Правда о «Титанике». Участники драматических событий о величайшей морской катастрофе

Глава 4
Погружение «Титаника», каким его видели из спасательной шлюпки

Вспоминая сейчас о спуске нашей шлюпки на воду, я поражаюсь, как, думаю, и все мои спутники, потому что в то время мы почти не думали о том, что происходит. Конечно, мы переживали огромное приключение; все волновались, когда шлюпку спускали вниз рывками, фут за футом, потому что канаты прилипали к блокам. Лебедки скрипели, а шлюпка была заполнена до отказа. Когда шлюпка наклонялась то носом, то кормой, наши гребцы и пассажиры кричали матросам наверху, требуя выровнять шлюпку. И все же мне кажется: в том, что мы благополучно спустимся на воду, никто не сомневался. Конечно, мы волновались, видя с одной стороны черный корпус корабля, а с другой – черную воду футах в семидесяти под нами; спускаясь, мы видели иллюминаторы кают и ярко освещенные салоны. Хорошо, что мы не испытывали дурных предчувствий, как некоторые офицеры. Они сомневались, выдержат ли механизмы нагруженную шлюпку, в которой сидели около шестидесяти человек. Однако сама шлюпка и механизмы были крепкими и новыми. Шлюпка не разломилась под нашей тяжестью. Правильно или нет было спускать с верхних палуб на воду шлюпки с полной загрузкой? Судя по всему, неправильно… По-моему, офицеры и экипаж заслуживают величайшей похвалы за то, как они благополучно спускали на воду одну шлюпку за другой. Дело может показаться совсем простым, если читать о таком в газете или книге, но любой моряк сразу понимает все возможные осложнения. Один опытный офицер рассказывал, как у него на глазах шлюпку спускали с палубы на учениях. В ней сидели только матросы, а не пассажиры, опытные моряки стояли на лебедке при свете дня, в штиль, когда корабль лежал в доке. Тем не менее шлюпка перевернулась, и экипаж полетел в море. Сравните описанные идеальные условия с теми, какие наблюдались в 12:45 в ночь с 14 на 15 апреля! Невозможно не сознавать: независимо от опыта и проведенных учений, члены экипажа выполняли свой долг, который требовал величайшей отдачи. Я не могу не испытывать глубочайшей признательности двум матросам, которые управляли лебедкой наверху и спускали нас в море; не думаю, что они спаслись.

Может быть, мы все ощущали необычность нашего расставания с «Титаником» отчасти из-за многочисленных происшествий; по сравнению с грандиозностью общей картины события, которые в обычной жизни потрясли бы нас до глубины души, казались мелкими и незначительными. Представьте себе: четыре дня мы шли по спокойному морю, без единого происшествия; многие уже предвкушали, как через сорок восемь часов ступят на берег, завершив великолепный вояж. И вдруг остановились двигатели, всех вызвали на палубу, пассажирам, одетым кое-как, в спешке, велели надеть спасательные жилеты… Потом мы увидели, как пускают ракеты. Началась посадка в шлюпки… Поэтому, когда нашу шлюпку спускали на воду, я не почувствовал почти ничего; спуск стал естественным завершением предыдущих событий, и мы постепенно привыкали решать задачи по мере их поступления. В то же время, если кто-то задается вопросом, как чувствует себя человек, которого спускают в шлюпке с высоты в семьдесят пять футов, представьте себе, что смотрите на землю с верхнего этажа высотного дома или небоскреба, а затем вас сажают в маленькую шлюпку, где уже находится шесть десятков человек. Пассажиров так много, что невозможно ни сидеть, ни двигаться, можно только стоять. И вот шлюпка спускается, то и дело дергаясь, пока матросы наверху управляют лебедкой. Должен признаться, ощущения не из приятных! Как же мы радовались спокойному морю! И «Титаник» стоял неподвижно, пока нас спускали на воду. Нам повезло: шлюпку не било о борт, что часто происходит в таких ситуациях. Не помню, чтобы нам пришлось отталкиваться от борта или выставлять наружу весла, чтобы нас не разбило о корпус.

