Резервация 2

–Забирайтесь, – сказал Шпик и открыл скрипящую дверцу. Внутри было пыльно и пахло костром. Девушки уселись на скрипучее сидение, а Шпик прыгнул за руль, вытянув костлявые ноги. Рядом он поставил ружье – упер прикладом в пол, и сложил руки на рулевом колесе. Посмотрел на Аню, сидевшую рядом. На улице уже слепило солнце и она надела солнцезащитные очки. Шпик шикнул и потянулся к ключу зажигания.

Под зеркальцем, у лобового стекла, висел красный тканевый узелок. Мирра заметила его почти сразу – странная, чуждая вещь в салоне машины, на которой ездил чёрствый бездушный старик.

–Поехали, что ли? – Шпик завел двигатель и дернул ручку скоростей. Джип выкатил из гаража и покатил по хрустящему песку. От вчерашнего урагана не осталось и следа, и только песчаные дюны, может быть, стали чуточку выше.

Вечером, когда буря уже вовсю мела за стенами барака, Шпик приготовил мясной гуляш. Внутри его жилища стояла закопченная буржуйка, с выводом наружу – гудела от жаркого огня. Старик готовил на ней в почерневшем котелке – помешивал мясо длинной деревянной ложкой. Он сказал, что гуляш – это его национальная еда – и положил Мирре и Ане по полной тарелке. Гуляш был горячим и вкусным – таким, какой бывает запеченная картошка в школьном походе. Всего лишь раз – когда ты достаешь ее веткой из костра и надламываешь, а от нее идет пар. Таким был этот гуляш – откровением, лучшей едой за долгие годы – таким, каким больше никогда уже не станет.

–Дурацкая затея, – фыркнул Шпик. Общежития остались позади и за окнами потянулись бесконечные песчаные барханы. – Сделаем крюк, чтобы не столкнуться с Чистыми. Придется переться через пустыню.

–Согласился, значит денег хватит и на пустыню, – холодно ответила Аня. Револьвер она сунула за пояс штанов и сейчас чувствовала, как длинное дуло холодило ей промежность.

–Тут из-за стены всякие миссии катаются, почему не обратились к ним? – спросил Шпик. – Они разыскивают потеряшек и, бывает, находят таких, как твой муж.

Мирра посмотрела на Шпика, но ничего не сказала в ответ. Ей было не по себе с самого утра –  и она не могла понять, почему. Она оглянулась и увидела в кузове своих проводников. Они улыбались ей, широко разинув зубастые пасти. Сидели под палящим солнцем – монстры из подкроватного мира, они ничуть не боялись дневного света. Потому что день этот, как и все вокруг, было ненастоящим – пожелтевшей декорацией, за которой крылся реальный, темный мир, с пылью и крошками от печенья. И с горящими глазами чудовищ.

Машину раскачивало, а от Шпика воняло застарелым потом и грязной одеждой.  В его бороде болтались крошки от хлеба, а сама она напоминала комок рыболовной лески. Как будто Шпик выбрался из кучи грязного белья в душных подземных прачечных, в которых Аня провела долгие годы плена.

–Мы не нарвемся на сопротивление в пустыне? – спросила она у Шпика.

–Сопротивление? – он улыбнулся пожелтевшими зубами – наигранно, по-злому. – Говорят сопротивления давно уже нет.

–Вот как, – Аня кивнула, стиснув зубы. – И кто говорит?

–Да все, – ответил Шпик, неопределённо махнув рукой. – Чистые, например. Строят себе тоталитарный мирок в захваченных кварталах, и не гоняются больше за призраками из Омеги. А почему? Потому что не за кем больше гоняться.

–И что, за все время не видел в пустыне ни одного джинна?

Шпик только пожал плечами. Он все еще улыбался – жёлтой улыбкой и щурился от яркого солнца. Аня посмотрела на него и поняла, что он врет. Оглянулась  – бараков уже не было видно, позади них топорщилось дюнами песчаное покрывало бесплодных земель. Как далеко они зайдут, когда поймут, что выхода нет? Или уже зашли? В любом случае, других вариантов у них не было – она не знала обходной дороги на кладбище поездов. Проводник что-то не договаривал, но возможно, просто не хотел их пугать – чтобы две дамочки из-за стены не запросились обратно.

