Странный порядок вещей

Предвосхищение разума и чувств не равно порождению разума и чувств

Жизнь была бы невозможна без особенностей, диктуемых гомеостазом, и мы знаем, что гомеостаз существует с самого зарождения жизни. Но чувства – субъективные переживания сиюминутного состояния гомеостаза в пределах живого тела – возникли не одновременно с жизнью. Я предполагаю, что они возникли лишь тогда, когда организмы обзавелись нервными системами, а это куда более позднее усовершенствование, которое начало формироваться только около 600 млн лет назад.

Нервная система потихоньку запустила процесс многомерного картирования окружающего мира, мира, который начинается внутри организма, что делает возможным существование разума – и чувства внутри этого разума. Это картирование основывалось на различных сенсорных способностях, в число которых постепенно вошли обоняние, вкус, осязание, слух и зрение. Как станет ясно в главах 4–9, формирование психики – и в особенности чувств – основано на взаимодействиях нервной системы со всем организмом. Нервная система создает психику не сама по себе, а в сотрудничестве с остальным организмом. Это отход от традиционного представления о мозге как единственном источнике психики.

Хотя чувства появились существенно позже, чем зародился гомеостаз, это все же произошло задолго до выхода на сцену человечества. Не все существа обладают чувствами, но все живые существа оснащены инструментами регулирования, этими предшественниками чувств (о некоторых из них будет рассказано в главах 7–8).

При ближайшем рассмотрении поведение бактерий и общественных насекомых доказывает, что ранняя жизнь скромна лишь своим названием. Реальные истоки того, что впоследствии станет человеческой жизнью, человеческим мышлением и складом ума, который я бы назвал культурным, кроются в незапамятных временах истории Земли. Мало сказать, что наш разум и наши культурные достижения укоренены в мозгах, которые имеют массу общего с мозгами наших родственников-млекопитающих. Требуется еще добавить, что наши разумы и культуры связаны со способами и средствами древней одноклеточной жизни и множества промежуточных жизненных форм. Говоря фигурально, наши разумы и культуры охотно – не смущаясь и не извиняясь – заимствуют у прошлого.

Ранние организмы и человеческие культуры

Важно подчеркнуть, что установление связей между биологическими процессами, с одной стороны, и психическими и социокультурными феноменами – с другой, не означает, что формы сообществ и состав культур могут полностью объясняться биологическими механизмами, которые мы тут обрисовываем. Разумеется, я предполагаю, что развитие норм поведений, независимо от того, когда и где они появлялись, было вдохновлено гомеостатическим императивом. Подобные нормы, обычно нацеленные на сокращение рисков и опасностей для индивидов и социальных групп, безусловно, привели к уменьшению страданий и росту человеческого благополучия. Они укрепили социальные связи, что само по себе выгодно для гомеостаза. Но законы Хаммурапи, Десять заповедей, Конституция США или Устав ООН были не просто задуманы людьми, а сложились под влиянием конкретных обстоятельств места и времени и конкретных людей, разрабатывавших эти кодексы. За подобными разработками стоит несколько формул, а не одна всеобъемлющая формула, хотя элементы любой из возможных формул универсальны.

Биологические явления могут обусловливать характер событий, становящихся культурными явлениями, и это наверняка происходило еще на заре культуры, через взаимодействие эмоций и разума, в конкретных обстоятельствах, определяющихся индивидами, группами, их местоположением, их прошлым и так далее. Причем вмешательство аффекта не ограничивалось изначальной мотивацией. Он возвращался в роли контролера процесса и продолжал вмешиваться в будущее многих культурных изобретений, поскольку того требовали непрерывные переговоры между ним (аффектом) и разумом. Но критически важные биологические явления – чувства и интеллект культурных разумов – это лишь один элемент истории. Необходимо ввести такой параметр, как культурный отбор, а чтобы это сделать, требуются знания по истории, географии, социологии и многим другим дисциплинам. В то же время нужно понимать, что адаптации и способности, задействованные культурным разумом, стали результатом естественного отбора и передачи генов.

