Проснувшись в тот пасмурный вторник не у дел, я, помнится, еще долго лежал и посматривал в потолок – плоский, понятный и предсказуемый, и от этого зрелища отчего-то делалось необыкновенно просторно и просто. Возможно, это созерцание и навело на размышления, что и жизнь, словно поиграв со мной, как играет ребенок с резиновым мячиком, вновь поместила в привычное положение, в некую пыльную кладовку. И вот снова я никуда уже не спешу, оставшись без работы, хлопот и особенных денег, так и не получив расчет за последний месяц. «Наверное, и это все было не зря. Как-никак я принес денег для развития «Купи у нас», приобрел… кое-какой опыт, узнал кое-чего о положении вещей в нашей стране… оставшись в живых… а без «Расчетного центра» ничего этого не было бы», – давал я предварительные оценки очередному витку трудовой карьеры.

Еще накануне вечером я пришел к заключению, что мое увольнение было спровоцировано несанкционированной поездкой в Эмск, в самое логово св. Сатаны – это явно не входило в чьи-то планы. И хотя я никогда не был любителем теорий заговоров, в особенности против себя, к тому времени уже отчетливо просматривалось, что Афина, Моника, Нина Иоанновна и Козырь действовали как своего рода оркестр, отрепетированно и слаженно. Вероятно, девчата из Эмска позвонили Нине Иоанновне, порассказав, что я их, мол, преследую, после чего бабуля связалась с Козырем, ну а тот принял решительные меры, уволив меня от греха подальше. «Хм, от греха подальше…» Картина вполне вырисовывалась, пускай ответа на излюбленный свой вопрос ЗАЧЕМ?!? я пока так и не получил.

Тут вспомнилось о вчерашних приглашениях в суд. Собравшись с силами и вещами, я двинулся к зданию суда, дабы получить в канцелярии материалы предстоящих дел, допуская, что ответ вполне может наметиться в них. Были, были у меня уже некоторые предположения насчет этих дел, и не было сомнений в том, что дела эти будут так себе. Однако на практике материалы поразили даже меня – ко многому, в общем-то, привыкшего гражданина нашей страны. Итак, получив материалы дел в двух конвертах, я не стал вскрывать их на месте, отложив удовольствие до возвращения домой.

Из первого же искового заявления выяснялось, что никакого, собственно, дома, у меня больше нет. Квартира, в которой я проживал многие годы, да практически всю сознательную жизнь, с недавних пор перестала быть моей собственностью. Из искового следовало, что проживаю я в указанной квартире незаконно – без регистрации или договора аренды. К заявлению прилагалась также некая дарственная, подписанная подписью, смахивающей на мою. Квартира, согласно дарственной, переходила в собственность моей бабули, Никольской Нины Иоанновны… Что касается регистрации, то я и вправду был прописан в загородном доме своей матушки… так было нужно по некоторым причинам, не важно.

Мысль заработала.

Вот теперь-то я начинал понимать ЗАЧЕМ?!?… Только теперь я вспоминал, что в ту ночь, у Моники, якобы в ее квартире, она угостила меня якобы чаем, после которого я впал во вполне реальную сонливость, несовместимую с бодрствованием, после чего та подсунула мне якобы рабочие документы, которые я, будучи почти без сознания, и подписал – а я уже успел и подзабыть о том эпизоде, только сейчас смутно припоминая что-то такое… Так вот для чего Нина Иоанновна, якобы из проснувшейся в ней обеспокоенности за мою будущность, пристроила в РЦСЧОДН, а Афина, якобы ради продвижения по служебной лестнице, подтасовала якобы жеребьевку, отводя попутно подозрения от Моники, ну заодно и на сотрудничестве с KGB, видимо, подзаработала баллов. Хотя я не исключаю теперь, что и это был всего лишь плановый наезд и отличный случай для Афины выйти из игры, а я никакого ордера вовсе и не подписывал; впрочем, и это все уже не важно, но… Браво!

