Девственная любовница

Первые её письма, которые были, по сути, не более, чем приглашениями, написанными в угоду родителям, я уничтожил, однако теперь в некоторых содержались очень изящные намеки, поощрявшие меня к продолжению того, что быстро превращалось в настоящий флирт. У нас было немало подобных прогулок и разговоров, однако я слишком возбуждался от восторга, чтобы запоминать даты или делать пометки, так что сей час мне приходится суммировать все наши беседы и быстро переходить к делу, поскольку я намерен попытаться придерживаться голых фактов, делая признание как можно более кратким. Я тщательно избегал всяческих ссылок на посторонние события (кроме одного или двух примечательных примеров), обходя упоминанием гостей, встреченных мною в Сони, и всего того, что не имело отношения к любви Джеки и Лилиан.

Разговоры наши потекли по весьма свободному руслу, стоило Лилиан в ответ на мой вопрос с подковыркой рассказать, как одна из её клиенток занималась с ней любовью и вызвала негодование, поцеловав в губы. Я объяснил, что это, мол, из-за того, что в ней есть кое-что от мужчины – она носила мальчишескую соломенную шляпу, – и вскоре перевел беседу на любовников. Она призналась в том, что никогда их не имела, хотя кокетничать ей приходилось. Юноши ей не нравились, и она предпочитала им мужчин зрелого возраста. Тогда я пошел в масть и предложил себя, что, разумеется, было с готовностью принято. Насколько я припоминаю, то был наш первый важный разговор, вскоре после которого я оказался получателем очередной записки; в ней меня приглашали провести в милом обществе весь день, а заодно спрашивали о здоровье моего пса Смайка. Она прибавила, что шлет ему поцелуй, поскольку не отваживается предложить таковой его хозяину, как бы сильно ей этого ни хотелось. Следующая наша беседа, протекавшая во время прогулки по улицам и переулкам Сони, была уже ближе к делу. Я держал ладонь девушки в своей и ласкал её голую шейку, откровенно признаваясь в любви, на что она отвечала рассуждениями о некой опасности. Я объяснил, что уже не молод и что светский человек вроде меня может делать приятное, не опасаясь нежелательных последствий. Одним словом, я предложил ей безопасные ласки.

– Мне бы хотелось чего-нибудь посерьезней, – возразила она.

Я сразу же подумал о том, что она уже побывала в объятьях настоящего любовника и теперь намекает на мужское домогательство во всей его полноте, и решил отпустить поводья моей до сих пор сдерживаемой страсти. Я рассказал Лилиан о том, как давно томлюсь желаньем овладеть ею, и напомнил о робких попытках сблизиться с ней. Она поняла, что если я и возвращался раз за разом в Сони, то делал это исключительно ради неё. Таким образом, я вскоре добился от неё половинчатого обещания навестить меня как-нибудь в Париже, причем мне следовало выдумать дамский почерк, поскольку ни пап, ни маман не прикоснутся к её письмам до тех пор, пока конверты похожи на корреспонденцию от женщины, которая может быть просто клиенткой. Потом я попросил об обещанном поцелуе, однако пояснил, что не хочу, чтобы это было дурацким прикосновением губ бабушки.

– Мне хочется настоящего французского поцелуя, – сказал я.

Она рассмеялась. Я решил, что она поняла.

Я просто-напросто полагал, будто передо мной юная особа, свеженькая, только что вышедшая из мастерской модистки с Рю де ля Пэ, которую, вероятно, уже успел порадовать какой-нибудь мужчина, не говоря уж о бесконечных лесбийских ухлестываниях за ней со стороны товарок; все это только придавало мне дерзости и нахальства. Мы вернулись домой и, направляясь к кухне, находившейся в подвальном помещении, прошли коридором, в котором почти не было освещения.