Гены были инструментом перехода от ранних форм жизни к современной человеческой жизни. Это очевидно и верно, но возникает вопрос о том, как гены появились и как осуществили этот переход. Более-менее полный ответ, вероятно, таков: даже на самом раннем, давно ушедшем в прошлое этапе физические и химические условия жизненного процесса отвечали за становление гомеостаза в широком смысле данного термина, а все прочее следовало из этого факта, включая механизм работы генов. Сначала такой процесс происходил у безъядерных клеток (прокариот), а позднее гомеостаз обусловил отбор клеток с ядрами (эукариот). Еще позже появились сложные многоклеточные организмы, которые впоследствии развили уже существовавшие общеорганизменные системы в эндокринную, иммунную, кровеносную и нервную системы. Подобные системы дали начало разуму, чувствам, сознанию, механизмам аффекта и сложным движениям. Без таких общеорганизменных систем многоклеточные организмы не смогли бы поддерживать свой “глобальный” гомеостаз.

Создание мозга, который помог человеческим организмам изобретать культурные инструменты, практики и идеи, происходило на протяжении миллиардов лет – благодаря генетическому наследованию и естественному отбору. Продукты же человеческого культурного разума и истории человечества были подвержены преимущественно культурному отбору и передаются нам в основном через культуру.

На пути к человеческому культурному разуму наличие чувств позволило гомеостазу совершить резкий скачок, так как они обладали способностью ментально отражать состояние жизни внутри организма. Как только к психическому коктейлю добавились чувства, гомеостатический процесс обогатился непосредственным знанием жизненного состояния, и это знание по необходимости было сознательным. В итоге каждый движимый чувствами сознающий разум смог мысленно репрезентировать два критически важных комплекса фактов и событий, непосредственно относящихся к субъекту: (1) условия во внутреннем мире собственного организма; и (2) условия во внешнем мире, то есть условия окружающей среды. Последние в значительной степени определялись поведением других организмов в разнообразных сложных ситуациях, порожденных социальными взаимодействиями, а также общими намерениями, многие из которых зависели от индивидуальных желаний, мотиваций и эмоций участников.

По мере развития обучения и памяти особи обрели способность фиксировать воспоминания, воспроизводить воспоминания и оперировать воспоминаниями о фактах и событиях, открыв дорогу новому уровню интеллекта, основанного на знаниях и чувствах. В этот процесс интеллектуальной экспансии вступил вербальный язык, обеспечивающий легко обрабатываемые и передаваемые соответствия между идеями и словами либо фразами. С этого момента творческий поток уже невозможно было сдержать, и естественный отбор завоевал еще одну область – область идей, стоящих за определенными действиями, практиками и артефактами. К генетической эволюции присоединилась эволюция культурная.

Удивительный человеческий разум и обеспечивающий его сложный мозг отвлекают нас от длинной череды биологических предшественников, объясняющих их наличие. Великолепие достижений разума и мозга позволяют вообразить, будто человеческий организм и разум появились полностью сформированными, как феникс, а их происхождение либо неизвестно, либо совсем недавнее. Однако за подобными чудесами скрываются длинные цепи прецедентов и удивительные пласты конкуренции и кооперации. Изучая историю нашего разума, очень легко упустить из виду тот факт, что жизнь сложных организмов могла уцелеть и начать главенствовать лишь при условии хорошего за ней присмотра; эволюция же благоприятствовала развитию мозга именно потому, что он оказался хорошим смотрителем, давшим вдобавок организмам возможность конструировать сознающие разумы, богатые чувствами и мыслями. В конечном итоге человеческое творчество укоренилось в жизни и в том захватывающем дух факте, что жизнь рождается с точным поручением: сопротивляться и проецировать себя в будущее, несмотря ни на что. Быть может, полезно помнить об этих скромных, но важных истоках, имея дело с нестабильностью и неопределенностью настоящего.

