Ухватившись за край кровати, Арсений совершил решающий рывок и свалился на пол. Грохот падения глухо отозвался во всех углах спальни. Удар вышел несильным и не смог заглушить боль, которая продолжала давить изнутри. Арсений упер обе руки в пол и начал подниматься. Ощущение было странным – как будто ему на спину аккуратно положили все, чем было наполнено мироздание, и он понемногу стряхивал все это с себя, отказываясь от горы ненужного хлама в пользу чего-то куда более важного. Когда Арсений распрямился и встал во весь рост, стук повторился. В нем уже не было ни тревоги, ни отчаяния. Стук приказывал идти до конца. Арсений развернулся и пошел. Чернота коридора неумолимо приближалась. Боль в груди слегка притихла, но никуда не делась. Перед тем, как шагнуть в коридор, Арсений остановился и обернулся назад. Окутавшая спальню темнота ненавидяще смотрела ему в спину, но сделать с ним ничего уже не могла. Арсений отвернулся от нее и шагнул вперед.
В коридоре оказалось намного темнее, Арсений не смог разглядеть дверь, ждавшую его где-то впереди. Стук не спешил повторяться. Боль сильно уколола его куда-то рядом с сердцем, подтвердив верность его устремлений. Арсений выдохнул и медленно пошел вперед. Каждый шаг давался ему труднее предыдущего, как будто чьи-то незримые руки держали его за лодыжки, постепенно сжимая сильнее. Тьма, окутавшая коридор, не душила, а безнаказанно сыпалась черным песком внутрь прямо сквозь поры в коже, боль в груди жгла как-то вполсилы, будто не желая ему больше ничего. Чем дальше шел Арсений по коридору непонятной длины и ширины, тем сильнее пугали его внезапные догадки; то ему казалось, что он идёт сразу по трем коридорам, которые заканчивались непробиваемыми бетонными стенами, то чудилось, что он движется не вперед, а вниз, все увереннее закапываясь прямо в пол. Неожиданно ноги отказали ему, и он упал лицом вниз. В голове что-то тяжко вздрогнуло, как перед началом землетрясения; Арсений пополз, опасаясь, что потеряет слишком много времени, пока будет пытаться встать. Ползти было не легче: пол будто магнит притягивал его слабое тело, и сердце порой на мгновение прекращало свой глухой стук, отдавая силы зловещему притяжению. Боль в груди утихала, уступая место черноте; когда боль почти пропала, Арсений увидел дверь, она была совсем рядом. Никто больше не тянул его вниз; Арсений поднялся и уверенно ступил вперед. Коридор закончился. Ему достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться двери, в которую кто-то совсем недавно призывно стучал. Арсений стал ждать, когда стук раздастся снова.
Дверь молчала. Арсений взглянул сквозь стеклянный глазок. Там ничего не было.
Арсений отвернулся от двери. Тьма сгущалась, хищно дыша ему в лицо.
Арсений повернулся к двери и ударил в нее сам.
Дверь отозвалась немедленно, раскалившись до того, как он успел отдернуть кулак. Боль оказалась такой сильной, что Арсений упал на колени, едва не завалившись на бок. Дверь замерцала, будто стынущий уголь, призывая ударить снова и не дать ей погаснуть. Арсений собрался с духом и ударил по двери гораздо сильнее, чем в первый раз. Боль обожгла его всего, от костяшек на руке до пальцев на ногах, в голове как будто заполыхал ритуальный костер с уходящими далеко в небо столбами дыма. Дверь вспыхнула ярче, но все равно погасла, прося еще. Боль заставляла подчиняться беспрекословно, и Арсений ударил в третий раз, теперь сразу двумя руками. Дверь перестала мерцать и стала неумолимо краснеть, наливаясь все ярче. Арсений больше не ощущал себя горящим языческим божком, дверь жадно вытягивала из него боль, наливаясь подобно винной ягоде. Арсений понимал, что лишится зрения, глядя на пылающую красками всех закатов и рассветов икону, но понимал это какой-то совершенно ненужной уже частью своего рассудка, все остальные, куда более рациональные чувства призывали его дорожить каждым мгновением божественного слияния. Когда Арсений приготовился ослепнуть, блаженно улыбаясь, пропитавшая дверь краснота вдруг потекла вниз, как облитая водой акварель.
