Вера Фуэнтес
Мясник
– Проклятая у нас работенка, скажу я тебе, – прохрипел Мясник, перекатывая наполовину истлевшую сигарету из одного уголка испещренных морщинами губ в другой. Студент проследил за упавшим на мутную плитку пеплом. – Пальцы коченеют, клиенты молчаливые, да еще и спасибо в итоге не дождешься. Все только и знай, что соберутся кругом и всматриваются: похож на живого или нет?
– Я думал, мы приносим пользу, – хмыкнул молодой, делая осторожные надрезы в районе грудной клетки.
– Как же, – булькающий смех Мясника перешел в надсадный кашель. – Возьми-ка лучше пилу.
Пожилой мужчина смотрел, как новенький взял в руки инструмент и нервно пристроил его к фигуре, боясь вогнать больше положенного, а иначе, как это бывает у малоопытных, кусочки разлетятся ко всем чертям в разные стороны. «Когда-нибудь и меня так разделают. И не хотелось бы, чтобы это был такой же зеленый щегол. И чего они все так радуются, празднуя эту дурацкую жизнь? Чуть что – и ты вмиг становишься окоченевшей статуей, совсем как этот. Какой тогда смысл в этой мишуре?»
– Эй, полегче! Полегче! Руку отхватишь: долго будем присобачивать обратно. Потом еще перед внучкой его объясняться, – хмыкнул Мясник. – Дай сюда, – он выхватил пилу из рук парня.
Мясник подошел к статной фигуре, прищурил глаза, прикидывая, как и сотни раз до этого дня, где лучше сделать надрез. Затем в его поблекших глазах блеснул огонек – и руки принялись за дело.
Студент смотрел во все глаза, стараясь перенять опыт у старшего коллеги, да только летающие руки мастера не сильно его волновали. Внимание приковывало лицо с нездоровым, маниакальным даже выражением. Конечно, в их работе без особого… м-м-м… интереса? Да, подходящее слово. Так вот, в их работе без специального интереса не обойтись, да и тело должно быть выносливым. Холод терпеть опять же. Только Мясник слишком уж был увлечен. На его озлобленном доселе лице зияла дыра в районе рта, обозначающая, должно быть, улыбку. Студента передернуло.
– Простите, – к парню подошла девушка в объемном пуховике.
За пушистой шапкой сложно было разглядеть цвет ее волос. Ресницы уже перехватило инеем. Белоснежные варежки были такие большие, что Студент даже удивился: как не вываливается микрофон, который девушка крепко держала.
– Это и есть Парфен Огоньков?
Студент шмыгнул носом, нахмурившись. Он вроде что-то такое припоминал, когда только устраивался, – Мясника вроде представили ему Парфеном.
– Да, это он. А я… – Студент улыбнулся было обворожительно, но зарождающаяся искра флирта потухла о затылок девушки.
– Парфен Глебович, добрый день! – репортер помахала своей огромной варежкой. Мимо промчался оператор, толкая парня плечом. – ПолюсТВ. Меня зовут Инга. Парфен Глебович, расскажите же нашим телезрителям, как вам это удается – оживлять бездушные куски льда? Наверное, вы немножко добрый волшебник? Ведь не просто так вы считаетесь самым большим мастером по ледяным фигурам. Вероятно, нужно обладать поистине горячим сердцем и любовью ко всем людям, чтобы в душах горожан, любующихся вашими скульптурами, поселился настоящий праздник и они смогли бы наконец отвлечься от суеты серых будней?
Пила взвизгнула в последний раз, и Мясник ошалело посмотрел в распахнутые, как у молодого оленя, глаза девушки. Затем перевел вопросительный взгляд на ухмыляющегося Студента и только после этого заметил мигающий красный огонек телевизионной камеры, который нашел свою мишень. Кадык за помятой кожей шеи подпрыгнул вверх и ухнул вниз.
– Я э-э-э… ни о чем таком…
– Да как же, – бойкая репортер пыталась спасти свой новогодний репортаж. – Может быть, в детстве с родителями лепили снеговиков и у вас получались с искрой жизни в черных пуговичках? – оленьи глаза пытались проникнуть прямо в стариковскую душу.
