Утренний выпуск местных новостей, среди прочих ночных происшествий, особенно крупно задержался на казусе на грани курьеза, имевшем место на одной из безымянных городских площадей. Ведущий выпуска, словно вживаясь в роль пострадавшего, леденящим жилы голосом передавал своей аудитории, как четверо неизвестных негодяев, трусливо скрывая физиономии капюшонами, заехали минувшей ночью на грузовике марки «КамАЗ» с замазанными грязью номерами на площадь, затем обвязали ноги «памятника полузабытым юмористам» тросом, после чего резким нажатием на педаль газа сдернули его с постамента, и, ничтоже сумняшеся, загрузив несчастный памятник в кузова, укатили в анонимность моросящего тумана. Скороговорка диктора подкреплялась записями с камер наружного наблюдения, являя мрачную и мутную игру теней, требующую тщательной расшифровки и голосового освещения. «Кому мог понадобиться этот невзрачный памятник, примечательный разве что тем, что пару лет назад вокруг него разыгралась печально известная экстремистская вакханалия, выдаваемая за флешмоб?» – не на шутку горячился диктор, энергично разводя руками и напуская на себя вид, будто ему не все равно.

Одними из немногих зрителей этого раннего представления, тем ненастным осенним вторником, были и те самые четверо неизвестных, которые на все лады посмеивались над не по-утреннему разговорчивым и возбужденным ведущим. Двое из этих четверых являлись мужчинами лет примерно сорока-сорока пяти, двое других вдвое моложе – годов двадцати-двадцати трех от роду. Все они тем временем расположились на стареньком пружинном диване, в пристройке-мастерской загородного дома, наблюдая пыльную картинку с экрана допотопного электронно-лучевого телевизора. За диваном, на брезенте, лицом вниз лежал обсуждаемый памятник со сломанными ногами: ступни при падении так и остались на постаменте.

– Во заливает – соловей, – не в меру развеселившись, громогласно воскликнул вертлявый молодой человек, комментируя речь диктора.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь засвечусь в ящике таким образом, – согласно отвечал вертлявому его сверстник.

– Да тихо вы, ребят, дайте дослушать до конца, чего там еще этот живчик сказанет, – перебивал их худощавый, интеллигентной наружности мужчина в очках и явно легендарной, через многое прошедшей футболке с полустертой на ней надписью: «Степаныч спасет мир».

Смолкли.

– Дядь Толь, – вновь заговорил вертлявый парень, обращаясь к сосредоточенно молчавшему мужчине, как только начался следующий, малоинтересный сюжет про незадачливого домушника, пойманного в сети правосудия, – а ты точно знаешь, что в памятнике деньги спрятаны?

– Постой-постой, Вань, когда это я говорил про деньги? – терпеливо принялся опровергать его предположение Толик. – В одном я уверен наверняка: там что-то есть, не может не быть. Виктор мне тогда, во время наших скитаний, все уши прожужжал про этот конкретный камень, что он чуть ли не все тайны бытия открывает – ну, это он, конечно, гиперболизировал. Ты понял – преувеличил, в смысле. А потом и вовсе отнекивался, вроде разыгрывал меня таким образом, чтобы внимание отвлечь от сложившейся вокруг нас обстановки. Но ты же знаешь дядю Витю! И вот именно ты, Ваня, и натолкнул меня на мысль, что конкретный камень – это памятник, помнишь? Удивляюсь, как я сам только не догадался!

– Так давайте, может, начнем уже вскрытие производить! Нет сил ждать! – в нетерпении выпалил Ваня.

– Обождем, – сухо тормознул его творческий порыв Степаныч. – Говорю ж, до десяти утра подождать придется, внимание нам привлекать ни к чему, хотя у меня тут в садоводстве бабки в основном всякие живут, ранние пташки, но бабки эти – самая прошаренная публика, что касается исполнения закона о тишине.

– Эх, бабки, – мечтательно выдохнул Ванек, – то есть… короче, вы поняли. Как думаете: много нам дядя Витя оставил все-таки? – опять вернулся он к своей навязчивой идее.