На полпути кто-то из матросов крикнул: «Вода хлещет из выпускного отверстия конденсатора! Тяните быстрее, или нас зальет! Кто-нибудь, посмотрите внизу, под ногами, и найдите штифт, который освобождает тали. Как только мы коснемся воды, тяните!» Посмотрев за борт, я увидел мощную струю воды, которая вырывалась из отверстия чуть выше ватерлинии. Когда мы поравнялись с ней и вода ударила нам в борт, нас всех обдало брызгами. Все мы, насколько это возможно в плотной толпе, ощупывали доски вдоль бортов, понятия не имея, где находится штифт, – об этом не знал и никто из членов экипажа; они только знали, что он где-то должен быть. В результате мы так его и не нашли. И вот наконец днище шлюпки коснулось поверхности воды, но мы не могли отсоединиться от спускного механизма. Струя воды отталкивала нас, а огромный лайнер притягивал к себе, что, впрочем, почти не мешало. Вспоминая ту ночь, я понимаю, как нам повезло. Мы ведь могли коснуться воды одновременно с тем, как вода из отверстия ударила шлюпке в нос, а не посередине… Во всяком случае, под действием трех разнонаправленных сил нас несло параллельно корпусу «Титаника», прямо к тому месту, куда спускали шлюпку № 15. Задрав голову, мы увидели, что ее уже спускают с палубы В; должно быть, посадку в нее начали сразу после нас. Мы закричали: «Перестаньте спускать № 14!»^[1] Экипаж и пассажиры верхней шлюпки, услышав наши крики и увидев, что мы находимся непосредственно под ними, закричали то же самое матросам на верхней палубе; но, очевидно, те не слышали, потому что верхняя шлюпка постепенно опускалась – двадцать футов, пятнадцать, десять… Мы с кочегаром на носу встали и дотронулись до ее днища, нависавшего над нашими головами, пытаясь оттолкнуться. Казалось, ничто не помешает второй шлюпке упасть на нас, но в тот миг еще один кочегар с ножом подскочил к талям, которые по-прежнему удерживали нас, крикнул: «Раз! Два!» – и обрезал канаты. В следующий миг мы вышли из-под шлюпки № 15, а ее днище коснулось воды в том месте, где только что стояли мы. Не знаю, как удалось обрезать носовые; наверное, таким же способом. Нас сразу же понесло прочь от «Титаника». Гребцы взялись за весла.

Думаю, выбравшись из-под шлюпки, которая грозила упасть нам на головы, мы все вздохнули с облегчением и благодарностью. Однако во время спуска никто не плакал; и никто из женщин не повышал голоса в страхе или истерике. Думаю, в ту ночь мы все многое поняли о природе страха. Оказалось, что встреча со страхом лицом к лицу не так страшна, как его ожидание.

Экипаж нашей шлюпки состоял из поваров и стюардов, первых, по-моему, было больше, их белые куртки были видны в темноте, когда они гребли. Сомневаюсь, чтобы кому-то из них приходилось грести до той ночи. Всю ночь их весла перекрещивались и ударялись друг о друга; если бы наша безопасность зависела от скорости или точности гребли, нам пришлось бы тяжело. С одного конца шлюпки на другой начали кричать, советуя, что делать, куда нам нужно плыть; мне показалось, что никто не знает, как действовать. Наконец мы спросили: «Кто у нас за старшего?», но ответа не последовало. Затем мы пришли к общему согласию и выбрали старшим того кочегара, который стоял на корме и управлял рулем. Он правил, определял курс, окликал другие шлюпки и поддерживал с ними связь. Правда, мы по-прежнему не знали, куда плыть и что делать. Наш план действий был простым: держаться рядом с другими шлюпками по мере возможности и ждать, пока нас подберут другие пароходы. Очевидно, перед тем как покинуть «Титаник», экипаж слышал о радиограммах, но на моей памяти никто не говорил, что нам удалось связаться с другими судами, кроме «Олимпика». Все уверяли, что «Олимпик» придет к нам на помощь. Кое-кто даже пытался определить расстояние, которое предстояло пройти «Олимпику». Произведя расчеты, мы пришли к выводу, что нас подберут примерно в два часа пополудни. Впрочем, «Олимпик» был не единственной нашей надеждой на спасение; мы все время озирались по сторонам, надеясь увидеть во мраке огни парохода. Мы думали: может быть, другие пароходы подойдут достаточно близко и увидят огни, которые горели на некоторых шлюпках. Почти никто не сомневался в том, что нас подберут на следующий день. Мы знали, что радиограммы передаются с корабля на корабль и, как сказал один кочегар: «Завтра к вечеру в море будет полно кораблей; они будут прочесывать океан и искать нас». Некоторые даже думали, что прежде «Олимпика» до нас дойдут быстроходные торпедоносцы. Однако «Олимпик» оставался самым быстроходным лайнером; еще восемь судов находилось в радиусе трехсот миль от нас.

