединявшей Рим с Остией. Какое-то время Мессалина была в довольно плохих отношениях со своей матерью, но в этот критический момент она проявила готовность сделать то, что она ей советовала. Мессалина убедила добродетельную Вибиду пойти вместе с ней, чтобы та заступилась за нее, если попытка взывать к нежным чувствам императора не приведет к успеху. Она не испытывала угрызений совести по поводу свадьбы с Силием. Ее можно было оправдать с легкостью, поскольку Клавдий сам передал жену этому молодому человеку и, значит, как она считала, ожидал, что она отпразднует свадьбу достаточно публично, хотя, может, и не так бурно. Ее беспокоило, что императору, очевидно, рассказали о ее предыдущих изменах и теперь он был в бешенстве по этому поводу, а также из-за того, что ему донесли о ее недавно возникших планах лишить его трона. Бог знает, что она успела наговорить об этом своим друзьям под влиянием любви, возмущения и вина!

Однако теперь, когда Мессалина уже собралась двинуться в путь, ее стремительно трезвеющие мозги с ужасающей ясностью осознали, что она в серьезном затруднении: на ее приказ подать носилки никто не откликнулся. Практически все домашние рабы сбежали, а те, кто остался, дрожа от страха, рассказали, что солдаты, посланные вперед Нарциссом, захватили дом Силия и теперь заключали под стражу всех ее гостей, которых им удавалось обнаружить.

Мессалине не оставалось ничего, как идти через город пешком и постараться как можно быстрее выйти на дорогу, ведущую из Остии. К счастью, улицы внезапно почти опустели, поскольку появление солдат подтверждало безумные слухи, разлетавшиеся по городу, и все бросились по домам, справедливо полагая, что самое надежное убежище человека – это его дом. По счастливой случайности Мессалина и Вибида, держа за руки испуганных маленьких Октавию и Британника, беспрепятственно добрались до городских стен, хотя многие наверняка со страхом и удивлением узнавали их. Но когда они приблизились к воротам города, арест или задержание стали практически неизбежными.

Однако там они наткнулись на повозку садовника, груженную мусором, который он вывозил из одного из городских садов. Вибида, как можно предположить, сказала ему, кто она, и возница разрешил им залезть в повозку, решив, что добрая весталка помогает какой-то нервной женщине и двум ее детям избежать опасности. Стражник на воротах, проявляя такое же уважение к почтенной даме, пропустил повозку из города. Они еще не успели добраться до дороги из Остии, когда увидели вдали приближающийся кортеж императора, и сошли с повозки. Вибида с детьми остались стоять на обочине, а Мессалина смело пошла навстречу Клавдию.

Дозорный узнал ее и, повернув назад, поскакал к основной части процессии, чтобы сообщить, что женщина, одиноко стоящая на дороге, сама Мессалина. Услышав это, Нарцисс, который, как уже было сказано, ехал на колеснице императора, должно быть, замер с бьющимся сердцем, чувствуя, что наступил решающий момент всего предприятия. Если ее униженный страдальческий вид вызовет у императора жалость, – все пропало. Мессалина будет прощена, а его жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Он торопливо достал из складок своего платья табличку для письма, на которой нацарапал имена некоторых любовников императрицы, и начал торопливо читать их на ухо своему хозяину. Этим он и был занят, когда Мессалина побежала к колеснице, протягивая руки в мольбе и крича, что Клавдий обязательно выслушает мать Октавии и Британника.

Но Нарцисс шепнул императору, чтобы он не смотрел на нее, и Клавдий, не способный в любых кризисных обстоятельствах действовать по своей инициативе, послушно уставился вперед. Его голова дергалась, рот открылся, и кавалькада проследовала мимо, а упавшая императрица скрылась в пыли.

Через несколько минут на дорогу вышла Вибида с детьми, но Нарцисс сразу приказал офицеру забрать мальчика, девочку и их мать и отвезти их назад на виллу, а в ответ на просьбы Вибиды пообещал, что завтра император даст Мессалине возможность оправдаться. Сам Клавдий не проронил ни слова, и, как говорит Тацит, «его молчание, пока все это происходило, проистекало от недоумения». Хотя, вполне возможно, он был пьян.

Затем Нарцисс велел, чтобы императора отвезли в дом Силия и там ему показали различные принадлежавшие ему предметы, а также множество фамильных реликвий, которые Мессалина брала во дворце и дарила своему любовнику. Это, по меньшей мере, вывело Клавдия из летаргии. Он, бормоча проклятия, побрел назад к своей колеснице и приказал везти его в казармы преторианской гвардии. Но всю дорогу туда не переставал нервно спрашивать тех, кто его окружал, по-прежнему ли трон принадлежит ему и не нужно ли ему опасаться этих войск.