– Дык Анатолий Сергеевич только что ж тебе объяснял, чего ты заладил с деньгами, Вань? – перебил его второй парень по имени Петька, исполнительный малый, хорошо себя зарекомендовавший в области доставки проблем, а потому взятый в дело. – Тебе ли не знать, какой Виктор Корнеевич приколист по жизни? Я так вообще уверен, что никаких денег там нет. Скорее уж координаты мест, куда он уехал. Да и много ли в памятнике денег упрячешь? Разве что чеки какие-нибудь. Или карты банковские, но их блокирнули бы уже давно – вообще не вариант. Хотя… золотом можно…

– Правильно Петруха говорит. Деньги – это на Витьку совсем было бы не похоже. Моя ставка: еще какую-нибудь головоломку нам подкинул, вот что будет в его стиле, – согласился Степаныч с Петром.

– А че… если там вообще нет ниче? – ужаснулся вдруг вслух Ваня.

«Иди ты…», «Да не может такого быть», «Ну чего ты болтаешь?» – послышалось сразу три опровержения его необдуманного, но опрометчиво озвученного уже допущения. В ту минуту Иван впал в трудную думу, что если в памятнике не деньги, то к чему тогда вообще все эти риски и резкие телодвижения, хотя и сам смутно предчувствовал, что вряд ли, едва ли все-таки деньги, ведь дядя Витя такой чудной: вечно придумывает какую-нибудь заумную хрень, вместо того чтобы вот так просто взять и по-человечески оставить деньжат на долговременную безбедность. Самостоятельно приходя к неутешительному выводу, Ваня извлек из кармана треников мобильный аппарат и с тоской глянул на часы. До десяти утра оставался целый нудный и долгий урок терпения – сорок пять минут.

Кризис второй. Временной

Никогда еще в своей жизни Иван с таким неподдельным трепетом не дожидался десяти утра. «И хрен с ними с деньгами, по-любому интересно, что там, – успокаивал он себя. – Как там дядя Витя говаривать любил: не в деньгах счастье? Философ, блин». Остальные, очевидно, тоже погрузились в какие-то очень свои размышления, рассеянно поглядывая время от времени в телевизор, в котором телеведущая в белом халате в самых непринужденных интонациях преподавала народу радости уринотерапии.

Напряжение меж тем росло, выражаясь в продолжительном, застывшем в воздухе молчании, которое благоразумно разрушил владелец хозяйства Степаныч:

– Ладно, еще десять минут осталось, конечно, но, думаю, можно приступать! Молодежь, тащите ящик с инструментами, сейчас мы с вами будем пилить саму истину!

– Так как пилить-то будем? – заинтересовался Ваня.

– Что пилить? – на всякий случай уточнил у него Толик, озадаченный чрезмерно развившейся в последнее время в Иване денежной зависимостью.

– Ну… эт… памятник! Я думал, кувалдой будем разбивать… – немного успокоил Ваня старшего товарища.

– Вот молодежь пошла, а? – усмехнулся Степаныч Анатолию, – никаких принципов: лишь бы все ломать и крушить. А впрочем, мы такими же были, наверно. Не, так дело не пойдет, Ванек, тут тонкая работа нужна, – обратился он уже к Ивану. – У меня специально для таких случаев алмазный диск припасен, – произнес он таким тоном, точно хотел сказать, что распил памятников входит у него в привычный круг занятий. – Короче, я его сейчас на четыре части, вдоль и поперек, запилю, а потом аккуратненько, вежливо, заботливо даже – стамесочками и молоточками пройдемся по своим участкам. Только большие куски не оставлять! Если надо будет, хоть в пыль сотрем, но до истины докопаемся! Жаль, конечно, таким образом с памятником обращаться – культурный объект все-таки, но давайте будем помнить, что сам Виктор Корнеевич этого хотел! И нам велел, кхм-кхм, – закашлялся Степаныч от поднявшейся с пола пыли.

Кризис третий. Развороченный

Спустя пару часов кропотливой работы:

– Ладно, молодежь, давайте уж, для очистки совести, добивайте остатки. Ну а если ничего совсем нет, то я ни черта не понимаю в этой жизни! – запыхавшись, выпалил Степаныч. – Толь, пойдем перекур, может, устроим!

