Заказ на (не)любовь

Глава 5

Какова вероятность случайной встречи двух людей в многомиллионном городе? Правильно, она равна нулю. Такие люди, как Лев Невельский, не прогуливаются у детского сада, тем более, ему нечего делать именно у того заведения, куда ходит моя дочь. Вернее, наша с ним дочь, но он же не знает об этом…

Чувствую озноб, хотя одета вроде бы достаточно тепло. Но тут дело, конечно, вовсе не во внешней температуре. Это нервное, потому что к прежнему смятению сейчас добавились еще непонимание и страх. Что он здесь делает? Как вообще узнал, где меня искать?

Мужчина, видимо, замечает ужас на моем лице, потому что делает шаг вперед, поднимая вверх раскрытую ладонь.

– Вы сумку забыли у меня в кабинете. Я подумал, вдруг там что-то нужное, что не сможет подождать до завтра. Ключи или телефон…

Только теперь замечаю в другой его руке собственную сумочку. Как же я умудрилась не вспомнить о ней до сих пор? Там действительно были и ключи, и телефон, и кошелек с деньгами. А я с такой скоростью сбежала из ресторана, что и думать забыла обо всем этом. И спохватилась бы наверно уже в кафе, когда поняла бы, что нечем платить.

Ну, хорошо, для его появления есть довольно веская причина, но это все равно не объясняет, как он смог найти меня. Не следил же от самого ресторана?

На незаданный вопрос Невельский тоже отвечает достаточно быстро.

– Я спросил у вашей сменщицы, где можно найти вас прямо сейчас. Она и сказала, что вы, скорее всего, отправились за Соней, – он улыбается моей дочке, с довольным видом рассматривающей его, накрывает широкой ладонью растрепанные косички. И снова смотрит на меня. – Простите мое самоуправство, я действительно хотел помочь. Вы так быстро ушли, что подумал, будто обидел вас чем-то. Или сказал лишнее.

Если бы… Мне было бы куда проще, окажись он негодяем или просто грубым и резким типом, не умеющим общаться. Намного легче было бы обидеться на что-то и с радостью выкинуть из головы все, что узнала. Но он, напротив, оказался слишком хорошим. Более чем. Идеальным. Даже в самых смелых мечтах я не могла предположить, что у моей девочки такой отец…

– Спасибо! – выдавливаю, с трудом шевеля пересохшими от волнения губами. Протягиваю руку и забираю сумочку, изо всех сил стараясь улыбаться. Теперь, когда он выполнил свой человеческий и начальственный долг, можно и распрощаться? Больше ведь нам не о чем говорить!

Но в этот момент не выдерживает Соня. Дергает Невельского за рукав, снова неожиданно превращаясь из тихой милой девочки в требовательного сорванца.

– Так ты пойдешь?

– Сонечка, у Льва Борисовича важные дела, он не сможет с нами пойти, – я опускаюсь на корточки возле дочки и поясняю. – И так потерял кучу времени из-за моей сумки. Видишь, какая твоя мама растеряша? Но мы же с тобой не будет его задерживать, правда?

Соня хмурится и качает головой, уперев ручонки в бока.

– Ты не растеряша! Любой мог оказаться на твоем месте! – она любит повторять мои слегка заумные фразы, но в этот раз ее слова не вызывают умиления: я озадачена лишь тем, как побыстрее избавиться от общества Невельского. Но дочь поворачивает головку к мужчине и уточняет: – А какие у тебя важные дела?

– Малыш, так некрасиво себя вести! – пытаюсь ее осадить, но Лев невесомо дотрагивается до моего плеча – просто чтобы привлечь внимание – и тут же убирает руку.

– На самом деле никаких особенных дел у меня нет. И я буду рад составить вам компанию.

Дочка подпрыгивает от восторга и, тут же схватив его за руку, тянет за собой по дорожке в направлении кафе. Оглядывается на меня и переспрашивает в изумлении:

– Мамочка, ты почему стоишь?