– Как тут темно! – прошептала Лилиан, и я тотчас же повернулся и заключил её в объятья. Мои губы во мгновение ока оказались у её ротика – ротика, по которому я томился два года, а то и дольше – и к своему восторгу я почувствовал, как её холодный, влажный и остренький язычок медленно раздвигает податливые губы и соединяется с моим. То было прелестное объятие. Я испытал такую дрожь сладострастья, пронизавшего мои вены, которую не испытывал ни до, ни после. Я уверен, что мне никогда не забыть первого поцелуя Лилиан.

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 20-е октября 1897

Дорогой г-н С…,

Не получив ответа на Ваше прелестное письмо, Вы, должно быть, думаете, будто я маленькая притворщица, но в действительности моей вины тут нет.

Эту неделю я была крайне занята и, несмотря на все мое желание, не смогла выкроить ни одного свободного вечера.

Когда же мы, наконец, встретимся, я очень надеюсь на то, что у меня будет достаточно времени, чтобы не бежать тотчас же обратно. Вне всяческих сомнений, нам есть, что сказать друг другу.

Вы не будете очень против, если я навещу Вас в следующий четверг? Да, я прибываю в Париж в 2:30. Не ждите меня на Восточном вокзале, а лучше укажите, где мне Вас найти. Я совсем не умею назначать рандеву сама.

Надеюсь вскорости получить от Вас весточку. Жду ответа и прошу принять мои уверения в живейшей симпатии.

Лилиан

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 26-го октября 1897

Зная, что моя дорогая Мэри исключительно любезна ³ , я убедительно прошу её дождаться меня в следующий четверг с тем, чтобы не пришлось спрашивать консьержа о… Вас?

Вижу Вашу улыбку, но чего бы Вы хотели?.. Я не в силах побороть некоторую робость.

Я вынуждена отправиться в Лондон, на пятницу и субботу, однако это не помешает мне выполнить обещание, ибо – стоит ли мне лишний раз в этом признаваться? – я жду следующего четверга с превеликим нетерпением!

Скоро я буду иметь удовольствие подразнить Вас и выслушать все те глупости, которые Вы наговорили мне в Вашем последнем послании.

Лилиан

Лилиан была знакома с девушкой своего возраста, которую звали Шарлотта и которая работала в одной представительной парижской фирме. Они торговали кружевами, и, насколько я знаю, дядя Шарлотты, стоял во главе фирмы. Как бы то ни было, Шарлотта занимала в этом предприятии определенное место и в качестве доверенного лица была послана в начале осени в Лондон.

Лилиан надлежало её сопровождать и помогать с английским. За год до этого Лилиан уже совершила подобную поездку, и обе семьи были в дружеских отношениях. Все расходы мадемуазель Арвель были оплачены, и она получала сотню франков за каждую неделю, проведенную в Лондоне. На посещение всех заказчиков ушло две или три недели. Лилиан была в восторге, поскольку таким образом ей удалось повидаться с братом Раулем, в котором она, по всей видимости, души не чаяла.

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, четверг, 27-го октября 1897

Ну вот все наши, или точнее сказать, все мои прекрасные замки растаяли в воздухе. Я действительно несчастлива, я, которая так радовалась при мысли, что увижу Вас завтра, смогу Вам рассказать, а быть может, и доказать, что одна особа не только симпатизирует Вам и интересуется всем тем, что Вы делаете, но и по-настоящему Вас любит.

Однако вот Вам истинная причина этого письма. Я оказалась пленницей тяжелой простуды ⁴ . Выйти никак не возможно. Если Вы мне позволите и если это Вас не побеспокоит, я назначу Вам свидание на следующую неделю, если только мне не придется выехать в субботу в Лондон. В таком случае я напишу Вам тотчас же по возвращении. Сейчас все словно направлено против меня. Надеюсь, Вы будете думать о бедной маленькой больной, которая, не переставая, думает о Вас.

