– В другой раз-гм!.. я был приблизительно твоих лет. – Это было в начале весны. Снег еще покрывал землю, но сильно таял под влиянием полуденных солнечных лучей…. реки вскрывались, бурлили и ломали лед… Гм; было, одним словом, то, что мы называем ледоходом.
– Я получил от отца позволение отправиться с рабочими в Аурвих за сеном и соломою… У моего отца было там маленькое именьице.
– По зимней дороге через лед проезда уже не было; приходилось делать круг и ехать через мост. Но в то время существовал еще старый мост; это был собственно не мост, а скорее длинный плот… никаких перил по сторонам или чего-нибудь в роде того; только несколько досок, положенных на помост из балок, вот и все; гм… А помост был устроен высоко, так чтобы лед не мог снести его весною…. и в ширину он имел немного больше трех футов, ровно столько, сколько нужно было для проезда одного крестьянского воза, с обыкновенною крестьянскою упряжью.
– Скверное это было дело! Снег таял, было грязно и скользко. Сани наши скользили по влажным доскам, так что то с одной стороны, то с другой они доходили почти до самого края моста. А там, внизу, пенясь, шумела река, холодная и темная, с массою льдин, плывущих по ней и нагроможденных местами друг на друга. Я сидел на своих длинных санях и почти не решался смотреть вниз; мне казалось, что я гляжу в какую-то зияющую бездну.
Он содрогнулся.
– Уф, как вы, должно быть, боялись, дядюшка, – сказал я, стараясь принять мужественный вид.
– Гм… Гм-гм!
– На возвратном пути каждый из четырех рабочих ехал отдельно на своих санях с сеном; я же и вороной ехали позади с большим грузом соломы. Гм! Я не решился сидеть на санях при переезде через моет, а шел возле, – следовал за вороным. Гм… Держал себя мужественно. Если рабочие могут проехать, то могу, конечно, и я. Вороной был такой сильный и умный; он и сам сумеет справиться.
Первое, наиболее опасное место было пройдено нами благополучно; я решил, что бояться дальше уже нечего. Прижавшись к вороному, я храбро пошел вперед и попробовал даже взглянуть вниз на бурлившую реку. Она представляла ужасное и в то же время грандиозное зрелище. Желтоватые волны ее, ценясь и брызгая во все стороны, неслись вниз по течению, мрачные и бурные, тяжелые, точно морские волны, а плывущие по реке льдины напирали друг на друга, пересекая одна другой дорогу, с грохотом и треском расшибались в дребезги, дробились на тысячи кусков; – и в то же время между моими ногами и краем моста было не более, как двадцать пять дюймов…
– И вдруг… я сам не знаю, как это случилось, но солома наклонилась в мою сторону, отодвинула меня, и прежнее пространство в двадцать пять дюймов сократилось вдвое.
– Ай-ай, дядюшка!
– Я хотел забежать вперед вороного: в эту минуту солома соскользнула еще больше прежнего…
– Ну! – я схватился за стул дядюшки и стал крепко держаться за него.
– …соскользнула спереди. Сани, должно быть, взъехали на пригорок… Оставался такой узкий проход между санями и краем моста, что я никак не мог забежать вперед; солома мешала; уф! и теперь не могу вспомнить об этом без ужаса! – я бросил вожжи, повернулся на одной ноге и только что хотел перейти на другую сторону, спрятаться за сани, как и задний конец соломы соскользнул и…
– Дядюшка, дядюшка!
– Гать! и вся солома соскользнула… все больше и больше… как вдруг сани остановились.
Он глубоко вздохнул. Я изо всех сил держался за кресло.
– Для меня не было выхода.