Мясник чуть прищурился, полностью прощаясь с растерянным выражением лица, которое было, когда к нему только подскочила девушка. У них, наверное, такая тактика: застать человека врасплох, чтобы тот выглядел максимально идиотски по телевизору. Чтоб, как говорится, соответствовать контенту.
– В интернате у нас трудовиком был Петр Семенович Береста. Бухал, страсть. Оно и понятно – кто после лагеря не успокаивал нервишки. Это еще хорошо, что так. Вот мастер был – что надо. И как-то однажды сказал мне: «С твоим глазомером и твердой рукой, Парфен, либо в скульпторы, либо в патологоанатомы», – Студент видел, как Мяснику доставляет удовольствие оказываемый эффект. – А тут, знаете ли, – он подмигнул вконец ошалевшей девушке, – хотя бы свежий воздух.
– Но ведь детки каждый раз смотрят на ваши фигуры восторженными глазами. Да и взрослые нет-нет да остановятся. Все сразу вспоминают, как были беззаботными мальчишками и девчонками. Даже мороза не боятся и на площади встречаются: погулять, пообщаться. Говорят, один вахтовик тут девушке предложение сделал в прошлом году, потому что сначала Снегурочку вашу увидел, а через пару минут – уже будто оттаявшую. Сразу подошел знакомиться. Новогоднее чудо, объединяющее людей, ваше искусство, не иначе.
– Ерунда. Нет тут никаких чудес. Весь секрет в балансе: неправильно инструмент держишь – и уже больше обычного отхватишь. Ну и ни капли в рот, пока сезон идет.
Мясник крякнул и с грохотом снова завел инструмент.
– А мы с вами были на Главной площади, – в огромных глазах блестели непролитые слезы. – И совсем скоро, – пытаясь перекричать рев пилы почти визжала девушка, – жители и гости нашего города смогут наслаждаться ледяными скульптурами Деда Мороза и Снегурочки. Из-под рук наших именитых мастеров они выходят совсем как живые.
***
Мясник сидел в потрепанном кресле перед телевизором. Картинка то и дело рябила, а к голосам нужно было продираться сквозь треск. На нем была серая майка с широкой проймой – в «деревяшке», начиная с сентября, можно было влегкую представить себя в гостях у самого Сатаны. В форточку пытался было пролезть сорокаградусный мороз, но все его попытки испарялись на подступах, а те, что покрепче, терялись в дырах ветхих занавесок. Люба – жена бывшая – старалась придать уюта их комнатенке, когда они только переехали сюда. Сколько же это времени прошло? Лет пятьдесят, наверное, как они решили, что подзаработают тут за несколько зим на домик у моря. Сначала уверены были, что за пять управятся. Потом десятку себе в голове отметили, как крайний срок. Люба уехала через тридцать – долго продержалась. Баба раньше вернее была, надежнее. Ни пьянкой ее не напугать, ни кулаком. Нынче, конечно, больше фантики ряженые пошли. Да взять ту же репортершу, что недавно интервью у него брала. Вся в беленьком, пушистая, а сама так и норовила внутрь залезть да поковырять там посмачнее. Все они там в этих телевизорах одни оболочки, совсем как его ледышки. Вот бы кого ножовочкой…
Треск телевизора вдруг смолк, и Мясник вынырнул из своих раздумий на звонкий девичий голос, озвучивавший репортаж:
– А вот наши мастера-ледорубы работают не покладая стамесок и напильников. Только посмотрите, какие же волшебные выходят скульптуры: вот и Дед Мороз с внучкой своей почти добрались к нам в гости. Главный по чудесам у нас Парфен Огоньков.
Мясник увидел себя, говорящего немного в сторону от камеры. Слов слышно не было – только закадровый голос.
– Ты гляди какая пиндитная. Не понравилось, как интервью дал? – старик хмыкнул.