Признаться, в ту минуту я даже восхитился элегантностью проведенной операции. И продолжая изучать копию дарственной, отметил, что подпись моя, и в самом деле до безобразия простенькая и незатейливая, получилась здесь неважнецки – все-таки ляпнул я ее в сложном состоянии ума. Наверное, с таким же успехом они могли бы ее просто подделать. Правда, я и сам всегда утверждал, что чем проще подпись на вид, тем сложнее ее достоверно воспроизвести. Обратил я внимание и на то обстоятельство, что дарственная заверена всего лишь помощником нотариуса – Маловеровой М. М. Очевидно, это Моника. Таким образом, первый суд, назначенный на 27 ноября того самого года, должен был состояться уже через десяток дней. И откровенно говоря, не слишком-то он меня взволновал: я как-то не сомневался, что с легкостью, прибегнув к услугам одного доброго адвоката, отобьюсь от этого на скорую руку состряпанного иска.

И уж, конечно, сразу я сообразил ЗАЧЕМ?!? Нине Иоанновне понадобилась моя квартира. Не квартира ей была нужна, но трибуна. Трибуна, с которой она снова сможет держать публичные речи, блистать в дорогих нарядах, восхищать всех своей биографией в изложении из первых уст, ведь именно этим она промышляла все время, сколько я ее помнил. Однако теперь, на заключительном отрезке жизни, пробраться к трибуне Нине Иоанновне удавалось все реже, поток почетных грамот почти иссяк, ее начали забывать, и таким вот замысловатым образом, видимо, она задумала громко вернуться на большую сцену театра жизни. Ну а я… что я… ну посижу где-нибудь в уголке, в тени ее сиятельства, как и подобает бедному родственнику, на котором изрядно отдохнула природа, сотворив четырьмя десятилетиями ранее настоящий бриллиант. Разумеется, я выиграю этот суд, но назавтра о том, понятно, никто и не вспомнит, вспомнят ее – великодушную и великоречивую, добропорядочно улаживающую это досадное недоразумение…

«Хм, на ловца и зверь бежит – так, кажется, я формулировал свое трудоустройство в РЦСЧОДН? Вот только выясняется, что в этой формуле я был вовсе не ловцом, а бегущим к ловцу зверем» Так я начинал уже складывать эту мозаику, все более-менее вставало на свои места, пускай некоторых элементов, для полноты картины, пока не доставало. Тогда я обратился ко второму письму, совершенно не представляя, что там может быть еще…

Вот оно посмешило в самом буквальном, прямом смысле. С иском против меня выступили некие интернет-активисты из группировки «Слово за слово». Среди подписантов стояло фамилий порядка тридцати, фамилий неизвестных. Фигурировало, впрочем, и несколько вполне известных, то есть известных мне – из числа тех людей, кому я вручил с полгода назад свою, с позволения сказать, книгу. «Книга», к слову, совершенно бесплатно валялась и на ряде интернет-ресурсов, куда я выкинул ее собственноручно, не являясь приверженцем всяких там авторских прав и старателем даже пробовать подзарабатывать деньги на своих сочинительских выхлопах.

В иске утверждалось, что «Книга» настолько слаба и невыразительна», написана столь «бедным слогом», что ее следует… запретить. Сам же я характеризовался там как личность «ничем не замечательная», а потому, соответственно, по мысли подписантов, меня надлежит «принудить к запрещению писательства»… справедливости ради, имелась в документе оговорка, что все-таки за исключением тех редких случаев, когда это действительно необходимо, вроде написаний заявлений об увольнении или составлений судебных оправданий. С другой стороны, активисты просили ограничить мне в доступ в тот же блог, поскольку «Никольский опускает уровень литературного искусства на немыслимый прежде уровень, пользуясь возможностями великого русского языка безыдейно: затрагивает чуждые прогрессивной общественности темы и делает это со злым умыслом, в чем сам же и признается на страницах своих опусов». Наверное, мне следовало бы обидеться на подобные отзывы и характеристики, ведь я сам же, припоминаю, еще месяца три тому назад плакался и очень страдал насчет отсутствия каких-либо мнений. Однако опять ошибался – мнения поспели, пришла пора собирать эти горькие плоды. Словом, группировка «Слово за слово» на полном серьезе вознамерилась выбить из меня всю литературь, и без того-то уже полностью выработанную, сломленную сомнениями и практически отсутствующую в природе. «Фигня все это, – прикидывал я, – ну, даже если суд и удовлетворит иск этих фейлологов, что я теряю? Ничего. С писательством я уже покончил, своевременно повесив перо на гвоздь, пущай теперь запрещают, делов-то, ха!..»