Какое облегчение и какую благодарность испытали бы мы, узнав, как близка помощь и сколько кораблей получили наши послания и спешат к «Титанику»! Думаю, ничто не удивило нас больше, чем сознание, что много кораблей находилось достаточно близко и способно было спасти нас через несколько часов. Почти сразу же, покинув «Титаник», мы увидели впереди по правому борту огни и решили, что там корабль: два огня, один над другим, не были похожи на фонари какой-то из наших шлюпок. Мы даже какое-то время гребли в ту сторону, но огни потускнели и скрылись за горизонтом.

Однако я опережаю события; вначале мы ничего не знали. Мы во все глаза смотрели на «Титаник», который только что покинули. Отходя от него на веслах, мы все повернулись и смотрели на величественное судно, возвышавшееся над нашим суденышком. Мне не доводилось лицезреть более необычайного зрелища. Теперь я понимаю, сколь беден язык, не способный передать тем, кто там не был, подлинное впечатление от того, что мы видели.

И все же я попробую; вся картина настолько драматична, что, хотя невозможно передать словами подлинные масштабы корабля, стоявшего неподалеку, можно попытаться нарисовать хотя бы эскиз. Во-первых, погодные условия в ту ночь никак нельзя назвать обычными. Нас окружала красивейшая ночь; небо без единого облачка, мириады звезд – они сгрудились так тесно, что местами казались скорее огромными сверкающими пятнами света на черном фоне. В чистом воздухе, свободном от всяких газов, звезды сверкали в десять раз ярче. Они мерцали и переливались, и небо казалось декорацией, созданной для звезд, витриной, призванной продемонстрировать их чудесную красоту. Они казались так близко, и свет их стал так ярок, что фантазия подсказывала: звезды видят внизу красивый огромный лайнер, терпящий бедствие. И вот они усилили блеск, чтобы передать послания по черному куполу неба; они переговаривались друг с другом и рассказывали о беде, которая происходит в нижнем мире. Позже, когда «Титаник» скрылся под водой, а мы легли в дрейф и ждали рассвета, надеясь скоро увидеть огни корабля, я взглянул вверх, на идеальное небо, и понял, почему Шекспир написал красивые слова, которые он вкладывает в уста Лоренцо:

 
Сядь, Джессика. Взгляни, как небосвод
Весь выложен кружками золотыми;
И самый малый, если посмотреть,
Поет в своем движенье, точно ангел,
И вторит юнооким херувимам.
Гармония подобная живет
В бессмертных душах; но пока она
Земною, грязной оболочкой праха
Прикрыта грубо, мы ее не слышим^[2].
 

В ту ночь казалось, будто мы слышим такую гармонию, слышим, как переговариваются между собой живые звезды. Полное отсутствие тумана вызвало необычайное зрелище – ничего подобного я раньше не видел. В том месте, где небо встречалось с морем, проходила четкая разграничительная линия, похожая на лезвие ножа. Вода и воздух не сливались постепенно, переходя, перетекая друг в друга. Они существовали раздельно, поэтому звезды, которые находились низко на небосклоне, рядом с четко очерченной линией воды, совершенно не теряли своего блеска. Благодаря вращению Земли край воды постепенно закрывал ту или иную звезду, и казалось, будто вода разрезает звезду пополам. Верхняя половина продолжала сиять, пока не скрывалась совершенно, и до последнего ярко светила на воде своими лучами.

В показаниях, данных следственному комитету сената США, капитан одного из кораблей, которые в ту ночь находились недалеко от нас, сказал: звезды на горизонте были такими необычайно яркими, что он был обманут и подумал, будто видит огни кораблей; он не помнил, чтобы раньше видел такую ночь. Те, кто находился на воде, согласятся с его утверждением; мы часто обманывались, и нам казалось, что мы видим огни корабля.

Кроме того, холод! Он тоже стал для нас чем-то новым; ни дуновения ветерка вокруг нас, когда мы стояли в шлюпке. Из-за постоянного холода все мы замерзли; нас окружал резкий, острый, ледяной неподвижный холод, который пришел из ниоткуда, но не отпускал нас ни на минуту. И все же больше всего поражала неподвижность – если можно представить, что «холод» неподвижен и тих.

