Мальчик машет руками и увлечённо рассказывает. Должно быть, он описывает город во всех деталях, пока его мама внимательно слушает своего сына и подливает ему чай.

Прости меня.

Всё нормально. Мне давно неизвестно чувство обиды и прочие глупости.

Мальчик ладонью показывает маме, как летают планеры, затем он изображает вечно улыбающихся пластиковых людей, уткнувшихся в ладони. Его маме хлопает и смеётся.

Эл, я вспомнил маму

И какая она?

Самая красивая.

А ещё что-нибудь, кроме очевидных фактов?

Её руки пахнут персиком.

Мальчик отламывает кусок, пихает себе его в рот, жуёт и продолжает рассказывать маме истории с набитым ртом. Всё это выглядит забавно, и его мама продолжает хихикать.

Эл, я не помню тебя. Совсем не помню. Даже твой голос не помню.

Я здесь. Ты слышишь мой голос. Я рядом.

Я не помню тебя до оцифровки, Эл. Совсем. Не помню маленького Эла при жизни.

Эл и сейчас живее всех жив, а ты сам удалил все данные обо мне.

Знаю, знаю, но нужно найти что-то. Хоть что-нибудь. Возможно, остальные воспоминания восстановятся.

Я посмотрю в архивах.

Спасибо.

Мальчик показывает на меня пальцем, затем руками стягивает щёки вниз так сильно, что можно почти полностью увидеть его глазные яблоки. Он рассказывает о моём отце, которого я так и не спас.

Ты сам сделал выбор в пользу мальчика.

Я спасу их обоих.

Знаю.

Мальчик корчит рожи, пьёт чай, машет руками и весело рассказывает обо всём, что произошло с ним за этот день. В этом дне нет ничего такого запоминающегося, но для маленького мальчика любое крошечное событие становится целым приключением. Я смотрю на него, и он кажется мне очень знакомым.

Эл?

Да, Эф?

А как ты умер?

– Ох, вы меня простите, я совсем не подумала, что вы не едите такую пищу, – говорит мама мальчика, указывая на пирог у меня в тарелке.

– К сожалению, это так, – вздыхаю я, – могу лишь наслаждаться ароматом. Он восхитительный.

– Спасибо, – смущается она.

– Я хотел с вами поговорить, если это возможно.

– Конечно, – кивает она, улыбаясь.

– Наедине, – шёпотом говорю я.

– Разумеется. Можем пройти на кухню.

Мы переходим из мраморного зала гостиной на кухню. Здесь тот же мрамор, красное дерево, картины, светодиодные огни любого цвета и куча электроники последнего поколения.

Я присаживаюсь за стеклянный столик у окна, мама мальчика стоит напротив меня и что-то листает в ладони, совсем как люди во Втором городе.

– Извините, работа, – говорит она, – я вас слушаю.

– Вы знаете, что случилось с вашим сыном?

– Да, это какой-то ужас, но, слава Канцлеру, с ним всё хорошо, и он дома. Спасибо вам огромное.

– Не за что, но вот в чём тут дело. Он сказал, что уснул, а проснулся уже в другом городе, это странно.

– Да что вы? Это же дети, они такого могут нафантазировать. Вот у меня у соседки сын два раза пробирался в ваш город из детского любопытства. Моему сыну тоже, видимо, стало интересно, вот он и полез. Ещё раз спасибо, что привезли его в целости, и извините, что вам пришлось проделать такой путь.

– Тут проблема в другом…

– Вознаграждение? Ну конечно, мы вам заплатим. Мы вам очень с мужем признательны, оставьте только номер своего счёта.

– Я хотел сказать…

– Извините, – она поднимает ладонь, – это очень срочно по работе. Буквально пара минут.

– Хорошо, – киваю я, – подожду вас в гостиной.

– Чудненько, – улыбается она и прислоняет ладонь к правой щеке.

Я возвращаюсь в гостиную и вижу, как мальчик продолжает бороться с куском пирога, который он съел лишь наполовину. Он отламывает от него маленький кусок, всё ещё слишком для него большой, накалывает его на вилку и засовывает в рот. Мальчик весь измазывается в сливочном креме и корице, а кусочки яблок падают на тарелку. Его пальцы, щёки, нос в креме. Я начинаю смеяться, и он смеётся вместе со мной, а затем мой взгляд падает на шкаф позади него. Точнее моё внимание привлекают снежные шары, которыми заставлен весь шкаф. Я подхожу к ней и говорю:

–У нас в квартире когда-то были точно такие же.