Засыпал я той ночью, впрочем, несколько раздосадованным нелепостью подобных исковых претензий, хотя, пожалуй, в чем-то даже обнадеживаясь от того факта, что и скучно, по крайней мере, снова не будет.

Голова 43. Маски сброшены

Необходимо подчеркнуть, что не относился я все же опасливо к первому иску, квартирному. Почему? Для этого надо знать мою бабулю. Ее давнишняя страсть ко всякого рода розыгрышам и мистификациям вполне могла бы войти в поговорку, а может, еще и войдет. Убежден, если бы Нина Иоанновна не пошла по пути чиновничества и прочего стяжательства, то вполне могла бы сделать завидную карьеру в качестве заметной драматической актрисы, и коронным ее номером стали бы именно перевоплощения из резко-отрицательных натур в крайне положительных. Это ей легко удавалось и в жизни, и в работе. Кто знает, сколько раз преображалась она в своей аристократической тусовке, играючи превращая воду в вино, а вино в молоко для обездоленных детишек, пускай, имея с того известную материальную выгоду.

Так или иначе, придя в сознание, после того как я провалялся на диване несколько дней к ряду, точно Обломов, я посчитал, что правильным и уместным будет все-таки нанести Нине Иоанновне дружественный визит, дабы внести в ситуацию полную ясность. И потому, прикупив по пути цветы и вкусные по виду пирожные, я направлялся к ее особнячку на юге Сэйнт-Питерсбурга.

Мне тогда еще, как я понял немногим позже, опять улыбнулась удача: в тот самый момент, когда я подошел к двери подъезда, из нее выходил популярный в народе убивец за деньги, ныне депутат (тот самый Килла), со второго этажа; тот признал меня, поскольку знал в лицо, и запустил внутрь, а иначе я рисковал бы так и не добраться до этого уровня, потому как бабушка меня совсем не ждала, а я имел дерзость наносить визит без малейшего уведомления. Войдя в вычурно декорированное парадное, я позвонил в квартиру, ожидая, что дверь откроет бабушкин бойфренд, выполняющий при ней функции не только повара, но и дворецкого. Никто, однако, не открывал. Я позвонил повторно, тогда в коридоре послышались осторожные шорохи надежды, дверь приоткрылась.

Нина Иоанновна, увидев меня, тут же предприняла попытку затворить ее обратно, тем не менее я успел подставить ногу в закрываемую перед собой дверь.

– Тебе чего надо тут? – не слишком дружелюбно поприветствовала меня бабуля.

– Да я вот решил заглянуть, переговорить, так сказать, – отвечал я на это.

– Так в суде и поговорим, сейчас-то чего хочешь?

– И все-таки, надеюсь, что нам есть что обсудить и в досудебном порядке…

Бабуля немного опешила от такого нахальства, а затем, взвесив, видимо, все за и против, согласилась, что ничем не рискует; после чего, по своему обыкновению, выдвинула условия: переговоры состоятся здесь, в парадном, потому что там, в квартире, ее бойфренд принимает дневной сон, и мы не вправе его потревожить. Я пошел на эти условия, и она, перехватив у меня цветы и пирожные, вернулась минут через пятнадцать, уже накрашенная и напомаженная.

– Так о чем ты говорить-то собрался, Никитка? – начала она диалог, продолжая, – и так вроде бы ясно все – развели тебя, как распоследнего лоха… Вот это будет тебе первоклассный урок от меня: на всю жизнь бабушку запомнишь, добрым словом еще вспоминать будешь!

Я облегченно усмехнулся, желая понимать слова Нины Иоанновны именно так, как мне хотелось бы – она вздумала надо мной подшутить таким вот образом, действуя вполне в духе своих благотворительных традиций. Как я и предполагал, бабушка решила меня немного проучить, дав ценный урок на будущее, за который я должен буду теперь рассчитаться с ней чисто символическими деньгами, да и то не факт. Главное ее удовольствие – нарядно выступить в суде, представ во всем блеске перед уважаемой и любящей ее публикой.

– Значит… квартира тебе, естественно, не нужна? Я оценил твой юмор. Но скажи, вот зачем нам этот суд? Знаю-знаю, как ты любишь выступать перед своими поклонниками, но не бросит ли эта история на тебя дурную тень в глазах общественности? Может… ну его… этот суд?

