6 глава
– Вам плохо – не ропщите! – сказал Георгий Семенович сердито – А с чего Вы взяли, что должно быть хорошо? Если Вы годами едите сладкое и мучное и не двигаетесь, то наберете вес, а то и заработаете диабет. Вы знаете это и не жалуетесь на несправедливость! А если у человека болит душа, жалобам нет конца! Удивительно. Сейчас я обману, украду, солгу, а завтра буду весел и беспечен! Нееет, так не бывает, друзья.
– Почему же? Я видел таких.
– Бросьте! Вы принимаете нервное возбуждение за радость, а утоленное тщеславие за счастье. Гордыня ведь имеет много ликов, посмотрите глянцевые журналы и убедитесь. Только за этими лучезарными улыбками все равно стоит мрачный демон, который ненавидит всякого, кто способен по-детски простодушно радоваться жизни. Умри ты сегодня, а я завтра – вот и вся философия этих людей.
Мы уже привыкли к этим вечерним беседам. Часикам к восьми я приходил к Георгию Семеновичу в гости, он наскоро накрывал стол, я выкладывал на него банки с кока-колой, сигареты, зажигалку, с удовольствием вытягивал ноги и мы обменивались мыслями, которые томили нас целый день.
– Скажу Вам в утешение, Олег, – Георгий Семенович поднял указательный палец вверх – вы страдаете – значит живы. Значит не все потеряно. Что Вас мучает, скажите?
– А чему радоваться, отец Георгий? – (Георгий Семенович уже привык к этому обращению) – семьи нет, работы нет, цели нет… Загулял бы, да пить вот не умею и не хочу. К азартным играм равнодушен, слава Богу. Что остается? Вот пытаюсь освоить рыбалку. Получается, что я весь такой умный -разумный ни хрена не понял в жизни. А наша недоучка Лиза, которая мечтает стать путаной, вся кипит от жажды жизни. За что ей Бог дал?
– Шутя спросили?
– Не знаю. Даже этого не знаю. У меня сейчас два пути: или погрузиться с головой в свинство, пока не захлебнусь в дерьме, или уйти в работу. И тоже с головой. По-другому я не умею.
– Лиза заходила днем. Спрашивала про Вас. Опять хвасталась плеером. Говорила, что Вы обещали ей накупить еще разных подарков… Не боитесь, что она может возомнить себе… что угодно?
– Боюсь.
Георгий Семенович удивленно поднял на меня глаза.
– Боюсь. А что толку? Она уже возомнила. Хочет ехать со мной в Петербург. Карьеру делать. Только вот еще не решила: путаны или манекенщицы. А я должен помочь ей на первых порах. Как Вам такой расклад?
– Я… я даже не знаю… элементарная порядочность…
– Георгий Семенович, – перебил его я – неужели Вы думаете, что меня можно так дешево купить? Я не педофил, и псковская нимфетка с оцарапанными коленками меня не торкает, извините за плохой французский. Только ей на мою порядочность похоже наплевать. Как и на Вашу. Мы с Вами для нее два любопытных троглодита, которые каким-то чудом не вымерли во время катаклизма. Все стремительно эволюционировали, а отец Георгий по- прежнему ест травку. Зато не кусается, слава Богу. Поверьте, у нее всегда найдется какой-нибудь Яшка, который наставит на путь истинный быстрее, чем мы с вами.
– Я тоже думал об этом – тихо ответил Георгий Семенович – признаюсь, у нас был с ней серьезный разговор. С месяц назад. Мои друзья в Петербурге могли бы помочь на первых порах устроиться. Только…
– Понятно. Только не проституткой. В этом все и дело. Похоже мы с Вами ничего не можем сделать, а, отец Георгий? Вы, по крайней мере, можете помолиться о заблудшей душе рабы Лизы.
– А Вы? – все так же тихо и как будто устало спросил Георгий Семенович.
– Пробовал. Не выходит.
– Вижу, Олег, Вы страдаете, а сказать не решитесь… Любите говорить про бессмысленность, а сами мучаетесь. Бравируете. Силой хвалитесь. А глаза больные. Если все бессмысленно – что мучает? Одной бессмысленностью больше, другой меньше… Может Вам пора на исповедь сходить?