– Увлечение родителей. Они собирает целую коллекцию. Каждый город из всех, которые были до Великого Огня. Они говорят, что раньше городов было больше, чем два, и ей осталось ещё много, – он делает глоток из кружки, – даже не представляю, куда они будут остальные ставить, – говорит он и отламывает ещё один кусок пирога.

– А где здесь снег?

Ответа нет. Мне приходится ждать, пока мальчик прожует.

– Ак ы поиси.

– Я ничего не понимаю, – улыбаюсь я.

– Так ты потряси, – говорит он, прожевав.

– Не разобью?

– Нет, не бойся, – смеётся мальчик.

Я беру шар и смотрю внутрь. В нём стоит один маленький красный домик с крохотным оконцем, рядом растёт дерево, и стоят парочка крошечных человечков. Все искусственное, даже листья на дереве, даже трава и снег. Даже люди. Я встряхиваю шар, и домик сразу наполняется крошечными снежинками, сотней цветов и оттенков. Он блестит и переливается, отражая свет от лампочек в комнате. Снег сыплется сверху, покрывая крышу, землю и дерево. Он переливается разными оттенками цветов. И всё сразу же оживает.

– Папа говорит, надо встряхнуть этот маленький мир, чтобы хоть что-то обрело смысл,– смеётся мальчик.

– Да, – говорю я, – Твой папа в чём-то прав.

В коридоре раздается звон колокольчика.

– Я открою, – кричит мама мальчика.

Посмотри на этот шар, запомни каждую его деталь. Посмотри внимательно. Внимательнее. Посмотри и вспомни всё, что когда-то мог забыть.

Я в бесконечном коридоре дверей, а в моих руках снежный шар. Передо мной стоит этот мальчик в футболке и шортах, в правой руке он держит плюшевого медвежонка за лапу.

Кто ты?

Мальчик не отвечает. Он показывает пальцем на шар, в моих руках. Я смотрю на шар, затем вновь на мальчика передо мной.

Кто ты?

– Потряси, – говорит мальчик. Его голос я уже где-то слышал, но не могу вспомнить где. Кучерявый, голубоглазый мальчик, мокрые волосы которого спадают ему на лицо. Он прямо передо мной босой. Мы в бесконечно-длинном белоснежном коридоре с огромным количеством дверей, за которыми мои воспоминания об этой невероятно долгой и бессмысленной жизни.

Кто ты?

Он вновь указывает на шар в твоей руке.

– Потряси! – кричит он.

– Кто ты?

– Потряси! – во всё горло кричит он.

И ты взмахиваешь рукой. Затем ещё раз. Ты встряхиваешь этот снежный шар, наполняющийся блестящим «снегом», и всё начинает переливаться разными цветами, и ты смотришь на мальчика.

– Что дальше?

– Смотри, – шепчет он и поднимает взгляд наверх.

Кто ты?

Я вновь смотрю на шар в моих руках и замечаю, что белоснежные блёстки постепенно меняются становятся красными. Я чувствую, как что-то падает на мою руку, затем на затылок. Что-то падает мне на щеку, и я осматриваю себя. Это кровь. Поднимаю взгляд наверх и понимаю, что капли усиливаются. Это дождь.

Дождь из крови.

– Кто ты? – кричу я, что есть силы, но мальчик не обращает на меня никакого внимания. Мы стоим под кровавым дождём, мокрые от крови волосы падают нам лицо, пока мы смотрим друг на друга. Дождь перерастает в ливень, и всё белоснежное пространство, окружающее нас, постепенно утопает в алой крови.

И мы утопаем в ней.

Очнись.

– Да, он здесь, – раздаётся голос мамы мальчика.

В гостиную заходят двое человек в серой форме с нашивкой на рукаве буквы К, в точно такой же форме я видел людей возле министерства.

Не стоило нам сюда приезжать.

Ты как всегда вовремя.

Я успеваю только поставить шар на полку. Человек в сером подходит ко мне. Он бьёт меня по голове чем-то тяжёлым и тупым. Я падаю. Так медленно падаю, словно время замедлилось. Падаю словно в пропасть, у которой вовсе нет дна. Всё словно в замедленной съемке.

