Не обожгись цветком папоротника

Тиша растерялась. Через чужие заборы она ещё не лазила. Но отказать Хыле, когда та, наконец-то, с ней заговорила было просто невозможно. Тиша спрятала вёдра в кусты и нехотя полезла через тын, стараясь не касаться предметов, охраняющих жилище. Это могло навлечь на неё большие неприятности. С Щуром из чужого рода шутки плохи. Но лучше об этом не думать.

На той стороне Тиша огляделась. Хыля сидела на земле.

– Ты одна?

– Да, никого нет.

– А откуда ты знаешь, что меня Тишей зовут?

– Мне Калина сказала.

– Калина?

– Да, жёнка моего старшего брата. Калиной зовут. Она добрая.

Тише смутно припомнилась хорошенькая хохотушка Калина.

– А что тебе помочь?

– Покуда кудель пряла, цыплята на огород выскочили. Я замучилась их выгонять. Да и грядки кое-где помяла. Матушка узнает – худо будет.

Тишино сердечко заныло от жалости. Глупых цыплят и на двух ногах нелегко из огорода выгнать, а тут ползком попробуй.

– Ничего Хыля, вдвоём мы с ними живо управимся.

Девочки посмотрели друг на друга и заулыбались.

16 ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

Пыря давно уже подозревала, что душа умершей почти двадцать лет назад прабабки вернулась и нашла новый приют в дочери. Не зря второе взрослое имя ей назначено Агния. Огонь и есть. С самого младенчества была своевольной и неуправляемой. На что уж Пыря свой характер считала сильным и упрямым, но с дочкиным не сравнить. Если что задумает, то хоть прибей её, будет стоять на своём. Одного Еремея хоть немного слушалась.

Пыря надеялась, что вырастет – поумнеет, но только хуже стало. Пыре иной раз страшно становилось. Если бы не Еремей, неизвестно, чем бы заканчивались дочкины проделки.

Прабабка ведьмой была, все знают, знает и Пыря. С малолетства видела и слышала многое. Может, оттого и осталась одинокой, что все сторонились их двора. Хоть сама Пыря с нечистой силой не зналась, и, когда прабабка умирала, мать её и близко к ней не допускала, опасаясь, что «передаст». И сама мать держалась подальше. Так прабабка и умерла, воды никто не подал. Боялись все. Видели, каково это – ведьмой быть. И ведьминой правнучкой тоже не лучше.

Сколько Пыря помнит, прабабка была старая. Сморщенная, скрюченная, горбатая. Жила она отдельно в курной полуземлянке у них во дворе, впритык к забору. Рядом, в том же заборе была и кособокая дряхлая калитка, не сразу заметная в зарослях. Тем ходом пользовались только прабабкины гости, и почти всегда – ночью.

В темноте скрипела калитка давно не смазанными петлями, и, крадучись, пробирались робкие тени. В основном, бабы. Прабабка впускала их к себе и хмуро выслушивала жалобы: на свекровь лютую, недобрую, на мужа, который решил, что жена для того и нужна, чтобы кулакам было на ком поиграть вволюшку, на разлучницу, из-за которой света белого не видать. Да мало ли у баб горестей? Вот и желали бы поправить судьбу. Бабка в помощи не отказывала. И для свекрови лютой, и для мужа непутёвого, и для разлучницы – змеи подколодной находила верные средства.

Маленькая Пыря, бывало, подходила к прабабкиной двери, приоткрывала её тихонько, и наблюдала одним глазом через щёлку. Видела многое, многое понимала, большая же часть была непонятной. А пока Пыря наблюдала, за ней тоже наблюдала… прабабка. И однажды поманила к себе.

Испугалась тогда Пыря, не послушалась старухи, бросилась прочь. А вечером, дрожа – не могла бабкин тёмный взгляд из памяти вытряхнуть, рассказала матери. И тогда случилось, наверное, ещё более страшное. Молча мать выслушала, молча встала, подошла к дочери, взяла за волосы и стала избивать. Била до тех пор, пока свет в глазах не померк, вытесняя образы тёмных глаз прабабки, и чужих, холодных матери. А когда очнулась, не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Всё болело. И, увидев приближающуюся мать, страшно замычала, мотая головой. Но мать сказала спокойно: «Выжила, донюшка? В следующий раз заглянешь к бабке – убью».