Двое мужчин вышли из мастерской в прохладный и хмурый полдень садоводства.

– Слушай, Толь… А ты ничего не попутал? Странно все как-то получается…

– Да нет же, Мих. Ни в чем я еще не был так уверен, как в том, что памятник – это и есть искомый конкретный камень! Витя ведь Ваньке так и говорил: «смотри, какой конкретный камень!» Сам бы Ванька такое не выдумал, понимаешь же. Хотя, ты знаешь, я тут только сейчас кое-что понял: мы как-то упустили из виду… – не договорил Толя, уловив на себе согласный взгляд Степаныча.

– Постамент, – докончил тот его мысль, пришедшую в голову в ту же секунду. – Да, тут дело посложнее будет, обождать бы несколько деньков надо, совсем уж борзеть не стоит. Ладно, придумаем что-нибудь, – задумчиво закончил мысль Степаныч, начиная уже что-нибудь придумывать насчет технологии исчезновения постамента с площади.

Кризис четвертый. Обнадеживающий

Через пару дней все та же компания, на сей раз ближе к вечеру, собралась в знакомом помещении. Погода на сей раз устоялась погожая, улыбчивая и предвещающая. Заветный постамент почти нетронутым стоял на том же брезенте позади дивана, ожидая сокрушительных над собою работ.

– Ну, братцы, передохнем минуток пять, а потом – за дело! Желательно бы до одиннадцати вечера вопрос закрыть! – выразил общее желание Степаныч.

– Ловко ты это, дядь Миш, дело устроил, – высоко оценил находчивость Степаныча Иван, желая поддержать беседу. – Думаешь, из рабочих никто не проговорится, нормальненько все будет?

– Нормально, нормально, не дрейфь, – успокаивающе заверил тот Ваню в ответ. – Свои все люди. Не болтуны. Главное – до сути добраться, вот о чем думать нам надо!

А ловкость дела состояла в том, что постамент снимали средь бела дня, прикинувшись бригадой рабочих, присланных какой-нибудь администрацией для демонтажа. Оранжевые и кислотно-зеленые жилеты, прикупленные в ближайшем строительном магазине, а также достоверный высокохудожественный мат, сопровождавший весь ход работ, не вызвали подозрений ни у случайных или специальных прохожих, ни у блюстителей правопорядка.

– Ну-с, приступим? – вопросительно настоял Толик, плохо скрывая охватывающее его волнение.

Кризис пятый. Относительный

Когда от постамента остались лишь рожки да ножки: куча пыли и мелкий камень, энтузиазм оставшихся подметать мусор Ивана и Петра достиг критически низкой отметки. Степаныч и Толик тем временем устало сидели на пружинном диване и сосредоточенно думали каждый о своем, но, в общих чертах, об одном и том же феномене: нет, они не были сломлены тем, что Виктор не оставил денег или каких-нибудь координат мест, куда, как они на то надеялись, отъехал. Не так уж жалели они и о понапрасну потраченном времени: скорее оба были изрядно озадачены тем, что так дружно ошибались в своей уверенности, что Виктор просто не мог не оставить какой-нибудь знак, предмет, секрет – так это отчаянно выбивалось из всей легенды их общего друга.

– А может, весь смысл памятника состоял единственно в том, чтобы собраться вокруг него в тот памятный день? А с чего, и вправду, мы решили, что там обязательно должно было быть что-то внутри? – осторожно подводил Степаныч итоги заканчивающейся операции по распилу истины.

– Эх, Миша, слышал бы ты своими ушами, как убедительно Витя вещал в те дни про этот конкретный камень, ты бы и сам ни секунды не сомневался. А сейчас… я просто… ничего не понимаю, ничего! Как так-то? Что же тогда он хотел всем этим сказать? – сокрушался Толик.

В ту суровую секунду позади них раздался зычный возглас Ивана: «Да нет тут ни хрена! Накаркал я, по ходу, бляха-муха!», пиная с досады оставшуюся от памятника металлическую табличку «памяти полузабытых юмористов», которая с тупым, отвратительным любому слуху звуком скользнула по бетонному полу, покуда ее движение не было остановлено ящиком с инструментами.