Внутри жизненного императива и его кажущейся гомеостатической магии содержались – так сказать, в свернутом виде – инструкции к непосредственному выживанию: регуляция механизма и репарация клеточных компонентов, правила поведения в группе и стандарты мер положительных и отрицательных отклонений от гомеостатического баланса, запускающих соответствующие реакции. Но в императиве была также заложена склонность искать безопасности в более сложных и устойчивых структурах и неуклонно погружаться в будущее. Реализация этой склонности достигалась через мириады коопераций, наряду с мутациями и отчаянной конкуренцией, обеспечивавших естественный отбор. Древнейшая жизнь предвосхищала многие будущие достижения, которые мы теперь можем наблюдать в человеческом разуме, пронизанном чувствами и сознанием и обогащенном культурой, которую этот разум сконструировал. Сложные, сознающие, чувствующие разумы вдохновляли и направляли распространение интеллекта и речи и порождали новые инструменты динамической гомеостатической регуляции, внешние по отношению к живому организму. Стремления, выражаемые подобными новыми инструментами, все еще созвучны императиву ранней жизни, все еще направлены не просто на выживание, но на победу.

Почему же в таком случае результаты этих необычайных достижений столь непоследовательны, чтобы не сказать хаотичны? Почему на протяжении человеческой истории гомеостаз так часто летит под откос и почему человечество испытывало и испытывает так много страданий? Позже мы еще обратимся к этому вопросу, а пока можно ответить вот как: культурные инструменты впервые развились в связи с гомеостатическими потребностями отдельных особей и малых групп типа нуклеарной семьи и племени. Распространение их на более широкие круги людей не обдумывалось, да и не могло обдумываться. Ну, а в пределах более широких кругов культурные группы, страны, даже геополитические блоки зачастую действуют как индивидуальные организмы, а не как части более крупного организма, подлежащего единому гомеостатическому контролю. Каждый использует соответствующий гомеостатический контроль для защиты интересов своего организма. Культурный гомеостаз – попросту незавершенная работа, которой часто мешают периоды вражды. Можно рискнуть предположить, что конечный успех культурного гомеостаза зависит от хрупких цивилизационных усилий по примирению разных регуляционных целей. Вот почему холодное отчаяние Ф. Скотта Фитцджеральда – “Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое”^[1] – остается прозорливой и уместной характеристикой человеческого положения¹³.

Глава 2. В области несходств

Жизнь

Жизнь – по крайней мере, та жизнь, от которой мы происходим, – зародилась, по-видимому, около 3,8 млрд лет назад, долгое время спустя после Большого взрыва, тихо, скромно, без фанфар, которые объявили бы о ее поражающем ныне зачатии, на планете Земля, под покровительством нашего Солнца, в основной части Млечного Пути.

На Земле уже имелись кора, океаны и атмосфера, специфические условия среды, такие как температура, и некоторые жизненно важные элементы – углерод, водород, азот, кислород, фосфор и сера.

Под защитой окружающей мембраны начался ряд процессов в выделенной области несходства, известной как клетка¹. Жизнь появилась в этой первой клетке – она, собственно, и была этой клеткой – как необычайное собрание химических молекул с определенным сродством и, соответственно, самовоспроизводящихся химических реакций, тикающих, пульсирующих, повторяющихся циклов. Клетка эта самостоятельно чинила неизбежные поломки и износ. Когда одна часть ломалась, клетка заменяла ее, более или менее точно, и таким образом сохранялось функциональное устройство клетки и жизнь продолжалась. “Метаболизм” – общее название для каскадов химических реакций, с помощью которых был совершен этот подвиг; процесс, который требовал от клетки максимально эффективного извлечения необходимой энергии из источников окружающей среды, столь же эффективного использования энергии с целью самовосстановления и избавления от отходов. Термин “метаболизм” недавнего происхождения (он возник в конце XIX века) и образован от греческого слова “изменение”. Это понятие охватывает катаболизм – расщепление молекул, которое приводит к высвобождению энергии, – и анаболизм, процесс конструирования с расходом энергии. Термин “метаболизм”, используемый в английском и в романских языках, довольно непрозрачен, в отличие от его немецкого эквивалента Stoffwechsel (буквально: “обмен веществ”). Как воодушевленно указывает Фриман Дайсон, немецкое слово поясняет суть метаболизма².

Но процесс жизни заключался не только в беспристрастном поддержании баланса. Из множества возможных “стабильных состояний” клетка на пике своих сил естественно склонялась к такому стабильному состоянию, которое наиболее благоприятствовало положительному балансу энергии, то есть к излишку, благодаря которому жизнь могла оптимизироваться и распространяться в будущее. В итоге клетка достигала успеха. Успех в данном контексте означает как более эффективный образ жизни, так и возможность размножения.