Он тоже смотрит в мою сторону. Пожимает плечами и говорит почему-то виноватым тоном:

– Варя, ну идемте же! Раз уж так все сложилось.

Мне ничего не остается, как двинуться вслед за ними.

В кафе у меня никак не получается расслабиться. Я отвечаю невпопад на Сонину болтовню, стараюсь улыбаться, но выходит откровенно плохо. Хорошо, что дочка еще слишком маленькая, чтобы понимать мои уловки. Ей достаточно внешних появлений благополучия.

А вот он видит. И, выбирая момент, когда налакомившаяся пирожными Сонечка отпрашивается в детскую комнату, улыбается с тем же виноватым выражением.

– Простите, что так вышло. Ни в коем случае не хотел мешать вашим планам. Надо было отказаться, но я почему-то не сумел.

Я понимающе киваю: мне хорошо знакомо такое состояние. Вроде бы собираешься сделать одно, да и правильно это, но поддаешься детскому обаянию. И не можешь отказать, боясь обидеть ребенка.

Но если он не захотел огорчить чужого ребенка, что бы стал делать, если бы узнал, кем является для Сони?

Мне никак не удается перестать об этом думать. Правда, которую я скрываю, висит дамокловым мечом, причиняя уже почти физическую боль. Пока не знала, кто Сонин отец, совершенно не беспокоилась по этому поводу. Воспринимала его не иначе, как донора. Того, кому однажды потребовались деньги, и благодаря такой меркантильности я стала самой счастливой на свете. И в голову бы не пришло разыскивать его и в чем-то признаваться.

Но Лев… Я украдкой рассматриваю его. Если бы писала романы, то главного героя сделала бы именно таким. Высоким статным брюнетом с точеным лицом. С легкой небритостью, которая так ему идет. Она удивительно оттеняет загорелую кожу. А еще притягивает взгляд к… его губам.

Осознав, что рассматриваю рот мужчины, выдыхаю и медленно отворачиваюсь. Хорошо, что он в этот момент занят остатками пирожного на своей тарелке и не видит, куда именно я смотрю. Иначе точно сгорела бы от стыда.

– Все в порядке, – ни в коем случае нельзя дать ему понять, что меня тяготит его общество. В конце концов, сама виновата. Не была бы такой растяпой, и не забыла бы сумку, ничего этого бы не произошло. – Мы не строили каких-то особых планов, а Соне трудно отказать. Особенно когда она задалась целью чего-то добиться.

Он кивает в ответ.

– Настоящая маленькая женщина, – поддевает ложечкой оставшийся кусочек пирожного и неожиданно усмехается. – Знаете, а ведь я не был в кафе уже очень давно. Даже не помню, сколько лет прошло.

– Ну, это и понятно. Зачем ходить в кафе, когда есть собственный ресторан, – слишком быстро отзываюсь на его слова и тут же жалею, потому что мужчина продолжает улыбаться, но теперь его улыбка становится какой-то грустной.

– Знаете, кто на курортах реже всех купается в море?

Я киваю, понимая, о чем он. Мы тоже у себя в Петербурге, наверно, и вспомнить не можем, когда бывали в Эрмитаже или любовались фонтанами Петергофа. Вот и для Невельского ресторан – это работа. Вспоминаю, что он даже во время обедов с женой почти всегда что-то пишет или изучает в ноутбуке. Смотрю в его опустевшую тарелку, и вспоминаю еще одну деталь. В своем ресторане он никогда не заказывает десерт. Его супруга бережет фигуру и не позволяет себе подобной роскоши, а сам Лев…

– С детства обожаю сладкое. Особенно такие вот эклеры, – признается Невельский, изумляя меня еще больше. Это так необычно. А еще выходит, что Соня своей любовью к сладостям похожа на него, потому что я к ним практически равнодушна. Опять отвожу взгляд, пытаясь побороть вновь вспыхнувшее внутри смятение.