– Эй, да ты успокойся там, Иван! Жизнь на этом не заканчивается, сейчас еще сломаешь мне тут чего не надо! – примирительным тоном приободрял того Степаныч.

– Дай-ка мне лучше эту табличку сюда, на память о сегодняшнем незабываемом вечере себе оставлю! – жестом и словом велел Толик.

Ваня виновато поднял табличку с полу и, сдувая с нее пылинки, передал просителю. Толик, взяв в руки табличку, рассеянно остановил взгляд на высеченных на данном бесполезном предмете буквах, после чего, перевернув, отложил на край дивана. И тут он внезапно воодушевился, зазывая к себе молодежь и обращая на что-то внимание Степаныча:

– Вот оно! Вот! Только… что бы это могло значить? «Будь что было! Будем! О0Х0О», – несколько раз бережно и осторожно зачитывал вслух Толик.

– Ниче не понял, – деловито поделился своим мнением по этому поводу Иван, яростно расчесывая затылок.

– Тут, смотрите – это разные, похоже, символы! Сначала буква «О», а вторая, поуже – это «ноль», видимо, а может быть, и наоборот. Видите, шрифт разный – этот поглубже даже, кажется, – проницательно подметил Петя.

– А может, это код от сейфа, а? А как иначе понимать? – обрадовано выпалил Ваня. – Чего делать-то будем, дядь Толь, как считаешь?

– Думать будем, Ваня! Будем узнавать, что тут да как! Меня вот больше интересует, что означают эти слова? А по поводу кода или пароля – да, это возможно, – хитро щуря глаз, отвечал ему Толик.

– Да успокойтесь вы, я уже понял кое-что… Во всяком случае, я знаю наверняка, что такое «О0Х0О». Уже неплохо! Ха!.. и все-таки Витя не изменил себе – вот что главное! Оставил нам над чем мозгами пораскинуть! – заткнул поднявшийся гул Степаныч.

Кризис шестой. Преодоленный

Описание отсутствует.

Голова 91. Откровение от Патамушты

патамушта: ну что, наверное, настало мое время высказаться по существу вопроса. Нисколько не умаляя значимость предложенных вами, друзья мои, гипотез, вполне обоснованных и аргументированных, все они, на мой взгляд, лишены чего-то крайне важного, ключевого – того клея, на котором все держится, собирает воедино и делает реальными претендентами на победу в затеянном нами конкурсе правдолюбия:) Пожалуй, и моя гипотеза в чем-то недооформлена, недоформулирована, но, хочется верить, вы сумеете оценить ее по достоинству; поймете, что я имею в виду, говоря о клее.

свитани: ну, удивляй!:) надеюсь, это не имеет никакого отношения к токсикомании?

патамушта: свитани: оставлю твою шутку юмора без ответа, потому что сейчас я предельно серьезен и откровенен, и всех призываю к тому, чтобы открыть свой разум пошире. Для начала я хотел бы обратить ваше внимание на интернациональный состав нашего коллектива, что все мы по-прежнему являемся представителями разных наций, культурных традиций, заложенных в нас кодов. Незначительная, вроде как, деталь, несущественная в условиях общения на едином универсальном языке, все это давно не новость, но как же тогда быть со мной – гражданином так никем и не признанной республики Олбании! Что, замечу, отнюдь не мешает мне быть в банде и понимать вас, как, простите за сентиментальность, родных. И несмотря на вышеуказанные обстоятельства – на наличие разных гипотез, этнические различия, что-то нас объединяет по-настоящему. Что? Во-первых, известная туманность нашего положения, порождающая напрашивающиеся вопросы: где мы, кто мы? Для чего мы здесь? Во-вторых, незатейливая, по моему скромному мнению, интрига: двое, как нам было объявлено О0Х0О, скоро покинут нас, а что станется с остальными тремя – тоже своего рода интрига, второстепенная. И вот я ставлю вопрос прямиком, почему все так, а не как-нибудь иначе? И нахожу тому одно-единственное разумное объяснение: мы с вами плоды авторского замысла! Вероятно, персонажи литературной креатуры. Только этим можно объяснить все, все и еще раз все.

квази-мен: хм, что именно? Не понимаю, каким образом это объясняет хоть что-нибудь, тем более – все.