– Это в церковь что ли?
– Ну, да, а куда еще? Вы крещеный ли?
– Спасибо бабушке. Здесь, кстати, и крестили, неподалеку. У меня ведь корни из здешних мест. Нет, знаете ли, на исповедь не готов… Я и себе-то исповедоваться боюсь, не то, что чужому человеку. Мне вот другое интересно, раз уж мы заговорили об этом. Часто думал об этом, а спросить некого. Вот, предположим, верует человек, по-настоящему верит. Это же как его должно переколбасить, извините? Он же сиять должен, по ниточке ходить, его же за версту видеть должно? Вот, он! Идет! Верующий! Впереди у него – рай, вокруг возлюбленные братья, позади сплошные добрые дела! А как иначе? Шаг влево, шаг вправо – расстрел! Только вперед, к Царствию Небесному. Я извиняюсь за грубость, конечно… Но действительно, если веришь – зачем грешишь?
Отец Георгий кивал головой, словно много раз слышал подобное и теперь не удивлен.
– Вы знаете, Олег, у меня был приятель, тоже реставратор, Коля. У него был диабет и куча разных других болячек. Ему категорически нельзя было сладкого. Он знал – заметьте, не верил, а знал! – что умрет, если не будет соблюдать диету. И… ел. Особенно любил мороженое с шоколадом. Ел и плакал… В прошлом году мы его похоронили. Человек знает, что для того, чтобы чувствовать себя бодрым и здоровым, нужно заниматься физкультурой, соблюдать режим, не набирать лишний вес, и что же? Многие соблюдают? В мире существует закон, который никому еще не удалось обойти: хочешь счастья – заслужи его! Потом! Как спортсмен, который кует победу на тренировках. А иногда и кровью. Чтобы накачать мускулы, как у Шварценеггера, нужны годы изнурительных тренировок. А чтобы «засиять», как Вы выразились, нужно стать святым. Через узкие врата достается Царствие Небесное. Широки врата для греха: выпил стакан водки и – счастлив. Согласны?
– Нет. Зачем столько препятствий? Почему нельзя сразу -хоп! И счастлив?
– Как наша Лиза? А Вы верите в ее счастье? А ведь это ее философию Вы только что озвучили. Она поэтому так и стремится в Питер. Там этих «хоп!» предостаточно.
– Да… лет на пять ее, пожалуй, хватит. Если на наркотики не подсядет или пить не начнет… А потом не знаю…
Так уж получалось, что наши разговоры с отцом Георгием всегда заканчивались Лизой. Георгий Семенович сокрушался, что не видел выхода из тупика. Я мало-помалу втягивался в эту историю, чувствуя с неким внутренним протестом, что втягиваюсь в очередной блудняк, который ничего кроме забот не обещал мне в будущем.
Лиза, как бездомная собачонка, которую угостили косточкой, прикипела ко мне сразу. Это раздражало и пугало меня, но я ничего не мог с этим поделать. Собачонка лишь отскакивала назад, когда я прикрикивал на нее с фальшивой суровостью, но тут же скакала от радости, виляла хвостом, запрыгивала на колени, стоило ей уделить толику внимания. Утром она уже заявлялась в гости, прямо к завтраку, всерьез зля сестру.
– Пришла – не запылилась! – ворчала Ленка, когда громко скрипела на пружинах и бухала входная дверь веранды и в комнату, раздвигая тюлевые занавески, втискивалась белая голова, украшенная панамой. – Что, дома не сидится?
– Здрассьте, теть Лен! Приятного аппетита! Привет, Олег!
– Какой он тебе Олег? – сердилась Ленка. – Олег Владимирович он тебе, поняла?
– Поняла, теть Лен! Олег, на твою машину голуби насрали. Видел?
– Надеюсь, ты уже вытерла?
– С чего это вдруг? Твоя машина ты и вытирай. Под деревом ставить не надо.
Сестра возмущенно набирала в грудь воздуха, готовясь выпустить его с ядовитой тирадой, но не дождавшись паузы, махала рукой.
– Есть будешь?