Солдатам, конечно, польстило, что император приехал к ним за защитой, и, когда он произнес им короткую запинающуюся речь, все дружно закричали, что Силия и его арестованных друзей, которые теперь сидели в караульном помещении, нужно немедленно судить и наказать. Затем Клавдий шаркающей походкой направился на место судьи, и, как только уселся, к нему привели Силия.

Молодой человек не пытался защищаться и не молил о прощении. Он просил только, чтобы его побыстрее избавили от страданий, и уже через несколько минут он был мертв.

Таким образом, предсказание о скорой кончине «мужа Мессалины» сбылось. Потом гостей, присутствовавших на недавней свадьбе и участвовавших в последовавшей за ней оргии, одного за другим приводили на суд и казнили в присутствии императора. Только его страх за свою безопасность отравлял приятное возбуждение и любопытство, которое Клавдий всегда испытывал, наблюдая смертную казнь. Сенаторы, сановники, офицеры преторианской гвардии были казнены один за другим, многие на том основании, что в то или иное время побывали в постели Мессалины. Среди них был и доктор Вектий Валенс, который за несколько часов до этого с высокого дерева произнес зловещие слова, что со стороны Остии надвигается буря.

Один робкий миловидный юноша Траул Монтан заявил, что «оказался в объятиях Мессалины по ее зову и без каких бы то ни было домогательств с его стороны, и после одной-единственной ночи его прогнали прочь. Такими распутными капризами она распаляла свои страсти и пресыщала их». Но никакие оправдания не спасли молодого человека. Однако одному чрезвычайно женственному юноше Суиллию Цезонину удалось избежать наказания под громкий хохот собравшихся, поскольку ни один из них не мог поверить, что он способен вести себя как мужчина.

Случай знаменитого актера Мнестера был менее очевиден. Он являлся одним из фаворитов императора Калигулы и, похоже, всегда больше пользовался вниманием представителей своего пола, чем женщин. Тем не менее ходили упорные слухи о его близости с Мессалиной, и он, по-видимому, пользовался большой свободой в ее спальне, хотя не ясно, в качестве любовника или как друг неопределенного пола. Так или иначе, когда его привели к Клавдию, он сказал, что император сам велел ему во всем слушаться приказаний императрицы, и он лишь слишком буквально выполнял предписания, хотя делал это по принуждению. Потом актер разорвал на себе одежды и показал свое тело со свежими красными следами от плетки. Он сказал, что беззакония, на которые иные шли ради подарков и надежды получить выгоду, он вынужден был совершать под воздействием порки, вроде этой.

Очевидно, Тациту было неясно, имелась ли в виду под беззакониями помощь императрице в ее планах посадить Силия на императорский трон, или актер просто помогал императрице проводить время привычным для нее образом, когда Силия не было рядом. Так или иначе, но Клавдий, вероятно, простил бы его, если бы присутствующие не указали, что после того, как многих благородных римлян предали смерти, было бы крайне дурным тоном простить какого-то актера.

Когда избиение закончилось за неимением новых жертв, Клавдий вернулся во дворец, где съел исключительно обильный обед и напился до состояния доброжелательства ко всем людям. В таком состоянии он поинтересовался, что с Мессалиной. Ему сказали, что ее препроводили назад на виллу в садах Луккула, где за ней в ее бедственном положении ухаживает мать. В ответ на это хмельной император приказал, чтобы кто-нибудь отправился туда и велел «несчастному созданию» приехать к нему завтра утром отстаивать свою правоту.

Это послание так и не было передано. Нарцисс, напуганный изменением настроения императора, решил, что лучше действовать на свой страх и риск, и сразу поспешил и сказал офицеру, что император приказал ему, взяв своих людей, без промедления ехать на виллу и предать Мессалину смерти. Одновременно отправил вольноотпущенника Эвода проследить, чтобы дело было сделано должным образом. Эвод прибыл первым и обнаружил Мессалину, которая лежала на полу и плакала, а ее мать сидела рядом, пытаясь по-матерински заботливо убедить ее совершить самоубийство. Очевидно, ее жизнь кончена, говорила она, и теперь единственная ее цель – это умереть, как подобает благородной женщине, не дожидаясь появления палача.

Эвод начал грубо бранить и оскорблять ее, но внезапно в комнату ворвался офицер со своими солдатами. Только тогда несчастная Мессалина осознала, что спасения нет. Схватив кинжал, который приготовила для нее мать, она дрожащими руками нанесла себе слабый удар в горло, а потом в грудь. Из ран брызнула кровь, но они были недостаточно глубокими, чтобы убить ее, и офицер, которого поразили ее крики, бросился вперед, подхватил Мессалину и вонзил ей в грудь свой меч.