патамушта: нет, Квази, это самым исчерпывающим образом объясняет вообще все. Абсолютно все. Потому что с нами происходит Все, что угодно Автору. Кто это? Об этом можно только догадываться. Однако у меня давно уже не вызывает сомнений, что мы существуем в рамках некоего вымышленного проекта: полета, продукта фантазии. Сначала, в силу собственных пристрастий, я склонялся к тому, что мы персонажи какого-нибудь низкобюджетного телесериала на грани закрытия. Но нельзя же быть таким эгоистом: мало ли у кого какие пристрастия? На самом деле важно лишь то, что некий Автор вдохнул в нас жизнь на страницах какого-то, сделаю вольное предположение, псевдомодернистского романа, придетективленного, приправленного специями персональных авторских наблюдений и представлений о структуре мироустройства. Учитывая же откровенно неторопливое развитие событий, недостаточно динамичное для телеэкранов, осмелюсь предположить, что речь идет о книге, причем еще пишущейся, незавершенной, но закономерно заканчивающейся. Чем? Не могу знать.

свитани: ну ты даешь, а как же свобода воли, ведь мы же, убеждена, сами хозяева своей судьбы! Я отказываюсь верить в то, что мы слепые пешки в руках какого-то Автора. Я не верю в Автора.

патамушта: ну что я могу на это ответить? Сам я уважаю любую веру, в том числе неверие в существование Создателя, все того же Автора: видно, такой он тебя задумал. Что касается свободы воли, то я не ставлю под сомнение ее возможность, никто не отменял свободу воли. Если мой персонаж Патамушта по каким-то причинам так понравится Автору, что ему вздумается, что мне не следует покидать страниц книги, то я не покину жизненное пространство книги. А может быть, мне даже выпадет удовольствие и честь угодить в продолжение! И все же нужно отдавать себе отчет в том, что речь идет о свободе воли в известных, не нами установленных пределах и границах. Говоря еще проще – свобода свободой, а никнеймы выбирали не мы:) На мой взгляд, пока все однозначно свидетельствует о том, что Автор ведет нас через определенные обстоятельства к какой-то развязке или развилке. И пока развязки нет – есть мы. Есть в Авторском сознании. Стало быть, нам остается уповать на то, что этот парень знает, что делает:))

якобы_графомен: а с чего это ты взял, собственно говоря, что автор – парень?:) Как знать: быть может, нами движет какая-нибудь умудренная, и оттого разочарованная жизнью, дама с собачкой?:)

патамушта: ну это вряд ли:) Насколько мне известно, дама с собачкой тут вообще не при делах:) Но кем бы ни был Автор, он явно нервничает и куда-то спешит – возможно, сроки поджимают – из чего я вывожу, что в литературных делишках и приемчиках он отнюдь не мастак, что указывает на его или молодость, или просто неискушенность, а может, боюсь это озвучить, чтобы не навлечь на себя гнев – им движет даже сумасбродство, или обыкновенная праздная скука.

свитани: а ты, однако, смутьян и богоборец:)

патамушта: ни в коем случае! Я для себя принимаю любой авторский замысел, в чем бы он ни состоял, и мне, как и вам, остается лишь следить за ходом событий, по мере сил участвуя в них. Сдается мне, что наш Бог не ангел, а просто такой, какой есть. А кто сказал, что Автор обязан быть седовласым гигантом мысли или хотя бы добропорядочным профессионалом? В любом случае, я без лишних слов сойду со страниц книги, если смогу быть полезен этим его величеству Замыслу: изначальной или созревшей по ходу пьесы задумке:)

виэкли: так в чем тогда претензия к автору?

патамушта: с моей-то стороны вообще никаких претензий нет и быть не может. Напротив, я обязан отдать Автору должное: он поместил нас в абстрактный идеал, создав для нас чудесный город-сад Первоград, сотворив нас созидательными и положительными персонажами, исследователями истины, учениками жизни. Заметьте: Автор, насколько долго это было возможно, не сталкивал нас лбами, не внедрял искусственный конфликт, не заставлял нас противостоять всяким злобным антиподам, асоциальным элементам и прочей нечисти. Однако есть у меня чувство, что все-таки и он пошел на поводу у наших извечных и незримых врагов – читателей. И это значит, что покой и безмятежность отныне нам будут только сниться. Только так я могу объяснить тот прискорбный факт, что мы будем разлучены, вопреки нашим личным заявкам и пожеланиям(:

якобы_графомен: и отчего же, по-твоему, Автор пошел на поводу?