Совокупность скоординированных процессов, которые требуются для выполнения бездумного, невольного желания живого выжить и во что бы то ни стало распространиться в будущее, называется гомеостазом. Я отдаю себе отчет в том, что понятия “невольное”, “бездумное” и “желание” на первый взгляд противоречат друг другу, но, несмотря на очевидный парадокс, это самые удобные характеристики для описания гомеостаза. По-видимому, точных аналогов этому процессу до зарождения жизни не существовало, хотя воображение может усмотреть кое-какие его прообразы в поведении молекул и атомов. Однако эмерджентное состояние жизни явно привязано к определенным разновидностям субстрата и химических процессов. Резонно заключить, что гомеостаз уходит корнями в клеточный, простейший уровень жизни, наиболее типичные примеры которого – бактерии всех форм и размеров. Гомеостаз подразумевает процесс, противостоящий тенденции материи скатываться в хаос: он способствует поддержанию порядка, – но только на новом уровне, обеспечивающем наиболее эффективное стабильное состояние. Это противостояние пользуется принципом наименьшего действия (сформулированного французским математиком Пьером Мопертюи), согласно которому свободную энергию следует потребить как можно скорее и эффективнее. Представьте себе изумительно ловкого жонглера, которому не позволяют отдохнуть от его задачи удержать в воздухе одновременно все мячики и не уронить ни один, и вы получите наглядную иллюстрацию хрупкости и уязвимости жизни. А если вы подумаете о том, что жонглер вдобавок хочет поразить вас грацией, быстротой и вообще своим мастерством, то догадаетесь, что он уже обдумывает еще более искусное представление³.

Коротко говоря, каждая клетка проявляла, и все клетки проявляют до сих пор, мощное, по-видимому, неукротимое “стремление” выжить и двигаться вперед. Это неукротимое стремление подводит только в обстоятельствах болезни или старения, когда клетка в буквальном смысле схлопывается в ходе процесса, известного как апоптоз. Подчеркну, что я не считаю, будто клетки обладают намерениями, желаниями или стремлениями в том смысле, в котором обладают ими существа, наделенные разумом и сознанием, но они могут вести себя так, словно обладали и обладают ими. Когда у читателя или у меня появляются намерение, желание или воля, мы можем ясно представить себе ряд аспектов грядущего процесса в мысленной форме; отдельные клетки этого не могут… по крайней мере таким же способом. Однако бессознательно их действия направлены на продолжение существования в будущем, и эти действия напрямую связаны с определенными химическими субстратами и взаимодействиями.

Это неукротимое стремление соответствует “силе”, которую провидел философ Спиноза, называвший ее конатусом. Теперь мы понимаем, что она присутствует на микроскопическом уровне каждой живой клетки, и мы можем представить себе, как она проецируется на макроскопический уровень в природе повсюду, куда мы ни бросим взгляд: на наши целостные организмы, состоящие из триллионов клеток, на миллиарды нейронов нашего мозга, на разум, зарождающийся в нашем мозгу, и на бесчисленные культурные феномены, которые коллективы человеческих организмов создают и модифицируют на протяжении тысячелетий.

Непрерывное стремление достичь состояния положительно регулируемой жизни есть определяющий элемент нашего существования – первая реальность нашего существования, как сказал бы Спиноза, характеризуя неуклонное стремление каждого существа к самосохранению. Латинское conatus приблизительно означает некую смесь стремления, усилия и склонности; в этом смысле его употребляет Спиноза в 6-ой, 7-ой и 8-ой теоремах III части “Этики”. По выражению Спинозы, “всякая вещь, насколько от нее зависит, стремится пребывать в своем существовании (бытии)” и “стремление вещи пребывать в своем существовании есть не что иное, как действительная (актуальная) сущность самой вещи”^[2]. Если интерпретировать его слова с высоты современного знания, то Спиноза говорит, что живой организм сконструирован так, чтобы поддерживать целостность своих структур и функций сколь возможно долго, вопреки случайностям, ему угрожающим. Интересно отметить, что Спиноза пришел к этим умозаключениям еще до того, как Мопертюи выдвинул принцип наименьшего действия. (Спиноза умер почти за полвека до того.) Он был бы рад такой поддержке⁴.