Небо и холодный воздух находились наверху и вокруг нас. Внизу же была вода. И снова нечто необычное: поверхность океана напоминала нефтяное озеро; оно мягко покачивалось, и наша шлюпка то поднималась, то опускалась. Нам не нужно было разворачивать ее носом к волне; я часто видел, как она разворачивалась бортом, что при малейшем волнении имело бы роковые последствия, тем более что шлюпка была так загружена. Море гладко скользило под днищем; по-моему, мы не слышали шелеста волн, такой маслянистой казалась вода на вид. Один кочегар сказал, что провел на море двадцать шесть лет и ни разу не видел такой спокойной ночи; никто не стал с ним спорить. Такими же выразительными были слова другого: «Это напоминает мне какой-нибудь пикник, будь он проклят!» Именно так; происходящее действительно напоминало пикник на озере или на тихой реке вроде реки Кам или в речной заводи на Темзе.

Вот какими были небо, воздух и море, когда мы во все глаза смотрели на «Титаник», немного отойдя от него. Корабль стоял совершенно неподвижно; более того, вначале казалось, будто удар айсберга лишил его всех сил и корабль просто тихо отдыхает и постепенно погружается под воду, не пытаясь спастись, не ропща против такой несправедливости. Волны не раскачивали корабль; не было ветра, который мог бы завывать над палубами. Вначале самым сильным впечатлением для всех стали тишина, окутавшая лайнер, и медленное безразличие, с каким он погружался все глубже и глубже в море, как раненый зверь.

Один только корпус, видный с моря, снизу, внушал благоговение. Представьте себе корабль длиной почти в одну шестую мили, высотой в 75 футов до верхних палуб, с четырьмя громадными трубами, которые возвышались над палубами, и мачтами, которые возвышались над трубами; с сотней иллюминаторов, многочисленными салонами и другими помещениями, ярко освещенными, а вокруг него – крошечные шлюпки, заполненные теми, кто еще несколько часов назад ходил по палубам, читал в библиотеках и слушал музыку оркестра, пребывая в счастливом довольстве; теперь же они с изумлением взирали на громадную массу над ними и старались отгрести подальше, потому что корабль тонул.

Мне часто хотелось взглянуть на «Титаник» издали. Лишь за несколько часов до столкновения, за обедом я говорил соседу по столу, что непременно рассмотрю как следует корпус и пропорции, когда мы высадимся в Нью-Йорке.