Кадр сменился на более поздний: видать, без него уже снимали. Смеркалось. Наверное, часа два дня было, не больше. Будь хоть на час позже, на площади бы зажгли фонари, а пока только подсветка у ледяного городка, да на елке виднелись блеклые переливы. Люди действительно собирались кучками: молодые парни хохотали, запрокидывая головы, розовощекие девушки открыто улыбались. Отцы катали малышей на плечах, а пожилые дамы, глядя на них, хмурили брови и охали для проформы. Камера мазнула по длинной очереди. В ее начале фотографировались с ледяными скульптурами. Из больших колонок осторожно вступал «Снег над Ленинградом», и лица приобретали мечтательные выражения. Ну сколько можно это слушать? Из года в год… А все равно улыбались.
Мясник потянулся к жестяной банке с тушеной олениной. Подцепив кусок, постучал вилкой по краю. В левой уже грелась стопка. Он залил водку в горло, позволяя той течь по пищеводу и согревать его единственно знакомым видом тепла.
– Никаких чудес, весь секрет в балансе, – пробормотал он с набитым тушенкой ртом.
Елена Щуревич
Если снежинка не растает
Несмотря на предновогоднюю атмосферу, которая с самого начала недели слегка пьянила всех обитателей офиса, совещание было как раз таким, какие Валентин ненавидел до головной боли. Как правило, столичный шеф долго и нудно рассуждал о целях компании в масштабах страны, затем о стратегии развития в регионе, а уж под конец – о местных ресурсах, которые, при всей своей скромности, по каким-то ведомым только руководству причинам должны были привести к победе над конкурентами. Обычно в это время Валентин думал о чем-нибудь постороннем. Иногда, если удавалось сесть от московского гостя подальше, переписывался с Кирой. Сегодня, правда, как назло, москвич сидел прямо напротив Валентина и, такое ощущение, все время вещал лично ему. Это раздражало еще больше, особенно когда за окном повисли сумерки, и Валентин понял, что совещание плавно перешагнуло границы этого рабочего дня навстречу перспективе завершиться ночью следующего.
Телефон задергался под рукой, и Валентин автоматически нажал на «прочесть». Скосив глаза, он прочитал сообщение Киры и как будто провалился в черную дыру, куда не доносились ни голоса, ни шуршание листов, ни скрип стульев.
«Valli, я решила. Все, ухожу. Завтра скажу Герману».
Валентин представил Киру, которая сидит на подоконнике, поджав худые ноги в полосатых гетрах, одной рукой набирает сообщение, другой, нервничая, несколько раз закидывает за ухо волосы и, отослав, ждет его ответа, постукивая телефоном по рыжей керамической вазе, которая раза в три толще нее самой и занимает полподоконника. «…а результативность и эффективность кампании оценит со свойственной ему технологичностью и глубиной наш многоуважаемый Валентин Романович». «Если добавить “я не вижу ваши светлые глазки”, будет совсем как в школе», – подумалось в этот момент Валентину с неожиданной злостью на москвича, но он вежливо улыбнулся и отложил телефон в сторону. Остаток совещания Валентин просидел, тупо уставившись в распечатку презентации.
Валентин, как всегда, не ошибся в прогнозах: москвич удалился восвояси уже после полуночи, после чего коллеги рассосались буквально за пять минут. Валентин с облегчением проводил взглядом чрезмерно заботливую секретаршу Соню, погасил свет в кабинете, оставив только слабую декоративную лампочку около монитора, и подошел к прозрачной, стеклянной от пола до потолка, стене, за которой расплывчатыми огоньками новогодних иллюминаций переливался центральный проспект.
Телефон молчал. В первый момент он подумал, что Кира, не получив ответа, обязательно ему позвонит, надо будет брать трубку и что-то ей говорить. А что – он не знал. Но она, на удивление, не звонила. Хорошо это было или плохо, Валентин понять не мог.
Из дома тоже не звонили. Но этому он не удивлялся: жена привыкла к его поздним возвращениям (…работа такая, а как иначе в наше время?..). Да и, если честно, Валентину уже несколько лет казалось, что она вообще перестала по этому поводу беспокоиться, а сейчас и вовсе – искренне получала удовольствие от того, что большинство вечеров (прошлой осенью дочь уехала учиться в столичный вуз) проводит одна.