– Нееет, ты не совсем меня понял, внучок… чтобы урок имел подлинную ценность, ты должен усвоить его на всю жизнь! Поэтому квартирку я оставлю себе… Вернее, планирую посдавать пока, а со временем, глядишь, и продам. Пора бы уже понимать, Никитка, что время нынче такое – деньги делать надо! А ты хоть в курсе, сколько твоя засранная халупа на задворках стоит? Четыре ляма! А я ее потом еще и подороже выставлю, там метро же строить будут, я изучала вопрос – сам понимаешь… А лямы, знаешь ли, на дороге не валяются…

– Постой-ка, я все понимаю, конечно, но к чему тебе еще лямы-то? У тебя же и так все есть! А где я, по-твоему, жить тогда буду? Снимать, как мигрант какой-нибудь, что ли?

– Ты еще молодой, – поощряя, изрекла бабуля, – заработаешь себе на квартиру, все у тебя впереди, а пока… поснимаешь – это ничего… Один вариант для аренды, кстати, у тебя уже есть, – благосклонно улыбнулась она, намекая, что я вполне могу поснимать теперь свою собственную квартиру. – А мне, понимаешь ли, тоже надо как-то форму поддерживать. Вот так мы и живем, нормальные люди – кидаем всяких лохов, потому, между прочим, и живем по-человечески! А тебе, Никит, чтобы человеком стать, нужно еще многому учиться… вот, считай, тебе первый настоящий повод задуматься – как жить надо… Лучше поздно, чем никогда!

Я начинал уже догадываться, что бабушка сегодня не склонна шутить: ее голос как-то ожесточился, она была вполне уверена, что, заполучив мою квартиру – принесет мне пользу. Впрочем, еще больше она была уверена в том, что принесет пользу себе.

– Прости, бабушка, но ты в своем уме? Что ты несешь? – разгорячился я. – Если ты надумала меня разыграть, проучить, что ж, я уже просто в восторге, но если ты все это на полном серьезе, то… у меня… нет слов… Вот зачем тебе еще лямы, в твои-то годы? Солить их, что ли, будешь? У тебя их сколько уже, стесняюсь спросить… Зачем у меня-то последнее отнимать, у меня! – твоего единственного внука. Есть же в этом мире, черт возьми, еще какие-то… правила, приличия…

– Никит, да не расстраивайся ты так, – хорошо поставленным властным голосом отвечала она, – и черта всуе не поминай, коли сам его заветам не следуешь… Ты главное-то пойми: мне вот эти лямы уже давно и не нужны совсем, а на душе, ты не представляешь, как приятно делается, когда на счет их себе кладешь… У тебя еще нет ляма, даже рублей, тебе пока не понять… А если и дальше будешь лошить, то, боюсь, никогда и не познаешь этого счастья! К тому же мне еще с девочками надо рассчитаться, они честно свое заработали…

– Кстати, да… а с Моникой и Афиной-то ты откуда знакома? Точнее, они с тобой…

– С Моникой и Афиной? – непонимающе перепросила она. – Ааа, – расплылась Нина Иоанновна в широкой золотозубой улыбке, – ты про Марину и Алину? Да… хороши, чертовки! Далеко пойдут!

– Марина и Алина, значит? Хм… ну и много ты им… начислишь? Просто любопытствую…

– Да уж поверь, не обижу! Они ж месяца три на твою разработку потратили, у них еще пари было: которая первой тебя разведет, та побольше и получит. Как я и думала – Мариша попроворней оказалась! Так ведь и Алинка не внакладе, она же параллельно по Козырю работала, чтоб проверку ему устроить, ну и устроила, а Козырь такие вопросы через меня всегда решал, вот и долг свой отдал заодно. Так что за девочек моих не переживай – у них все в порядке будет, головастые девчата. Я тебе больше скажу: они мне хоть и не родные, но по духу, уж куда роднее тебя! И все почему? А потому что у них есть ясное понимание, что существует только одна настоящая, вечная ценность – деньги! Есть деньги – будет тебе и уважение, и почтение, и любовь с приключениями, да все что пожелаешь! Нет денег – так и подохнешь в какой-нибудь сточной канаве, никому не нужный и не интересный… Так вот, Никит, ты что, хуже девчонок?! Вот тебе мой бесплатный совет: ты не теряйся в этой жизни, начни все с чистого листа… да, без квартиры, так первое время можешь поснимать у меня, говорю же. Квартира тебе знакомая к тому же, а за привычки надо платить! А ты как думал?.. Да я тебе, может, и скидочку устрою, если будешь хорошо себя вести, ну чего ты?..