Лилиан

Лилиан – Джеки

Лондон, 2-е ноября, 1897

Я нахожусь здесь с вечера субботы и уже жду, не дождусь возвращения. Нет, решительно я никогда не смогу привыкнуть к Лондону! Все грустно и тоскливо. Женщины напоминают машины на пружинах, а мужчины бегают так, будто за ними гонятся. Нигде нет ничего похожего на изящество истинных парижан. Надеюсь, моя откровенность Вас не уязвит. Мне не следовало признаваться в том, что я думаю о Ваших соплеменниках, и все же в моих глазах Вы так непохожи на большинство англичан. Во всяком случае, Вы обладаете лишь их чертами. Таким образом, будучи наделены всеми качествами англичанина и француза, Вы, следовательно, не можете не быть совершенны. И все же должна признать, что надеюсь найти Вас не таким. Каким же скучным должен быть мужчина, вобравший в себя все добродетели!

Нет, я и в самом деле ума не могу приложить, что мне привести Вам из Лондона, но Вы только дайте знак, и если это доставит Вам хоть какое-то удовольствие, я будут только счастлива это сделать.

Я очень рассчитываю вернуться в Сони к концу следующей недели. Мне не имеет смысла говорить Вам, что как только я освобожусь, я сразу же отпишу Вам и спрошу, испытываете ли Вы прежнее ко мне желание. С простудой я до сих пор ещё не справилась окончательно. Благодарю за данный совет.

Это письмо несет к Вам поцелуй такой нежности и сладости, которой Вы, вероятно, жаждете.

Лилиан

Как это ни может показаться странным, однако в этом письме из Лондона не был указан адрес, так что я не имел возможности на него ответить.

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 16-е ноября 1897

Я снова подле Вас. В соответствии с данным обещанием и ради собственного своего удовольствия, я сразу же пишу Вам. Я буду свободна в любой подходящий для Вас день на следующей неделе. Вам, мой дорогой наперсник, я могу поведать о том маленьком недоразумении, которое постигло меня в канун отъезда из Лондона. Я потеряла пятифунтовую банкноту. Ну скажите, разве я не неудачница? Однако я надоедаю Вам своими историями, а потому покидаю, но надеюсь на ответную строчку.

Надеюсь скоро увидеть Вас.

Лилиан

Мне это письмо не понравилось, и моя разгоравшаяся страсть с лихорадочного жара упала до точки замерзания. Разве такое послание должно получать от молоденькой девушки накануне первого свидания? Тут попахивало профессионализмом. Она что, хотела себя продать? Я принял решение не иметь с ней больше ничего общего и, несмотря на агонию разочарования, ответил следующим образом:

Джеки – Лилиан

Париж, четверг, 18-е ноября 1897

Дорогая моя Лилиан,

Очень рада была услышать, что ты благополучно вернулась из своего путешествия и что ты жива и здорова.

Я не могла ответить на твое письмо из Лондона, поскольку ты забыла оставить мне свой адрес.

Очень мило с твоей стороны уведомить меня о том, что ты можешь навестить меня на следующей неделе, и я бы хотела условиться о дне, но, к сожаления, вынуждена уехать в понедельник, чтобы уладить кое-что за границей.

Меня огорчила твоя неприятность, однако я надеюсь, что все само собой образуется. Нам не везет обеим.

Нежно любящая тебя подруга.

Мэри

Эта записка разминулась с письмом от пап следующего содержания:

Эрик Арвель – Джеки

Сони-сюр-Марн, 18-е ноября 1897

Дорогой Джеки,

Если у Вас нет никакого более интересного занятия, мои дамы хотели бы видеть Вас завтра в одиннадцать с тем, чтобы выслушать Ваше ценное мнение относительно достоинств свежего тюрбо ⁵ из Англии и фазана. Завтра утром я пробуду в конторе до 10:15, а затем отправлюсь поездом домой.