Валентин взглянул на похудевший календарь – до Нового года оставалось три дня.
***
«До Нового года осталось два дня». Кира получила уведомление о приближающемся празднике на телефон в 8 утра (…вот дура, зачем вечно цепляю левые рассылки?) и поэтому проснулась одновременно с мужем. Герман уже встал с постели и делал ежеутренние упражнения или, как он подшучивал, когда был в хорошем настроении, «микс асан и советской физзарядки».
Кира снова закрыла глаза. Но муж уже заметил ее раннее пробуждение и стал щекотать пятку:
– Вставай, просыпайся, кто рано встает…
– …того жизнь заклюет… – буркнула Кира и скрылась в ванной.
Она почистила зубы, умылась, посидела на краю огромной черной ванны (о которой свекровь заметила: «Странные у вас, девушка, вкусы…») в надежде, что утренний моцион избавит от необходимости поддерживать разговор с ничего не подозревающим и, на удивление, беспечным супругом. О, если бы он знал! Если бы он знал, какие беспредельно сильные и разрушительные чувства владели ею последние два месяца… Нет, конечно, Valli она знала много дольше – даже не вспомнить, когда впервые увиделись, наверное, на каком-то ивенте, который Кира организовывала от лица событийного агентства, где работала последние несколько лет. И даже когда у них завязался роман, ей не казалось, что в жизни ее что-то изменится. У нее за время их с Германом брака, которому совсем недавно был отмечен рубеж в семь лет, пару раз уже были мимолетные легкомысленные интрижки, хотя там и до поцелуев дело не доходило, а куда уж что посерьезнее. Но в этот раз Кира поняла, что ее привычная, обыденная, жизнь, наполненная ежедневными хлопотами, лопнула с треском как огромный воздушный шар – пш-ш-ш-ш! – и скукожилась в маленький жалкий бесформенный клочок, как всегда бывает даже с самыми великолепными, парящими в небесах воздушными шарами.
В тот день вечером она шла домой с парковки – и внезапно пошел первый снег: крупный, мягкий, неторопливый… Когда звякнул телефон привычным пиликаньем только что пришедшего сообщения, Кира даже не сразу достала его из кармана. Вообще не хотелось ни о ком ничего слышать, так тихо и спокойно было кругом. Телефон пропиликал настойчиво снова и снова, и она открыла и прочла сообщения, сначала даже не взглянув на отправителя: «Кир, вечер – чудо. Я на набережной. Очень хочу с тобой, только с тобой. Не удивляйся и не задавай дурацких вопросов. Valli».
И в этот момент, хотя не было ни банальных «я тебя люблю», ни многозначительных взглядов, ни даже каких-то откровенных и простых прикосновений – она все поняла. Про себя. Про него. Про то, что любовь, безудержная и всеохватная, как снежный водоворот вокруг нее, подхватила, увлекла, утянула… И что нужно расставаться с мужем.
Правда, дело до разговора с Германом дошло только сейчас. Хотя шел уже второй месяц безумного, сносящего все крыши в ее голове, романа. Она теряла и забывала вещи. Не помнила о встречах с клиентами и не сразу понимала, о чем идет речь, когда Герман за ужином обсуждал с нею планы на выходные и предновогодний ремонт. Зачем-то ему вздумалось внезапно отремонтировать пустовавшую уже лет пять третью комнату в их квартире. Когда они сюда заехали, оба выбрали для гостиной не самую большую комнату, а ту, что соседствовала с кухней – объединив ее в модное ныне пространство кухня-гостиная. В еще одной «малышке» они устроили себе спальню. А самая большая – самая солнечная комната пустовала. Ее облюбовал Михаил – рыжий кот с проплешиной на боку (следствие бурной дворовой юности), которого Герман притащил домой с год назад. Изо дня в день Михаил дремал ровно посередине просторного помещения в косом прямоугольнике, очерченном солнцем, вставая только для отправления естественных кошачьих потребностей и чтобы подкрепиться. Иногда Кира забывала про кота, и из-за этого ей было совестно. Впрочем, Гера исправно следил за наличием свежей воды и корма в миске.