Глядя в ее безумные глаза, в которых, казалось, как в игровом автомате мелькают банкноты, сменяясь всякими фруктами и призами, я понимал уже, что суд будет отнюдь не проходным, не шутейным, а вполне себе эпичным. «А Афина и Моника, выясняется, не более чем Алина и Марина… так вот отчего они там ссорились, охладевали друг к другу – за гонорар соревновались…» – заголовокружилось во мне. Так пазл складывался в более-менее завершенную композицию, с сияющим посреди ответом на вопрос: ЗАЧЕМ?!? Ответ оказался омерзительно прост: затем. И хотя было бы преувеличением сказать, что это убило меня, но, определенно, и не сделало сильней.

– Ладно, бабуля, – неуверенно выговорил я это родственное слово, – думаю, преждевременно ты называешь мою квартиру своей. Я ничего не имею против денег, богатства или успеха, но это… В общем, прибереги свои дьявольские штучки для адского пламени… увидимся в суде…

Нина Иоанновна прощалась со мной тогда, между прочим, достаточно деликатно, искренне не понимая причин моего неудовольствия и негодования, ведь она-то хотела как лучше: кинуть пару-тройку лямов на банковский счет, да еще и внуку полезный урок преподать… Больше того – бесплатно преподнести.

Голова 44. Разные люди

В те странные срединно-ноябрьские дни я располагал бездной свободного времени, решив не предпринимать до судов никаких резких телодвижений касательно будущего. Кое-какие деньги за мной еще водились, потому я попросту убивал время, встречаясь с разными людьми, которых не видел в разной степени давно: то были школьные, университетские или прежнерабочие друзья и приятели. И вот я назначал всем встречи, желая повидаться-пообщаться, посидеть за кружечкой пива или чашечкой кофе – так ли это важно?

Так я повстречался с разными людьми, порассказав о своих невзгодах, и те отвечали любезностью на любезность, поведав о своих незадачах и неурядицах, и, как это нередко случается, занимательнее время проводилось почему-то с теми, у кого проблем хватает и с кем они общие. Проблемы, как подметил бы и Капитан Очевидность, вообще имеют свойство скреплять значительно сильнее, нежели успехи. Но сколько раз я видел это? Стоит лишь только начать вещать о своих делах, как интерес разных людей заметно ослабевает, те словно бы только и ждут того сладкого мига, когда собеседник окончит нескончаемо-долгий монолог о своих маленьких и пустяшных проблемках, чтобы приступить наконец к развернутому докладу о проблемах реальных и настоящих – своих.

И в тех случаях, когда я мог быть чем-то полезен и даже каким-то образом поспособствовать разрешению проблемы, а таких случаев, чего уж, много не бывает, разные люди иногда предстают искренними и внимательными собеседниками; если же заранее знают, что нет, ничем не могу-с, то и беседы в основном выдаются нудные и натянутые. Должен, впрочем, признать, что нередко и сам с усилием скрадывал зевоту, выслушивая рассказы разных людей и в который раз выводя, что проблемы других, в чем бы они там ни заключались, как обычно, представляются преувеличенными и несущественными, а зачастую и несуществующими. Да и в целом, чего уж там, другие жизни устроены несравненно проще, чем своя собственная.

Думал я в те странные дни и о том, что мы – и разные люди, и разный я – будто бы стали заложниками какой-то чудовищной матрицы проблем, где все повязаны по рукам и ногам, мечтая выбраться когда-нибудь из этих целиком и полностью опоясывающих проблем. Однако стоит только приблизиться к их разрешению, узреть вдали спасительный просвет, как мы сами же с удовольствием находим и наделываем себе новых проблем – еще более фатальных и неразрешимых. И услугу условная матрица предоставляет совершенно бесплатно – это как бы входит в пакет услуг в супермаркете «Жизнь», как бесплатный пакет на выходе. И в этом смысле я ничем не отличался от разных людей, точно так же будучи намертво связан веревками лжи, лажи и лицемерия. И хотя иногда мне казалось, что вот-вот удастся вытащить палец и зацепиться за хитросплетение узла, все же стоит признать, что никогда я не бывал сколько-нибудь близок к тому, чтобы развязаться и куда-нибудь сбежать. Допускаю, что развязаться на самом деле не так уж и сложно, вот только руки скованы незнанием ног, куда, как и зачем идти.