Надеюсь, у Вас все в порядке, и прошу всем от меня кланяться.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш

Эрик Арвель

19-е ноября 1897

Я встретился с пап, как было уговорено, и он рассказал мне о том, что побывал в Северной Англии, однако несколько дней провел в Лондоне вместе с Лилиан, Шарлоттой и мальчиком, Раулем, для которого он, по всей видимости, нашёл место на большой фирме, торгующей винными изделиями в британской столице. Он был ужасно зол на Шарлотту, поскольку она обручилась с Раулем, что вызвало у него отвращение. Рауль был чересчур молод, чтобы помышлять о брачных узах, а Шарлотта была жутко глупа и не имела средств, зарабатывая какие-то крохи на сделках дяди. Он злился на то обстоятельство, что она захомутала юношу своими льстивыми речами, и расплывчато давал понять, что влюбленная парочка сбежала, оставив бедную Лилиан одну в квартире, что крайне его раздосадовало. Он поклялся, что блудница никогда больше не переступит порога его дома и не совратит его дочь.

День прошел, как обычно, однако Лилиан была холодна ко мне. Ей нужно было отлучиться и проведать одну даму, приехавшую из Англии и остановившуюся в гостинице на Рю де Риволи; будучи проездом в Париже, она всегда покупала у Лилиан несколько шляпок. Я испросил разрешения сопроводить мадемуазель, поскольку в тот вечер у меня тоже была встреча, и, поскольку ни пап, ни маман, не имели ничего против, мы отправились вместе.

В железнодорожном вагоне я ещё раз заключил мою Лилиан в объятья и к величайшему удовольствию обнаружил, что она обладает тем, что я называю "естественными губками". Я наслаждался долгими, сосущими ласками её ротика. Её губы словно спаивались с моими, и я уверен, что она упивалась моими голубиными лобызаниями и прикосновениями языка к горлышку, ушкам и глазам так, как только может упиваться этим девушка. "Ваши поцелуи сводят меня с ума!" или "Я с ума схожу по вашему рту!" любила повторять она, когда, дрожа от сладострастия, вырывалась из моих объятий, чтобы в следующее мгновение снова броситься в атаку своим сверкающим ротиком.

Было очевидно, что она не питает ко мне физического отвращения, ибо часто случается так, что женщина думает, будто тот или иной мужчина ей нравится, однако стоит ему заключить её в объятья, как незначительная деталь, его запах, кожа, манера обниматься, дыхание, отказ, малейший пустяк иногда грубо рассеивают все иллюзии женщины. Лилиан же свободно отдавалась радости покоиться в моих объятиях, и губы мои нравились ей точно так же, как её – мне.

Она поинтересовалась, что я имел в виду под поездкой в следующий понедельник. Я ответил, что у меня есть некоторые дела в Амстердаме, которые, может быть, можно, а может быть, нет уладить письмом, и что я терзаюсь угрызениями совести и стыжусь своего бесчестного поведения, втайне занимаясь любовью с молодой женщиной под крышей родительского дома; я добавил, что меня в дрожь бросает при мысли о том, что произойдет, если её мать или отец узнают, как я не оправдал оказанное мне полнейшее доверие. Она горячо ответила, что её так называемый "отец" – человек ленивый, эгоистичный и раздражительный, которому нет никакого дела ни до неё, ни до её будущего. А её мать занята исключительно им и собой. Они заставляют её жертвовать доброй сотней франков в месяц на собственное содержание вне зависимости от того, заработала она их или нет, так что дома она чувствует себя несчастной. Она не может понять, чем вызвана перемена в моем поведении. Я страстно обнял её и сказал, что теперь, когда она прижимается ко мне, все мои сомнения улетучились; прикосновения её мягкого и сладострастного ротика заставили меня позабыть о долге, о честности, обо всем, кроме надежды сделать её своей.

Мои руки блуждали по всему её телу, сжимая роскошные ягодицы и бедра, которые я нашел надлежащего размера, руки, ладони и шейку.

Я воскликнул:

– Я знаю, что Лилиан вернет любовь, которую я питаю к ней вот уже два года, хотя я в два раза старше её. Теперь я счастлив и все прочее для меня не имеет значения!

И это была правда, я пьянел от любви, желания, похоти, страсти, называйте это как угодно.

Я вынудил её расстегнуть жакет и попробовал сжать грудки, однако они оказались всего лишь двумя маленькими, едва развитыми холмиками. Полотняное платье было туго застегнуто под мышками на крючки и петли.