Аня посмотрела на старика – он не знал, что она вооружена. Она не сказала. Знал лишь, что у  Мирры есть охотничий нож – но был уверен, что схватится за ружье быстрее, чем ему прилетит зазубренным лезвием в живот.

–Боишься сопротивления? – удивленный долгой паузой, спросил Шпик. – Их ведь поддерживал Альянс.

–Альянс, что, божество какое-то? – фыркнула Мирра, вмешавшись в разговор. – На войне все правы. Все зависит от того, на какой ты стороне.

–Мы просто не хотим проблем, – сказала Аня.

–Серьёзно? – усмехнулся старик. – Это резервация, если ты забыла. Проблемы тут на каждом, мать его, шагу. Когда я был ребенком, моего отца зарезали в песчаном квартале. А мать, к тому времени, нахрен скололась и однажды просто не вернулась домой. Ее так и не нашли, да и не искали, конечно. Я многое повидал в этой жизни, и многое изменилось во мне, но неизменным оставалось одно – гребанные проблемы. На протяжении всей жизни в резервации, куда бы ты ни сунулся, что бы ни захотел, перед тобой возникает стена этих ебаных проблем.

Аня знала это, но слушала молча, вбирая слова Шпика, как влагу. В резервации обитали разные люди, но все они были похожи в одном – они поклонялись этой высушенной земле, как богу, которого нельзя отвергнуть. И она была одной из таких – готовой на любые жертвоприношения, лишь бы чудовищный бог проявил к ней милость. Потому что иногда не существует другого бога, кроме рогатого чудовища, восседающего на залитом кровью троне.

–Это ужасно, – сказала Мирра, – ужасно, что люди вынуждены жить в таких условиях. И что мы ничего не можем с этим поделать. Не можем ничего изменить.

–Порой… – ответил Шпик, – две юные девушки из-за стены могут изменить многое для такого старого проводника, как я.

–И что же? – удивилась Мирра.

Но Аня уже знала ответ. Впереди, там, где дорога окончательно растворялась в песчаных барханах, а воздух плавился от жара разъярённого солнца, она увидела несколько грузовых машин и людей с автоматами, снующих возле разрытой ямы. Борты машин были открыты и Аня заметила свисавшие с них посиневшие руки – тонкие, как ветки деревьев. Вооружённые люди стаскивали тела из кузовов, как мешки с картошкой и волоком тащили к яме, оставляя на песке глубокий след.

–Сукин сын! – выдавила она и попыталась выдернуть из-за пояса револьвер, но Шпик ударил ее костлявым кулаком – так сильно, что в глазах потемнело и Аня завалилась на закричавшую Мирру.

–Заткнись! – прорычал старик и выдернул у Ани из-за пояса револьвер, наставив на Мирру. – Замолчи, сука! – Шпик улыбнулся, посмотрев на испуганную женщину. – Хотела что-нибудь изменить? Вот и изменишь, будь уверена, долбанная стерва. Сразу тремя своими дырками будешь менять этот несправедливый мир!

Аня пришла в себя и почувствовала на губах кровь – старик разбил ей нос. Машину трясло и болтало в стороны – старик пытался рулить одной рукой, но дорога исчезла и под колёсами джипа дыбились барханы и спёкшиеся куски песка. Вооруженные люди уже заметили приближение вихляющего автомобиля и нацелили на него автоматы.

–Ты мерзкий ублюдок, – сквозь зубы прошипела Аня, стараясь заслонить собой Мирру. – Продажная старая тварь!

–У тебя слишком поганый язык для европейки, – ответил Шпик.

–Пошел ты нахуй!

–Точно, слишком поганый. За тебя заплатят вдвойне, как за сраный эксклюзив.

Аня посмотрела на Шпика с омерзением – хотела вцепиться ему в бороду, но у него был пистолет нацеленный ей в грудь. Поэтому она выставила вперед подбородок и плюнула старику в лицо.

–Тварь! – он ударил ее ручкой пистолета  – вскользь, туда, куда смог дотянуться – ссадил ей кожу с плеча, и тут же вдарил по тормозам.

–Давайте, выходите, – он мотнул дулом револьвера. – Ну!