патамушта: а оттого только, и тебе это должно быть известно не хуже моего, что в любой книге всенепременно, рано или поздно, должна завязаться какая-нибудь интрига, имеющая выход, логическое завершение. Кто станет читать, как мы беспечно, весело и играючи проводим время в садах Первограда, если это ни к чему не ведет? Хотел бы я дать совет Автору, чтобы он даровал нам вечный покой, оставив рукопись недописанной, но, сдается мне, что маховое колесо уже запущено и обратного хода нет. Да и кто я, в общем-то, такой, чтобы давать Автору советы, хотя, как мне кажется, я разгадал уже в общих чертах исход грядущего дела.

квази-мен: так это уж скорее свидетельствует об искушенности автора, о его стремлении сделать хорошо и интересно не только нам, своим творениям, но и нашим… врагам – потенциальным читателям.

патамушта: неискушенность имеет выражение не столько в сюжетной линии, сколько, например, в слабой разработке характеров, персонажей, то есть нас. Мне-то, конечно, и без того легко и просто быть таким, каков я есть, но у любого Автора тоже есть недоброжелатели: критик не дремлет. Критику крайне нужно знать, что спать и кушать не может, а какой же цвет волос у Виэкли, а размер, простите, груди? А действительно ли так уж хороша Свитани, поскольку кроме собственных ее упоминаний об этом и нашем молчаливом согласии – других подтверждений тому нет. Автор уходит от деталей, возможно, не желая лишний раз воскрешать в памяти какой-то некогда близкий, дорогой ему образ. Но критику на это чхать: как же сложить образ, облик персонажа – при полном почти отсутствии внятных, животворящих описаний. Нет, я-то все понимаю! Понимаю, что когда мы говорим о Виэкли, как о молодой норвежской девушке, то фантазия берет и сама запросто создает перед глазами образ какой-нибудь молодой норвежской девушки, без детальных пиршеств, вроде: «ее золотой локон ниспадал на широкий, открытый лоб, утопающий в выразительных веснушках, сияющих, словно звезды в южном небе». Но потому-то я и не завидую нашему Автору, что старый друг-критик не преминет указать на эти упущения и недоработки в проработке персонажей, а то, верно, и вовсе обойдет вниманием столь снотворное сочинение, откажет ему в наличии достоинств, в банальной интересности даже. Нам-то какая разница, спросите вы!? А я отвечу – все это существенно снижает наши шансы воссоединиться в продолжении, раз уж в настоящем творении нам суждено быть разлученными. И это я говорю на тот случай, если Автор воспримет такого рода критику или, напротив, полное отсутствие оной – всерьез. Уверен, нет резона сложно относиться к внешней пустоте, когда есть внутренняя полнота, питающая наши жизни!.. Думаю, каждый из нас должен быть безгранично благодарен Автору за то, что дал пожить нам на полную: настолько долго, насколько элементарно позволяла ситуация. Однако всему, как известно, приходит конец. Могу лишь добавить, что я уже ощущаю близость финала; точно знаю, что дело идет к развязке.

якобы_графомен: справедливости ради, Автор, о котором мы условно говорим, сформировал наше общение, прибегнув к институту чата – довольно безличный формат, тем самым снимая с себя значительную часть ответственности за чье-то там предполагаемое непонимание:)

свитани: кстати, да, а почему чат? Это же старье! Кто там еще сидит, когда кругом столько стильных и функциональных ресурсов на любой вкус!