– Вы делаете мне больно, – сказала она, пока я лихорадочно теребил её маленький торс.

– Мне нравится делать тебе больно. Я люблю думать, что ты моя и что я могу поступать с тобой по своему усмотрению, заставлять тебя страдать, если мне того хочется, так что я буду сдавливать твои крохотные грудки до тех пор, пока ты не запищишь от боли.

– Они маленькие, – со смехом возразила она, – но зато крепенькие. А теперь я хочу знать, что это вы просили меня захватить с собой из Лондона?

– Я написал бы об этом в ответном письме, но ты не оставила мне адреса. Вот что я хотел, чтобы ты тщательно хранила для меня и привезла обратно. – И я зажал ладонь между бедер девушки поверх платья.

Она спрятала лицо у меня на шее, шепча:

– Она ваша. Я вся ваша!

Счастливые, мы прибыли на станцию, и я отвез её в гостиницу на Рю де Риволи. Я забыл все, что было связано с её письмом. Я не замечал ничего и никого. Я мог только прижимать девушку к себе, ласкать и целовать, целовать снова, пока её губки ни запылали.

Однако я не забыл условиться с ней о 23-ем. Я был в хороших отношениях с хозяйкой дома на Рю де Ляйпциг, где сдавались меблированные апартаменты и где в низине сада находился маленький павильон. Лилиан нужно только войти, не заговаривая с консьержем, и пройти прямо ко мне, нетерпеливо ожидающему её появления в половине второго. Последний раз страстно её обняв, я проследил за тем, как она скрылась в гостинице, и отправился домой.

23-е ноября, 1897

Только что покинул Лилиан. День оказался практически испорчен, однако обвинить в этом никого из нас нельзя. Я пунктуально пришел на место свиданья, облаченный в наряд жениха. Я прождал час, однако она так и не объявилась, а посему я ушел в гневе, провожаемый сардонической усмешкой бонны. Я возвратился домой и уже снимал с себя все убранство, когда мною было получено следующее petite-bleu⁶:

Лилиан – Джеки

24-е ноября 1897, 15:45

Я только что вернулась с Рю де Л. Опоздала на полтора часа, но не по своей вине. На Восточном вокзале произошла авария, и с задержкой пришли все поезда.

Надеюсь, Вы простите меня и поверите в то, что я вне себя, тем более, что мне доложили о Вашем совсем недавнем уходе.

Тоскую по Вам,

Лилиан

Обратно я отправляюсь с Восточного вокзала только в 18:45.

Разумеется, в указанное время я стоял на станции, где обнаружилось, что вся её история – правда. Авария и в самом деле имела место, а в воздухе все ещё стоял дым. Все движение было дезорганизовано. На перроне галдели толпы зевак, и Лилиан послала домой телеграмму, уведомив о случившемся и сообщив, что останется ужинать с бабушкой, жившей поблизости от Биржи, и вернется на станцию позже, а может быть, и заночует у старушки.

Я катал её в кебе на протяжении часа, т.е. всего того времени, которое я мог выкроить, будучи хозяином своего вечера.

Теперь мы уже были весьма близки, и в ответ на мои пылкие домогательства она призналась в том, что все ещё девственница. Я ни на мгновение этому не поверил, однако, разумеется, ничего не ответил. Я рассказал ей о том, как тщательно подбирал свой туалет в ожидании всецелого обладания, а она призналась, что очень любит тонкое белье и тоже надела на себя все самое лучшее, включая черную сатиновую юбку, которую сама сшила. Я просунул руку ей под одежду, чтобы удостовериться в истинности этого заявления, и она позволила мне дотронуться любопытствующими пальцами до бедра над коленом, однако возмутилась, что у меня такие холодные руки, и я прекратил. Но зато я завладел ладонью Лилиан и прижал её к быстро поднимавшемуся знаку моей мужественности, поверх брюк, и девушка не оказала ни малейшего сопротивления. Прибегнув ко множеству искусных перифраз, я сказал, что мои губы будут целовать каждую частичку её сладенького тельца, доставляя ей невыразимое удовольствие.