Отличие же меня от многих разных людей выражалось в основном в том, что они-то, похоже, нормальны, а вот я… Если тех заботили заботы воистину насущные: где бы раздобыть деньжат на другую машину, смену квартиры, очередной отпуск, как бы отыскать тот самый заветный оптимальный тарифный план среди мобильных операторов, или же выгоднейшую кредитную сетку в полчище банков, то меня, напротив, почему-то больше занимала всякая чепуха, вроде поисков почти неразличимой черты между смешным и серьезным в этом мире, выявление разницы между настоящим и надуманным в этом мире, и, главное, выяснение даты долгожданного релиза новой пластинки любимой группы в этом мире, то есть все те вещи, которые не имеют ни малейшего отношения к надежному и престижному существованию. Как бы то ни было, со многими из разных людей я виделся тогда в последний раз, приходя к окончательному мнению, что не вправе более отнимать время у достопочтенных людей, раз уж и сам все равно помочь ничем не умею, да и просто – долой ханжество – мы более не представляем друг для друга живого интереса, по инерции зачем-то цепляясь еще изредка за общность прошлого.

Впрочем, была среди этих однобоких встреч и одна совсем другая по характеру, с совершенно особенным для меня человеком – другом детства и всей жизни, Славиком. Со Славиком нас связывала дружба с тех самых пор, как только память начала вести свои записи. Память помнила Славика с самого детского сада, где мы вместе то и дело что-нибудь увлеченно ломали, а узнав, что являемся уроженцами одного двора, проводили немало времени и во дворе, строя плотины против ручейков или разоряя муравейники, в общем, всегда находя себе развлечение. И даже в школе мы учились одной, хотя и в разных классах.

Конечно, с годами и эта дружба менялась качественно, уж слишком и мы становились разными людьми в смысле увлечений, кругов общения и тех же возможностей. Родители Славика в один прекрасный день скачка курса валют стали респектабельными людьми, устроившими вскоре сына в главный городской универ. Так он уехал в другой район, рано женился и обзавелся детьми, тем не менее наша дружба вынесла все испытания, и я был рядом в моменты всех значимых событий его жизни – вручении красного диплома, свадьбе, рождении первенца. По правде, я всегда гордился самим знакомством и общением с этим человеком.

Так вот: очередная наша встреча носила характер уже не только ностальгический, но также и вполне практический, так как Славик, подрастая хорошим сыном хорошего отца, пошел по его стопам, окончив юридический, сделавшись еще и хорошим адвокатом. Разумеется, я имел намерение предложить Славику представлять мои интересы в суде, будучи уверенным, что он – друг детства, юности, взрослости – не откажет в помощи тогда, когда я в ней действительно столь остро нуждаюсь. Именно так, разумеется, и произошло.

Славик, в отличие от многих разных людей, отлично знал мою так называемую бабушку – не лично, но все же был прилично наслышан, поскольку и его отец вращался в близких чиновничьих кругах. Конечно, он, как и я, немало удивился и премного возмутился рейдерской затеей Нины Иоанновны пополнить свой банковский счет путем отжима моей квартиры в свою пользу. Поэтому, изучив предоставленные документы, он успокоился сам и успокоил меня, обнадежив, что ничего путного из этой авантюры у них не выйдет, ибо правда и закон на нашей стороне.

Во-первых, я стану настаивать, что квартирку не отписывал и это не есть акт моей доброй воли. Во-вторых, тому будет свидетельство – явно неразборчивая подпись, похожая на подделку, пусть и сделанная моей рукой, но и это следует отрицать. В-третьих, М. М. Маловерова, то есть Марина, она же лже-Моника – всего лишь помощник нотариуса, к тому же из другого субъекта нашей страны… Далее Славик изложил еще с пяток сильных аргументов, со ссылками уже на какие-то статьи всевозможных кодексов, цитируя по памяти и давая понять, что исковые требования заведомо проигрышные, и думать тут нечего. Мне это понравилось.

Теперь я с нетерпением ожидал суда, будучи в беде не один.