Он все-таки должен знать. Очень много совпадений, да и я слишком хорошо к нему отношусь, чтобы скрывать такое. И дело не в чувствах, не в неизбежной симпатии к потрясающему мужчине. Я уважаю его как человека, ценю как успешного и мудрого работодателя. И многим ему обязана. Особенно, как выяснилось теперь, жизнью собственной дочери. Вот только где же мне найти подходящие слова?

В этот момент возвращается Сонечка.

– Не хочу больше играть, – поясняет, усаживаясь на свое место, и хитро улыбается мне. – Мамочка, а можно еще эклерчик?

В другое бы время не разрешила: потом за ужином наверняка не будет аппетита, но сейчас это повод ненадолго отойти и собраться с мыслями. Киваю дочке и поднимаюсь, чтобы направиться к прилавку, но замираю, слыша ее следующий вопрос.

– Дядя Лева, а ты совсем-совсем не помнишь того мальчика?

Он поворачивается к ней, чуть сдвигая в недоумении брови.

– Какого мальчика, Сонь?

Понимаю, что должна вмешаться, что-то сказать, отвлечь, но не могу выдавить ни слова. Зато дочь с готовностью поясняет:

– В твоем альбоме. Там, где велосипед и котенок.

Мужчина хмурится сильнее, переводя вопросительный взгляд на меня. Потом снова смотрит на Соню.

– А почему… ты спрашиваешь?

Его голос звучит как-то странно, с надломом, и я осознаю, что опоздала с объяснениями. Потому что Сонечка опять выдает, не мешкая ни мгновенья:

– Потому что он мой папа, и я хочу его найти!

Невельский молчит, озадаченно рассматривая Соню, а потом медленно поворачивается ко мне. Смотрит с недоумением. Конечно, он ничего не понял. Скорее всего, даже не связал странное дочкино заявление с собственным прошлым, потому что предположить подобные повороты судьбы попросту невозможно.

Но теперь у меня точно не выйдет промолчать. И придумать какую-то отговорку не получится. Придется рассказывать, но как же страшно это делать!

Но сначала надо найти какое-то внятное объяснение для Сони, уж ей раскрывать правду я точно не стану. По крайней мере, не теперь.

Выдавливаю ответную улыбку, прекрасно понимая, что она кривая и совершенно не искренняя. Но на другую нет сил. Смотрю в серьезные, вопрошающие глаза и начинаю быстро говорить:

– Сонечка увидела в вашем альбоме фотографию… похожую на детский снимок ее отца. Вот и подумала, что вы с ним знакомы. Жаль, конечно, что у вас не получилось вспомнить, но в этом нет ничего странного… Все же было давно, и дети с тех снимков повырастали и изменились…

– Мамочка, не похожую! Эта такая же фотография, как у нас. И мальчик тот же самый! – немедленно вмешивается в разговор моя дочь.

– Конечно, родная, – я вроде бы отвечаю ей, а сама умоляюще смотрю на сидящего напротив мужчину. Он должен мне подыграть! Хотя бы не ляпнуть прямо сейчас, кто именно изображен на том снимке.

– Так ты не помнишь? – малышка дергает его за рукав и смотрит с такой надеждой, что у меня внутри все обрывается. Как же подло с моей стороны вот так откровенно обманывать собственного ребенка…

Невельский сдвигает брови и о чем-то думает. Переводит взгляд от меня на Сонечку и обратно. И молчит. Долго. И лишь когда дочка обиженно надувает губки, делает резкий выдох.

– Сонь, это и правда было давно. Больше тридцати лет назад.

– Ого! – ее глазки расширяются от ужаса. Еще бы, такой временной срок в сознании ребенка кажется чем-то запредельным. Я ведь и сама в ее возрасте считала 30-летних жуткими стариками. А тут выходит даже больше. Но так хотя бы понятно, почему за столько лет у дяди Левы не сохранилось в памяти имя того мальчика.