Неумолимо стекая вниз, краска освобождала от себя не дверь, а опустевший проем, в котором уже не было никакой двери.
В опустевшем дверном проеме мерцал доселе неизвестный Арсению мир, в котором было все, кроме одной вещи – черноты. Арсений не верил, что такое бывает. Новый неведомый мир хитро подмигнул ему, призывая пойти и проверить.
Я выскочил из забытья резко, будто из тронувшегося раньше времени вагона. Все сразу было на своих местах, ничто ниоткуда не возвращалось, разрываясь между несуществующим состоянием и фактическим. Как и в прошлый раз, я сидел на полу; в голове сладко покалывало. Я обернулся и увидел стол с деревянной крышкой, а не какую-то кровать. Лампочка спокойно горела под потолком. Все было нормально.
Человек в свитере сидел на полу, закрыв лицо руками. Бритый ассистент скорчился у двери, схватившись одной рукой за ручку. Низкий с темными волосами лежал лицом вниз, прижав вытянутые руки к телу. Все это было необычайно смешно, но я сдержался.
Человек в свитере осторожно убрал от лица сначала одну руку, затем другую. Вид у него был такой, будто его разбудили посреди ночи и против его воли потащили на какое-то крайне ответственное мероприятие. Мне стало неловко наблюдать за человеком в свитере исподтишка, и я осторожно отвернулся. Решетка на окне самоотверженно выполняла свою основную задачу – не давала мне понять хотя бы приблизительно, сколько времени я провел в кабинете и в какой мир я вернулся из увлекательного миража.
Лежащий на полу ассистент с темными волосами шевельнул сначала ногой, потом рукой. В его движениях было неподдельное разочарование, как будто он уже поверил, что его больше нет. Бритый ассистент продолжал сидеть у двери в невоспроизводимой позе. Дверную ручку он отпускать упорно не желал.
Человек в свитере медленно встал и потряс головой, разбирая мир на куски и склеивая уже по-нормальному. Краем глаза я заметил ларец, он стоял на столе. Я не помнил, как его туда успели положить; скорее всего, явление захлестнуло меня раньше, чем всех остальных.
Телефон в кармане опять завибрировал. Полагая, что человек в свитере не будет против, я вынул его и узнал, что организация, ответственная за коммунальное обслуживание жилых домов, признала меня мелким должником. Поддавшись легкому и почти ничего не значащему искушению, заглянул еще кое-куда, но там все было по-прежнему. Спрятав телефон обратно в карман, я стал ждать. Сердце стучало ровно и почти спокойно.
Справившись с перестройкой мира, человек в свитере огляделся. Низкий ассистент с темными волосами, очевидно, ощутивший, что на него смотрят, обреченно поднялся и стал усердно отряхивать ладонями совершенно не пострадавшее одеяние. Бритый ассистент все никак не мог отлипнуть от дверной ручки.
– Встань, хуйло, – приободрил его человек в свитере. Бритый ассистент содрогнулся всем телом, но послушался. Потом человек в свитере повернулся ко мне.
– Опасная же работа у меня, согласись, – кивнул он мне. Пережитое по-прежнему отражалось в его глазах, но уже начинало таять. – Это что за долбоёб там был такой?
Я, как и в прошлый раз, неловко улыбнулся и пожал плечами.
– Не знаю даже, мудак какой-то, – снова дал я самый честный ответ, на какой был способен.
– Жесть, – мотнул головой человек в свитере, все еще не слишком спокойно дыша. – Ладно сам, а имя-то хули какое мудацкое?
Я попытался что-нибудь вспомнить и снова пожал плечами.
– Так и родители мудаки, наверное.
Человек в свитере снова мотнул головой.