Это жизнь, в которой скорость течения времени уменьшили вдвое.

Я успеваю ещё раз осмотреть интерьер, заполненный лепниной, золотом и антиквариатом. Стены с картинами знаменитых художников, серебрянные приборы на столах, дорогие ковры, постеленные на полу. Я падаю и вижу улыбающееся лицо человека, который отдал собственного ребёнка на детали. Она улыбается, и я понимаю, откуда у неё всё это богатство.

Я падаю, падаю, падаю и, наконец, достигаю дна. Белоснежный ковер нежно встречает меня, слышен глухой стук моей головы, и если я разбил её, то ковёр непременно окрасится в нежно розовый, или даже алый цвет. По крайней мере, небольшая его часть.

Глава 12

Мы сидим мокрые и довольные вокруг танцующего пламени костра. Папа жарит сосиски, румянит хлеб на костре, чайник вот-вот засвистит.

– А ещё я плоплыл сто метлов сам, – хвастается Эл.

– Ну, сынок, не прям сто конечно, но прогресс есть, – говорит отец, проверяя, хорошо ли прожарились сосиски. Он недовольно морщится и возвращает их на огонь, – ещё пара минут, – говорит он мне.

Я улыбаюсь.

– Ты был молодцом, Эф. Уже отлично держишься на воде, – он треплет меня по голове, поворачивается к Элу и спрашивает, сильно ли тот проголодался.

– Нет, – мотает он головой, – сколо мы вообще никогда не будем голодными, – говорит он.

– Это ещё почему? – спрашиваю его я.

– Сколо учёные создадут таблетки, котолые мы сможем пить вместо еды и пелестанем чувствовать голод.

– А как же завтрак, обед? – смеётся папа, переворачивая хлеб.

– Это будет вместо завтлака, обеда и ужина.

– Очень удобно, – улыбаюсь я.

– Сынок, ты у меня такой фантазёр. Уверен, всё так и будет, а пока держи вот, – отец протягивает ему тарелку с бутербродом из двух ломтиков поджаренного хлеба, сливочным соусом, румяной сосиской разрезанной вдоль, большим ломтиком сыра, тонко порезанного солёного огурца и кружочками свежего помидора.

– Благодалю, – говорит Эл и жадно запихивает в себя бутерброд, который никак не влезает в его рот.

– А говорил, не голодный, – смеётся отец и протягивает мне точно такую же тарелку.

Мы сидим вокруг костра, жуём бутерброды, пьём чай. Эл рассказывает о том, каким он видит города будущего, отец его внимательно слушает, а затем переводит взгляд на меня, и замечает что-то во мне.

– Эф, всё в порядке? – шепчет он, пока младший брат рассказывает ему о голограммах и серверах, на которых будет храниться абсолютно всё.

– Да, пап. Чего он только не навыдумывает, – улыбаюсь я, – пару передач футуристических с ним посмотрели, и вот он уже всё придумал.

Отец кивает, чешет голову и слегка наклоняется ко мне.

– Я тоже очень по ней скучаю.

– Это просто несправедливо, – говорю я, – почему она?

– Такое бывает, и не только с нами. Со многими людьми такое происходит, к сожалению. Нам нужно это пройти, смириться с этим и жить дальше.

– Почему так больно? – спрашиваю я отца, и слёзы появляются на моих глазах.

– Потому что ты живой, и боль – это часть этой жизни.

– Я бы хотел забыть её. Забыть и не помнить о том дне, чтобы не было так больно. Проснуться и не знать о том, что произошло.

– Это не выход, сынок.

Слёзы стекают по моим щекам.

– Почему Эф плачет, папа? Он же взлослый.

– Взрослые тоже порой плачут, сынок. Доедай бутерброд.

Эл жуёт кусок сыра и смотрит меня.

– Печенье будешь с чаем?

Эл довольно кивает.

Отец протягивает ему печенье, а затем протягивает и мне.

– Спасибо, – говорю я.

– Порядок?

Я киваю.

Отец, снимает с огня палку, на которой висит кипящий чайник. Он разливает кипяток по кружкам, в которых уже лежат чайные пакетики.

– Просто пойми, что это часть жизни. Как день рождения или…

– Вот бы чья-то смерть тоже стала праздником, может, не было бы так тяжело.