– Малыш, а давай купим пирожных домой и пойдем прогуляемся? Ты же хотела зайти на площадку.

На мое предложение дочка обрадованно кивает, а я смотрю на своего начальника с немой благодарностью. Здесь все равно бы не вышло разговора по душам, а пока Соня будет кататься на горке, я смогу попытаться ответить на его вопросы. То, что их у мужчины предостаточно, нет никаких сомнений: слишком задумчиво и внимательно он рассматривает то меня, то Сонечку.

– Спасибо вам… – произношу уже вслух четверть часа спустя, когда мы останавливаемся на детской площадке перед моим домом. Соня убегает на качели, а я решаюсь поднять глаза на стоящего рядом Невельского.

– Не за что, – его голос звучит слишком серьезно. – Я мало что понял, но очень хотел бы услышать пояснение.

Я киваю, пытаясь побороть нарастающее волнение.

– Не знаю, как начать. Вообще не представляю, как говорят о таких вещах.

– Все настолько серьезно? – он хмурится. – Это не мое дело, но раз уж мы заговорили… Вы не замужем? Соня растет без отца?

Я снова киваю.

– Мы с мужем развелись… давно. Еще до ее рождения.

И даже до зачатия…

– Сожалею, – его лицо мрачнеет. – То есть они никогда не встречались? Что же, это объясняет желание девочки найти отца.

Он так ничего и не понял. Даже не заподозрил, кажется. И от этого становится совсем тоскливо: я еще бы могла что-то придумать, выкрутиться, но тогда ни за что себе этого не прощу. И в глаза ему смотреть больше не смогу, если не скажу все, как есть.

– Да, все, что у нее есть от отца, – это та фотография, – отвожу взгляд, рассматривая, как заливисто смеется малышка, раскачиваясь на качелях.

– А вот это я совсем не понял, – тихо отзывается Невельский. – При чем здесь фотография? Речь же именно о том снимке, о котором вы спрашивали в моем кабинете?

– Да… – я кусаю щеку изнутри, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы. – О том, на которой изображены вы. Ребенком.

Становится тихо. Нет, дети на площадке по-прежнему шумят и смеются, чуть в стороне по трассе проносятся машины, но вот здесь, рядом со мной, нависшая тишина оглушает. Я боюсь повернуться, но и так знаю, что мужчина смотрит на меня. И едва шевелю губами, продолжая говорить:

– Соня родилась в результате ЭКО. На той фотографии… действительно изображен ее отец.

Глава 6

Он не отвечает ни сразу, ни спустя несколько минут. И когда затянувшаяся пауза становится мучительной, я все же заставляю себя повернуться. И не узнаю человека, находящегося рядом.

За то время, что я проработала у Невельского, мне приходилось видеть его всяким. Спокойным, расслабленным, сосредоточенным, строгим, недовольным, требующим и даже мрачным. Но вот таким – никогда.

Его лицо не просто побледнело – будто лишилось всех красок. Остался лишь один серый цвет, какой-то пугающий землистый оттенок. А еще казалось, что за эти короткие мгновенья мужчина стал старше на несколько лет.

Мне снова холодно, и этот озноб настолько силен, что с ним не совладать. По телу проходит дрожь, и даже зубы начинают стучать, так что это наверняка невозможно не заметить со стороны.

Но мужчина не реагирует. Он неотрывно смотрит туда, где то и дело взмываются качели с хохочущей Сонечкой, и, кажется, не видит и не слышит больше ничего.

И от этого становится еще страшнее. Я не представляю, что у него внутри, даже примерно не могу угадать ход мыслей, но совершенно точно знаю, что услышанная новость его не обрадовала. Он выглядит, как человек, только что переживший какую-то жуткую утрату, и от его помертвевшего взгляда у меня и внутри все холодеет.