– А можно? Буду, конечно. Ух ты, сырники мои любимые. Я со сметанкой люблю!
– Ешь с чем дают!
– С вареньем тоже клево. А с гущенкой еще лучше.
– Бабка Авдотья здорова ли?
– А что ей будет? В огороде возится.
– А ты помогла бы? Тяжело небось?
– Неа… не тяжело. Я предлагала – она говорит: иди гуляй, сама справлюсь! Бабка у меня боевая, даром что у немцев батрачила.
Ленка кидала на меня красноречивый взгляд. Я пожимал плечами.
После завтрака мы шли с Лизой на реку. Задами, стараясь не попадаться на глаза соседям. Выходило, что мы прятались, а это было нехорошо, могло вызвать дурные толки, но и шагать через всю деревню напрямик к реке я не мог. Один раз решился и зарекся. На нас глазели все кому не лень. Лизку знали все и как видно не с лучшей стороны, хотя и относились к ней с сочувствием.
– Лиза, как там бабушка, не хворает ли?
– Нормально.
– А мама?
– А мама в жопу пошла.
– Лиз! Ну, про мамку-то, нельзя так, небось?
– А вы не спрашивайте.
– Олег! – выглядывал из-за плетня сосед Борис – никак невесту себе нашел у нас? Гляди, она с норовом! Лизка! Ты когда мне должок отдашь? Забыла?
– Забыла. Свидетели были? Нет. Ну и до свиданья!
Дядя Боря не знал, злится ему или смеяться, чесал затылок, качал головой, говорил в полголоса.
– Ну, зараза, а? Достанется же кому такое сокровище.
– Не бойся, дядя Боря. Тебе не достанусь. Разве что разбогатеешь, тогда и зови.
Пока шли – вспотел весь. Вышли из деревни – отругал ее. Она рассмеялась.
– Делать им нечего вот и зырятся. Еще я буду внимание на них обращать.
Задами было проще. Мы спускались к камню и я залезал на его горячую шершавую поверхность, а потом помогал влезть и Лизе. Одежду мы оставляли на берегу. Однажды Лиза призналась, что не одела лифчик и с вызовом на меня посмотрела.
– Тут и нет никого. А ты что, грудь женскую не видел?
– Стоп, подруга. Так дело не пойдет. Или мы возвращаемся назад, или ты остаешься в платье.
– Да кто увидит?!
– Да кто угодно! Я увижу!
– Да смотри на здоровье! На! Видишь? Красивая?
– Опусти платье, я сказал! Дура!
– Сам дурак. Покраснел то… Как дите малое, честное слово. Что тут такого? Смотри, маленькие совсем, у тебя и то больше. Только у меня сосочки больше. Давай сравним? Сдурел совсем?! Больно же!
Это я по заднице ей шлепнул. От души. И платье рывком задернул на бедра.
– Ты совсем спятила? Меня же упечь могут! Ты понимаешь, что я тебе уже давно в отцы гожусь? Не смей себя так вести!
– Как? – Лиза захныкала, непонятно, то ли всерьез, то ли издеваясь – я себя хорошо веду, а ты придумываешь! Сам придумываешь все! Это тебе стыдно, а не мне!
Как специально по берегу на мопеде проехал мужик, помахав нам рукой.
– Лиза – я старался говорить спокойно – ты хочешь встречаться со мной?
– Да! Хоть всю жизнь!
– Тогда усвой: вести себя со мной надо прилично. Поняла? Мне наплевать, как ты привыкла. Ты не должна ставить меня в неловкое положение.
– Даже когда мы одни?
– А что это меняет?
– Как что? Ты боишься огласки – это я понимаю. Но если никто не видит – что нам мешает…
– Что?
– Любить друг друга.
– Ты опять?!
– Олег, я же сказала тебе: я уже не девочка. Ну что ты так боишься?
– Да какая разница? Я не люблю тебя! Не лю-блю!
– Не говори так! Пожалуйста! Не смей! – на глазах Лизы появились слезы – Я… я не хочу слышать этого! Зачем ты меня обижаешь?!
Что прикажете тут делать? Когда девочка плачет? Любой взрослый почувствует себя в полном дерьме. В тот день мы так и не искупались.