– Ты справишься. Ты мой сын, и ты справишься. Слышишь меня? – спрашивает он и разбавляет наш с Элом чай холодной водой.

Я киваю.

– Вот и отлично, – он обнимает меня, протягивает нам кружки с чаем, поворачивается к Элу, – а расскажи-ка мне ещё раз про нано-роботы твои…

Я просыпаюсь за длинным белым пластиковым столом, сидя на красном стуле в огромном белоснежном зале. Здесь очень холодный голубоватый свет, шкафы уставлены какими-то папками, а стены увешаны бумажками в рамках. Я словно в собственных воспоминаниях, в одной из комнат, детали которой я не помню.

Детали внутри тебя, и сам ты внутри деталей. Бесформенных, чужих, мёртвых.

Это моя реальность или это сама реальность?

Рассеянность.

Смотри также:

Непонимание.

Растерянное состояние.

Отсутствие каких-либо идей по данному вопросу.

Единственное, что я понимаю – это то, что я снова в Первом городе. Я чувствую это собственным дыханием. Здесь мне дышится гораздо легче, даже несмотря на капли запёкшейся крови в носу. Я совсем уже забыл, какого это, истекать кровью. Чувствовать её ни с чем несравнимый запах в носу. Ощущать этот солоноватый вкус на кончике языка. Каждый в городе совсем забыл, что он обычный человек, истекающий кровью. Всё наше существование стало абсолютно бескровным.

Ты не упадёшь. Не порежешься. Никто тебя не толкнёт и не ударит. Все вокруг лишь улыбаются.

Улыбаются. Улыбаются. Это ведь так странно выглядело бы в прошлом, но является абсолютной нормой в настоящем.

Ты не истекаешь кровью и в какой-то момент начинаешь задумываться, а живёшь ли ты на самом деле?

Чувствуешь ли ты что-то по-настоящему?

Это жизнь, из которой убрали всю кровь и всю боль, оставив лишь парение в невесомости бытия.

Жизнь стала абсолютно безболезненной.

Существование теперь полностью беззаботно. Позитивно. Бессмысленно.

Голова гудит. Она раскалывается на части от удара, и я обхватываю её руками, пытаясь собрать воедино. Мне больно, и я рад этой боли. Я совсем успел позабыть это ощущение. Не чувствовать боль – приятно, но так же приятно ощутить её вновь, спустя какое-то время.

Значит, ты ещё можешь что-то чувствовать.

Значит, ты до сих пор жив.

Значит, не всё потеряно.

Наслаждайся. Живи.

Беззаботно. Безболезненно. Вечно.

– Ну? – спрашивает мужской голос.

Я не сразу его заметил. Он сидит в углу на белоснежном кресле, закину нога на ногу. Он в костюме, поверх которого надет белый то ли халат, то ли плащ. От ослепительного белого, которым наполнена комната, голова болит ещё сильнее.

– Ну? – повторяет он, улыбаясь.

– Что?

– Ничего не желаете сказать?

– Кто вы? – потирая виски, спрашиваю я.

– Начинаете диалоги с вопросов, – улыбается он.

– Как и вы.

Он начинает смеяться.

– Ты мне нравишься.

Он сидит в углу, сложив руки на закинутом на ногу колене, и качает им, продолжая улыбаться.

– Где мы? – осмотревшись, спрашиваю я вновь.

– Ещё один вопрос.

Вся моя жизнь – один сплошной вопрос, на который у меня нет ответа.

– Вся ваша жизнь – один сплошной вопрос… погоди-ка, позвольте угадать, – он слегка приподнимает правую ладонь, словно просит меня дать ему секунду на размышления, – на который у вас нет ответа, – завершает он мою фразу и улыбается.

– Что это значит?

– Что именно?

– Как вы…

– Повторил ваши мысли? Волшебство не иначе.

– Кто вы?

– Снова эти вопросы, на которые у вас есть ответы.

Это всё выглядит, как пародия какого-то древнего научно-фантастического боевика с неожиданной развязкой.

– Вы канцлер?

Сейчас он кивнёт, скажет, что я избранный и предложит мне выбор между двумя дверьми. Между спасением всего человечества, но гибелью одного человека, и спасением одного человека и гибелью всего человечества.