Мирра открыла дверцу и увидела вооруженных людей с перемотанными арафатками лицами.

–Крамер! – позвал кто-то старика по имени. – Старый пройдоха. Притащил еще шлюх? Дамы, выходите.

«Господи, – подумала Аня. – Это Омега»

И ее затрясло от страха и безысходности.

Они вышли из джипа и Мирра в ужасе увидела яму, в которую сбрасывались трупы убитых людей. Там внизу, их было много – руки, ноги, косматые головы – костлявый комок из мертвых, окровавленных тел. У Мирры от страха подкосились колени и она чуть было не упала, но кто-то из солдат поддержал ее за локоть – ухватил грубо, оставляя синяки.

 Аня оглянулась на Шпика – старик болтал с одним из солдат сопротивления. Улыбался, сощурившись – поглядывал по сторонам, как нашкодивший пацан. Переминался с ноги на ногу, в ожидании своей порции милости от чудовища, которое возомнило себя богом.

И, вдруг, над их головами что-то грохнуло, раскатилось во все стороны гудящими волнами, так, что заложило уши. Аня подняла глаза и увидела прочертившие небо истребители – они промчались  на сверхзвуковой скорости, оставляя позади себя белый дымный след.

–Альянс! – закричал кто-то из солдат и в следующий миг прогремел взрыв. Земля ушла у Ани из-под ног – девушку отшвырнуло в сторону, на жаркий песок, и в полной тишине она увидела, как вокруг, будто метеоры, падают горящие обломки грузовиков. Она поняла, что кричит, но не слышит собственного крика – ползет прочь по расплавленному песку, а по лицу ее текут горячие слезы вперемешку с кровью. Мир потемнел от дыма, его тяжелые, черные клубы заволокли округу и потянулись ввысь, похожие на воронки торнадо.

– Господи, господи… – запричитала Аня  и попыталась подняться, но поняла, что кто-то крепко держит ее за лодыжку. Сильные, горячие пальцы вцепились в нее мертвой хваткой. Она обернулась и увидела окровавленное лицо Шпика. Он улыбался ей замаранными кровью зубами и что-то говорил, но она не слышала его из-за звона в ушах. Он потянул ее к себе – по расплавленному от жара песку. Поднялся над ней, встав на колени, и показался ей великаном в этом чертовом дыму.  Аня увидела, что у Шпика оторвана левая рука  – по самый локоть – на ее месте болталась окровавленная культя со свисающими венами и сухожилиями. Аня брыкнулась, стараясь выпутаться из крепкого хвата, но Шпик только засмеялся в ответ. Подтащил ее к себе и уселся сверху, здоровой рукой вцепившись в шею.

–Вот и все, маленькая сука, – прошипел Шпик, склонившись над Аней, заливая ее кровавой слюной изо рта.

Аня почувствовала, как сильные пальцы проводника сдавили ей до хруста гортань – казалось, Шпик сломает ей шею. Она схватилась за его руку – но он навалился  всем телом, так, что она не могла даже пошевелиться. И, вдруг, его хватка ослабла – Шпик засипел сквозь зубы и завалился в сторону, выдавливая из пасти бордовые пузыри. Аня увидела Мирру, некрепко стоявшую на ногах. Сумасшедшую madame, изменившуюся с тех пор, как началось их путешествие. Мирра протянула ей руку и Аня ухватилась за нее, поднявшись. Посмотрела на Шпика – он лежал на животе, а из спины у него торчала рукоятка охотничьего ножа.

–Давай, – сказала Мирра, – идем.

Ее лицо было перемазано грязью, но оставалось таким красивым посреди всего этого пиздеца. Как огонь, рядом с которым никогда не бывает темно.

–Да, – кивнула Аня. – Пора убираться отсюда к чертовой матери.

***

Маккензи согнулся на заднем сидении военного джипа, растирая уставшие колени. Ему нужна была мазь, но ее не было, и поэтому он пытался унять ноющую боль массажем. Так делала жена, когда приступы подагры становились невыносимыми – растирала ему суставы, пока он сидел перед ней со спущенными брюками и в расстёгнутой рубашке. Страдающий ожирением коп, не просыхающий неделями, доживший до того, что не мог без бутылки раздеться перед женой – стыдливо прятал брюхо под одеялом. Все это наводило тоску сейчас, когда он находился так далеко от дома. Почему вся глупость и ничтожность человеческих поступков видится только на расстоянии? Почему человек осознает каким был мудаком, только когда ничего уже нельзя изменить?