Мне хотелось отойти подальше, чтобы увидеть весь корабль целиком, что было невозможно вблизи в Саутгемптоне. Конечно, тогда мне и в голову не приходило, что такая возможность представится так скоро – и так внезапно. Фон тоже отличался от того, что я себе представлял. Черный силуэт корабля на фоне неба подсвечивали звезды. Все трубы и мачты выглядели одинаково отчетливо; корпус был виден в тех местах, где наблюдались большие скопления звезд. Итак, по отдельности все было изумительно красивым: звездная ночь, красавец лайнер, яркие огни… Однако угол наклона лишал картину всякой красоты. Вода уже поднялась до освещенных иллюминаторов. Ряд за рядом они постепенно скрывались под водой. Огни «Титаника» должны были располагаться параллельно поверхности океана! Две линии никогда не должны были встретиться – и все же встретились. Помимо дифферента на нос, больше ничто не указывало на то, что корабль получил пробоины; ничто, кроме явного нарушения простой аксиомы: параллельные линии «никогда не пересекаются». Однако у нас на глазах «Титаник» погружался в воду носом вниз. Вскоре самые нижние иллюминаторы в носовой части очутились под водой, а иллюминаторы на корме поднялись выше обычной высоты. Мы гребли прочь от корабля в ночной тишине, надеясь и от всей души молясь, что корабль перестанет погружаться и, когда наступит рассвет, он останется в том же положении. Однако члены экипажа так не думали. Многие уверяют: офицеры и матросы были уверены, что корабль останется на плаву, даже после того, как стал известен масштаб повреждений. Некоторые из них, возможно, в самом деле так считали исходя из конструктивных особенностей лайнера. Знания придавали их словам дополнительный вес в споре с теми, кто считал, что корабль затонет. Во всяком случае, в нашей шлюпке кочегары никаких иллюзий не питали. Один из них – по-моему, тот, кто перерезал канаты, – рассказал, что заканчивал вахту в топке и уже предвкушал, как через четверть часа отдохнет (тем самым он подтвердил время столкновения в 23:45). Рядом с ним, на какой-то полочке над котлом стояла кастрюля с супом. Вдруг вся переборка вдавилась внутрь и ему на ноги хлынула вода. Он бросился к перегородке и успел перескочить на другую сторону перед тем, как водонепроницаемая перегородка опустилась у него за спиной, «как нож». Он пояснил, что перегородки «опускали с мостика». Он поднялся на палубу, но ему приказали снова идти вниз с другими. Исполняя приказ, они затушили огонь. После того можно было снова подняться на палубу. Судя по всему, бригада сразу же поняла масштаб повреждений. Наш кочегар мрачно добавил: «Сейчас бы мне тот горячий супчик не помешал» – и он был прав. По его словам, во время столкновения на нем были лишь тонкие штаны и фуфайка, ведь в топке было очень жарко. И хотя позже он надел сверху еще короткую куртку, зубы у него стучали от холода. Он скорчился на корме, под румпельной полкой, на которой стоял наш старший; там он пролежал всю ночь. Еще один кочегар набросил на него пальто; по-моему, большую часть пути он пребывал почти без сознания. Сидевшая рядом с ним дама, тепло одетая в несколько шуб, сняла с себя одну из них и набросила на него, но кочегар отказался, увидев, что многие женщины одеты недостаточно тепло. Потом шубу отдали девушке-ирландке с красивыми рыжеватыми волосами; она стояла неподалеку, опершись о планширь, и очень мерзла. Та же дама раздавала другие свои вещи – кому плед, кому меховое боа. Потом она со смехом вспоминала: перед тем как подняться на «Карпатию», люди, которым она давала свои вещи, начали их ей возвращать; но, поскольку, как и все остальные, она была в спасательном жилете, попросила не отдавать ей теплые вещи, пока она не поднимется на борт. Я так и не нашел свой халат, который заранее бросил в шлюпку; ночью один пассажир третьего класса нащупал его на полу и надел.

В такое время нелегко вспоминать, кто находился в шлюпке, потому что ночью невозможно было разглядеть что-либо дальше нескольких шагов, а когда наступил рассвет, мы тоже не смотрели друг на друга, так как искали корабль и следили за айсбергами. И все же, если мне не изменяет память, в нашей шлюпке не оказалось ни одного пассажира первого класса; три женщины, один младенец и двое мужчин из второго класса; остальные – пассажиры третьего класса, главным образом женщины, всего примерно тридцать пять пассажиров. Остальные, около двадцати пяти (возможно, больше) были членами экипажа и кочегарами. Рядом со мной всю ночь находилась группа из трех тепло одетых молодых шведок. Они прижимались друг к другу, чтобы согреться, и молчали; более того, они и потом говорили мало.

Один разговор, по-моему, стоит повторить; еще одно доказательство того, как тесен мир. Десятимесячного младенца, которого в последний миг спустили в шлюпку, взяла дама, сидевшая рядом со мной – та самая, которая делилась своими пледами и шубами. Мать нашла место посередине; в шлюпке было так тесно, что она не могла пробраться к ребенку, поэтому младенец безмятежно спал около часа на руках у незнакомой женщины. Потом он вдруг заплакал, и временная няня попросила меня:

– Пощупайте, пожалуйста, ножки – не высунулись ли они из одеяла? Я не очень хорошо разбираюсь в младенцах, но, думаю, что их ножки нужно держать в тепле.

Кое-как изогнувшись, я обнаружил, что ножки младенца действительно торчат из одеяла, и закутал их. Ребенок сразу же перестал плакать; очевидно, диагноз был поставлен верно! Узнав даму по голосу – было слишком темно, чтобы видеть лица, – как одну из моих визави за столом казначея, я спросил:

– «Вы же мисс…?

– Да, – ответила она, – а вы, должно быть, мистер Бизли; как любопытно, что мы очутились в одной и той же шлюпке!

Вспомнив, что она села на корабль в Квинстауне, я спросил:

– Вы знаете Клонмель? Письмо от моего большого друга, который там живет в…, доставили на борт в Квинстауне.

– Да, я там живу; и я ужинала у… перед тем, как поехать на корабль.