Проходит еще минута – и я не выдерживаю. Осторожно дотрагиваюсь кончиками пальцев до его локтя и прошу внезапно осипшим голосом:

– Лев Борисович… Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь…

Он вздрагивает и, будто опомнившись, медленно поворачивается ко мне. Всматривается в лицо, но я вижу, что делает это машинально, а мысли по-прежнему слишком далеко отсюда.

– С вами… все в порядке? – только теперь замечаю, что мои пальцы так и остались лежать на его предплечье. Я не вкладывала в этот жест никакого особого смысла, но сейчас очень хочется удержать руку. Не отпускать. Наоборот, сжать сильнее и влить хоть капельку жизни, убирая переполняющие его боль и пустоту.

Странное чувство. Он ведь не просит о помощи, да и вряд ли бы принял ее от меня. Но это мало что меняет, ведь именно я стала причиной такого его состояния. И мне очень хочется все исправить. Понять бы еще только, что происходит и почему на известие о своем отцовстве он реагирует именно так.

– Простите… мне, наверно, не следовало говорить, – выдавливаю, совершенно не представляя, как вести себя дальше. Меня и саму-то почти колотит от страха. Ноги ватные, и сердце грохочет в груди.

Заставляю себя разжать пальцы и ступаю в сторону, отстраняясь от мужчины. И в этот момент он делает резкий выдох, так что кажется, я даже ощущаю движение воздуха от его дыхания.

– Это вы меня простите, Варя, – он силится улыбнуться, но ничего не выходит, на лице застывает какая-то непонятная гримаса. Мужчина делает еще несколько глубоких вдохов, и я застываю, зачем-то рассматривая, как вздымается его грудь под толщей одежды.

– Мне сейчас нужно уйти, – он кидает беглый взгляд в сторону качелей и снова смотрит на меня. – Извинитесь, пожалуйста, перед Соней за то, что не попрощался. Я должен побыть один.

Киваю, не находя в себе сил ответить. Да и не знаю, что говорить.

Он еще на мгновенье задерживает взгляд на моем лице, а потом разворачивается и быстро уходит. Слишком быстро. Если бы решила его догнать, это можно было бы сделать только бегом. Но я не двигаюсь с места, лишь стою и смотрю вслед, совершенно ничего не понимая.

– Что ты сделала? – подруга таращит на меня глаза, смотря как на ненормальную. – Совсем с ума сошла? Как тебе такое вообще пришло в голову?

– Он ее отец, – тихо отзываюсь, стараясь не думать о том, что Яна, скорее всего, права. Что я натворила?

– Он не отец! – тут же возражает Старцева. – Он – поставщик биологического материала. И только! Если бы ты болела и тебе пришлось бы переливать кровь, потом тоже чувствовала бы себя обязанной донору? Он деньги за это получил, между прочим. Хотя у меня в голове не укладывается, зачем такому, как Невельский, зарабатывать на подобных вещах.

– Вот и у меня не укладывается, – что бы Янка ни говорила, я не могу считать Льва просто донором. Слишком глубоко это все зацепило. А теперь, когда еще и увидела его реакцию, – и подавно.

Впрочем, что я увидела? Шок, но оно и понятно, не каждый день узнаешь такие новости. Все остальное оставалось для меня загадкой.

С нашего с ним разговора прошло два дня, и я, хоть и была на выходных, ждала, что мужчина как-то напомнит о себе. Захочет поговорить, что-то уточнить, возможно, познакомиться с Соней поближе. Но ничего не случилось. Невельский не позвонил и не написал. Сегодня вышла на работу – и он совершенно точно об этом знал: видел меня в зале, хоть и издали. Но снова ничего не предпринял, даже не подошел.

– Меня удивляет то, что он молчит, – все-таки признаюсь подруге. – И тогда, сразу промолчал, и до сих пор. Это ведь странно, как минимум.

– А по-моему, это очень даже хорошо, – снова возражает Яна. – Ты чего ждала-то от него? Восторгов?