– Оно и не странно. А дверь-то нахуя вспыхнула?
Я попробовал восстановить финальный эпизод в памяти. Получалось опять как-то странно, какими-то панорамными вклейками.
– Скорее озарилась. Как знать.
Человек в свитере почесал лицо.
– Сука, ослепило-то как.
Бритого ассистента била какая-то разноразмерная дрожь, как будто в него вшили драм-машину, запрограммированную на создание самой нехарактерной ритм-секции в истории музыки.
– Ты-то хули в ручку вцепился, мудило? Ждал, что дверь озарится? – обратился человек в свитере к нему.
Бритый ассистент собрался с силами и почти перестал трястись.
– У меня чувство было, будто меня ебалом в костер вкинули, – поведал он. – Как будто клеймо на всю харю поставили.
Признание бритого ассистента прозвучало так трогательно и искренне, что у меня потеплело внутри. Но не заболело и не укололо.
Человек в свитере больше никого ни о чем не спросил. Немного подумав, он достал свой маленький черный телефон, но ничего с ним не сделал и стал думать опять. Меня поражала ответственность, с которой человек в свитере размышлял над насущными вопросами, да и в целом я искренне жалел его за то, что благодаря мне он узнал об условностях границ так много и так быстро. Человек в свитере продолжал размышлять, а я между тем вспомнил о нашем с ним уговоре. Отыскав ларец, я несколько иначе взглянул на него.
Если человек в свитере не врал, в нем осталось мое последнее видение.
В зарешеченном окне что-то слабо блеснуло. Я сначала не поверил, но блеск никуда не делся. Присмотревшись, я сделал немаловажное открытие – решетка закрывала окно изнутри, а снаружи был то ли железный, то ли фанерный лист, в котором, очевидно, зияло небольшое отверстие. Именно через него и проник блеск чего-то неведомого – быть может, небесного тела или фонаря, росшего из асфальта во дворе здания, к которому меня привезли на черной машине. Я помнил, что до двери кабинета меня вели с закрытыми глазами, поэтому не исключал, что кабинет находился под землей – а значит, блеск мог исходить от лампочки, горящей под потолком в каком-нибудь соседнем кабинете. Я на всякий случай подмигнул тому, что блестело за зарешеченным окном. Что бы это ни было, оно не ответило.
От созерцания загадки зарешеченного окна меня отвлекли едва слышные гудки. Обернувшись, я узнал, что человек в свитере все же набрал чей-то номер и теперь ждал ответа. Ответили быстро; человек в свитере коротко поздоровался и стал говорить что-то непонятное. Произносимые им слова я знал почти все, но их сочетания и тайные смыслы этих сочетаний моему скудному разуму не поддавались, хотя человек в свитере, разговаривая по маленькому черному телефону, совсем не строил из себя представителя золотой молодежи или почитателя запыленных фолиантов, угрюмо глядящих заплесневелыми корешками с полок какой-нибудь специальной библиотечной секции. Голос доносился из трубки совсем тихо, поэтому я не понял, с кем разговаривал человек в свитере – с тем же собеседником, что и в прошлый раз, или с каким-то другим. Разговор вышел не очень долгим. Человек в свитере нажал подушечкой большого пальца на кнопку под маленьким экраном и убрал телефон в карман. Я продолжал сидеть на полу. Сердце снова стучало быстро, никак не могло привыкнуть.
Человек в свитере шагнул ко мне, но приближаться не стал.
– Говорил я сейчас с людьми одними, – пояснил он. – Ничем тебе не обязан, но просто знай: у людей на столе лежат бумаги, в которых значится, что мы с тобой долго говорили в этом кабинете и ты на все мои вопросы ответил «да».
Я кивнул, но не в ответ, а случайно, сработали какие-то рефлексы в шее. Человек в свитере кивать мне не стал.
– Короче, ты все понял, расписываться нигде не надо. А теперь давай закончим побыстрее, и я в ванну с ацетоном полезу.