– А я буду платить поцелуем за поцелуй. Вы должны научить меня любить вас так, как вы любите меня.

– Ты станешь моей маленькой рабыней любви. Что бы я ни сказал, ты будешь исполнять. Я потребую послушания. А теперь ты должна перейти со мной на ты.

– Мне никогда не хватит на это смелости. Вы продолжайте говорить мне ваше очаровательные "ты", а я всегда буду обращаться к вам уважительно.

– Как пожелаешь. Быть может, ты и права. Ведь я настолько старше тебя. Я буду твоим отцом, а ты будешь моей дочуркой. Ты моя кровосмесительная дочка. Тебе нравится сама идея совершения позорного преступления кровосмешения со мной?

– О, да! Замечательная мысль. Я обожаю слушать, как вы говорите, а пока вы меня целуете, расскажите, пожалуйста, что вы намерены со мной сделать. Вы будете моим пап, моим миленьким пап.

– Разреши мне сперва кое о чем тебя спросить. Господин Арвель… не обижайся на то, что я сейчас скажу… ведь он не настоящий твой отец, а всего лишь любовник матери, как он сам мне признался. Так вот, он когда-нибудь позволял себе бесцеремонное с тобой обращение?

– О, нет! Он относится ко мне очень уважительно и весьма строг в подобных вещах. Грубость он сказал только один раз, когда у меня долго болел желудок, и он все это время ухаживал за мной. Однажды он заметил: "Лили, какой же, однако, у тебя большой чёрный лесок!" Я жутко разозлилась!

Сейчас я уже не могу восстановить в памяти всех тех обещаний чувственной страсти, которые я влил в её охотно внимающие ушки, но отчетливо помню, что она непрерывно отвечала:

– Да, да! Говорите ещё! Скажите, что вы со мной сделаете!

И она упоительно посасывала мои губы. Я смутно распространялся о бесконечных наслаждениях, о неведомых удовольствиях, однако побаивался зайти слишком далеко. Если она девственница, рассуждал я, я могу её встревожить, а если нет, то она уже сама прекрасно знает все, что я могу рассказать.

Итак, я высадил её у дома бабушки, но не раньше, чем мы договорились о новой встрече 26-го.

Она отчаянно порочна и крайне наивна, сама не зная, чего хочет. Если мой диагноз ошибочен, тогда она самая непревзойденная актриса, каких только видел свет, затмевающая Сару Бернар и Ля Дузе⁷.

И вот я начал делать в моем дневнике некоторые пометки касательно этой эксцентричной девушки. Я записал свое предположение о том, что имею дело с умелой комедианткой. Теперь мои воспоминания приобретут более осязаемую форму, поскольку верно чуть ли не каждое указываемое число, и я в состоянии дать отчет о всех заслуживающих упоминания ласках, какие мы только подарили или получили. Её письма были, как правило, на французском языке, однако несколько она написала по-английски, тогда как другие являли собой смесь обоих языков. Я не изменил ни слова, а лишь по мере сил перевел их. Я же писал по-французски. Я также привожу здесь письма папа, равно как и все прочие мало-мальски значительные документы, относящиеся к излагаемой истории. Часть своих собственных писем я цитирую in extenso⁸, поскольку сохранил их копии. К сожалению, некоторые послания – лучшие или худшие – находятся в руках героини, и при необходимости я могу лишь предложить краткий пересказ, насколько позволит память, или опущу их полностью. Большая часть этого повествования записывалась день за днем по мере разворачивания важных для меня, особенно ближе к концу, событий, которые в руках мастера могли бы видоизменить прежние мнения и привести к более гармоничной картине произошедшего. Я же предпочитаю оставить рукопись в первозданном виде. Она может оказаться полной ошибок и противоречий, однако эти недочеты покажут читателю, что перед ним не роман, построенный по обычным канонам. Это просто исповедь, в которой человек хладнокровно проводит операцию вивисекции⁹ над своим сердцем и мозгом, и лучшей похвалой для меня будет, если читатель, добравшись до финала моих мемуаров – при условии, если он до него доберется – воскликнет: "По-моему, все это правда!". А если читательницы горько посмеются над автором и скажут, что это есть ни что иное, как сплетение лжи и сильных преувеличений, тогда мой триумф будет полным.