– К сожалению, вы никакой не избранный, – улыбается человек в белом и качает ногой, – и никакому человечеству никакая гибель не грозит. Если вы конечно не считаете ВЦБ – гибелью.

– Что здесь происходит?

– Это не то, о чём вам сейчас стоит беспокоиться, – качает головой он.

Перед моими глазами пролетают билборды о недопустимости стресса и волнений для здоровья и долголетия.

– Насколько мне известно, дорогой Эф, у вас с отцом возникают некоторые сложности с обретением ВЦБ.

– Я решаю эту проблему.

– Перевозить детей из города в город – не решение проблем.

– Я всего лишь…

– Возвращал ребёнка родителям. Понимаю.

Он вновь улыбается, раскачивая ногой назад-вперёд. Я зажмуриваюсь, потирая виски.

– Слушайте, – говорю я, – не знаю, кто вы и что происходит, но может, вы без меня тут справитесь? Вам для диалога совсем не нужен второй человек.

– Прошу прощения за мою бестактность, порой сложно устоять.

– От чего устоять?

– От соблазна, – улыбается он, затем перестаёт покачивать ногой, меняется в лице, – вернёмся к вашему отцу.

– Для начала скажите, пожалуйста, с кем я разговариваю.

– А есть разница? Разве мы не живём в обществе, свободном от предрассудков, предвзятых отношений и стереотипов? Мы все равны.

Я улыбаюсь.

– Вам самому не смешно? О каком равенстве здесь идёт речь?

– О самом, что ни на есть, настоящем равенстве. Начиная от прав и зарплат, заканчивая равенством перед законом и равенством между людьми абсолютно разных профессий.

– Но…

Он опускает ногу и наклоняется в мою сторону, оперевшись локтями о бёдра.

– Ваши возражения не имеют смысла, и лишь тратят наше с вами время. Я знаю, что вы скажете, и говорю вам сразу, что вы заблуждаетесь, – он говорит эти слова тише, но его тон более серьёзный, – поэтому я настоятельно вам советую говорить только о действительно важном для вас в данный момент времени деле.

– Хорошо. Я вас слушаю.

– Итак, – он откидывается обратно на спинку кресла, закидывает ногу на ногу и улыбается, а затем говорит, – у вас есть одна проблема.

– Так?

– И у нас есть одна проблема.

Я киваю, делая вид, что понимаю.

– В наших общих интересах – решить обе проблемы разом, как считаете?

Он смотрит на меня, я вновь киваю.

– Вы, видимо, пока не понимаете, в чём заключается решение наших проблем. А решение очень просто и очевидное.

Он встаёт и делает несколько шагов вперёд, закинув руки за спину, поворачивается ко мне и говорит:

– Вы забываете про мальчика, и про ваше путешествие, – затем он разворачивается ко мне спиной и продолжает, – а мы забываем об этой вашей маленькой глупости и даруем вашему отцу Великое Цифровое Бессмертие абсолютно бесплатно.

Равенство.

Смотри также:

Ложь. Невозможность. Подмена понятий.

– Почему вы делаете мне столь великодушное предложение?

– Канцлер любит вас, как любит и каждого жителя, поэтому всегда даёт возможность получить то, что жители желают.

– Забирать детей и разбирать их на детали, по-вашему, тоже проявление любви?

Он начинает хохотать, затем говорит:

– Вспомните всё.

Вспоминаю.

– Посмотрите на людей вокруг, задумайтесь о долгой жизни.

Смотрю, и не вижу в памяти никаких ответов.

– Взгляните на город, сравните его со Вторым городом.

Сравниваю.

– Смотрите. Думайте. Ищите ответ, который у вас уже есть.

– Ответ на что мне нужно найти?

– Не важно. Просто ответ. Он прямо у вас в голове.

– Я не понимаю о чём вы.

– Вспомните билборды прямо у вас перед носом.

Они проносятся у меня в памяти:

«Сегодня заменяешь сердце, завтра бежишь марафон»

«Напечатай свой организм сам – лучшие 3-д принтеры во всех трёх городах»

«Пилюли на обед для всей семьи. Теперь со вкусом пепперони»

– Сколько, по-вашему, могут прослужить человеческие органы?

Ответа нет.

– Как воссоздать сложное строение почек?

Я не знаю.

– Неужели вы думали, что так просто даровать годы жизни людям без жертв?