Вопреки трансформациям, которые переживает тело, пока развивается, обновляет свои части и стареет, конатус упорно сохраняет ту же самую особь, следуя изначальному архитектурному плану, и таким образом допускает тот род динамики, который этому плану сопутствует. Эта динамика может варьировать по масштабу, соответствуя жизненным процессам, необходимым лишь для выживания или для достижения оптимальных жизненных процессов. Поэт Поль Элюар писал о dur désir de durer – еще один способ определить конатус, но через красоту аллитерации запоминающегося созвучия французских согласных. Буквально это можно перевести как “твердое желание продолжать существование”. А Уильям Фолкнер писал о человеческом желании “выстоять и восторжествовать”^[3]. Он тоже говорил, с удивительной прозорливостью, о проекции конатуса в человеческом разуме⁵.

Жизнь на марше

В наши дни вокруг и внутри нас много бактерий, но образцов тех, первых, бактерий, живших 3,8 млрд лет назад, не осталось. Какими они были, какой именно была древнейшая жизнь, мы можем лишь догадываться, опираясь на разрозненные данные. Между началом и нынешним временем – слабо документированные лакуны. Ответ на вопрос, как конкретно зародилась жизнь, невозможен без догадок, основанных на имеющейся информации.

Поначалу, на волне открытия структуры ДНК, прояснения роли РНК и расшифровки генетического кода, ученым казалось, что жизнь зародилась из генетического материала, но это предположение наталкивалось на серьезное затруднение: вероятность спонтанной самосборки столь сложных молекул в качестве первого этапа конструирования жизни была близка к нулю⁶.

Озадаченность исследователей была вполне понятна. Открытие в 1953 году (Фрэнсисом Криком, Джеймсом Уотсоном и Розалиндой Франклин) двойной структуры ДНК было – и остается! – одним из кульминационных моментов истории науки, логичным образом повлиявшим на формулировки определения жизни. ДНК неизбежно стала рассматриваться как молекула жизни и, следовательно, как молекула ее начала. Но разве могла столь сложная молекула спонтанно самозародиться в первичном бульоне? Вероятность спонтанного зарождения жизни была настолько пренебрежимо мала, что скептицизм Фрэнсиса Крика насчет ее земного происхождения был оправдан. Он и его коллега Лесли Орджел из Солковского института биологических исследований полагали, что жизнь могла прилететь из космоса на беспилотных ракетных кораблях. Это был вариант идеи Энрико Ферми, считавшего, что инопланетяне могли прилететь на Землю и принести с собой жизнь. Как ни интригующе звучит эта гипотеза, она попросту переносит рассматриваемую проблему на другую планету. Что сталось с инопланетянами? Вымерли? До сих пор существуют среди нас неузнанными? Как шутил венгерский физик Лео Сцилард, они все еще живут рядом с нами, “но называют себя венграми”⁷. Это тем смешнее, что еще один известный венгр, биолог и инженер-химик Тибор Ганти, критиковал идею, что жизнь была принесена откуда-то извне, – представление, от которого Крик впоследствии отказался⁸. Однако проблема происхождения жизни породила совершенно несхожие взгляды у самых выдающихся биологов двадцатого века.

Например, Жак Моно был “жизнескептиком” и считал, что Вселенная “не чревата жизнью”, тогда как Кристиан де Дюв был убежден в прямо противоположном.

