– Мы с ребятами посовещались и решили, что Витьку мы прогонять из компании не будем, – на этой фразе на его лице засияла гордость за сделанное решение, – но с этих пор в компании главным буду я, – он ехидно улыбнулся. А, кстати, забыл добавить, что теперь мы гуляем все вместе, то есть я, Вика и ребята. Только вместе.
Мне стало легко на душе из-за того, что Андрей не потерял друзей и девушку. Вместо того, чтобы ответить ему, я просто стоял и улыбался ему. А он улыбался мне.
Вы не представляете, как этот мальчик вырос в моих глазах. Из побитого, брошенного всеми человека, Андрей стал, как он выразился, главным в компании, смог простить ревнивую девушку и вероломных друзей. Я думаю, что не каждый бы смог сделать так, как он. Моей радости не было конца и края. Я смотрел на него и улыбался. Я уже видел не того мальчика, а поистине взрослого человека.
Хромать он перестал, спина прошла, пиджак он свой зашил, раны на губе заросли, однако раны в душе его останутся на всю жизнь. Хотя, какие раны? Жизненный опыт – это скорее не раны, а отметины на столпе души, и чем больше их там, тем мудрее человек.
После того, как мы вместе разобрались, я позвал Андрея пить чай. Мы еще долго, часов до одиннадцати, сидели на кухне и болтали друг с другом. Он оказался очень интересным собеседником, не по возрасту. Но пришла пора прощаться. Поздно, папа, наверное, будет ругаться – а хотя, что уж там.
Мы с ним попрощались. Он пообещал, что будет приходить ко мне один и в компании. Не знаю, был ли я рад этому.
Я пожал ему руку и закрыл за ним дверь; я волновался за него.
Так закончилась самая светлая, добрая и счастливая история, которую мне когда-либо приходилось наблюдать. Справедливость торжествовала. Андрей, как казалось со стороны, нашел свое счастье.
Когда он ушел, на меня навеяла грусть, та самая грусть за утраченное прошлое; за то прошлое, которое не вернуть. Было поздно, и я пошел спать, но мысли о Наталье, моей Наталье, не покидали меня. Сердце мое сжалось до отказа, глаза налились слезами. Я не мог думать ни о чем, кроме нее.
В школе я был таким же горячим, как Андрей; да что уж томить, я был горячее его! Моя гордость не знала предела, я был упертым больше, чем те бараны, схлестнувшиеся на мосту; я не признавал ошибок ни за собой, ни за другими; я не терпел слабости; я не умел прощать. О, юношеский максимализм, что ты делаешь с людьми? Почему ты дарован тем, кто еще не познал мира?..
Её звали Наталья, ей было шестнадцать. Она была дочерью моего учителя по математике. Каждый раз, когда я приходил к ней на занятие, а оно проходило в двенадцати (!) остановках от меня, Наталья, встречая меня на пороге, строила мне глазки. Я приходил только ради этого. Мне не нужна была наука. Мне нужна была она – робкая, нежная, застенчивая, девственная, безобидная. Она делала все так, как хотел я – вот такая была любовь! Мы, скорее я, строили планы на будущее, придумывали детям имена, выбирали место, в котором будем отдыхать. Все шло идеально: она счастлива от того, что у нее есть человек, которого она слушает; я был рад от того, что есть человек, который слушает меня.
Но время идет.
Я уже окончил школу, правда, не так хорошо, как хотелось, поэтому пришлось идти в армию. Наталья тяжело восприняла это, но она как всегда смирилась. Мы дали клятву быть верными друг другу.
Все эти два томительных года мы вели переписку, благо, это не запрещалось; мы поддерживали связь как могли. Тяжела ты, любовь на расстоянии, но не ты ли позволяешь определить чистоту чувств?..
В последних ее письмах я стал замечать, что они уже не такие горячие и упоенные, что переписка сводится к вопросно-ответной форме; я подумал, что любовь остыла или, может быть, она нашла другого!? Мое сердце не находило места: в изнурительных терзаниях я дождался дембеля и вернулся на свою малую родину, желая только разобраться, в чем дело. Мой мозг сам строил догадки – с кем она, что они делают, как его зовут. Я был поглощён ненавистью к им обоим, несмотря на то, что второго могло и не существовать.
Первым делом, как полагается, я помчался к моей возлюбленной домой – и что я увидел? Она открыла дверь, но не одна – с ней был молодой человек лет двадцати пяти, не особо красивый, но при этом весьма брутальный. Наталья стояла бледная, потерянная. От ее прежней свежести не осталось ровно ничего.
«Не ожидала, значит», – подумал я, увидев её.
– Кто это? – сквозь зубы проскрипел я. Мои глаза налились бурлящей лавой, все мускулы напряглись, а злость плескала из горячего сердца.
– Это? Это мой двоюродный брат, – сказала она, ничуть не постеснявшись. Голос был ее слаб; он звучал как писк, пущенный из длинной трубы.
– Не так я представлял нашу встречу, – мой пылкий разум был на пределе, – где те объятия, где тот долгожданный поцелуй?..
Я не вытерпел и ударил незнакомца по челюсти так, что она хрустнула. Парень потерял сознание, а я, с чувством полной досады, ушел от нее. Домой.
Родители были рады моему приезду, а я – нет. Я потерял смысл. Все мои цели, ожидания, мечты рухнули. Я думал, что это конец.
В тот же день ко мне пришла Наталья, но я ее не принял: выгнал из квартиры, не дав ей сказать ни слова и обругав ее несколькими непечатными фразами, а потом еще написал ей письмо, в котором высказал в самых нелестных фразах все, что думаю о ней и о ее поступке. Я ненавидел Наталью. Больше мы с ней не виделись.