– Слушай, давай до Нового года комнату в порядок приведем.
– Зачем?
– Ну…
– Кабинет хочешь себе? – предположила Кира.
Гера как-то неопределенно промычал – собственно, на этом и порешили. Был этот разговор несколько недель назад. В это время все дни в Кирином сознании слепились в один снежный страстный ком, и про комнату она не вспоминала до сегодняшнего дня.
Сидя на подоконнике, она не только решила, что сегодня нужно будет обязательно поговорить с Герой, но и задумалась о комнате.
Елки-палки. Ведь эта комната просто идеально подходит для…
Герман сбил ее с мысли, заглянув в спальню. Он был уже одет и собирался на работу. Герман, аккуратный и системный во всем, никогда никуда не опаздывал. И Кира вдруг поняла, что сегодня случилось что-то безумно странное. Ее муж был все еще дома, хотя рабочий день уже начался.
– Я сегодня отпросился. У меня дело есть одно. Я хотел с тобой серьезно поговорить, – он чувствовал себя очень неловко и как будто опасался заходить в комнату.
– Герман, это я… я должна была с тобой поговорить. Давно. Я страшно виновата, что молчала. Но… – слова сами вдруг полились рекой, и Кира почувствовала, что их не остановить. – Я встретила другого мужчину. Очень его люблю. Нам нужно развестись. Срочно!
Она замолчала и почувствовала пошлость и примитивность всего сказанного. И сразу величественная картина ее чувств со скоростью несущегося с гор грязевого потока превратилась в обыденную мазню, что продается на блошином рынке. Киру передернуло. Но сказанного не воротишь.
Герман замер. Они так и стояли. Она, соскользнув в порыве откровения с подоконника, но опершись на него, и он – в дверном проеме, так и не решившись сделать шаг в комнату.
– Что же ты? Что же ты молчишь?
– А что ты хочешь услышать? Будь счастлива, я рад, что ты наконец кого-то полюбила?
– Ну скажи, что я дрянь, предательница, – что еще говорят в таких случаях?
– Знаешь, со мной это в первый раз. Думаю, да. Ты права. Я рад, что ты наконец все рассказала и тебе больше не нужно врать. – Герман посмотрел ей прямо в глаза, и Кира отвернулась. – Я рад, что ты полюбила.
Не открывая глаз, Кира услышала, как он шагнул – к ней? Но нет, следующий шаг звучал глуше, еще один, еще… Хлопнула дверь – и Кира осталась один на один со своей внезапно и бесповоротно, как ей казалось в этот миг, все изменившей и разрушившей правдой.
Телефонный звонок заставил ее стряхнуть оторопь. «Ворона! Нужно же ехать! Еще костюмы забирать, подарки спонсоров!» – Кира наспех залезла в первый попавшийся свитер, джинсы не по погоде, ботинки. Каблуков не носила принципиально. Хотя были моменты, когда Valli нашептывал ей, какой сногсшибательной красоткой была бы, надень она красное платье и высоченные каблуки.
– Ты – жертва гендерных стереотипов! – отшучивалась Кира.
– Я просто нормальный мужик. Проверишь? – тема каблуков тут же отбрасывалась прочь, как и разговоры.
Кира схватила свой (выбранный с учетом всех ее требований и купленный ей Германом) ноут, в котором был весь ее рабочий «инвентарь» – сценарии, музыка, игры, контакты артистов и прочие необходимые для организатора мероприятий вещи, и рванула вниз. Оказавшись на улице, поняла, что не взяла ни куртку, ни шапку – а к вечеру обещали снег с похолоданием. «Возвращаться – плохая примета!» – прозвучала в голове заезженная строчка. Кира чертыхнулась и метнулась назад. Схватила первую попавшуюся на вешалке куртку – ох, не по погоде легкую разлетайку. «Все равно на машине. Не околею!» – подумалось Кире.
Маленький красный форд фьюжн приветливо затарахтел, показывая, что хоть давно не мыт и не чищен, но довезти хозяйку сможет хоть на край света. «Малышка ты моя!» – ласково подумала Кира, постукивая пальцами по консоли, пока машина разогревалась.