С тех пор, считай, бабку видела только мельком, старательно избегая встречи с ней. Это было не так уж и трудно. Во двор бабка почти не выходила. А если и выходила в лес или на луг за травами какими, то тихо шаркала в свою же калитку. Так и прожили рядом, словно на разных концах земли несколько лет.

А вот теперь с дочерью сладу нет.

17

После обеда Домна вошла в ворота Лябзиных хором. Огляделась, поклонилась хозяину, который неподалёку занимался своими делами. Во дворе много народа – семья большая. Взрослые поздоровались и продолжили свою работу, дети обступили гостью, рассматривают. Подошла большуха, Лябзина мать.

– Здрава буди, хозяюшка, – поклонилась Домна.

– Здравствуй и ты, гостья нежданная, но завсегда желанная, проходи, отведай наши хлеб-соль.

– Благодарю, не обидься, Дарка, только нет мне времени. А пришла поговорить с твоей старшей дочерью.

– С Лябзей? Никак натворила чего?

– Да нет, ничего.

– Тридцать лет девки, а ума как не было, так и нет. – Дарка обернулась к детворе, выбрала глазастого мальца, – а ну, Черняв, позови-ка тётку Лябзю.

Тот побежал.

– Двор метёт, к Живину дню, как полагается, – пока ждали, пояснила хозяйка.

Лябзя вышла с метлой, заметила гостю, вздрогнула, потом заулыбалась:

– Домнушка, рада тебя снова видеть. Ай, сказать что забыла?

– Да, сказать нам и правда много чего надо бы. Пожалуй, сейчас и начнём.

– Ох, некогда мне, милая. Дюже дел много. Праздник же…

Но хозяин грозно осадил дочь:

– Что ты ерепенишься? Неколи ей. Ай, опять своим языком что начесала?

Лябзя промолчала на этот раз. Хозяйка забрала метлу у дочери:

– Иди, – обернулся к Домне, – проходи, соседушка, хоть в горницу, там вам никто не помешает.

Лябзя нехотя пошла, Домна за ней.

В хате сели на лавку в бабьей куте, помолчали.

– Рассказывай.

– Что тебе, Домнушка, рассказать?

Домна положила перед Лябзей тёмный предмет.

– Вот – коловрат. Будем с тобою говорить, будет он здесь же лежать. Смотри, Лябзя, беда будет, коли соврёшь. Поэтому, прежде чем ляпнуть, подумай.

Лябзя скосила глаза на предмет, сказала жалобно:

– А будточки не коловрат?

– Старинных времён вещь. От Пращура нашего рода, потому и необычный. Силу особую имеет.

– А чо говорить-то?

– Правду. Видала в городе Еремея?

– Видала.

– Вот и расскажи об этом.

– Дык, что рассказывать?

– Всё и рассказывай. Где видела, с кем, разговаривала ай нет. Мне что, тебя учить рассказывать?

Лябзя вздохнула и начала.

– Ну, были мы с батюшкой в городе. Он в посаде задержался, всё никак не мог дождаться нужного человека, а я отпросилась на торг сходить, посмотреть на товары – на наши да на заморские. Ну, хожу, дивуюсь. Вот уж впрямь, чего только нет. Когда слышу, шум, отряд верховой едет. Пригляделась, никак князь впереди. Я его не видала ни разу, а тут по обличью и по одёже догадалась. Выскочила вперёд, чтоб лучше поразглядеть. Князь впереди, а вокруг его и чуть сзади – дружина. Все нарядные, весёлые, красивые. Ну, я тех особо не разглядывала, всё старалась князя получше рассмотреть. А тут один из дружинников окликнул меня: «Что, тётка Лябзя, будет теперь о чём дома порассказать?» Испужалась сначала, что за добрый молодец со мной заговорил, откуда мы знакомы. А потом, батюшки, – Еремей. Красивый, улыбается, а глаза, я тебе, Домнушка, скажу, невесёлые. Постояли мы минутку, поговорили. Оказывается, у князя он теперь служит. Как к нему попал не ответил, засмеялся, мол, много будешь знать, мало будешь спать. А напоследок про Василису спросил. – Если бы в этот момент Домна внимательно посмотрела на Лябзю, то заметила бы её колебание и неуверенность. Но женщина была погружена в свои мысли, обдумывая услышанное. Лябзя покосилась на лежащий перед ней амулет. – Я сказала, что вроде как хорошо живёт девка, не жалуется. Он пришпорил коня и ускакал, ничего не сказал. Больше я уж ни князя не видела, ни Еремея. Вот, Домнушка, всё как есть тебе рассказала.