Я улыбнулся, ничего не скрывая, мне правда было смешно. Горячо разогнавшееся сердце требовало ответить хоть чем-нибудь. Мне снова что-то блеснуло сквозь зарешеченное окно, хоть я этого и не увидел даже крайним зрением.
Человек в свитере жестом приказал низкому ассистенту с темными волосами принести ларец. Я подумал про телефон в моем кармане, но даже не понял, что именно подумал. Человек в свитере спокойно подошел ко мне, не медленно и не быстро. Я опять смотрел на него снизу-вверх. Пол подо мной был холодным, я заметил это только сейчас. Человек в свитере высыпал в ладонь все, что осталось в маленькой жестяной шкатулке. Снова взглянув на меня, он внезапно угадал мой взгляд.
– Спрашивай, если надо.
Я выдохнул через нос, чтобы он не заметил.
– Скажите, а если бы вам надо было сделать робота, вы бы из чего его сделали – из папье-маше или из папиной машины?
Человек в свитере слегка сощурился, но не затем, чтобы над чем-то поразмыслить.
– Еблан, – негромко изрек он после паузы. – Откуда же вас столько.
Человек в свитере молча протянул мне последнюю горсть. Цвета были веселыми, в основном радужными. Я подставил ладонь и аккуратно принял подаяние. Человек в свитере, как и в прошлый раз, отступил назад. Ассистенты и так уже были задним планом.
Завороженно глядя на крохотные тельца, приютившиеся у меня в ладони, я вдруг подумал о тех вещах, которые существовали на самом деле и в осязаемом обличье, а не только в чьих-то потаенных недрах. Таких вещей тоже было немало, у кого-то даже намного больше, чем у меня.
Неуверенно улыбнувшись, я запустил разноцветные тельца в рот, но не стал глотать сразу, чтобы растянуть мгновение преображения. Серьезные люди смотрели на меня, сидящего на полу, да и вообще в целом на них непохожего. Ощутив шипящую сладость во рту, я улыбнулся им снова.
Сердце в груди то замедлялось, то ускорялось. В голове появилось слегка тревожное, но ни к чему не обязывающее томление.
Лампа под потолком вдруг потускнела, но всего на одно мгновение. Я вытянул ноги поудобнее и стал следить за ней. Лампа продолжала светить, делая вид, что я уже где-то очень далеко отсюда.
В зале было уже светло и все еще шумно. Я стоял, слегка прижатый к стенке чужими разгоряченными телами и ждал, когда нас начнут выпускать. Мне по большей части было все равно – торопился я только домой, где меня не ждали никакие неотложные дела. Кто-то спешил сильнее меня, но для людей, загородивших спинами выход, мы были примерно одинаковыми за крайне редкими исключениями. Прошло весьма немало времени, прежде чем кто-то кому-то невнятно кивнул, и через не особенно радушно растворившиеся двери выпустили первого счастливца, который на радостях прихватил с собой кого-то еще. Я уже решил было, что лед тронулся, но никуда еще не успевший ринуться поток снова замер. Закрывавшие выход люди объяснили, что сначала буду выпускать тех, кому не надо в гардероб. Такие сразу нашлись, замерзшее движение возобновилось. Оглядевшись, я предположил, что проведу в этом месте еще столько же времени, сколько уже прошло с того момента, как я сюда вошел. Вокруг было много разных лиц; чтобы не стало скучно, я стал их рассматривать.
Лица были разными. Некоторые я пропускал сразу, на других ненадолго останавливался. Вещи некоторых людей давали мне узнать о них больше, чем их лица – к примеру, один молодой длинноволосый парень был одет в футболку, за которую его могли бы побить, появись он в ней среди других людей, более взрослых и мудрых, чем он. Какой-то пухлолицый иронично запел прошлогодний хит, написанный на века, чем поднял и так хорошее настроение некоторым бывшим поблизости, в том числе и тем, от кого я не ждал такой невзыскательности, хоть и видел их впервые. Продолжая смотреть по сторонам, я отрешенно задумался над забавной сутью мироздания – когда вокруг было столько всего, смысл чего-то отдельно взятого обесценивался вне зависимости от степени твоей тяги к нему. Я находил лица, которые отворачивались слишком быстро, или, наоборот, продолжали невозмутимо смотреть в ответ, и тогда уже отворачивался я. Кому-то снова повезло протиснуться в двери раньше, чем он надеялся. Поток двигался медленно, но заранее предвещая, что рано или поздно я выберусь, и все станет совсем привычным.