26-е ноября 1897

Каждому известно то лихорадочное возбуждение, которое переживает пылкий любовник в ожидании дамы своего сердца при первом свидании. Я весь сгорал от волнения и вздохнул с величайшим облегчением, когда Лилиан медленно отодвинула портьеру и предстала передо мной в безвкусно меблированной спальне таинственного павильона на Рю де Ляйпциг. Я поспешно запер дверь на щеколду и привлек девушку к себе, усадив на колени, поскольку сам сидел в неизменном шезлонге. Она выглядела обеспокоенной и испуганной и рассказала, что ушла из дома с огромным трудом.

Пуговицы на её платье поддались в результате страшной борьбы.

Лилиан усердно избегала смотреть в сторону большой занавешенной постели, занимавшей середину комнаты. Она надеялась на то, что я не притронусь к постели, поскольку в противном случае обитатели дома догадались бы, что мы ею воспользовались! Я пытался поцелуями разгорячить её кровь и, по-моему, преуспел в этом, так как Лилиан становилась все смелее, и мне удалось расстегнуть на ней платье. Взгляду моему предстали грудки пятнадцатилетней девочки. Между тем, размер алых возбужденных сосков доказывал её истинный возраст. Я с жадностью их сосал и покусывал; внимание моих страстных губ и языка было уделено также её прелестным ушкам и шейке. Я умолял её позволить мне снять с неё всю одежду, однако она хотела, чтобы я удовлетворился маленькой, но очень красиво оформившейся грудью. Я сделал вид, будто глубоко уязвлен, и она извинилась. Мне надлежало набраться терпения. Это был первый раз. Она сделается более уступчивой, когда лучше меня узнает. В ответ я дерзко задрал на ней юбки и, полюбовавшись ножками в черных чулках и кокетливыми, украшенными лентами штанишками, в конце концов, положил ладонь на то место, где находился её пах. Он был полностью покрыт густым черным подлеском и казался на ощупь весьма мясистым. Внешние губки были более пухлыми и развитыми, нежели мы обычно находим их у французских женщин. Её ноги, хотя и худенькие, были красивой формы, а ляжки имели правильные пропорции. Я принялся изучать пещерку.

– Вы делаете мне больно, – пролепетала девушка.

Насколько я мог об этом судить, она была нетронутой или, во всяком случае, нечасто подвергалась домогательствам мужчин. Я чувствовал, что мои ласки нравятся ей и даже очень и что она потихоньку уступает мне. В конце концов, я убедил её избавиться от нижней юбки и штанишек. Она уступила, но при том условии, что я не стану за ней подсматривать. Я согласился. Она сбросила на пол юбку, сняла корсаж и осталась стоять передо мной в нижней юбке и корсете. На ней была сорочка из тонкого льняного батиста, подхваченная вишневыми лентами. Я наслаждался созерцанием возлюбленной, наконец-то отдававшейся в мою власть таким образом. Я пожирал глазами её голые плечи; розовые соски, тугие и сверкающие моей слюной; и пышные комки черных волос в подмышках.

Она согласилась расстаться с нижней юбкой и, когда я откинулся на спинку дивана, прикрыла мне глаза своей нежной, прохладной ладошкой, а другой рукой тем временем расстегнула все, пока не оказалась в одной сорочке. Приближаться к постели она не хотела и всячески пыталась отбиться от меня. Нет, она не позволит мне притронуться к себе до тех пор, пока я не задерну шторы. Мы оказались в темноте. Я усадил Лилиан в шезлонг и, опустившись на колени, попытался раздвинуть её бедра и поцеловать мшистую расщелинку. Она же попыталась обеими руками меня оттолкнуть.