Забавный она все-таки была человечек. Ум быстрый был у нее, но знаний не было никаких. Мы много говорили с ней о жизни, я, как и подобает взрослому, пытался наставит ее на путь истинный, забывая о том, каким собственным путем доковылял до своих сорока лет. Впрочем, тут я не оригинален. Прекрасно помню, как наш Пека, которого побаивались даже отмороженные бойцы в бригаде, поучал при мне свою дочку перед воротами зоопарка.
– Ты мой, котеночек, маму слушай! Слушай маму, золотце. Маму-папу нужно почитать и тогда Боженька тебе зачтет. Боженька любит своих деток.
И тут он увидел, что я рядом и все слышу, и покраснел до корней волос. Пека в драке становился зверем. И рычал как зверь и выл, как волк. Ему нравилось, когда его сравнивали с норвежскими берсерками. Один раз в драке он откусил полщеки мужику и потом пугал пацанов своей окровавленной рожей, не хотел умываться. Умер он в больнице. В ментуре его сильно побили после задержания, потому что показания он не давал икрыл всех трехэтажным матом. Тогда навалились гурьбой и молотили по-взрослому, пока не затих после рокового удара по голове. Я никак не мог понять тогда, как все это умещается в одном человеке? И кто был Пека в конце концов – нежный отец или безжалостный бычара, наводивший страх на людей одним своим шишковатым, звероподобным лицом?
У Лизы было стойкое убеждение, что честно работают на этом свете только ее бабушка и дураки. Остальные делились на неудачников и умных. Умные в свою очередь могли быть сильными и храбрыми или хитрыми и жадными. Храбрые были ей больше по душе. Поэтому она и отдалась Яшке.
– Он достал финку и говорит ему лениво так: кто-то что-то сказал или мне послышалось? А мужик уже обоссался от страха, слова все позабыл. А Яша аккуратненько так у него бумажник вынимает и себе в карман кладет. И говорит ему: « я Вас больше не задерживаю, товарищ». Представляешь?
– Это при тебе было?
– Не… Настя рассказывала… подруга его бывшая. А как он мне целку ломал – это во-още песня. Сколько он со мной намучился тогда… Мама родная!
– А говорила не больно.
– Врала. Ты что? Я ору, как ненормальная, страшно же! И больно! Чего орешь, дура? – спрашивает – неужто так больно? А я ему: больнее, чем зубы сверлят, дурак! Мне наркоз нужен! Знала бы, что так больно будет – ни фига бы тебе не дала!
– А зачем дала?
– Хотела, чтоб мы вместе были. Обещал с собой в Питер взять. У них знаешь – кругом земляки. Как у евреев. Все схвачено. Обманул, гад.
Не скрою, иногда слушать ее было невыносимо. В душе рождался протест. Я бы даже сказал, в душе рождался разгневанный праведник, который иногда удивлял меня самого.
– Лиза, Лиза! Тупая ты курица! Ну кто научил тебя этой ахинее? Кто тебе сказал, что тебя в Питере ждут с распростертыми руками? Тебя используют как презерватив и выбросят вон! Это если останешься в живых. Одна проститутка на тысячу выгребает из помойной ямы в нормальную жизнь. Тебе рожать ребенка надо! Замуж надо! Любить надо! Не суйся ты в дерьмо сама!
Лиза спокойно выдерживала паузу (научилась!) и отвечала.
– Хорошо. Устрой меня куда-нибудь. Только в продавщицы не пойду. И полы мыть не буду. Секретаршей согласна. Или в офисе сидеть…
– А в офисе чего сидеть?
– А чего другие сидят? Знакомая рассказывала: у нее сестра в офисе сидит с утра до вечера, бумажки перекладывает, а свои пятьсот долларов имеет.
Больше всего Лиза любила кататься на автомобиле. Покорно пристегивалась ремнем, опускала окно, разваливалась на манер топовой шлюхи из дешевого фильма и бросала в рот пластик жевательной резинки. В каких мирах она путешествовала в эти минуты можно было только догадываться по ее нервно сжимающимся кулачкам, частому дыханию и румянцу на щеках. Однажды я спросил ее.
– О чем думаешь?