В наши дни мы все еще имеем дело с двумя конкурирующими концепциями: одну можно условно назвать “сначала репликатор”, а другую – “сначала метаболизм”. Концепция первичности репликатора привлекательна тем, что механизмы генетики достаточно хорошо изучены и поэтому убедительны. Когда люди задумываются о происхождении жизни – что случается на удивление редко, – “сначала репликатор” становится объяснением по умолчанию. Так как гены участвуют в управлении жизнью и способны передавать жизнь, почему они не могли запустить весь процесс? Этого взгляда, например, придерживается Ричард Докинз⁹. Первичный бульон породил молекулы-репликаторы, которые породили живые организмы, которые затем станут весь отведенный им жизненный срок защищать целостность генов и способствовать их избирательному, победному продвижению по эволюционной линии. Стэнли Миллер и Гарольд Юри сообщили – тоже в 1953 году, – что эквивалент грозы в пробирке может породить аминокислоты, строительные кирпичики белков, что доказывает возможность начала жизни на базе химических элементов. Впоследствии же, мол, появятся сложные организмы, такие как наш, оснащенные мозгом, разумом и творческим интеллектом и готовые выполнять повеления генов. Вы вправе находить это объяснение правдоподобным или убедительным, но внутри него есть противоречие, от которого не стоит отмахиваться. В поддержку этой концепции был разработан сценарий, по которому геологические условия примерно 3,8 млрд лет назад допускали спонтанную сборку нуклеотиодов РНК. Мир РНК обеспечивал бы химические автокаталитические циклы, определяющие метаболизм, и передачу генов. В варианте этой концепции каталитические РНК исполняли двойную обязанность – репликации и осуществления химических процессов.

Однако самая убедительная, на мой взгляд, версия событий считает первичным метаболизм. Вначале была исключительно химия, как полагал Тибор Ганти. Первичный бульон содержал ключевые ингредиенты, и присутствовали условия, достаточно благоприятные – например, термальные источники и грозы с молниями, – чтобы образовались определенные молекулы и определенные химические каскады и запустились бесконечные протометаболические операции. Зарождение живой материи – это нечто вроде химического фокуса, результат космической химии и ее неизбежности, но данная живая материя была пронизана гомеостатическим императивом, и это задало общее направление. К силам отбора все более стабильных молекулярных и клеточных конформаций, обеспечивавших постоянство жизни и положительный баланс энергии, добавился ряд случайных событий, который привел к возникновению самокопирующихся молекул, таких как нуклеиновые кислоты. Этот процесс имел своим результатом два достижения: централизованный способ внутренней регуляции жизни и способ генетической передачи жизни, который вытеснит простое клеточное деление. И с той поры совершенствование этих двузадачных генетических механизмов не прекращается.

Эта версия начала живого убедительно отстаивается Фрименом Дайсоном, и к ней склоняется немало химиков, физиков и биологов – в их числе Дж. Б. С. Холдейн, Стюарт Кауффман, Кит Баверсток, Кристиан де Дюв и П. Л. Луизи. Автономность этого процесса, тот факт, что жизнь порождается “изнутри”, самозачинается и самоподдерживается во всех своих аспектах, также неплохо отражена чилийскими биологами Умберто Матураной и Франсиско Варелой в придуманном ими термине аутопоэзис¹¹.

Любопытно, что по теории “сначала метаболизм” гомеостаз, так сказать, “велит” клетке выполнять свою работу как можно совершеннее, дабы сохранить ей, клетке, жизнь. К этому же призывают живую клетку гены в объяснении “сначала репликатор”, только целью генов оказывается сохранение самих себя, а не жизни клетки. В конце концов, независимо от того, как именно все началось, гомеостатический императив проявляет себя не только в метаболических механизмах клетки, но также в механизме регуляции и репликации живого. В мире ДНК два различных типа жизни – отдельные клетки и многоклеточные организмы – были в конечном итоге снабжены генетическими механизмами, способными воспроизводить себя и порождать потомство, но генетический аппарат, содействовавший размножению организмов, стал также помогать им в фундаментальной регуляции метаболизма.

Проще говоря, область несходств, именуемая жизнью, на уровне скромных клеток – с ядром или без ядра – или больших многоклеточных организмов, таких как мы, люди, может определяться через эти две особенности: способность регулировать свою жизнь, как можно дольше поддерживая внутренние структуры и операции, и возможность воспроизводить себя, претендуя на бессмертие. Как если бы необычайным образом каждый из нас, каждая наша клетка и каждая клетка в мире были частями единого, гигантского, разветвленного организма, одного-единственного организма, который зародился 3,8 млрд лет назад и все еще существует.

