На экране впервые за вечер появился кусок настоящей жизни – вырезанный из нее ретиво и с усмешкой, не разбавленный ничем суррогатным. На экране была фотография, а не картина. На фотографии была дыра с небрежно оборванными краями, и через дыру смотрел мой немного сощуренный глаз. И смотрел бесконечно далеко, потому что видел перед собой продолжение всего сущего.

Мое сердце застучало так громко, что несколько человек повернулись ко мне с настороженными лицами, но затем зал взорвался, и не было слышно больше ничего. Я сидел, оглушенный, чувствуя жар, разгорающийся внутри, потом мне показалось, что где-то в потолке над экраном тоже что-то вспыхнуло, но понял, что этого уже точно не может быть.

Прожектор не стал загораться, вместо этого в зале стало светло, но не как раньше – зажглись только самые слабые лампы, создав впечатление раннего предрассветного утра на сцене.

Я узнал ее сразу, хотя ни джинсовой куртки с незастегнутыми пуговицами, ни черной футболки без единой надписи, ни идеально подобранных по размеру джинсов, ни немного старомодных кроссовок на ней не было. Было только длинное черное платье и все такого же непонятного цвета волосы, собранные в узел, как у героинь фильмов про выпускные балы. Ведущая приветливо помахала ей рукой, она улыбнулась, но посмотрела не на ведущую, а куда-то выше.

Я тоже посмотрел туда – узнать, нет ли там чего-нибудь, похожего на надрез.