Людская масса понемногу меняла конфигурацию, слегка сужаясь и редея, мне уже не приходилось прижиматься к стенке, чтобы никому не мешать. Вперед пропустили уже немало тех, кого не напугал совсем легкий ноябрьский мороз и то ли обещанный, то ли необещанный снегопад. Вытянув шею и заглянув верхним краем глаза в приоткрытые двери, я увидел вереницу вышедших, тянущуюся до лестницы, смыкавшей один этаж с другим, и понял, что всех выпущенных ждало какое-то общее чистилище независимо от их сорта. Почти все замеченные мной лица исчезли, но на их местах появлялись новые. Я продолжал всматриваться, не позволяя себе смотреть подолгу. В коридоре за дверями кто-то возмутился дерзостью смельчака, решившего сходу проскочить через всю лестницу.
Привлеченный чем-то в очередной раз, я быстро насмотрелся и, отвернувшись, увидел прямо перед собой юную особу, которая что-то рассказывала подруге. Вокруг глаз юной особы были нарисованы не слишком яркие звезды с множеством лучей, точнее, глаза были ядрами звезд, а лучи росли вокруг. Увлеченная беседой с подругой, она, скорее всего, меня не заметила. Я отвернулся, чтобы посмотреть на что-то другое, но другое уже было не столь интересным и таинственным. Подруги были ниже меня, и я делал вид, что ищу что-то над их головами, время от времени урывками глядя на лицо со звездами вокруг глаз. Юная особа все время улыбалась подруге, сверкая хищными зубками. Мне вдруг захотелось, чтобы люди в дверях остановили худо-бедно наладившийся поток по какой-нибудь высосанной из потолка причине, чтобы я смог подольше покрутить головой, неуклюже притворяясь. Все вокруг продолжали шуметь, но я расслышал отрывок беседы подруг. Юная особа говорила не то про могилу, не то про целое кладбище. Общий шум приглушил ее голос, но я сумел понять, что он был таким же, как и вся она вместе с ее улыбкой и звездами вокруг глаз. Я чуть придвинулся, чтобы услышать что-нибудь интересное о надгробном мире. Людей продолжали понемногу выпускать.
Юная особа опять поведала подруге про что-то, связанное с могилами. Я уже не крутил головой и слушал почти без стеснения. Речь шла о каком-то ремесле из мира ритуального бизнеса, и юная особа, если меня не подводил слух, вещала об этом не как постороннее лицо. Внезапно она посмотрела на меня, то ли случайно, то ли заметив мой интерес. Глаза ее цветом напоминали окаймлявшие их звезды с острыми лучами. Но самое главное – их взгляд был точно таким же, как и голос, и хищная кокетливая улыбка, и она вся. Я не знал, был ли я хотя бы раз в жизни таким же абсолютным, как она. Юная особа отвернулась к подруге и продолжила рассказ. Оказалось, что она рисовала портреты умерших людей на надгробных монументах. Потом мы переглянулись снова. В груди завибрировала зыбкая волна культурных кодов, которую транслировал ее взгляд. Я непринужденно присоединился к беседе. Взгляд юной особы подтвердил, что я в их разговоре совсем не лишний. Она принялась что-то рассказывать уже в основном мне, я стоял и слушал, слегка сощурив глаза и запустив в рот шнурок, торчащий из ворота толстовки с капюшоном, полубессознательно решив, что это придаст мне некоторый шарм; когда наставал мой черед говорить, я вынимал шнурок, а потом клал обратно в рот.