Маккензи посмотрел в окно – но увидел лишь желтые дома и редких прохожих, слонявшихся по выгоревшим от солнца улицам. А еще вывески магазинов, намалёванные на кусках фанеры, грубо приколоченной к фасадам обветшалых зданий. И больше ничего. Это был мир, который принадлежал Чистым – руины, на которых пытались выживать остатки былой цивилизации. Больше всего на улицах было солдат – как будто здесь, в сердцевине резервации, назревало что-то, по-особенному, ужасное. А водитель военного джипа – усатый дядька в черных очках – со знанием дела рассказывал сидевшему рядом солдату правду жизни.

–Жизнь – дермо, хитрая ловушка, которую расставляют  детям  родители. У будущего папаши стояк, а мамаше хочется палку потверже. Какие уж там гондоны?.. И ребенок, рано или поздно, заебанный этим миром, скажет тебе, скорее всего в порыве злости – я не просил вас меня рожать. У каждого родителя был такой момент, поверь мне, как отцу четверых детей. Каждый из сопляков, в период пубертата, заявит тебе о своих правах и суицидальных мыслях. Как меня все заебало – скажет он тебе. Все это, все вокруг – паутина, и мы барахтаемся в ней с самого рождения, в ожидании чертового паука. До самого конца…

Будто проповедник, чей голос звучал из старого приемника на бортовой панели, он вещал и вещал о подлых законах этого мира, так, что у Маккензи затрещала башка. Все, что существовало вокруг – было чьей-то изощрённой пыткой, и Маккензи готовился к худшему. Гвоздь говорил, что у Чистых были пыточные подвалы, где из людей выбивали признание, а потом стреляли в затылок. За стеной, в Голдтауне, такие истории могли бы сойти за страшилку, но здесь, в резервации – все становилось более, чем реальным. И боль от распухших суставов показалась бы Маккензи ничтожной, в сравнении с тем, что он мог испытать, оказавшись в одном из таких подвалов.

–А ты что скажешь? Как думаешь? – повернулся водитель к Маккензи. Пол увидел в отражении его очков своё опухшее лицо. Как будто посмотрел на свой замученный труп.

–У меня нет детей, – пожав плечами, ответил он. И подумал о том, что не оставит после себя ничего, кроме снимков в пыльном альбоме.

–Вот как, – кивнул сам себе водитель и вернулся к дороге. – Резервация вымирает. Скоро ее не станет совсем, только голые пустоши. Песок заметет здесь все. Можешь завести себе тут бабенку и она родит тебе выводок щенят.

–У меня есть жена… просто не сложилось, – сухо ответил Маккензи.

–Ясно. Ну, это, блядь, проблемы известные там, за стеной. Чем лучше жизнь, тем сложнее завести спиногрызов. Понимаю тебя, мужик. Ладно.

Маккензи захотелось ударить водителя с размаху. Но он только с унынием посмотрел в окно. Когда они проезжали КПП, он заметил трупы людей на тротуаре. Солдаты стояли над ними и курили, а те, босоногие, лежали, как тени. И все это было облито ослепительным солнечным светом. Как будто сам господь благословлял Чистых на такие деяния – даровал им свет и тепло в этих заблудших краях. А они платили ему, чем могли.

“Жертвоприношения?” – спросил сидевший рядом Мясник. Он потер щетину и улыбнулся. А с его квадратного подбородка стекала дебильная слюна.

“Ну, а что еще могут эти пещерные люди, да? С помощью палок и камней запугали остальных и теперь считают их за свой скот. И режут во имя своего божества. Не так ли? Это резервация – разве не так ты говорил, когда был молодым копом без свиного брюха? Это место, где один только скот. Рабы и их погонщики с плётками. Нечего жалеть этих людей, так, что ли?”

Маккензи откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Ему казалось он не выберется из этой передряги. Резервация не прощала тех, кто смог пережить свидание с ней. Она помнила свои обиды до самого конца.