– Как мы с Ним мчимся по автостраде, а сбоку океан и пальмы. А девчонки из нашего класса смотрят и кончают от зависти.
– А – он, кто?
– Крутой! Смотрел «Крепкий орешек»? Асталависто, беби! Бамс! А я такая типа его подружка. В купальнике, в темных очках, а в руках джин-тоник.
– И сникерс.
– Сам ты сникерс! Я серьезно! Вот это круто! Так жить можно. Хотя бы годик-другой…. Знаешь, мне только поправиться нужно килограммов на десять. У меня талия 40, а грудь…
– Ну?
– Не скажу. Маленькая.
– Капусту кушай. Сразу вырастет.
– Да пошел ты…
– Правду говорю. Диетологи советуют.
– А ты можешь быстрее?
– Итак 120 идем.
– Ну, пожалуйста, еще быстрее! Обгони вон того, белого! Он нас обогнал на своем сраном драндулете. Сделай его!
Я топил педаль в пол, невольно входя в азарт.
– Так его! Так! Ко-зз-ел! Еще мигает, глянь! А еще быстрее можешь? Сколько? 170? Круто! Давай двести!
– Остынь. Я еще жить хочу.
Дороги в ту пору на Псковщине не располагали к быстрой езде, но места были дивные. Мы съездили в Опочку, в Себеж. В Пушкинских Горах прибились к отряду туристов из Москвы и вместе с ними осмотрели дом в Михайловском, а потом отправились пешком в Тригорское. По дороге к нам привязалась дама бальзаковского возраста в просторном, белом платье и соломенной шляпе. Беспрерывная, скучная болтовня выдавала в ней опытного работника из сферы школьного образования. Минут через пять после взаимных представлений она уже держала меня под руку (ой, Олег, тут так неровно! Ничего если я подержусь?) и мы сильно отстали от основной группы.
– Вы правильно делаете, что прививаете девочке любовь к отечественной культуре, Олег. Хвалю, хвалю. Невыносимо видеть, что слушает и что смотрит нынешняя молодежь. А тут сам воздух пропитан русской поэзией! Посмотрите вокруг! Эти поля, перелески… Подумать только, сам Пушкин тут ходил! Лизонька, ты любишь Пушкина?
Лиза пожала плечами, хмурясь.
– Дочка Ваша просто прелесть. 9 класс? Самый чудесный возраст. Моя в десятый перешла. Собирается поступать на исторический. А мама осталась в городе? В Петербурге?
– Да! – поспешно сказал я, перехватив насмешливый взгляд Лизы.
– И куда мы собираемся после школы? В институт? В какой? Лизонька, я тебя спрашиваю?
– Мы не решили еще! – опять поспешно вмешался я. – Целый год впереди. Надо хорошенько подумать. Вы, Александра Юрьевна, не позволите нам немножко отстать? Мне по нужде, знаете ли…. Мы догоним.
Догонять мы, конечно, не стали. Присели в лесочке на песчаный бугорок и я перевел дух.
– Ты что, стесняешься меня? – спросила Лиза неприязненно – Боялся, что я проговорюсь? Что я не твоя дочка? Не бойся. Если тебе так удобно – буду дочкой. И хватит тебе дергаться. Я же понимаю, чего можно и чего нельзя… Не такая я уж дура…
Я взял ее руку и погладил. Она робко подняла на меня глаза и вдруг, подняв мою руку, быстро поцеловала ее.
– Лиза, что ты!
– Ты не бойся, пожалуйста, я тебя не обижу – торопливо сказала она – Я буду умницей. Ты не будешь стыдиться меня! Это я просто назло делаю иногда. Характер такой! Но я исправлюсь, правда! Верь мне!
Я обнял ее за плечи и она прильнула ко мне дрожащим телом, замерла. Так мы и сидели молча, боясь пошевелиться.