– Вы делаете мне больно! – снова сказала она, однако я лизал её, не жалея сил, и, ощущая теплоту моего рта, она слегка приоткрыла бедра, так что мне все же удалось осуществить задуманное. Сделать это было непросто, поскольку она извивалась, мило повизгивала и отказывалась держать ноги разведенными надлежащим образом. Однако выбить меня из колеи было не менее сложно. Я находился в неудобной позе. Шею ломило. Кроме того, в комнате было жарко, и тем не менее я продолжал деловито лизать, сосать и потеть, так что член мой, тучнея от желания, уже выделял из пылающего кончика капли мужской эссенции.

Я совершенно уверен в том, что она испытала ощущение сладострастия, о чем мог судить по дрожи, овладевшей на какое-то мгновение её телом, и по специфическому привкусу, в котором я не мог обознаться. Наконец, она оттолкнула мою голову. Я поднялся на ноги, весьма довольный тем, что ускользнул из заточения её нежных бедер. Я извлек носовой платок, вытер губы и, повернувшись в девушке, по-прежнему неподвижно и молча возлежавшей в шезлонге, без лишних церемоний набросился на неё. Я вложил конец моего разбухшего орудия между волосатыми губками её нижнего ротика и, позабыв о всякой предосторожности, двинулся напролом. Она взвизгнула и отринула меня. Я попытался занять прежнее положение, однако не смог. Она была девственницей; сомневаться в этом не приходилось.

Лилиан полулежит на узком диване, и я в состоянии подступиться к ней, только уложив её навзничь. Я тоже выбился из сил и взмок. Шею я окончательно вывихнул, и теперь она болит. Так что я смягчаюсь и пока отказываюсь от ведения активных боевых действий.

– Возьми его в руку, – предлагаю я, – и делай с ним все, что пожелаешь.

Она так и делает, и, склонившись над ней, я обнаруживаю, что она чуть-чуть впускает кончик в себя. Теперь все было сухо и далеко не так приятно, как представлялось ранее. Полагаю, я допустил ошибку в том, что переусердствовал и сосал слишком долго. Ощущение сладострастия покинуло её. Тогда я поднялся к её лицу. Лилиан лежала, запрокинувшись на подушку, и, сев на неё верхом, я нежно потерся своей стрелой и придатками о её лицо и ротик. Она не шевелилась. Я взял её руку и положил на древко жизни. Она принялась было за дело, но резко отдернула руку. Странная несообразность. Ведь она сама приложила его ко входу в свою девственную расщелинку; она позволила мне ласкать им губы и щеки; и вот теперь она испытывает ужас при мысли о том, чтобы ухватиться за него.

Я решил перебороть отвращение, которое она могла испытывать и, вложив конец между её губок, в довольно грубой форме велел ей сосать. Она робко попробовала; я понял, что она не знает, как это делается.

– Расскажите, покажите, и я сделаю все, о чем вы просите.

Я взял её ладонь и стал в качестве примера облизывать и сосать один из пальчиков.

Она с готовностью принялась за дело, и я постарался обучить её и помочь не отвлекаться, разговаривая с ней все то время, пока она неловко меня сосала. Однако нежная и теплая ласка её большого рта и облегающее колечко сладких губ довели меня до безумья. Я медленно водил членом взад-вперед, приговаривая:

– Дорогая! Лилиан! Изумительно. Только не зубками, Лили.

Не позволяй зубкам дотрагиваться до него! Вот так! Полижи его!

Я хочу чувствовать твой язычок! Не шевелись! Не уходи. Я хочу получить удовольствие у тебя в ротике, и ты должна оставаться, как есть, пока я не скажу.

Она с ангельской нежностью продолжает играть губками и язычком; к своему величайшему удивлению я чувствую, что она осторожно ласкает ладошкой мои "резервуары". И кризис наступает слишком скоро. Наслаждение, которое я испытал, не передать словами. До сих пор я как только мог старался оттянуть радостный миг, так что взрыв получился чудовищной силы, и я почувствовал, как целая лавина устремляется в горло девушки. Мне показалось, будто я уже никогда не перестану испускать рыки.