– Долго еще? – спросил Маккензи не открывая глаз.

– Почти приехали, лейтенант, – ответил солдат.

Они и, правда, почти приехали. Улочки сужались, а людей в камуфляже становилось все больше. Безликие тени войны – они почти как те, которые лежали на тротуаре у КПП – были одними из многих, кого не запомнит этот быстротечный мир. Но, в этой круговерти жестокости и хаоса, в самой ее сердцевине, лучше было быть погонщиком, чем скотом – это понимал каждый из тех, кто взялся за автомат и примкнул к Чистым.

Скрипучий джип, раскачиваясь, свернул в проулок и, протиснувшись между домами, вырулил на широкую площадь, засыпанную песком. Посреди площади стоял высохший фонтан – а дальше, за ним, высилось, подобно великану, гранитное здание с колоннами. Стояло уверенно, посреди всей этой разрухи и тлена, опираясь на свои массивные мраморные столбы, блестящие в свете солнца. К широкому его крыльцу вело полсотни ступеней, а над высокими дверьми красовался герб – серп и молот в обрамлении пшеничных колосьев. У дверей дежурили несколько солдат с ружьями – Маккензи заметил у них на шее спущенные с лиц респираторы.

МИРОВОЙ СУД СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК – гласили тяжелые, металлические буквы над входом. Суд, который вершил судьбы людей в тоталитарном государстве. Ломавший, калечивший человека до самого конца. Приговоры тут выносились пачками: имена людей здесь были просто бумажками, которые комкались и выбрасывались в огонь сразу, как только судья выносил приговор – сгноить в лагерях или расстрелять за углом, без разницы. Это здание было адом, а теперь Чистые сделали его своим дворцом. Или форпостом. Или, бог знает, чем еще.

Джип остановился и солдат, сопровождавший Маккензи, с ухмылкой предложил ему пройтись. Как будто проверял на прочность – как любопытный мальчишка, топивший котенка в тазу, он хотел узнать, насколько сильно Маккензи хотелось жить. Они пересекли заваленную песком площадь и Маккензи остановился у подножия лестницы, беспомощно глядя на каскад гранитных ступеней, тянущихся, казалось, к самому солнцу.

–Спускаться всегда легче, чем подниматься, не так ли? – спросил солдат и зашагал наверх.

«Спускаться в расстрельный подвал? – хохотнул мясник. – Туда ты полетишь кубарем, будь уверен»

«Тебе уж точно здесь не подняться», – зло подумал Маккензи и, стиснув зубы, потащился по ступеням наверх. И с каждым его шагом боли становилось все меньше. А когда он поднялся к высоким дверям, ее и вовсе почти не осталось.

–Идем, – сказал солдат и дежурившие у дверей охранники отворили перед ними тяжелые деревянные створы.

Холл внутри был просторным и пустым – все казалось мертвым здесь, замурованным в холодный гранит. Поодаль, вились на второй этаж две лестницы – красивые керамические балясины с перилами, словно руки в шелковых рукавах, обнимали эту звенящую, пропахшую пылью, тишину, как будто мать своего погибшего сына. Солдат повел Маккензи на второй этаж – кованные каблуки его военных ботинок гулко стучали по мрамору, разносясь эхом по всем закоулкам здания.

Маккензи вспомнилась притча, которую он читал совсем еще ребенком – про злого короля, к которому  нужно было подниматься по ступеням высоко наверх, а король восседал там на позолоченном троне, в длинной мантии и с короной на плешивой макушке. Король был жестоким и говорил скрипучим голосом каждому – голову с плеч! Герой той притчи сумел обхитрить злого тирана и заставил его спуститься с лестницы вниз, где его ждали обнищавшие подданные и разрушенное, разворованное королевство. «Посмотри, – сказал королю герой, – почему люди идут к тебе по этим бесконечным ступеням, зная, что ты все равно отрубишь им головы.Когда забираешься на самый верх, не видно того, что происходит внизу. И тебе кажется, что все, кто поднимается по этим ступеням, завистники, желающие обгадить твою красивую лестницу и твой позолоченный трон».

В той притче, подумалось сейчас Маккензи, было какое-то разумное зерно.