Позвонить Valli сейчас? Или потом? То, что на вчерашнее Кирино сообщение он ничего не ответил, ее не напугало и не расстроило. Ему тоже нужно переварить новость. Но долго не промолчишь: в такой момент захочешь спрятаться – не спрячешься. После ее излияний Валентину нужно будет что-то решать. Прямо перед Новым годом. Прямо сегодня.
«Мне придется уехать, но куда? Это же и моя квартира. Здесь мои вещи, я ее люблю. Тут рябина за окнами. И вообще, почему я должна уезжать? Не в одной же комнате живем. Но и оставаться… как? Поискать какой-нибудь блог для разведенных – типа, три совета тем, кто признался в измене, пять способов расстаться безболезненно. Что за чушь, что за фигня в голове…»
Кира тряхнула головой, машина рыкнула в такт движению хозяйки и заработала спокойно и размеренно. «Прогрелась, можно ехать. Позвоню…» – решила Кира и взяла в руку телефон.
«Катастрофически тебя не хватает мне…» – рингтон, который Кира установила на его номер, дал понять, что ее опередили.
– Valli, все, я все ему сказала! Что расстаемся. Вот только что. Сказала. Уф, как камень с плеч… Ты как?
Валентин воспользовался внезапным одиночеством в кабинете (спасибо секретарше Соне, родившейся за два дня до Нового года и не дождавшейся обеденного перерыва, чтобы ускользнуть по этому поводу в кафе), набрал Кирин номер. Что говорить, он пока не придумал, но решил, что его природная чуйка, помогавшая в переговорах даже с непробиваемыми клиентами, не подведет и сейчас.
– Я в порядке. Работа. Долго говорить не могу. Не знаю, что говорить. Ты просто… как гром с колокольни…
– Гром с ясного неба.
– Пусть так. Я, честно, не ожидал. Мы же даже это не обсудили? И тут р-раз…
– Что не обсудили? А что тут было обсуждать? Нужно было сразу, два месяца тому назад поговорить. Мне противно на себя смотреть в зеркало. Мне врать противно, понимаешь?
– Кира, успокойся. Я не про то…
– А про что? Я про то, что если тебя люблю, то я не могу ему врать. Да он и не заслужил. Valli, а ты про что? – Кира услышала себя со стороны. Даже увидела каким-то странным внутренним зрением: она была похожа в этот момент на хищника, который приготовился к прыжку через пропасть, которая грозила ему гибелью. – Valli, ты тоже должен поговорить с ней.
Этого он больше всего опасался. Параллельно чувствам, которые неожиданно для Валентина оказались более глубокими и искренними, чем он мог предположить, в нем всегда звучала одна противная нота – наступит момент, когда она этого потребует. Кира не из тех, кто будет довольствоваться ролью любовницы, терпеливо ожидая следующей встречи. И не из тех, для кого такой способ отношений удобен. Нет, это он понял сразу, и предчувствие будущей мертвой петли, из которой ему, скорее всего, не выбраться, все время сопутствовало его взлетам.
– Кира, давай не сейчас. Ты возбуждена, взвинчена, расстроена. Ты не адекватна. Постарайся успокоиться. Давай часов в семь сегодня увидимся в нашем кафе на набережной и все спокойно обсудим. Я постараюсь не задерживаться на работе!
Черт, час назад он то же самое пообещал жене, которая напомнила, что еще не куплен подарок дочери-студентке, которая завтра вернется из столицы на каникулы, не запасено спиртное для гостей и продукты для новогоднего стола. «Дорогой, я понимаю, как ты занят. Но мы же всегда новогодние покупки делаем вместе? Не будем отступать от этой нашей с тобой традиции и в этот раз – хорошо, любимый?»
– Давай вечером обо всем поговорим? Ладно, мой воин в сияющих доспехах? Все, у меня вернулся народ, не могу говорить. До вечера.
Он еще шутит! Кира со злости треснула рукой по рулю – и машина издала протяжный и громкий недовольный вскрик.