Вопросы, на которые у меня нет ответа.

– Мы не всесильны, – шепчет он мне прямо в ухо, – этот мир не совершенен. И мы всё ещё его создаём. Прямо сейчас мы творим что-то уникальное.

– Вы используете детей…

И он шепчет мне в ухо, положив руку на плечо:

– Этот мир создаётся с самого нуля. Он строится в данную секунду прямо на ваших глазах. Я часть этого мира. Вы часть этого мира. Эти дети тоже часть этого мира.

Он обходит меня с другой стороны и шепчет:

– Мир никогда не будет прежним, мир никогда не был столь прекрасен, каким он является сейчас, каким он станет в будущем. Это лишь необходимость для создания величайшего человеческого творения, и каждый человек – важная часть этого грандиозного плана.

– Что за бред? Вы убиваете детей! Используете их, как батарейки. Разбираете на детали, словно сломанную технику.

Он стоит молча, не проявляя никаких эмоций, словно ждёт, пока я закончу этот бесполезный монолог.

Так делал мой отец.

Я стою, опустив голову, плачу и что-то бубню под нос. Сглатываю слюни, вытираю слёзы со щёк, размазываю сопли по красному лицу, заикаюсь и что-то всё равно бубню ему в надежде быть услышанным. В какой-то момент я начинаю кричать.

Будто бы от того, что чем громче ты кричишь, тем лучше тебя слышат.

Будто бы от того, что чем сильнее ты любишь, тем сильнее тебя будут любить в ответ.

Ты шепчешь, и человек прислушивается, чтобы тебя услышать.

Ты ненавидишь и равнодушен, и человек начинает любить тебя, чтобы ты полюбил его в ответ.

Я стою с разбитыми коленками и синяком под глазом.

Я стою в порванной футболке, а в моих руках дневник с двойкой за домашнее задание.

Каждый раз напротив меня стоит отец и молча глядит на меня сверху. Я смотрю себе под нос, опустив голову в пол, что-то бубню, а затем запрокидываю голову, рыдаю, кричу и требую проявить…

Внимание.

Смотри также: зависимость.

Любовь.

Смотри также: зависимость.

Понимание.

Смотри также: зависимость.

Он стоит и ждёт, пока я успокоюсь, и, дождавшись этого момента, когда у меня больше не осталось сил ни на крики, ни на слёзы, ни на сопли, он ставит два стула, сажает меня на один, сам садится на второй напротив и говорит:

– Ну, а теперь давай всё обсудим.

Человек передо мной делает ровно то же самое.

Я маленький мальчик, который бы разрыдался прямо сейчас от несправедливости и обиды, если бы он мог. Если бы помнил, как это вообще – злиться, обижаться, возмущаться, ненавидеть.

Это всё негативные эмоции, которые мешают долголетию и прекрасному сосуществованию в замечательном социуме. Рай, о котором мы могли лишь мечтать, спустился на землю.

И цена этого рая – жизни детей.

Он садится напротив меня, складывает перед собой пальцы ладоней, слегка вздыхает и говорит:

– Даже в таком практически совершенном мире, как наш, увы, не всё совершенно – говорит мужчина в костюме и белоснежном халате, сложив пальцы ладоней перед своим лицом, словно задумавшись о чём-то.

– Но… – пытаюсь вставить я.

– Понимаю ваше возмущение и недоумение, но такова природа вещей на данный момент, и ничего с этим сделать пока невозможно.

Если ты рождаешься во втором городе, ты обречён.

Порой мне кажется, что ты рождаешься, и ты уже обречён.

– Всю жизнь людям приходится чем-то жертвовать. Рассматривайте это как путь к великой цели. Восхождение на вершину цивилизации, которое не может обойтись без мучеников и пострадавших на этом пути.

– Но почему именно дети должны расплачиваться за создание этого прекрасного будущего?

– Все платят равную цену. Я, вы, дети, родители.

– Но не ценой же смерти.

Он вздыхает.

– Поймите, мы все умрём.

– А как же цифровое бессмертие?

– Я говорю лишь про физическую оболочку, мой друг. Увы, сделать бесконечной жизнь физическую невозможно.

– Нужно ли?

– Именно. Тем более детям автоматически даруется ВЦД, если они пожелают, – он смотрит на мои удивлённые глаза, – ах, да, вы же не знали. Такова природа людей – судить, не разобравшись кого, и за что они судят.