Помолчали. Домна вздохнула и тихо промолвила:

– Нет. Не всё. Годочков шесть тому назад ты рассказала бабам у колодца дюже занятную байку про волколака. Так теперь хочется послушать правду.

– А что? Правду всю до капельки рассказала. Видела Еремея в лесу.

– И что ты видела?

– Ну, може, что в потёмках не так разглядела. Но бегал он с волком. Точно волк, не собака.

Домна поразмышляла некоторое время, потом уточнила:

– Так ты видела, как он с волком бегал, или волком бегал?

– С волком, Домнушка, с волком. А сам был человеком. Но, Домна, сама посуди, кто с волками дружит? Разве человек с ними водит знакомство? И вспомни, как волки нас донимали, только он младенцем у нас появился. Всех коров, овец, весь скот порезали, житья от них не было, боязно ночью во двор было выйти. Неспроста это – всяк знает. Еремей в этих волчьих делах замешан. Только вот как – не знаю.

– Ну коли не знаешь, тогда и говорить нечего.

Домна встала. Взяла коловрат, засунула в пояс. Поколебалась, потом неуверенно спросила:

– А про то дело что-нибудь знаешь?

– Про какое? А-а-а. Нет, про то ничего не ведаю, – на этот раз Лябзя не стала призывать на свою голову кары, в случае своего вранья, но Домна ей поверила.

– Прощай, Лябзя.

Лябзя долго сидела съёжившись, вспоминая трудный разговор и переживая его заново. Вот только как же быть, солгала ведь Лябзя. Один раз солгала. Как на это посмотрит Пращур? Не одобрит, должно быть.

18 ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Василиса сняла со стены налучье, вытащила лук, оглядела его. С того дня, как дед помер, она к нему не притрагивалась. Натянула тетиву. Ну, что ж, вполне пригоден. Столько времени провисел без дела, но не потерял гибкость. Напрасны были её опасения, что пропала вещь. Дед мастер был. И для внучки сделал много оружия, но этот лук особый, сложный, с изгибом в обратную сторону. Жаль только, что ей, двенадцатилетней девочке он скоро станет лёгок, а новый делать, по возрасту подходящий, будет уже не дед. Может, самой попробовать? Ну, пока рано об этом печалиться.

Почувствовала, как соскучилась по охотничьим тропам. Может, сегодня побродить по лесу? Взяла колчан – пять стрел, хватит.

Дорога в лес заняла немного времени, но с каждым шагом она чувствовала, как радость жизни возвращается к ней, веселя кровь. Когда поравнялась с первыми деревьями, вспомнила, что не взяла угощение лешему. Ну, да ладно, всё равно не знает, как с ним договор составлять, дед так её и не научил. Но объяснил, что если в лесу не шуметь, не свистеть, не разорять гнёзда и муравейники, то лешего можно не бояться. Да, и ещё, главное, не жадничать, брать только то, что нужно для пропитания, уважать убитого тобой зверя, не забыть поблагодарить его.

Василиса шла, всматриваясь и вслушиваясь, вспоминая дедову науку. Дед мог определить по множеству признаков след зверя, его возраст, в какую сторону шёл, давно ли. Многому он и внучку научил. И сейчас она легко читала эти знаки, и лес открывал ей свои истории.

Походив несколько часов, Василиса почувствовала усталость, легла на зелёный пригорок и закрыла глаза. Как хорошо! Как соскучилась она по лесу, по его запахам и краскам, по его звукам. Лес добрый и щедрый. Сегодня было бы много добычи, но она придёт домой с пустыми руками. В другой раз. Завтра будет охота. А сейчас хочется думать о дедушке. Конечно, Василиса понимает, что он теперь очень далеко, но, может быть, мысль её лёгкая долетит до него, с благодарностью за его доброту и любовь, за знания, что он ей дал и силу.

Василиса, убаюканная лесным шумом не заметила, как задремала, а когда открыла глаза, первое, что она увидела, – волчьи жёлтые глаза.