Подруга властительницы смерти тоже создавала приятное впечатление: она носила немного забавную легкую зимнюю шапку с висящими на нитках кисточками, джинсы, сквозь порезы в которых проглядывали согревающие штаны или просто штаны для стиля, и внешне была почти противоположна звездоглазой особе – ростом была выше, волосы были темные, внешность – слегка мужественная, к таким я тоже относился уважительно. Толпа сильно поредела, и я понял, что мы сможем присоединиться к веренице, застывшей в ожидании чистилища. Оказалось, что у моих внезапных собеседниц была еще одна подруга, просто она была немного в стороне, и я не заметил ее сразу. Третья подруга оказалась румяной и очень веселой. Мы решили не терять заветного места в веренице грешников и пошли вперед вчетвером, я заранее предупредил, что меня лучше держать за кофту, чтобы не потерять, подруга в шапке с висящими кисточками без проблем взяла меня за толстовку, слегка натянув ее в области груди. Дойдя до конца очереди, тянувшейся до пролета между нижним и верхним этажом, мы остановились и стали ждать. С виду все три подруги были ощутимо младше меня, юная властительница смерти была еще и самой миниатюрной – очевидно, для контраста со своим содержанием. Тема смерти после жизни продолжилась; как нельзя кстати поблизости оказались новые слушатели – парень, на глаз сопоставимый по возрасту с моими внезапными попутчицами, и какая-то его подружка. Юная служительница культа стала рассказывать какую-то шутку или интернет-мем из разряда интересных фактов, что-то про мертвеца, с которым совершают половой акт и про реакцию на содеянное живущих внутри мертвеца опарышей. Мне шутка не очень понравилась, но еще меньше мне понравилось, что эту шутку юная служительница культа рассказывала парню с его подружкой, а не мне. Парень радостно отреагировал, продолжив развивать тему любви после гроба, служительница культа со звездами вокруг глаз с интересом слушала, не переставая улыбаться. Я заподозрил, что она всегда одинаково отзывалась на окружающий мир и ее личной вины в этом не было, но все равно почувствовал, что теряюсь. Когда парень затих, унесенный чем-то более важным, я решил склеить оборванную нить и сказал инфернальной художнице, что такой юмор мне не нравится, поскольку от него веет оголтелым популизмом, но сразу подчеркнул, что сам я не приверженец стоп-тем и что человеческому сознанию посчастливилось родиться способным постичь что угодно, лишь бы оно было достойно окрашено. Она по большей части согласилась со мной, признав шутку слабой, и пояснила, что вспомнила ее не особенно всерьез. Я успокоился, напомнил подруге в шапке, что меня лучше держать за кофту, и мы вчетвером принялись ждать чистилища.
Чистилище являло собой парня, стоявшего на лестничном пролете в компании двух других и пропускавшего людей в гардероб или к выходу за правильные ответы на задаваемые им вопросы. Очередь двигалась едва ли быстрее, чем в зале, сзади постоянно выскакивал кто-то, кого надо было пропустить по особенной причине. Парень внизу был слегка южной наружности и задавал вопросы, почти без исключения связанные со спортом, поэтому я смиренно стоял на одной и той же ступеньке, пропуская вперед других. Подруги растянулись вереницей друг за другом, державшая меня за кофту подруга в шапке с висящими кисточками оказалась слишком далеко, поэтому отпустила. Они все направлялись в гардероб, и я не сильно переживал, поскольку моя куртка тоже висела там. Вдруг подруги резко прошли мимо южного парня и его приятелей – им или повезло с эрудицией, или просто повезло. Увидев, как они исчезают под лестницей, я все-таки заподозрил, что могу потерять их, поэтому всеми своими духовными силами стал призывать удачу. Парень внизу остался без своих приятелей, но интересующие его темы не изменились. Внезапно он назвал имя известного спортсмена, запомнившегося мне благодаря своему эксцентричному поведению по отношению к одному из своих соперников, и спросил, каким видом спорта занимался этот спортсмен. Я ответил, что боксом. Парень немного южной наружности поинтересовался, кто назвал ответ на вопрос. Я сказал, что я. Парень пропустил меня вниз. Я поспешил к гардеробу.