– А если дети этого не хотят?

Он задумывается на секунду.

– Такого не бывает.

– А если всё же…

Он поглядывает на ладонь.

– Ох, ужас, ну и заболтались мы с вами. Подытожим, и перейдём к сути вопроса и нашей с вами проблемы, если вы не возражаете, – он встаёт, закинув руки за спину, и не дождавшись моего ответа, продолжает.

– Вы знаете то, о чём вам знать не следует, и никому этого знать не следует,– он делает паузу, разворачивается в другую сторону и продолжает: – у нас есть то, что вам нужно.

– Погодите, но ведь их родители знают об этом.

– И сохраняют эти знания во втором городе, – улыбается человек в халате, – это в их же интересах, понимаете? – он замолкает, подходит к окну, закинув руки за спину, – я предлагаю вам сделку…

Вроде прошло уже несколько тысяч лет, а мы всё те же дикари. Обмениваем один товар на другой. Мясо на пшеницу. Камень на дерево. Жизнь на жизнь.

– Мы стираем вам память об этом инциденте, а ваш отец получает возможность стать бессмертным. Что думаете?

Он оборачивается ко мне и видит сомнение на моём лице.

– Да поймите же вы! – он всплёскивает руками перед лицом, – Это выбор, который сделали за вас родители этого мальчика и других детей. Как бы это не выглядело и не звучало, такова суть вещей, и с этим вы ничего не сможете поделать, кроме как понять. Череда совпадений, случайностей, удач и неудач привела вас туда, где вы сейчас есть. Наслаждайтесь, живите, цените, иного не нужно. Жизнь каждого в какой-то момент зависит от чужого выбора. Жизнь миллионов порой зависит от решений пары человек в кабинете. Жизнь ребёнка зависит от его собственных родителей. Мир не идеален, кому-то повезло чуть больше, но важно осознавать, что это необходимые составляющие пути к идеальному миру. Совершенному обществу. Сверхчеловеку, если позволите так выразиться.

Вроде прошла уже сотня лет, но отголоски религии преследуют нас до сих пор. Страдай. Смирись. Прости. Возлюби. Всё воздастся. На всё всегда есть чья-то воля. В любой ситуации это всё план и задумка. Даже если ничего не идёт по плану, то это тоже часть великого плана.

– Никто не хозяин своей жизни, мы лишь зависим от чужих решений, и сейчас ваш черёд выбирать. Это тот самый момент, когда ваш выбор становится определяющим для жизни многих миллионов людей. От вашего согласия или несогласия на моё предложение зависит очень многое.

Он останавливается передо мной, слегка наклоняется и тихо говорит:

– Вы забываете про детей.

Мы все однажды умрём.

– Вы забываете про этот разговор.

Это всего лишь жизнь в физической оболочке.

– Забываете про всё, что произошло с вами за этот день, и тогда мы даруем вашему отцу Великое Цифровое Бессмертие.

То, к чему ты стремился всю свою жизнь.

– А если я откажусь?

– Мы всё равно сотрём вам память.

– Тогда какой смысл в моём выборе?

– В вашем принятии данного факта. В понимании всей сложности ситуации. В вашем искреннем желании спасти вашего отца и помочь нам.

Глава 13

Сегодня в восемь вечера умрёт мой отец. Я сижу на зелёном холме перед озером, закрыв глаза, и делаю то, что я делаю каждое утро, но сегодня всё иначе. В каждой комнате моих воспоминаний я встречаю мальчика, мокрые волосы, которого упали ему на лицо. Он в шортах и в футболке. В его правой руке маленький плюшевый медвежонок. Этот мальчик прямо передо мной, и он не даёт мне расслабиться.

Он стоит передо мной и молчит.

Что тебе нужно?

Он молчит.

Уйди. Оставь меня.

Он лишь смотрит на меня, приподняв голову голубыми пустыми глазами, в которых я не могу ничего понять.

Смотри также: безразличие.

Смотри также: равнодушие.

Смотри также: пассивно-агрессивное давление.

Он не уходит, и мне приходится открыть глаза. Передо мной расстилается зелёная трава вокруг голубого озера, а на горизонте тянется огромный хвойный лес. Где-то только что плюхнулась лягушка, а из леса доносится щебетание птиц.