А в следующее мгновение, она уже нацелила в волчью морду стрелу. Вместе с тем сомнение окутало сознание, уж не продолжает ли она спать, потому что так небрежно себя волки не ведут. За всё то время, что она прицеливалась, волк показал вялую реакцию, и это было неестественно.

– Тише, не убей моего дружка, – и хоть голос был доброжелателен и чуть насмешлив, Василиса едва совладала с собственными реакциями. Теперь наконечник стрелы был направлен в другую цель.

Улыбающееся светлое лицо.

– Еремей? Ты что тут делаешь? – Василиса опустила оружие.

– Что можно делать в лесу? Гуляю.

– С волком?

– Да, с волком.

Василиса обдумала увиденное. Вспомнила слухи, что ходили среди сельчан. Но, насколько она разбирается в волколаках, здесь нечто другое.

– Не бойся, здесь нет оборотней, – Еремей, похоже легко прочёл её мысли, – он – волк, – кивнул в сторону зверя, – я – человек, а остальное – кривда тётки Лябзи.

– Ну, знаешь, волка дружком называть, тоже не каждый горазд.

– Это легко можно было бы объяснить, если бы нашлись желающие выслушать.

– Ну, одна желающая нашлась. Расскажи.

Еремей некоторое время задумчиво молчал.

Тем времени волк подошёл в девушке, Обнюхал её. Она напряглась, но не отшатнулась.

– Знакомится, – спокойно промолвил Еремей.

Василисе не очень понравилось это знакомство, но она потерпела. Вскоре волк вернулся к Еремею, лёг рядом с ним, положил голову на вытянутые передние лапы и замер, лишь глаза не мигая смотрели на человека, своего друга и хозяина, насколько волк позволял человеку быть хозяином.

– Помнишь, облавы на волков? Начались-то они, говорят, как я появился в селении, значит, четырнадцать лет назад, да только без какого-то результата. Только избавятся от одной стаи, на другой год – новая. Люди боялись в лес ходить. А вот два года назад взялись серьёзно. Все, кто мог держать в руках оружие, все участвовали, в том числе и я.

– Я помню. Только это было без меня. Как я деда ни уговаривала взять меня – не взял. Боялся. Да, и мать на пороге стала, сказала, не пущу, что хотите со мной делайте, – Василисе было неожиданно приятно рассказывать о себе.

– Вот тогда я и нашёл его, – Еремей кивнул головой в сторону волка. – Совсем маленьким щенком. Слепой ещё был. Всю волчью семью перебили, как его не заметили – непонятно, я за пазуху его засунул. Боялся, что заскулит, выдаст и себя, и меня. Нет, тихо сидел, словно почуял, что несдобровать, коли голос подаст. Я, получается, весь день провёл с охотниками, и никто даже не догадался, что под одеждой у меня волчонок. Рисковали мы оба. Но всё получилось, – Еремей провёл пальцами по гладкому серому затылку. Красивое лицо его озаряла лёгкая улыбка, навеянная приятными воспоминаниями. – От волков тогда получилось избавиться, до сих пор не слышно, и никто не знал, что остался один волчонок. Я его выкормил. Он и выжил.

– А где же он жил?

– Сначала у нас во дворе. Трудновато пришлось. На цепи он никак не хотел сидеть. Потом, когда чуть подрос, в лес его отвёл.

– Он в лесу остался?

– Не сразу. Пришлось повозиться. Он всё норовил со мной назад в деревню вернуться. А я опасался его грубо прогнать. Потому что этот зверь гордый и очень умный. Прогонишь – в другой раз он не подойдёт к тебе. С ним нужно быть терпеливым. Несколько раз даже пришлось с ним в лесу ночевать.

– Вот тут-то тебя, Лябзя, и видела.

– Ага, – легко согласился Еремей.

– А, как же вы с волком её не почуяли?

– Почему же не почуяли? Мы её очень даже почуяли. Она в лесу заплутала, мы её и пугали в нужную сторону, – засмеялся вдруг Еремей весело.

– Ну да, только она совсем не так вас поняла, – засмеялась и Василиса.

Этот парень ей всегда нравился. А сегодня она почувствовала в нём родственную душу. С ним было так легко и весело.

– И никто так и не узнал?

– Агния знала, конечно. Мать знала, – Еремей нахмурился. – А теперь вот увожу его.