– Нет, конечно, – я пожимаю плечами. – Сама не знаю, чего. Но точно не молчания. И что в этом хорошего?

Старцева вздыхает, снисходительно глядя на меня.

– Да то, что его это не волнует! Не станет он права предъявлять и претендовать на что-то. Ну, то есть я надеюсь, что он поэтому молчит. А не придумывает втихаря, как отобрать у тебя дочь.

Я застываю, шокированная ее словами. Мотаю головой, тут же начиная доказывать, что такого просто не может быть. Невельский никогда на это не пойдет!

– Ты так хорошо его знаешь? – скептически щурится подруга. – А я вот не была бы такой уверенной.

– У него нет на Соню никаких прав…

– Угу, – невесело хмыкает она. – Прав нет, а возможностей – хоть отбавляй. Да с его деньгами, если он только пожелает, тебя уже завтра могут объявить недееспособной и лишить родительских прав. А тут и он подоспеет с нужными результатами анализов. И вуаля – получите уже готового ребенка. Не младенца, заметь, нянчиться не надо, памперсы менять, не спать ночами…

– Замолчи сейчас же! – прерываю я эти совершенно немыслимые предположения. –Он никогда такого не сделает!

– Ох, наивная же ты, мать! – вздыхает Яна. – Хотя чему я удивляюсь? У тебя и Виктор самым лучшим на свете был. Пока не избил до полусмерти. Помнишь, что ты про него рассказывала? Тоже утверждала, что он ни на что плохое не способен.

Я закусываю губу, морщась от боли, судорогой прошившей тело. Как всегда при воспоминаниях о бывшем муже. Думать о том, что так же сильно могу ошибаться снова, не хочется. Невельский не такой. Он защитил Соню, совершенно ничего о ней не зная. А теперь, когда ему известно, что она его дочь, не станет причинять ей боль, разлучая с матерью. Не станет же?..

Я стараюсь не думать о словах подруги и не накручивать себя еще больше. Если бы промолчала, было бы ничуть не легче, помимо собственных страхов испытывала бы еще и угрызения совести. А так отчаянно надеюсь, что все опасения Яны не оправдаются. И все будет хорошо. Вот только что вкладываю теперь в это «хорошо», и сама не могу понять.

Людей в зале сегодня немного, и я освобождаюсь раньше обычного. Редкий случай, когда после смены удается вернуться до того, как дочка ляжет спать. Сегодня с ней Рита, но я все равно тороплюсь: после случившегося хочется быть проводить с Соней как можно больше времени. Как-то по-особенному отчетливо понимаю, чего она лишена из-за моего выбора много лет назад.

Тогда была уверена, что не захочу новых отношений. Не смогу на них решиться. Потому и согласилась на предложение бывшего мужа замять скандал любой ценой. Это для меня ЭКО стоило баснословно дорого, а он наверняка даже не ощутил каких-то потерь. Да и больше бы заплатил, лишь бы только я забрала заявление. Не призналась ему тогда, что все равно не стала бы давать делу ход. Не сумела бы. При одной мысли о расследовании и суде меня бросало в дрожь. Но не смогла не воспользоваться его страхом перед наказанием. И взяла деньги, пообещав себе, что с Виктором мы больше никогда не встретимся.

Прошли месяцы, и я поняла, что боль постепенно уходит. Физическая прошла еще раньше, а ненависть ко всему мужскому полу очень скоро рассеялась. Какой смысл злиться на целый свет, если тебя обидел один-единственный человек?

А потом родилась Соня, и мир заиграл совсем иными красками. Я снова была счастлива, несмотря ни на что. Просто жила, наслаждаясь подаренным мне чудом. И до недавнего времени не задумывалась о том, что малышка может чувствовать себя ущербной, не зная отца.

К чему скрывать, я хотела бы, чтобы все сложилось иначе. Если бы мы случайно столкнулись с Невельским много лет назад и все было бы по-настоящему. Наверно, я даже согласилась бы на короткий роман… после которого у меня осталась бы дочь. И сейчас могла бы рассчитывать на то, что он хотя бы иногда станет общаться с ней.