– Ты знаешь, – наконец сказал я – я ведь эти места обожаю с детства. Классе в третьем мама вывезла нас с сеструхой сюда первый раз. Помню тоже жара стояла, июль. Земляники было полно! Я собирал, мама собирала и скармливала нам с Маринкой из ладони, как голодным галчонкам. Смеялись. Я тогда первый раз в жизни наелся земляникой от пуза. Счастлив был. И с тех пор для меня Пушкин навсегда связан с жарким летним днем и душистой земляникой. И еще с рекой здешней. Сороть. Мы, туристы, купались тогда целый час. Мама сказала, что одна девчонка увидела, как я плыву кролем и сказала своей подружке: смотри, смотри, как парень красиво плывет! У меня прямо крылья выросли. Я себя таким богатырем почувствовал! Мне почему-то кажется, что если бы Пушкин видел все это он остался бы доволен «И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять» – процитировал я и сконфузился отчего-то.
– Мама – сказала глухо Лиза в наступившей тишине – в детстве… тоже… помню… В ладошку наберет ягод, а я как собачка слизываю, а она меня хватает за нос, за губы… папка смеется… я его и не помню толком, только вот помню, что смеется мужик какой-то, борода рыжая, в синей рубахе… я больше и не припомню, чтоб он смеялся.
– Папка и не пишет совсем?
– А мы не знаем, жив ли… Два года назад срок закончился. Так и сгинул где-то в Карелии.А Пушкина я читала когда-то…
– Лизка, Лизка – вырвалось у меня – как я хотел бы помочь тебе! Ведь я был таким же как ты! Молодым, горячим. Хотел всего и сразу. Деньги, машина, дом, путешествия!
– И получил же?
– Получил… Геморрой в заднице. Обман все это. А объяснить не могу. Ну вот представь, ты проснулась рано утром, настроение хорошее, ты радуешься миру, мир улыбается тебе и вдруг какой-то урод испортил тебе настроение. Просто сказал какую-то гадость. И все. Мир погас, настроение паскудное. А теперь представь, что ты каждый день будешь встречать таких уродов и они будут не просто портить тебе настроение, а, извини, срать в душу, да еще и в морду дадут, если что-то не так. Спрашивается, как тут можно стать счастливым? Озвереешь скоро – это так.
– А здесь мне каждый день срут в душу – это как? Об этом подумал? Хорошее настроение утром, говоришь? А у меня за последний год такое настроение и было разве только, что в последние дни. Сказать почему?
– Какая разница?
– Боишься? А я все равно скажу. Потому что просыпаюсь и знаю, что сегодня увижу тебя. Вот и все мое счастье. И не надо мне говорить всякую ерунду! Лучше молчи. А то расплачусь… Не понять нам с тобой друг друга. Из разных миров мы. Вот и Георгий Семенович, как заведет шарманку про своего Бога, про религию… Легко ему говорить. Он уже все видел. В Египте был, в Африке какой-то южной, в Америке. Только я тоже хочу мир посмотреть. Я кроме этой чертовой Великой что видела?! Остров? Спасибо! Тогда и посмотрим, кто прав…. А ты… не бойся меня! Я тебя не обижу. Ты учи меня. Я понятливая. И не жадная. Я в детстве санитаркой мечтала стать. Помогать людям…
Возвращались мы домой после обеда. Ехали неспешно. Молчали. Лиза была грустна. Полдороги она слушала Буланову и заплакала себе платье. Я искоса смотрел на нее и начинал понимать, что уже не смогу бросить этого нелепого ребенка на произвол судьбы. И от этой мысли у меня живот сводило от страха. Что я мог поделать? Удочерить ее? Смешно. Жениться? Еще смешнее. Я мог помочь ей материально, у строить ее на работу… что потом? Не верил я в сказки со счастливым концом. А эту сказку мне предстояло выслушать до конца.
Вечером я по привычке сидел в саду у отца Георгия за накрытым столом и держал с ним совет.
– Так Вы серьезно хотите помочь? – не первый раз переспрашивал отец Георгий, пытливо вглядываясь в мое лицо.
– Серьезно. И выбросьте, ради Бога, дурные мысли из головы! Я не настолько глуп, чтобы совершить самую большую глупость в своей жизни.
– Я не про себя. Подобные мысли могут возникнуть у кого угодно. И возникнут, не сомневайтесь, Вы готовы к этому?