Опасения не сбылись – подруги были там, среди кучи людей, которым была нужна их одежда. Я подошел к ним и сообщил, что мне достался легкий вопрос как раз для моего уровня развития. Они, как оказалось, не бросили меня, а просто спешили занять очередь в гардеробе. Юная жрица смерти со звездами вокруг глаз неожиданно куда-то ретировалась, но что-то напутствовала подругам перед уходом. Чуть позже из поля зрения пропала и веселая румяная; осталась только та, что держала меня наверху за кофту, в шапке со шнурками. Я не стал удивляться тому обстоятельству, что шапка была с ней все время, а куртка висела в гардеробе. Говорить стало немного непривычно, но я все же как мог поддерживал ее внимание. Потом она легла на скамейку у стены и расслабилась; я догадался, что ей нужно было помимо своей забрать еще и куртки подруг. Людей было много, и одежду они получали слишком медленно; я периодически отступал назад, выпуская тех, кому уже повезло, и продвигался на маленький шаг вперед, время от времени оглядываясь и отыскивая взглядом скамейку. Стойка со сновавшими за ней искателями нашей одежды была уже близко, когда в очереди слева или справа возникла подруга в шапке со шнурками; получив все три куртки, она пошла к выходу. Я стал мысленно разгонять сотрудников гардероба, но они не слушались и трудились с привычной скоростью. В груди застучало быстрее. Наконец моя осенняя черная куртка оказалась в моих руках, я вырвался из толпы, оделся и вышел на улицу.
На улице все было почти таким же, как и до того, как я вошел в помещение часа три или четыре назад. Снег уютно укрывал все вокруг, хотя до больших сугробов было еще далеко; мягкая чернота плавно переходящего в раннюю ночь позднего вечера дыхнула на меня почти незаметным холодом. Небольшие и средние кучки людей ютились перед зданием в ожидании такси или чего-нибудь еще. Подруг нигде не было.
Я метнулся к средней по плотности кучке безмятежно ждавших чего-то людей, но подруг там не оказалось, как не оказалось их и во второй кучке, и во всех остальных. Я покружился на месте, настороженно всматриваясь во все подряд, но снова ничего не увидел. В груди фальшиво заскрипели какие-то пружины, мне показалось, что я понял значение взгляда озорных глаз, окруженных звездами: они любили всю вселенную одинаково, без фаворитов. Въезд во двор начинался между двумя многоэтажными домами; выбежав туда, я отчаянно завертел головой, но не увидел ничего. Пружины заскрипели, накручиваясь друг на друга. Развернувшись, я пошел обратно во двор, готовый искать, пока не наступит смирение вперемешку с чем-нибудь еще, и увидел три беззаботные человеческие фигуры, которых еще недавно как будто не было. Присмотревшись, я пошел быстрее; мне не показалось, фигур было точно три. Подойдя еще ближе, я рассмотрел пока еще малознакомые куртки, уже хорошо знакомую шапку, а потом и за столь малый срок ставшие почти родными лица. Пружины отцепились друг от друга и стали сворачиваться обратно.
Подруги весело что-то обсуждали; я подскочил к ним не слишком резко, чтобы не напугать. Они радостно улыбнулись мне и сказали, что не забыли меня, просто ждать на улице было интереснее, чем среди духоты и потных тел. Я вспомнил духоту с потными телами и согласился. Внутри снова неотвратимо теплело, словно мне разом ободряюще подмигнули снимки покойников со всего городского кладбища. Подруги обсуждали план завершения вечера. Юная жрица смерти предложила добраться до подвала, торгующего алкоголем. Я был совсем не против. Мы обогнули один из многоэтажных домов, обозначавших въезд во двор, и пошли куда-то вперед. Мир разгонялся, следуя вместе с нами по рельсам, на которые ни разу еще не вставал на моей памяти.