– Почему уводишь? Куда?

– Да, волчица молодая появилась, нужно их подальше от людей увести.

– Волчица? А где она?

– Недалеко отсюда. За нами следует. А ты не слышишь, сойки как волнуются?

Василиса смутилась. Действительно, сойки кричат. Вот так охотница.

– Я думала, они о нас переполох устроили.

Еремей легко поднялся на ноги.

– Ну, нам пора. Прощай, Василиса, думаю, через пару недель вернуться.

– Прощай, скатертью дорога.

Еремей сказал тогда Василисе, что уводит он волка потому, что боится за него. Но не уточнил, что главная опасность исходит от Агнии.

19

Вечеряли молча, каждый был погружён в собственные думы.

Ивару не давало покоя крепление угла своего будущего красного окна. Эх, не догадался в городе внимательней поглядеть. Вот теперь никак не докумекает. Перед мысленным взором вставали один за другим хитрые способы. Ивар тряхнул головой, отгоняя навязчивые думки, завтра, коль пораньше отсеются, будет соображать, а теперь – хватит. Но эти мысли, повитав где-то в неопределённом месте, вновь возвращались к Ивару.

Тиша переживала радость от нового знакомства. Хыля оказалась такой хорошей. С ней страсть как интересно. Правда, её матушка, тётка Кисеиха, не жалует гостей. Она и Тишу не станет жаловать, больно сердитая. Поэтому девочки договорились, что могут встречаться, когда у Хыли никого нет дома. Правда, и у Тиши много дел, особо не находишься по гостям, но, если недолго, то можно. Ещё девочки договорились, что Хыля будет вешать синюю ленточку на угол забора, когда будет одна дома. И, если Тиша в этот момент окажется свободна, то тогда они снова увидятся. А перелезать через чужой забор не так уж и страшно. Если никто не видит.

Малой гадал, правильно ли он сделал, передав слова деда Яшмы старшей сестре. Незадолго до трапезы улучил минутку, когда Василиса одна накрывала на стол и всё рассказал. Мол, дед Яшма велел передать, что напраслина на Еремея то была. И вот теперь сидит за столом и всё поглядывает на сестру. И по её непроницаемому хмурому виду не поймёт, как надо было.

А Василисе казалось, что весь мир закружился, завертелся в каком-то безумном хороводе, и в центре этого вихря она, сама себе не хозяйка, её дёргают, толкают, вертят, крутят неведомые силы, не дают передохнуть, подумать. Дошло до того, что баушку с домовым перепутала. Так можно и остатки разума потерять. А то, что не виноват Еремей, она знала, сердцем чувствовала, хоть на время и закралось, было, сомнение. И в этом её вина, и потому она потеряла своего суженого, что неверной оказалась. Сомнение ведь – это тоже предательство?

Забава и Айка клевали носами, но ложки с кашей всё же до рта кое-как несли.

Баушка ела молча, время от времени бросая на старшую внучку недобрые взгляды. Всё ещё не простила своего плена в погребе.

Тут Домна вспомнила, вытащила из-за пояса предмет:

– Малой, твоя штуковина?

– Моя, где ты её взяла? – Малой хотел забрать у матери, но отец опередил, взял в руки, стал рассматривать.

– Что это? Где взял?

– На дороге нашли с Ёрой, когда от пастуха возвращались. Занятная штучка. Коловрат?

– Да не, тут другой узор. Интересный. Где-то, кажется, я его видел.

Тут все заинтересовались находкой, и стали передавать её друг другу. Но никто не мог объяснить значение узора.

– Возьми, – отец вернул предмет сыну. – Да не теряй боле. Раз выпала удача найти, так и береги. Может, сослужит службу.

«Сослужила уже» – усмехнулась про себя Домна, а вслух добавила:

– В одежде твоей была. Видать, бросил за пазуху и забыл, когда рубаху менял. Я и нашла.

Малой снова положил штуку за пазуху.

– Ну, а что молчите? – неожиданно глава семейства поменял тему беседы. – На берегу, да на полях уж костры развели. Пойдёт ли кто гулять нынче? То наперебой просятся, а то ни гу-гу.

– Я, бать, не пойду. Что я там не видел? – Лан зевнул равнодушно. – Спать пораньше лягу. Завтра хочу чуть свет на речке порыбачить.