– Нет. И хотел бы свести эти помыслы и пересуды к минимуму. Как? Я могу помогать материально. Например, снимать квартиру. У меня есть кое-какие связи. Я мог бы устроить ее на работу.
– Ей надо учиться.
– Боюсь с этим будет туго. Насколько могу судить, уровень ее образования близок к критическому.
– О, да – вздохнул отец Георгий. – Есть еще один момент. Бабушка, положим, будет не против. Мама?
– Думал об этом. Собираюсь к ней в гости. Не скрою, даже думаю об этом с ужасом, но – без этого никак. Надеюсь, она будет хотя бы в вменяемом состоянии. Собственно, от нее ничего и не требуется…
– Она может просить денег.
– Дам.
– Еще и еще раз. Понимаете? Вы можете стать для нее соблазном шантажировать Вас.
– Понимаю, отец Георгий, понимаю, а ответа от меня не ждите. У самого голова кругом идет. Ведь я только сегодня к этому пришел. Голова, знаете ли, кружиться с непривычки.
Отец Георгий, задумчиво качал головой, молчал, но напоследок спросил, пожимая мне руку и глядя мне в глаза.
– А зачем Вам это надо, Олег?
Я пожал плечами и с усилием расцепил наше рукопожатие.
Ночью, на сеновале, закинув за голову руки, я задал себе тот же вопрос: зачем мне это? Жена ответила бы на этот вопрос так: «Потому что тебя гложет комплекс вины. Потому что ты разбил нашу семью. Потому что хочешь стать благородным на старости лет, но всегда был и останешься эгоистом». Серега обнял бы меня за плечи, и загудел в ухо: «Стареем, старик, стареем. Сентиментальным ты был всегда. А может быть просто молоденькую захотелось?». Я вдруг вспомнил, кого напомнила мне Лиза. Еще на заре моей душегубской карьеры, мы выселяли в Могилев целую семью: мать, дочь и отца… Девчушка была совершеннейшим зверенышем. Сидела в разбитом кресле, подобрав ноги и прижав к животу како-то сверток и сверкающими глазенками следила за тем, как мои пацаны выносят мебель. На вопросы не отвечала, припухшие губы что-то беззвучно шептали. Звали ее Зина. Пьяненький отец, потерянно скитавшийся из комнаты в комнату, старался на нее не смотреть. Мать сидела в кабине водителя и пила пиво. Возле парадной собрались подростки. Они наблюдали за погрузкой молча, открыв рты. Когда Зина вышла, из группы навстречу ей выбежала крупная, черненькая девчонка и с плачем бросилась на шею. Зина отдала ей сверток, что-то сказала, остальные тоже потянулись, хлюпая носами.
– Ну чего расхныкались. Не в Антарктиду едем! Еще увидитесь – гаркнул, улыбаясь, Пека. Зина обернулась и обожгла его таким взглядом, что он смешался и с яростью закрыл дверцу кузова.
Я не ошибся, из свертка выглядывала пластмассовая нога куклы. Зинка прощалась не просто с друзьями и улицей, она навсегда прощалась с детством и прекрасно это понимала.
Обычно мы с Серегой после такой работы пили водку в бане, которую облюбовали на улице Новоселов, в Невском районе. Чтоб глаза не жгли воспоминания, привозили девок. Я давно заметил, если хочешь заглушить совесть – собери вокруг себя блядей. Это лучше бухалова. Бесстыжая баба способна вывернуть душу мужика наизнанку. Это как хорошенько проблеваться после паленой водки. Конечно, благодать на душу не сойдет, но будет все фиолетово. Мне тогда очень нравилось состояние, когда все фиолетово. Другие состояния были гораздо хуже.
В этот вечер мы с Серегой были одни. Одни во всей бане. Банщик, получив инструкции, тоже скрылся от греха подальше. И пили мы не водку, а немецкое пиво из банок. На груди Сереги сиял золотой крест.
– Представляешь, – сказал он, отрыгнув после большого глотка – два кило прибавил. Если весы не врут, конечно. Пора завязывать с этой байдой – он кивнул на банку. – В ней какая-то хрень есть, я читал, мужикам вредно.
– Вредно? – у меня начался истерический смех – пиво вредно?