«Сказки! – отмахнулся мясник. – Ты знаешь, что короли никогда не спускаются к своему народу. История помнит только мифы о добрых царях, написанные их придворными летописцами. Правда же в том, что ни одному правителю никогда не было дела до своего народа».

Они, наконец, поднялись на второй этаж и Маккензи остановился у перил, чтобы передохнуть. Колени все еще ныли, а спина была мокрой от пота.

–Вам нехорошо, лейтенант? – поинтересовался сопровождавший его солдат.

–Сейчас, – тяжело дыша, ответил Маккензи. – Слишком крутая лестница.

–Хорошо, пока мы здесь, я дам вам краткий инструктаж. Обращайтесь к тому, с кем будете говорить – генерал. Представьтесь, но не подавайте руки, если только генерал Костеллос сам ее не подаст. Не отказывайтесь от предложенных сигар и напитков. Слушайте и не перебивайте, говорите только тогда, когда генерал выдержит паузу. Вам придется стоять во время разговора, но если генерал предложит вам стул – можете сесть…

Маккензи посмотрел на солдата исподлобья и скривился в подобие ухмылки.

–Что-нибудь еще?

–Генерал Костеллос – человек старой закалки, он прошел войну с Альянсом. Просто… не давайте ему повода вспоминать об этом. Уверен, разговор будет недолгим, и вы сможете покинуть резервацию уже сегодня. Идемте.

Маккензи отлип от перил и потащился за солдатом по темному коридору. На стенах тут висели красные,изъеденные молью, флаги Соединённых республик, а пол был усыпан бетонной крошкой,  хрустевшей под ногами.

«Как будто идем по костям,» – подумалось Маккензи.

Как будто эта дорога, вымощенная человеческими костями, и была тем путем, которым пошли Чистые в своем безумном стремлении возродить погибшую империю. Только беда состояла в том, что в гетто не осталось ничего, кроме злости и песка. Не было здесь больше той пытливой, работящей почвы, на которой когда-то взошли первые ростки Соединенных республик, после превратившиеся в могучее дерево. Пыльные флаги на стенах, темные от песка окна, пол, усыпанной каменной крошкой – вот все, что осталось и бережно хранилось Чистыми внутри этого гранитного склепа. Мертвые семена, которые не способны были дать всходов.

«Они поливают их кровью, – подумал Маккензи, – как какие-то древние колдуны, взывающие к жизни мертвую, разложившуюся плоть».

В конце коридора находилась дверь из темного дерева – она была приоткрыта и ни кем не охранялась, а из щели сочился тусклый, мерцающий свет.

–Он ждет вас, – сказал солдат, остановившись. И вокруг все сразу смолкло без его цокающих металлических каблуков.

–Так просто? – спросил запыхавшийся Маккензи. – Я просто… пойду туда… так просто?А что если…

– У нас мало времени, лейтенант, – ответил солдат. – Генерал ждет вас.

–Да, – кивнул МАккензи, и поглядел на приоткрытую дверь. – Хорошо.

Он пошел вперед, придерживаясь стены. Его грязная рубаха вымокла от пота, а на лице сизым пятном горел кровоподтек. Страховка покроет дантиста, если ему удастся выбраться отсюда живым.

«Ничего, Пол, – подбодрил он сам себя. – Ты шел по лестнице наверх, а подниматься иногда легче, чем спускаться в подвал».

Он подошел к двери и осторожно приоткрыл ее, оголив околичности прятавшегося внутри кабинета. Маккензи увидел край стола, покрытого зеленым сукном, тусклую настольную лампу на нем, спинку пустующего стула и портреты вождей на стене. Он постучал ради приличия и вошел, не дождавшись ответа. За столом сидел сухой человек в форме с погонами и военной фуражке, на которой красовался отличительный знак – серп и молот в обрамлении пшеничных колосьев. Человек что-то писал в блокноте чернильной ручкой и Макензи заметил, как красив и витиеват его почерк. На столе у человека стояла открытая чернильница и подставка для ручки. Был там и допотопный дисковый телефон, а рядом – пепельница с затушенной сигарой. Окна в кабинете были плотно завешаны шторами, и от этого внутри царил душный полумрак. Человек поднял на Маккензи глаза – усталые, но живые – и закрыл блокнот, ткнул ручку  в подставку и откинулся на спинку стула.