Как оказалось, она была знакома и с моим другом. Согласитесь, довольно неожиданно найти общих друзей в переполненной шлюпке, дрейфующей посреди океана в 2 часа ночи, в 1200 милях от места назначения!

Все время у нас на глазах «Титаник» все глубже и глубже погружался носом в воду; угол наклона все увеличивался по мере того, как поднимались огни кормовых иллюминаторов, а носовые огни уходили под воду. Всем стало ясно, что корабль недолго продержится на воде. Кочегар, которого мы назначили старшим, приказал грести изо всех сил. Такое решение обуславливалось двумя причинами: во-первых, тонущий корабль мог образовать воронку, которая засосала бы в себя шлюпки, стоящие слишком близко. Мы прекрасно знали, что наша шлюпка не в том состоянии, чтобы сражаться с большими волнами, тем более что она была переполненной и ею управляли неопытные гребцы. Во-вторых, из-за попадания воды в котлы мог произойти взрыв и обломки разлетелись бы довольно далеко. Однако, как оказалось, ничего из описанного не произошло.

Примерно в 2:15 мы отошли на милю или две от «Титаника». Человеку сухопутному трудно определять расстояния на море, но мы дрейфовали полтора часа, шлюпка была тяжело нагружена, гребцы были неопытными, и наш курс постоянно менялся; мы шли то на один огонь, то на другой, иногда ориентировались по звездам, а иногда – по свету от шлюпки с левого борта, которая отошла от «Титаника» в противоположную сторону и находилась почти у нас на горизонте; поэтому мы вряд ли отошли слишком далеко.

Примерно в это время вода добралась почти до бортовых иллюминаторов и капитанского мостика; казалось, до того, как корабль затонет, остались считаные минуты… гребцы положили весла, и все, кто находился в шлюпке, сидели неподвижно, глядя на корабль в абсолютном молчании – кроме тех, кто не мог смотреть и прятал лица на

плечах соседей… Пока мы, пораженные ужасом, смотрели на корабль, корма его приподнялась, очевидно вращаясь вокруг центра тяжести посередине. Затем корма встала вертикально и какое-то время оставалась в таком положении. Когда корма поднялась, огни, которые всю ночь горели не мигая, вдруг погасли, потом опять зажглись на миг и затем погасли уже окончательно. Затем послышался грохот, который многие, по моему мнению, ошибочно называют «взрывом». Мне всегда казалось, что грохот производили двигатели и оборудование, которые сорвались со своих мест и падали, ломая переборки и круша все на своем пути. Отчасти то был грохот, отчасти гул, отчасти треск. Я слышал и глухие удары. В то же время при взрыве мы бы слышали непрерывный рев. Все продолжалось несколько секунд, возможно, пятнадцать или двадцать, пока тяжелое оборудование падало вниз (к носу) корабля; по-моему, оно пробило обшивку и пошло на дно еще до того, как весь корабль затонул. Ничего подобного никто из нас раньше не слышал и вряд ли желает услышать снова. Грохот был оглушительным, ужасным, тем более ужасным, что доносился до нас по воде. Представьте, что с крыши дома сбрасывают все самые тяжелые предметы, какие только можно найти, и они падают, разбивая друг друга, лестницу и все на своем пути…

Есть несколько на первый взгляд похожих воспоминаний, в которых говорится о взрывах. В некоторых случаях даже утверждают, что обломки взлетали в воздух и корабль разломился пополам; но я думаю, что эти показания не выдержат тщательного анализа. Во-первых, пожаров на судне не было, а пар стравили за некоторое время перед тем, как корабль затонул. Еще и поэтому взрыв кажется весьма маловероятным. Затем, как только что говорилось, шум стал не внезапным и определенным, но продолжительным – больше похожим на раскаты грома. Скорее всего, когда «Титаник» встал вертикально кормой вверх, двигатели сорвались с мест и упали вниз, ломая переборки.

Не произошло и того, что зарисовано в некоторых американских и английских газетах, – будто корпус корабля разломился пополам и оба конца торчали над поверхностью воды. Я видел эти рисунки, когда плыл на «Карпатии», и сразу сказал: ничего общего с тем, что происходило в действительности.