«А ты чего ждала? Что он все бросит и помчится исповедоваться своей благоверной? Слово-то какое – “благоверная”. Слово словом, а она верная, в отличие от тебя, судя по всему…»
На лобовое стекло откуда ни возьмись упал огромный желтый лист.
Странно. Декабрь, причем снежный, вот дворник уже дважды в день метет – все без толку. А тут – на тебе, осенний привет. «Кленовый лист, кленовый лист, ты мне среди зимы приснись», – опять промелькнула в голове знакомая строчка. Лист был похож на детскую ладошку. «Господи, вот ненормальная. Меня же Ванька ждет!»
***
Ванька появился в ее жизни совершенно случайно. Нет, совершенно не случайно – как была теперь уверена Кира. Примерно тогда же, когда она стала частью любовного треугольника. Хотя иногда Кира думала, что на самом деле это квадрат. Потому что с той же силой, что она полюбила другого мужчину, если даже не больше, она полюбила ребенка. Чужого. Детдомовского. А вчера, кроме понимания, что врать мужу больше нельзя, она поняла еще одну важную вещь – Ваньку нужно забрать.
Детей Кира не очень любила. И детские праздники, которые ей приходилось организовывать намного чаще, чем взрослые, тоже. Но родители были готовы выложить круглые суммы, чтобы их чадушки были счастливы – и Кира, как человек деловой, это отлично понимала. Иногда она участвовала в благотворительных проектах, которые организовывали спонсоры – крупные компании или депутаты. Такие праздники Кира и вовсе не переносила и старалась в них не участвовать. Ей всегда было стыдно перед ребятишками, которых, по ее мнению, просто использовали. Но от этого праздника – «Прощай, осень!» – для детского приюта ей отвертеться не удалось, да и проводила его компания Валентина, так что это был лишний повод увидеть его, зайти в офис на кофе по совершенно благовидному предлогу – я мероприятие провожу, нужно все согласовать, обговорить, запланировать, бюджет подписать, наконец.
Кира надеялась, что ей в самом действе участвовать не придется – хватит и организаторской роли. Но в последний момент заболел аниматор, который должен был играть рыцаря. Кира выругалась про себя, загрузила доспехи, взятые напрокат, в свою «малышку» и помчалась в детский приют.
Представление было смесью сказки с какой-то обучающей притчей (этих несвязных сценариев не счесть в интернете), вот и здесь было что-то подобное. Кира чувствовала, что опаздывает, пытаясь одеться в этой тесной то ли кладовке, то ли кандейке, – доспехи были явно не по ее меркам. И она стала паниковать, что вообще не сможет облачиться в эти громоздкие и нелепые картонные копии одежды средневековых воинов.
– Да кто же придумал этот праздник дурацкий! – в сердцах бросила Кира, уверенная в своем полном одиночестве в этой конурке. Как вдруг из-за шкафа донеслось: «Кто-кто – Дед Мороз!»
Кира чуть не подпрыгнула, но в это время из-за шкафа выглянула ярко-рыжая шевелюра, курносый нос.
– А ты кто такой?
– Ваня. Ваня Семёнов. Я тут живу. А ты кто?
– Я – рыцарь.
Мальчишка, рост которого едва доходил Кире до пояса, на вид был лет шести.
– Не-е-е, ты же тетенька… Тетеньки рыцарями не бывают.
– А кем бывают?
Мальчишка задумался и отошел на пару шагов, чтобы окинуть ее целиком внимательным взглядом.
– Тетеньки бывают принцессами! Вот ты – точно принцесса! – важно сообщил он. И посмотрел Кире прямо в глаза.
И в этот момент внутри у нее внезапно выросло что-то огромное, что-то до такой степени доброе и полное любви, что у Киры из глаз совершенно неожиданно брызнули слезы. А ведь она не плакала лет с четырнадцати, когда свалилась с забора на глазах у целой толпы дворовых мальчишек, порвала новые джинсы, которые мама купила в рассрочку, и решила, что больше ни один мужчина в жизни ее слез не увидит. Но этот рыжий и вихрастый мальчонка Ваня стал исключением. Как догадалась Кира в тот миг – навсегда.