–Генерал, – кивнул Маккензи, чуть склонив голову. – Мне сказали, вы ждете меня.

Генерал Костеллос молчал, разглядывая замученного, грязного копа, а потом приподнялся  и, сложив руки за спину, отошел к окну. Раздвинул шторы, впустив в комнату яркий солнечный свет. Маккензи заметил, что на ногах у генерала были высокие кирзовые сапоги, какие давным-давно носили солдаты Союзных республик, а теперь их показывали только в военных фильмах, которые снимали европейские кинематографисты.

–Подойдите, лейтенант, – попросил генерал и Маккензи прошаркал к окну. Там, на задней площади, строились в шеренги войска – сотни солдат копошились, как голодные мураши, и площадь казалась черной от их непокрытых голов.

–Посмотрите на этих парней, лейтенант. Они все, как один, Чистые – гордость партии, борцы за чистоту резервации, которых я, без преувеличения, могу назвать  нацией. Все они скоро примут бой за свободу и за те ценности, которые мы так бережно взращивали в их головах с самого детства.

–Это что… мобилизация? – спросил Маккензи. – Но с кем вы собираетесь воевать?

Генерал Костеллос зашторил окно и предложил Маккензи присесть:

–Подагра? – спросил он, когда Маккензи с трудом опустился на стул.

–Да, но откуда?..

–У отца была запущенная форма. До сих пор помню, как он выл от боли по утрам, – генерал выдвинул ящик стола и достал коробку с сигарами, раскрыл ее и протянул Маккензи.

–Нет, спасибо, бросил, – отказался тот и генерал задумчиво кивнул. Закурил и пустил дым в потолок.

–Когда ваш фургон расстреляли, вы могли вернуться обратно – до КПП было рукой подать. Скажите мне, лейтенант, почему вы этого не сделали?

Маккензи пожал плечами:

–Мне будет трудно объясниться сейчас. Это настолько личное, что я вряд ли сумею это донести…

–Но вы пришли сюда за ответами, ведь так? – сощурившись, поинтересовался генерал.

–Так далеко я еще никогда не заходил, – сознался Маккензи.

–И можете не выбраться из таких далей, – сказал Костеллос. – Через сутки Альянс начнет войну: они вторгнутся в резервацию под предлогом агрессии с нашей стороны – убиты шестеро полицейских из-за стены, расстреляны Чистыми в своем фургоне, на подъезде к песчаному кварталу. Достойная причина, чтобы вернуть войска в резервацию, как считаете, лейтенант?

–Я не понимаю…

–Вы и не должны были понимать. Вы должны были вернуться в Голдтаун после расстрела всей вашей команды и стать живым свидетелем этой чудовищной расправы. Вы должны были стать катализатором всего – коп, всю жизнь положивший на борьбу с отморозками, лезущими из-за стены, с такими как тот Хопвельский Мясник, которого вы поймали… Вы должны были доказать целой Европе, какие Чистые безжалостные ублюдки и тем самым развязать руки людям, которые давно хотели начать эту войну.

–Но для чего Альянсу вторгаться сюда? Парламент не переживёт второй волны этого безумия…

Генерал Костеллос крепко затянулся сигарой и его слова вырвались изо рта вместе с клубами сизого дыма:

–Ответы, лейтенант, всегда чертовски просты. В резервации хранятся секреты. Ваши правители свозят сюда столько тайн, что можно подавиться, и думают, что песок все стерпит. Но дело старика Кеннинга пошло не по плану. И теперь им приходится заметать следы. Они готовы на все, чтобы мир не узнал правду.

–Какую правду? – прошептал Маккензи.

–Вы хороший коп, мистер Маккензи, думаю многие вам об этом говорили. Завтра начнется война и все здесь превратится в огненный ад. Я дам вам машину и оружие, дам координаты, – Костеллос посмотрел на Маккензи сквозь табачный дым, – и если вы готовы идти до конца, вы узнаете правду. И, если пожелаете, явите ее миру.