А так… не участвуя фактически в акте зачатия, мог ли он чувствовать сейчас хоть что-то? Ведь нас не связывало абсолютно ничего! И чтобы ни говорила Яна, я не верила в подлость с его стороны. Скорее всего, мужчина молчит, потому что ему нет никакого дела ни до меня, ни до новоявленной дочери. Это и понятно, мы не вписываемся в его привычную, размеренную жизнь.

– Скоро буду, Рит, – выйдя из ресторана, я набрала номер сестры. – Ты можешь собираться, я сама уложу Соню.

Вчера мы не дочитали ее любимую сказку, и сегодня малышка наверняка запросит продолжение. Рита не особенно любит читать вслух, а для меня это удовольствие. Мысленно благодарю тех клиентов, что не явились в ресторан и благодаря которым я теперь могу провести с дочкой несколько минут перед сном, – и тут же усмехаюсь собственным мыслям. Администратор точно бы их не одобрил. А директор – и подавно.

Но стоит подумать о Невельском, и улыбка моментально стекает с лица. Даже шаг сбивается: невероятность ситуации все-таки не позволяет расслабиться. Почему он все-таки ничего не сказал?

Я вздыхаю, а мгновенье спустя слышу позади себя шум подъезжающей машины. И, еще не обернувшись, вдруг интуитивно понимаю, кого увижу сейчас перед собой.

Мужчина опускает стекло и смотрит на меня. Улыбается едва-едва, одними губами. Глаза же остаются серьезными. Слишком серьезными.

– Я могу вас подвезти, Варя? И поговорить?

Я хочу согласиться. Сама же ждала этого разговора, несмотря на то что и боялась одновременно. Но только до моего дома и пешком-то идти минут десять, а на машине мы доберемся за две. Разве за это время можно что-то обсудить? И задерживаться нельзя, потому что обещала скоро вернуться.

– Простите, Лев Борисович… – мне страшно неудобно отказывать, но выбирать между этим разговором и исполнением данного Сонечке слова, не могу. Даже если ему не понравится. – Здесь совсем недалеко, и меня ждут.

Но тут же понимаю, как двусмысленно могли прозвучать мои слова, и поясняю:

– Соня ждет. Я сказала, что сама ее уложу.

Мужчина понимающе кивает.

– А с кем она сейчас? С няней?

Почему мне чудится в его вопросе подтекст? Будто он пытается выведать, кто еще живет с нами. Есть ли у меня кто-то, кроме дочери? Но нет, это глупости! Его подобные вопросы вообще не могут волновать. Наверняка просто поддерживает разговор…

– С моей сестрой. И да, она что-то вроде няни. Помогает, когда есть возможность.

– Все-таки садитесь, – он выходит из салона и останавливается рядом. – Сколько бы ни было идти, ехать в любом случае быстрее. Скорее окажетесь дома, с дочкой.

– Мы не успеем поговорить. Я правда не могу задержаться. Если только… – внезапно пришедшая мысль кажется до такой степени абсурдной, что я опускаю глаза, пряча внезапно накатившее смущение.

Но Невельский цепляется за обрывок брошенной фразы.

– Если только что? – и когда я продолжаю молчать, тихо уточняет: – Варя, что вы хотели предложить? Ну же?

– Соня быстро засыпает… Мы могли бы поговорить после… У меня.

Боюсь, что он все поймет неправильно. Это ведь и есть неправильно: я не должна приглашать его к себе. Он мой начальник, чужой муж и вообще практически посторонний человек. Но нам действительно надо поговорить, и я не настолько глупа, чтобы рассчитывать на что-то другое. Тем более, что он все равно откажется.

Невельский раздумывает какие-то ничтожные секунды. А затем кивает и распахивает для меня пассажирскую дверь.