– Я бы сходила с Тишей, – робко отозвалась Ярина. – Ты, Тиша, как?

– Ну да, там весело.

– Дозволишь, тятя? – вскинула Ярина большущие зелёные глаза.

– Дозволю, если с маткой.

– А что? Сходим ненадолго. На людей посмотрим. Василиса, пойдёшь с нами? – спросил Домна у старшей дочери.

– Нет, не хочу, матушка.

– Ну тогда втроём можно.

– Смотри там, мать.

Домна поняла, молча кивнула.

20

– Кто есть Жива? Великая матерь, прародительница неба и земли. В стародавние времена она произвела на свет бога неба – Сварога и землю-матушку Макошь. С тех пор и доныне Жива приходит к нам каждую весну и оживляет всё в природе. Деревья очнулись, почки дали листы. Зерно мёртвое легло в землю, родило стебель и опять живёт. Вся земля радуется жизни.

У Сварога же и Макоши родились три огненных сына – первый – Даждьбог – бог Солнца, другой – Перун – бог грозы, молнии и грома и третий сын – бог Огня, это тот огонь, что у нас тута, на земле…

У костра сидел всё тот же Добрыня, только изрядно постаревший, и вёл всё те же неспешные сказы. Волосы его лёгким белым облаком опускались на плечи, простое очелье всё так же защищало лицо от прядей.

– Даждьбог ездит по небу на колеснице, а колесницу тую везёт четвёрка коней. Кони белые-белые, а крылья золотые. Несутся по небу, что птицы. А Даждьбог сидит в колеснице и смотрит за порядком на земле, чтобы не было всякой неправды В руках у него огненный щит, который светит нам, то бишь солнце. Потому у нас день. И несут кони Даждьбога до края земли, до моря-океана. Далее он переправляется через океан в нижний мир – Навь. Теперь уже не на колеснице, а на ладье, и везут его птицы – лебеди, гуси, утки. Как доплывёт туда – там день. Днём он у нас, а ночью тама, на том свете.

– А вот коловрат, он от Даждьбога? – вокруг костра сидели старые и малые. Лябзя тоже тут была, как всегда любознательная. Но сейчас коловрат её интересовал не только из праздного любопытства.

– Если посмотришь, прищурившись на солнце, то ты его и увидишь. Поняла?

– Поняла, – с благодарностью сказала Лябзя. – Завтра посмотрю.

– Ишь ты, седая макушка интересуется, – раздался злобный шепоток. – Ей бы дома сидеть, а она тута ещё тарантит. Того и гляди в хоровод пустится. И куда это общество смотрит.

Но Лябзе не прожить было бы на белом свете, если б она на каждое мнение своё внимание обращала. И шепоток затих, не произведя никаких последствий, кроме краски досады на лице шептуньи.

После небольшой паузы Добрыня продолжил:

– Другой сын – Перун. Волосы его лохматые, чёрно-серебристые, в вот борода – золотая, кучерявая. И, когда тучи заполонят небо, он мчится на своей колеснице, запряжённой крылатыми вороными жеребцами; и гремит, и грохочет тая колесница на весь мир. А в руках у Перуна молнии, бросит «мёртвую», синюю, поразит она насмерть, бросит «живую», золотую, и земля освежеет, даст хороший плод.

Третий сын Огонь, он завсегда с нами, на земле.

Помолчали, глядя на костёр. Да, огонь всегда здесь, первый помощник и спаситель от холода и голода, от злых зверей и нечистой силы. И люди почитали его, как могли. Первый, самый вкусный кусок – ему, огню.

Домна сидела у костра, обняв за худенькие плечи прижавшуюся к ней Тишу. Время от времени она бросала взгляд на другой костёр, что на берегу Русы. Там гуляла молодёжь, там же Ярина. Домне казалось, что она различает фигурку дочери. И, если Домна не ошибается, Ярина сидит у костра и наблюдает за разыгравшимися парнями и девушками.

Молчание прервала Дарка:

– А ну-ка, бабоньки, возьмём в руки мётлы, да прогоним недобрую силу.

Женщины подхватились, начали обряд очищения. Домна не участвовала. Она отошла к немногочисленной группке христианских женщин, стоящих поодаль и стала беседовать с ними. Разговор крутился вокруг всё тех же тем: весна, посевы, скотина, дети. Но тут Домну тронули за локоть. Обернулась – Тиша:

– Матушка, глянь-посмотри, баушка наша…, – Тиша кивнула в сторону костра.