Оглядываясь назад, можно сказать, что все это увязывается с определением жизни Эрвина Шрёдингера. Шрёдингер, нобелевский лауреат по физике, в 1944 году вступил на поле биологии – с замечательными результатами. Его короткий шедевр под заглавием “Что такое жизнь?” предугадывает возможную структуру небольшой молекулы, требующейся для генетического кода, и его идеи оказали немалое влияние на Фрэнсиса Крика и Джеймса Уотсона. Что касается ответа на заглавный вопрос его книги, то вот ряд ключевых цитат¹².

“Жизнь кажется упорядоченным и закономерным поведением материи, основанным не только на ее стремлении от порядка к беспорядку, но отчасти на поддерживаемом существующем порядке”^[4]. “Поддерживаемый существующий порядок” – это в чистом виде идея Спинозы, философа, на которого он ссылается в начале книги. Конатус – сила, противостоящая, в формулировке Шрёдингера, “естественному стремлению вещей к хаосу”, сопротивление, которое Шрёдингер видит выраженным в живых организмах и в молекуле наследственности, им предсказанной.

“Что является отличительной особенностью жизни? Когда материю называют живой?” – спрашивает Шрёдингер. Его ответ:

Когда она “что-то делает” – движется, обменивается веществом с окружающей средой и т. д., причем на протяжении значительно большего периода времени, чем при сходных обстоятельствах можно было бы ожидать от неживой материи. Если неживую систему изолировать или поместить в однородную среду, в большинстве случаев любое движение быстро прекратится в результате различных видов трения. Разницы электрических или химических потенциалов выровняются, вещества, склонные формировать химические соединения, сформируют их, а температура станет одинаковой из-за переноса тепла. После этого вся система превратится в мертвый, инертный комок материи. Будет достигнуто постоянное состояние, в котором не происходит наблюдаемых событий. Физик назовет это термодинамическим равновесием, или состоянием с максимальной энтропией.

“Ухоженный” метаболизм – то есть метаболизм, руководимый гомеостазом, – определит начало жизни, ее движение вперед и станет движущей силой эволюции. Естественный отбор, руководствуясь наиболее эффективным извлечением питательных веществ и энергии из окружающей среды, довершит остальное, включающее в себя централизованную метаболическую регуляцию и репликацию.

Так как, по-видимому, ничего похожего на жизнь и ее императив не существовало ранее четырех миллиардов лет назад, когда рассеялся жар и появилась жидкая вода, это значит, что потребовалось почти десять миллиардов лет, чтобы в подходящем месте – вскоре после того, как Земля сформировалась и успела остыть, – появились подходящие химические условия. Только тогда инновация, именуемая жизнью, смогла зародиться и начать свое неуклонное продвижение к сложности и видовому разнообразию. Вопрос о существовании жизни в других местах космоса остается открытым и решится путем соответствующих исследований. Возможно, существуют даже другие типы жизни с другой химической основой, но мы пока ничего об этом не знаем.

Мы все еще не можем создать жизнь с нуля в пробирке. Нам известны ингредиенты живого, нам известно, как гены передают жизнь новым организмам и как они управляют жизнью в пределах самого организма, и мы умеем создавать в лаборатории органические вещества. Мы научились успешно имплантировать геном бактерии, у которой был удален ее собственный геном. Пересаженный геном будет управлять гомеостазом бактерии и позволит ей более или менее безупречно воспроизводиться. Можно сказать, что этот новый геном обладает собственным конатусом и способен реализовать его намерения. Но вот создание с нуля чистой, прегенетической химической жизни, какой она могла быть когда-то в первой области несходств, нам все еще недоступно¹³.

Организовать химию так, что на выходе получится жизнь, – задача не для слабых духом.

По понятным причинам разговоры про науку о жизни сосредоточены в основном на удивительных механизмах генов, отвечающих ныне за передачу и отчасти регуляцию жизни.

Однако если говорить о жизни как таковой, гены – это еще не все. Более того: есть основания предполагать, что гомеостатический императив в том виде, в каком он присутствовал у древнейших форм жизни, предшествовал генетическому материалу, а не наоборот. Последний появился в результате постоянного негласного стремления жизни к оптимизации, лежащего в основе естественного отбора. Генетический материал должен был способствовать наилучшей реализации гомеостатического императива: отвечая за порождение потомства, то есть пытаясь обеспечить бессмертие, он определил конечное следствие гомеостаза.