“Может я никогда и не был главным делом твоей жизни, а, Пол? Ни я, ни эти девчонки, за которыми ты гоняешься по всей резервации? – зашептал ему на ухо призрачный Мясник. – Может вот оно – дело, которое, наконец, принесет тебе покой? Или мне надо было скинуть тебя с того обрыва, чтобы ты сейчас пускал слюну себе на подбородок и мочился в штаны, а, Пол? И не было бы больше недосказанности. А я бы, уж поверь, нашел для себя еще множество дел…”

–Что скажете, лейтенант? – спросил генерал.

–Кто стрелял по фургону?– задал встречный вопрос Маккензи. – Мне нужно знать, прежде чем я соглашусь – кто убил всех тех ребят?

–Знал, что это понадобится, – генерал Костеллос выдвинул ящик стола и вытащил оттуда потертый кассетный плейер. Поставил его перед Маккензи. – Одного из стрелявших удалось задержать. Это запись его допроса.

Маккензи с испугом посмотрел на Костеллоса, но тот лишь кивнул и нажал на кнопку воспроизведения – из динамика, сквозь помехи, донесся хриплый мужской голос.  Говорил он медленно, тяжело дыша – делал паузы в словах, как если бы отвечал у доски перед строгими учителями. Но все было иначе – то, что Маккензи слышал на пленке, было следствием изощрённых пыток. Поговаривали, что Чистые пользовались трудами монахов инквизиторов – знали, сколько боли может вынести человеческое тело перед тем, как мозг повредится и еретик начнет бессвязно бредить. Маккензи был уверен – пойманного стрелка запытали досмерти. Но перед тем, как умереть, он выложил им все.

–Диверсионная группа, – сказал голос на записи, – в составе трех человек(пауза) Задание – (тяжелое дыхание) уничтожение полицейского фургона из Голдтауна и всех, (пауза) кто находился внутри. Дополнительная цель – один выживший, (пауза) желательно лейтенант Пол Маккензи. Задание выполнено – (пауза) дискредитация террористической партии Чистых, (вздох) для последующего их полного уничтожения. Приказ отдан главой антитеррористического отдела Европейского Совета Безопасности  –  Натаном Хоувом.

Маккензи щелкнул кнопкой паузы и посмотрел на генерала:

–Его пытали, под пытками можно сказать все, что угодно…

–Я видел, – помолчав, сказал генерал, – как обычное шило, коим пользуется каждый сапожник, выворачивало людей наизнанку, но они продолжали молчать. Идейные, борцы за какую-то свою мазохистскую мечту… поверьте, лейтенант, я видел много подобного дерьма. Тот стрелок, которого мы схватили, выдержал два удара в челюсть перед тем, как сломаться. Он рассказал нам все. А теперь послушайте меня – я редко кому-то что-то доказываю, редко кого убеждаю, вы же удостоились такой чести. Вот, – Костеллос достал из ящика бумажный конверт и бросил на стол, – координаты места, где закопаны все секреты. Найдите их, мистер Маккензи, и решите, что делать дальше.

Он поднялся из-за стола и подошел к окну. Сухой, с военной выправкой – он стоял, сложив мозолистые руки за спиной.

–Время в этом месте – песок, – сказал генерал Костеллос, не оборачиваясь. – У вас осталось меньше суток, чтобы выбраться из резервации живым.

Маккензи взял со стола конверт и вытащил оттуда сложенную вдвое карту с обозначенным местом в виде красного креста.

–Кто стоит за взрывом в Голдтауне? – спросил он у генерала.

–Слишком много вопросов, лейтенант. Машина ждет вас внизу – с оружием и припасами, – ответил Костеллос. – Идите, лейтенант. И решите, что делать дальше.

Он так и не отвернулся от окна – смотрел на построение своей армии – генерал Костеллос, выживший в мясорубке первой войны и готовившийся ко второй.

Пол Маккензи поднялся со стула и увидел, как генерал поднял руку к виску, отдавая честь. А там, за стеклами окна, в вязком, прожаренном воздухе, уже вовсю кружились духи войны. Раскрывали свои клыкастые пасти в предвкушении человеческой крови. Все это подчиняло, засасывало каждого, кто оказался рядом, в свою смертельную воронку. Нужно было торопиться и Маккензи приложил руку к виску, а потом вышел молча, так и не найдя подходящих слов, чтобы попрощаться.