– Ну да, а чего ты улыбишься?
– Так… У нас, Сережа, скорее вредное производство, нам молоко нужно бесплатно выдавать. И путевки в санаторий. В Могилев как-то не хочется, рановато, а за путевками дело не станет.
– Ну что завел опять… свою пластинку. Сколько раз говорил: не поминай Могилев всуе. Жив-здоров, благодари Бога.
– Спасибо, Боженька! Я тут еще одного-другого чувака грохну, а потом можно и на покой. Шучу, не злись… Я просто думаю, вот закончим мы с тобой свое грязное дело, а радоваться-то когда будем? Жизни?
– Тогда и будем. – хмуро отвечал Серега, который недолюбливал такие разговоры. И вообще философию. – Не сомневайся. А если скучно станет – купим баб и водки. И уедем отсюда к чертовой матери! Поближе к солнцу. К океану. В белых штанах!
Удивительно, как много людей купились в то время на «белые штаны»! Никому и в голову не приходило, что ради них не надо было проламывать головы друг-другу, достаточно сходить в магазин, что за углом. И на яхте твое пузатой тельце займет не больше места, чем в резиновой лодке. «Ради кого я стараюсь? – вдруг подумал я – смешно, но, похоже, ради Сереги. Чтоб он уважал и завидовал. И это все?»
У Сереги окончательно испортилось настроение. Он увидел на лестничной площадке мелькнувшую фигуру.
– Эй ты! – гаркнул он – а ну поди сюда!
К нам приближалась униженно скомканная фигура в белом халате. Серега развернул плечи, как царек на троне.
– Как там тебя? Геша? Геша, вот мой товарищ интересуется, есть счастье на свете или нет? Что скажешь? Ну? Говори без утайки. Как на духу. Не трону.
– Кому как – едва слышно выдавил Геша, переминаясь с ноги на ногу. На вид ему было лет тридцать, но выглядел он неважно, печенка явно дорабатывала свой ресурс.
– А ты счастлив? – допрашивал Серега строго.
– Ас чего мне… я об этом не думаю…
– А хочешь я подарю тебе счастье? – спросил загадочно Серега и потянулся к куртке. Он достал из бумажника две сотенные долларов, подумал, достал еще одну и веером растопырил их перед собой. – Триста баксов. Хочешь – будут твоими?
Банщик переминался на месте, глядя в пол.
– И что я должен буду…
– Ничего! Спляши в присядку.
– Не умею я.
– Не боись! Как можешь! Даавй-давай, порадуй пацанов! Вот так, молодец. А говоришь не умею…. Лихо! Цыганочку, ну? Оп-оп-оп! Теперь вприсядочку. Оп-оп! Заслужил. Теперь поклонись зрителям. Так… Получи! Бабе своей лифчик купишь.
– Благодарствую…
Банщик как-то заторможенно принял деньги и сунул их в карман. Он на мгновение поднял глаза и мне показалось, что они светятся ненавистью и болью. Ушел он все такой же заторможенной, шаркающей походкой. Серега крякнул.
– Как тебе концерт? За триста баксов? А спорим он и за сто сплясал бы?
– Я только не понял, к чему все это?
– А к тому, Олежек, что в этом мире остались только хозяева и рабы. Хочешь быть рабом? Пожалуйста. Да у тебя не получится. Убьешь кого-нибудь рано или поздно. Потому что мы с тобой другой породы. Порода хозяев. И не ломай себе голову всякой премудрой херней.. Этих, которых мы сегодня выселяли, уже ничто не спасет. Рабами жили, рабами и сдохнут. А девчонка, если не дура, найдет себе кусок пирога. Фигурка у нее клевая. Подрастет и – вперед, в лобковую атаку.
Банщику деньги не пошли впрок. Неделю спустя в его смену застрелили Витю Яковлева по кличке Рыга. Следствие вели… ага, знатоки. Они быстро и грамотно распределили роли в этой заурядной драме, и отправился банщик со своей больной печенью на казенные хлеба. Серега еще долго сокрушался, что его деньги пропали зря.
Последнее, о чем я подумал в эту ночь, прежде чем заснуть, что петух утром опять до заря разбудит меня, зараза.