Шагая по отзывчиво пружинящему под подошвами многократно растоптанному до нас снегу, мы стали знакомиться. Подруги представились первыми; юная жрица смерти предупредила, что ее имя можно не запоминать, поскольку оно ей давно надоело и совсем скоро она собирается обзавестись новым, созвучным с названием какого-то драгоценного камня или полезного ископаемого; чтобы я не путался, она разрешила звать ее так заранее. Мое имя подруги угадать не смогли, и я назвал им его без стеснения, хоть и признался, что в детстве хотел другое. Потом они не сумели угадать мой возраст; когда узнали правду, весело удивились, вспомнили, что таких знакомых у них вроде как нет. Людей вокруг было немного, и они нам совсем не мешали. Внутри меня нарастал ком, накручивая на себя все, чем был пропитан этот уже уходящий ноябрьский вечер, каждый его квадратный миллиметр. Юная жрица смерти и подруга в шапке со шнурками сказали, что они учатся вместе на художественном факультете, румяная подруга собиралась быть строителем. Я признался, что учился на мудака в черном пиджаке, но стать им, к счастью, мне не выпало. Мы непринужденно шагали, рассекая легкий слегка морозный воздух, смеялись, двигаясь куда-то, куда еще вчера для меня не было входа.
Вскоре мы свернули, и перед нами выросла площадь с железнодорожным вокзалом. Картина слегка потрясла меня – давно привычный вокзал показался мне сокращенным до одного этажа дворцом, увешанным изнутри неисчислимыми мировыми шедеврами; даже цвет у стен вокзала был почти тем же. Я посмотрел на своих улыбающихся спутниц, на покрытую нетолстым слоем снега улицу, и разрозненное чувство собралось воедино: здесь такого быть не могло, нас как будто перекинуло в культурную столицу, только там могли гореть звезды вроде тех, что были нарисованы вокруг глаз юной жрицы смерти. Все было не таким, как совсем недавно, и как будто даже обещало остаться новым если не навсегда, то точно надолго. Почти два года кряду перед этим вечером я слишком часто вспоминал о том, что жизнь всего одна и я сильно за ней не успеваю, но теперь я смотрел на лица людей, о существовании которых не подозревал еще пару часов назад, и ни о чем не переживал.
Выяснилось, что подруга-строитель была не здешней и мы шли ее провожать. Пока вокзал неспешно приближался, мы обсуждали насущное. У юной жрицы смерти оказалось нелегкое детство, ее нынешние отношения с родными также носили весьма неоднозначный характер; несмотря на это, она не ощущала себя в чем-то обделенной, поскольку рисование ушедших из жизни людей неплохо поддерживало ее жизнеспособность. Подруга в шапке со шнурками жила в общежитии и пока что сильно зависела от родителей. У румяной подруги-строителя все было вроде как более-менее. Потом подруги стали рассказывать непосредственно о себе. Юная жрица смерти призналась, что ее внутреннее состояние бывает разным и недавно она почти не вставая пролежала на кровати почти целый месяц; также выяснилось, что не так давно ей довелось отведать про́клятых блинов и она поведает об этом чуть позже. Перейдя через дорогу, мы спустились по лестнице к автовокзалу, приютившемуся рядом с железнодорожным. Подруги закурили, я отказался. Разговор коснулся каких-то интересных вещей; подруга в шапке со шнурками показала маленькую металлическую деталь, вшитую в ее десну. Я поежился, но признал, что выглядит неплохо. Юная жрица смерти невзначай упомянула свой возраст, я не совсем расслышал, но мое сердце все же зачем-то почти неслышно екнуло; я и не знал, что оно у меня было таким странным. Потом юная жрица смерти сообщила, что умеет эротично скалить клыки.
– Хотите, сексуально оскалюсь? – спросила она. Я сказал, что было бы очень интересно увидеть.
Юная жрица смерти подняла верхнюю губу и продемонстрировала клык, острый и изящный, придавший ей пробирающий до мурашек кошачье-вампирский шарм. Правда, второй клык был куда менее ярко выражен, мне даже показалось, что он был немного обломан, но такой занятный контраст завораживал еще сильнее.