Сегодня в этот чудесный солнечный день ровно в восемь вечера умрёт мой отец.

Пора ехать.

Я сижу, молча рассматриваю птиц, летящих по голубому небу в лучах ослепительного солнца. Затем встаю, подхожу к планеру и сажусь внутрь. Планер отрывается от земли и несёт меня навстречу куполу и этому великому, самому важному в моей жизни дню.

В окне пролетают зелёные деревья, камни, трава, цветы. Мы летим мимо рек, озёр и гор.

Планер пролетает к центру города мимо билбордов, которые продадут тебе всё.

Мимо людей, которые всё покупают. Планер пролетает мимо точно таких же, летящих навстречу пластиковых планеров, за рулём которых сидят такие же, как я, пластиковые люди. В окне проносятся однотипные здания и всё те же одинаковые люди, а в моей голове лишь мысль, что всё это совсем скоро закончится.

Бессмысленная жизнь. Бессмысленная смерть. Бессмысленное вечное существование.

Смысла никогда и не было.

Сегодня утром я разослал абсолютно разным и неизвестным мне людям приглашения на День Смерти моего отца с таким содержанием:

«Дорогой/ая (Имя)! С радостью тебе сообщаю, что вечеринка в честь моего дня смерти пройдет 13 апреля в 18:00 в ресторане «Ottenere L’immortalità». Дресс-код свободный. Обещаю, будет весело. С любовью, твой/твоя (Имя)».

Это жизнь, из которой убрали всех твоих друзей и обычных незнакомцев сделали твоими друзьями.

Я не знаю этих людей, мой отец не знает этих людей, но мы вечно делаем что-то, потому что так делают все.

В назначенное время гости собираются в огромном белоснежном зале, напоминающем корабль из Космической Одиссеи, в разноцветных костюмах, в точности повторяющих костюмы из Стартрека, и поздравляют виновника торжества, моего отца, прикованного к кровати с торчащими из него трубками и подключённого проводами к аппаратам, не дающим ему умереть раньше срока. Он лежит, словно высохшая мумия, но все вокруг делают вид, что этого не замечают. Ведь это всё негативные эмоции, которые никто никогда не испытывает.

Молодая девушка с голубыми глазами и длинными золотистыми волосами стоит рядом со мной возле барной стойки, словно мы близкие друзья, и говорит мне, что рождаться – нормально, а умирать – не менее нормально.

А затем она спрашивает:

– А как умер ваш брат?

– Что?

– Ну, ваш оцифрованный младший брат, как он погиб?

– Как вам сказать…

– Наверное, сердце? Наверняка, сердце. Самый барахлящий прибор, – хихикает она и добавляет, – я свой мотор на той неделе поменяла, – она хихикает, стучит себя по груди, – теперь как новенькая.

– Что?

– А вы давно меняли или, может, планируете?

– Что планирую?

– Сердце поменять, ну или ещё чего.

Я сижу в красном кресле, смотрю на танцующих людей и слушаю разговор компании из трёх человек на диване.

Двухсотлетний парень в синем костюме говорит, что на следующей неделе у него назначена замена печени. Девушка в красном отвечает, что меняла свою два месяца назад, но вот думает о том, что ей пора задуматься над заменой лёгких. Парень в жёлтом слушает их и говорит, что он только в следующем году решится что-то менять, и пока у него всё в порядке.

Пока они говорят об этом, я спрашиваю себя, если ты заменишь в своём теле на каждый орган, останешься ли ты собой?

Мы на сцене, и возле меня на кровати лежит мой отец.

– Извините? – спрашивает он меня.

– Да, пап.

– Не подскажете, пожалуйста, что здесь происходит?

Раздаются фанфары, и человек в блестящем серебряном костюме выходит на сцену, освещённый светом прожекторов.

– Раз, раз, – говорит он в микрофон, – меня хорошо слышно?

Зал, полный людей, одобрительно восклицает и хлопает в ладоши.

– Сегодня мы с вами прощаемся с хорошим человеком, отличным отцом и замечательной личностью.

Он даже не знает, как зовут моего отца. Человек продолжает:

– Мы с вами свидетели невероятного упорства и силы человеческого духа, который невозможно сломить. Мы с вами свидетели важного события в жизни человека, который был на краю от смерти, но оказался на краю от вечной жизни.