патамушта: так именно о том и речь, что только на страницах собственной книги Автор может делать все, что считает возможным, необходимым. Он не может делать все что вздумается на улицах своих или чужих городов, в своей же квартире, если он не бродяга, всегда найдутся известные ограничения, и только в космосе своих творений – нет никаких границ, рамок и скобок. Мы говорим о той самой «силе условности», которая недоступна пониманию теоретиков и критиков. А ведь именно благодаря «силе условности» у нас тут вылезают время от времени и Анна Каренина, и Оливер Твист, еще какие-то персонажи, так просыпается вместе с нами вечно солнечный город Первоград, так возникает судьбоносный, переломный Бабилонск, там же – в фантазии и воле Автора – зарождается и вызревает интрига, имеющая логический выход, исход. Так что чат – не та вещь, которой следует удивляться. Вот захотелось Автору создать нас, велеть ходить в школу жизни, общаться посредством чата, вот мы и ходим, общаемся, возможно, только транслируя в пустоту его же, авторские, мысли. А почему чат? Допустим, это скромная дань современности, может быть, ностальгия по давно ушедшим дням, когда чаты были востребованы пиплом и заполнены воистину мыслящими телами, прячущимися за концептуальными никами.

квази_мен: так почему ты так уверен, что мы не более чем плоды чьего-то воображения, персонажи книги? Не вполне понимаю…

патамушта: посудите сами – это единственная совершенно непротиворечивая гипотеза, поскольку только благодаря помыслам Автора мы наслаждаемся видами небесного града Первограда, который, не концентрируясь на чрезмерных подробностях, тот сделал красивым и разумным местом, не пустив на улицы всевозможных подонков и дегенератов, зато поместив сюда нас. Хотя бы и поэтому, на мой взгляд, ему простительно упущение каких-то деталей, некоторых нестыковок, все это не имеет ни малейшего значения для нас – счастливых обитателей Первограда. Отчего же я так уверен во всем, что говорю? Вы знаете, когда я устремляю взгляд в небосвод и отчетливо наблюдаю выложенную звездами надпись: «Голова 91. Откровение от Патамушты», то сомневаться в чем-либо становится попросту… несолидно:) А учитывая, что предыдущий эпизод, связанный с нами – «Откровение от Якобы», имел нумерацию 86, следует допускать, что мы лишь одна из многих существующих сюжетных линий, однако остальные, увы, недоступны моему восприятию, что, разумеется, вовсе не означает, что их нет:)

квази-мен: и что же, по-твоему, нас ждет дальше? Сколько еще эпизодов впереди? Я вот, к сожалению, лишен дара видеть звезды, складывающиеся в слова:( Так, может быть, это забористое зелье так тебя разобрало?:))

патамушта: да дело-то в том, что к зелью я даже и не притрагивался:))) Так что попытка не засчитана!

квази-мен: хм, действительно, я не видел, чтобы ты прикасался к склянке. Просто ты так… основательно все излагаешь, что возникает даже ощущение, что ты давно уж с этим автором на короткой ноге:)

патамушта: да меня что-то и без того прет от переполняющего меня чувства Абсолюта Вселенной. И в такую минуту уходит прежнее, подзабытое ощущение от присущих всем нам попыток делать глобальные выводы на основании наших маленьких и глупых жизней. И что же самое лучшее и важное, что мы можем сделать в жизни? Что имеет реальную ценность, значимость? Только редкая возможность собраться с приятными тебе персонажами возле костра, вот так вот, как сейчас, и смотреть на звезды, пытаясь прочесть Замысел! Принять его как должное, без обид и огорчений, пускай многое, а иной раз и Все, идет вразрез нашим пожеланиям и прихотям. Только это и имеет смысл: разворачивать башню к небу, смотреть на звезды и видеть грандиозное. Все остальное, почти все – немыслимая, невыносимая суета. И это будет продолжаться до тех пор, пока каждый из нас сам не сделается Автором лучших миров.

якобы-графомен: и что же, как полагаешь, будет с нами дальше? Каковы творческие планы Автора на нас? К чему готовиться-то?:)

патамушта: что будет? Что-то будет. Чему быть, того не миновать. Автор, как мне представляется, общается с нами посредством О0Х0О: в том, видимо, и заключается назначение этого персонажа. Хотя подчас у меня закрадывается подозрение, что О0Х0О и есть Автор, который дает нам понять, что двое из нас в опасности, а трое будут в порядке. Или, как знать – может быть, все и наоборот. Кто знает? Автор. Что будет дальше? На все воля Автора.