Когда грохот утих, «Титаник» по-прежнему стоял прямо, как колонна; мы видели только корму, и она выдавалась на 150 футов на фоне звездного неба, нависая во мраке. В таком положении корабль продержался несколько минут – по-моему, целых пять минут, но, может быть, и меньше. Потом, вначале слегка опустившись под воду в кормовой части, он медленно заскользил вперед и погрузился наискосок; море сомкнулось над кораблем, и больше мы не видели красавец лайнер, на который сели за четыре дня до того в Саутгемптоне.

И вот на месте корабля, на котором так долго были сосредоточены все наши помыслы и на который мы смотрели все время, потому что он оставался единственным предметом, который стал для нас ориентиром в океане, – на месте «Титаника» расстилалась водная гладь. Она тянулась до бесконечности, до горизонта; ничто не указывало на то, что волны недавно сомкнулись над самым чудесным судном, когда-либо построенным руками человека. Звезды так же смотрели сверху вниз, и воздух был таким же холодным.

Оставшись посреди океана в маленькой шлюпке без «Титаника», мы почувствовали огромное одиночество. Не могу сказать, что мы испытывали большие неудобства (если не считать холода). Не грозила нам и опасность – ни о чем таком мы не думали; но «Титаника» больше не было.

Мы ждали, развернувшись носом к предполагаемой большой волне, о которой столько слышали от членов экипажа. Они уверяли, что воронка разверзнется на много миль, – но ее так и не было. Да, после «Титаника» не осталось ни волны, ни воронки. И все же после того, как лайнер погрузился на дно, началось то, о чем мы все хотели бы забыть. О таком не хочется вспоминать… После того как «Титаник» скрылся из виду, раздались крики – крики нескольких сотен человек, наших спутников, которые барахтались в ледяной воде.

Я бы охотно опустил все дальнейшие упоминания об этой части катастрофы, если бы не две причины, по которым не упомянуть их невозможно. Во-первых, того требует история. Во-вторых, крики тонущих были не только призывами о помощи из ледяного мрака – призывами о помощи, которую невозможно было оказать. Погибшие взывали ко всему миру, требуя в дальнейшем сделать невозможной такую ситуацию опасности и полной безнадежности. Крики умирающих были обращены к небесам; они требовали справедливости.

Должен признаться, мы были ошеломлены, когда волны сомкнулись над «Титаником» и раздались ужасные крики. Покидая корабль, мы ничего подобного не слышали. Кроме того, повторяю, никто из пассажиров не знал, сколько на «Титанике» спасательных шлюпок и плотов. Неизвестно, знали ли подробности члены экипажа. Даже если они что-то и знали, то не говорили пассажирам. Мы бы не удивились, узнав, что все спаслись на каких-нибудь спасательных средствах.

Иными словами, мы оказались совершенно не готовыми к тому, что услышали. Ужасные крики и стоны людей, барахтавшихся в спокойной ледяной воде, ввергли нас в оцепенение. Потом нам захотелось вернуться и спасти хотя бы кого-то из тонущих, но все понимали, что это невозможно. Наша шлюпка была переполнена; даже стоя, мы еле-еле умещались в ней. Попытка спасти кого-то окончилась бы тем, что мы перевернулись и утонули. Поэтому кочегар – наш старший – приказал гребцам налечь на весла и отойти дальше от криков. Кто-то предложил петь, чтобы не думать о том, что происходит вокруг; но нам не хватило духу петь в шлюпке в такое время.

Крики, громкие вначале, постепенно стихали, но ночь была ясной, морозной и тихой, вода гладкой, а звук далеко разносится по воде. К тому же на веслах мы прошли не такое большое расстояние. Мне показалось, что мы слышали последние крики минут через сорок после того, как затонул «Титаник». Спасательные пояса удерживали людей на поверхности, но они погибали от переохлаждения.

Думаю, в головы всем спасшимся, пока они сидели в шлюпках вокруг корабля, пришла одна и та же мысль: они пойдут на все, лишь бы предотвратить повторение подобного, сколько бы времени и сил ни отняла задача. Крики умирающих взывали не только к ним, но и ко всем, кто их знал. Нельзя допустить повторения подобного в будущем. Настоятельно необходимо, чтобы об этом позаботились все. Только представьте: еще несколько шлюпок, еще несколько простых плотов, сколоченных из досок – пустячное дело! – и многочисленных жертв можно было избежать. Мир не может себе позволить терять стольких людей. Если бы на «Титанике» было достаточно спасательных средств, они все остались бы с нами, в тысячах домов не оплакивали бы погибших, а мне не нужно было бы писать такие горькие слова.