Домна посмотрела и ахнула: у костра лихо орудовала метлой, отгоняя нечистую силу, а заодно и свои грехи баушка, голос её дребезжал и вырывался из стройного многоголосья женщин.

Во, как умудрилась. Да, новую веру приняли, но от старых взглядов ведь сразу же не откажешься, тут Домна понимала. Но всё же участвовать в обрядах – это уж слишком. Но баушку увести сейчас было немыслимо. Когда ей было нужно, она становилась слепая и глухая. И упёртая, как баран.

– Пускай, что тут сделаешь! – махнула рукой Домна. Подумав, добавила: – Что только отец скажет?

21

Ярина сидела у костра и наблюдала за разыгравшимися парнями и девушками. Девушки пытались водить хоровод, но парни всё мешали им это делать, озорно ломали его, встраивались сами. Иногда какой-нибудь молодец ущипывал приглянувшуюся девицу, и та хохотала или преувеличенно-громко возмущалась. Было весело.

Ярина в таких забавах редко принимала участие, ей больше нравилось наблюдать, а уж если всё же приходилось бывать в гуще похожих игр, то с облегчением замечала, что чужие, иногда наглые руки парней, её сторонились. Но, бывало, смутная мысль сомнения закрадывалась в голову, неужели она настолько неприятная, что даже самые дерзкие парни уклоняются от подобных заигрываний с ней. Но, несмотря на сомнения, всё же лучше смотреть со стороны.

Среди девушек особо выделялась статностью и красотой Агния. Она хохотала, показывая ровные белые зубы, дразнила и парней, и девушек. Но и её парни не очень уж и касались. И в этом случае Ярина, кажется, понимала, в чём дело. Веяла от Агнии какая-то опасность, некое предчувствие, предостерегающее всех: с Агнией шутка может выйти боком.

Глеба нигде не было видно, и Ярина досадовала на себя за то, что мысли весь вечер возвращались к нему. Она тряхнула головой и снова стала смотреть на подруг.

– Ярина, айда с нами через костёр прыгать! – позвала её Бажена.

Ярина лишь улыбнулась и покачала головой. В прошлом году она обожглась, чуть не спалила сарафан, больше не полезет. Ярина физически была некрепкой. Бажена не стала настаивать, разогналась и первой прыгнула. Раздались одобрительные возгласы. Прыжок был хорош.

– Кто прыгнет высоко, у того смерть далёко, – торжествовала Бажена.

Тут же поднялась Агния. Глядя на её стан, Ярина невольно задержала взгляд в восхищении. Хороша девка! Агния же приготовилась тоже прыгать, она терпеть не могла превосходства другой в чём бы то не было. И удачный прыжок Бажены подзадорил её.

Но Ярина уже не смотрела на неё. Глеб… Подошёл тихо, сел рядом. И сразу весь мир стал уютным и волшебным. И хотелось петь и смеяться, но жаль было пошевелиться, разрушить волнующую близость.

Молодые люди не видели, как совсем неудачно прыгнула Агния, и теперь от досады кусала губы, поглядывая в их сторону. А уж то, что они были причиной этой неудачи, такое им и в голову не могло прийти. Не слышали, как насмешливо прокомментировал неудачный прыжок Лоб, огромный неуклюжий юноша, и Агния что-то прошептала побелевшими губами, а глаза её злобно сверкнули на неумного парня. И Лоб стушевался и пожалел, что не вовремя открыл рот.

– Пора. Пора, пора, Жива ждёт, – от костра к костру пронёсся слух и все посерьёзнели, стали сходиться к своим семьям, чтобы вместе идти на капище.

– Ярина, а нам домой пора, – спокойно произнесла подошедшая Домна, словно не замечая близости между дочерью и Глебом.

Ярина вскочила на ноги, смутилась:

– Конечно, матушка.

– Глеб, ты с нами?

– Да.

От берега реки потянулось два человеческих потока. Один, многочисленный и шумный, направился вдоль реки, где неподалёку от селения на высоком берегу Русы находилось капище, другой поток редкий, всего два десятка человек, повернули в сторону своих домов.

– Матушка, – зашептала матери Тиша, – баушка наша на капище пошла.