***
«Малышка» не подвела и быстро домчала до приюта. Встала прямо перед воротами. По снегу было видно, что изнутри на машинах никто не выезжал. Чего церемониться? Выгрузила гору подарков, которые она приготовила к Новому году всем ребятишкам. Сегодня она приняла еще одно решение, к которому, честно говоря, была готова с первой встречи со своим «рыжиком» – про себя она только так и думала о Ване.
– О, Кирочка наша приехала! – радостно встретила ее старшая воспитательница Мария Николаевна. И стала тут же помогать с пакетами, сладостями и подарками.
Кира заметила, что на окнах висят гирлянды и бумажные снежинки, и Кире захотелось решить свой вопрос как можно быстрее.
– Тамара Ивановна на месте, занята?
– Да здесь, вроде бы. С бумагами возится. А случилось что? – забеспокоилась Мария Николаевна, как любой подчиненный, когда речь заходит о начальстве.
– Ничего, хочу поздравить.
– Хорошо. Ты не знаешь, наверное…
Кира прибавила скорости, так и не услышав окончания фразы Марии Николаевны.
Директриса Тамара Ивановна будто сошла со страниц советских книг про школу, хотя по нынешним меркам скорее была завхозом с функцией главной подписи. В тот момент, когда Кира со всего маху влетела в ее кабинет, она как раз сортировала очередную пачку фактур и вид имела весьма грозный.
– А, Кира, проходите, проходите. Опять спонсоры на Новый год к нам хотят попасть? Поздновато собрались, – пробормотала она, не глядя в Кирину сторону.
Кира по-свойски присела на краешек стула и плавно подвинула в сторону мощного бюста директрисы пакет с новогодним презентом.
– Не стоит, не стоит, зачем же! – Тамара Ивановна расплылась в улыбке и быстро убрала пакет под стол. Кира хмыкнула про себя: этот проверенный способ вернуть внимание собеседника и получить его расположения опять сработал.
– Тамара Ивановна, я к вам с серьезным разговором. Я хочу забрать ребенка. Из вашего приюта. Сначала, конечно, на выходные, а потом – и насовсем!
Тамара Ивановна слегка оторопела:
– Да, о… как хорошо! Настоящее новогоднее чудо! Но это так неожиданно… Что это на вас нашло? – она даже очки сняла, чтобы получше разглядеть эту странную женщину, не обремененную заботами и домашним хозяйством (собственно, Кира и не переживала никогда, что в число ее многочисленных достоинств не входит хозяйственность или домовитость).
– Дано собиралась, – Кира откинулась на спинку стула, изобразив совершенно уверенную и спокойную бизнес-леди. – Жилплощадь у нас позволяет. Доходы тоже. Почему бы нет?
Тамара Ивановна слегка покашляла и, вернув очки на переносицу, задала простой вопрос, который поставил Киру в тупик:
– А что по этому поводу думает ваш супруг? Вы же замужем, верно? Он поддерживает ваше намерение?
Кира приложила все силы, чтобы ни одна черточка на ее лице не выдала весь ужас ситуации, и что супруг не в курсе, и что где-то через месяц он уже таковым являться не будет, и что она находится совершенно не в том положении, которое должно быть у будущей приемной матери.
Но отступать Кира не привыкла, поэтому ответ прозвучал уверенно и правдиво – так, что даже Станиславский вместе с Немировичем-Данченко не подкопались бы:
– Конечно, именно сегодня утром мы этот вопрос и обсудили. Поэтому я сразу приехала к вам. Мне бы хотелось, хотя я понимаю, что, наверное, это трудно устроить, чтобы Новый год Ваня встретил дома – с нами, а после каникул…
– Ваня? Ложкарев, 14 лет?
– Нет, Семенов, из группы малышей. Рыженький.
Тамара Ивановна уронила очки, которые начала было надевать на нос, чтобы отыскать в списке заветную фамилию и оторопело посмотрела на Киру. Ох, и не понравилось Кире то, что она увидела в этом взгляде.
– Кирочка, но… мальчика забрали…
Кира подскочила:
– Как? Кто забрал?! Когда? Мы же в понедельник виделись! И он был здесь! Я ему вот – купила машину, какую он хотел…