– Видела, – невесело усмехнулась Домна.

Видела она баушку, та помчалась в первых рядах, откуда только столько прыти?

22

Хоромы Видборичей погрузились в ночную тишину. Но тишина эта была неполной. В сарае время от времени вздыхала Ночка, пережёвывая свою вечную жвачку, и лёгким эхом ей отвечал телёнок; жвачку же он ещё не научился жевать, хотя иногда пробовал. В соседней клети посапывала Хрюня, подставляя жирное брюхо маленьким поросятам, и те, согретые материнским боком и близким соседством друг друга, похрюкивали от удовольствия. На насесте копошились куры, время от времени устраивая переполох и будили Гнедка. Его мать, серая кобыла Тучка, нервно дёргала ушами. В углу сарая прижались в плотную кучу козы и овцы, знакомые ночные звуки, напротив, успокаивали их.

Во дворе под яблоней уж давно спал Лан. Молодецкие гулянья до первых петухов его мало интересовали, к некоторому беспокойству матери. Пятнадцатый год идёт, пора бы невесту себе присмотреть. Но Лан не присматривал. Его сердце ещё не проснулось для любви. Видно, девичьи ресницы не пощекотали его. Хотя перед сном вспомнилась почему-то улыбка дочки мельника. Какие-то интересные ямочки у неё получаются на щеках, когда она улыбается. У других он таких не видел. Мелькнуло воспоминание и пропало. Здоровый сон прогнал и ямочки, и мельника с его дочерью, и даже красное окно, над которым батька ломал голову уже несколько дней.

Да что несколько дней, и ночей тоже. Вот и сегодня Ивар долго не спал. То ли жену дожидался, то ли крутил-вертел в голове хитрый крепёж. Эх, жаль, что темно, а то бы проверил. Пришла Домна. Качнула люльку, пощупала рукой, сухой ли Айка, легла к мужу.

– Ну, как там?

– Как и всегда. Добрыня постарел… Это сколько ему годков? Поди, век уж прожил.

– Не знаю. Я маленький ещё был, а он уже седой. Лет сто, должно быть есть. Что дочки?

– Да пошли в горенку. Тиша тоже с ними пошла спать. Хочется ей с сестрицами. Ты уж не запрещай. А Забава одна нынче на полатях, баушка загулялась.

– А я-то думаю, что её не слышно. Ушла, как тать, я и не знал. Значит, празднует?

– Празднует.

– Ну, пусть празднует.

Повернулся Ивар на бок, захрапел почти сразу. Ну его, этот крепёж, сделается, никуда не денется. Домна ещё поворочалась с боку на бок. Думки и переживания за детей не давали сразу уснуть…

В девичьей горенке слышны нежные тихие голоса.

– Ох, Василиса, напрасно ты с нами не пошла. Там так было весело! – посетовала Тиша.

– Верю, что было весело. Но мне лучше дома.

– Но ты должна перестать печалиться.

– Не получается, Тиша. Да ты на меня не обращай внимания. Расскажи, что было, а я послушаю.

– Мы через костёр прыгали. Страшно было, дух захватывает. А Ярина так и не решилась. Я даже испугалась, что про неё подумают, что она ведьма и отхлестают крапивой.

– Меня крапивой? – ужаснулась Ярина.

– Ну да. Так полагается. В прошлом году на купала отхлестали же Бажену, а сегодня она зато, как птица перелетела – выше всех.

– Ужас. А я что-то не помню.

– А, ну ты же тогда обожглась, рубаху сожгла, или сарафан. И ты пошла сразу домой. А это уже после было.

Наступившая тишина, казалось, уж больше не прервётся до рассвета, но Тише внезапно пришла в голову новая мысль:

– А ещё наша Ярина замуж скоро выйдет.

– Тиша, не знаешь, что болтает твой язык, – возмутилась Ярина.

– Нет, правда. Василиса, послушай: весь вечер она сидела с Глебом рядышком, а до других им и дела не было.

– Тиша, я сейчас рассержусь. Глупости говоришь.

– Ладно, не нравится слушать – не буду больше говорить. Но это правда. Вот только Агния на вас всё время недобро посматривала.

– А Агния по другому смотреть не может. Но, Ярина, тебе и правда нужно быть осторожней. Хотя какое ей дело до Глеба? – задумалась Василиса.