Брахмачари

***

Лилит первая вышла на связь. Прислала сообщение в тот момент, когда я собирался погрузиться в медитативную практику.

«Приглашаю тебя на прогулку, хочу показать красивые дома», – написала она. Коротко и ясно. До работы оставалось целых четыре часа, и я принял её приглашение.

Она ждала меня на углу улицы и казалась не такой бледной, как обычно. Увидев меня, она улыбнулась, и я подумал, что действительно каким-то образом потихоньку вытягиваю её из депрессии.

– А откуда ты вообще знаешь столько об истории города? – поинтересовался я.

– Моя бабушка по маминой линии – историк и написала несколько книг. Бабушка рассказывала, что мы принадлежим к старинному польскому дворянскому роду. У моих предков в другом городе была своя усадьба с оранжереей и большой библиотекой, в которой хранились не только ценные книги, но и домашний архив. У моего дяди дома есть мебель из родовой усадьбы и несколько старинных картин, которые он получил в наследство, а маме достались предметы из саксонского фарфора (часть сервиза и статуэтки), а также комплект фамильных украшений из золота. Бабушка нашла в архивах фото усадьбы. Когда я была маленькой, мне нравилось их рассматривать. К дому вела широкая въездная аллея, а сам дом был поделен на две половины. В усадьбе устраивали пышные балы, где собирались именитые гости. Все мои предки очень любили искусство! Моя мама – известная балерина, а папа – музыкант. Один дедушка – художник, а другой был дирижёром оркестра. Мои родные тёти и дяди тоже из мира искусства. Так что вся наша семья – представители богемы. А у тебя какая семья?

– Ну по сравнению с твоей, у меня самая обычная семья, совсем не творческая! Папа – инженер, а мама ещё с советских времён работала администратором в гостинице. Ещё у меня есть две сестры: старшая живёт в Питере, младшая – во Франции (вышла там замуж). Старшая сестра последние лет 15 находится в духовных поисках, чему я рад. Она даже одно время «ОМ⁴⁰» меня учила произносить и была единственным человеком, который нормально воспринял моё монашество. Мы часто обсуждали с ней всякую всячину, но у неё свои демоны. А вторая сестра абсолютно не метафизична. Её интересуют только семья и дети, хотя человек она очень милый и добрый. Однажды я даже гостил у неё в пригороде Парижа. Вот, в принципе, и всё о моей родне. А куда мы сейчас идём? – спросил я.

– В театр, на сцене которого танцевала моя мама и где прошло моё детство. Но сейчас этот театр никому не нужен. С тех пор как в нашем городе построили новый театр, старое здание заброшено и разрушается с каждым годом. Никто не готов вкладываться в его реставрацию, хотя это очень красивый старинный особняк – бывший Клуб приказчиков, и на его сцене даже выступал Владимир Маяковский. Там памятная табличка висит, я помню её ещё с детства, – сказала Лилит. – Знаешь, почему мы идём именно туда? Этот театр – тоже часть моей терапии, а ты меня каким-то образом вдохновляешь и не даёшь шанса свернуть и бросить всё на полпути.

Разумеется, я понимал. Ведь это я сам придумал для неё эту терапию – постепенно посещать места, которые для неё много значат, не бояться заново переживать связанные с ними эмоции, вспоминать себя прежнюю и собирать по кусочкам себя настоящую. Это в своём роде перезагрузка, как будто Лилит на какое-то время выключила в своей голове компьютер, а потом перезагрузила его, перед этим почистив и установив новые программы и избавившись от вирусов. Ей, кстати, очень понравилось такое сравнение и она сказала, что я теперь – её личный программист.

Мы пришли к зданию старого театра. На фасаде действительно висели мемориальные таблички, но благородное прошлое этого особняка было скрыто за следами вандализма, разрухи и опустошения. Былое величие театра осталось в другом тысячелетии, и сейчас, наверное, вряд ли кто, проходя мимо этого здания, вспомнит, что в его стенах звучала музыка, светили хрустальные люстры и на сцене создавалось волшебное искусство. Но несмотря на такое плачевное состояние, объект был под охраной и внутрь нас не пустили, но разрешили погулять по заднему дворику. Лилит показала дверь служебного входа, через которую она обычно проходила вместе с мамой на спектакли и репетиции.

– Мама в молодости была солисткой балетной труппы театра, очень часто ездила на гастроли. Практически на всех репетициях я находилась с мамой и с самого детства уже знала, что тоже хочу танцевать на сцене и что балет – это смысл моей жизни! Все в театре меня знали и любили, я была такой маленькой и, как мне казалось, не по годам умной девочкой. Иногда мама просила не мешать и посидеть где-нибудь в другом месте – в фойе, гардеробе или в гримёрке (спектакли я смотрела, конечно, в зрительном зале, сидя рядом с тетей Олей – капельдинершей⁴¹). Однажды я познакомилась с одним, как мне тогда казалось, старым дедушкой. На самом деле это был мужчина средних лет, но с бородой, и для меня он почему-то был старым дедом. Видишь вон тот чердак над крышей в правом крыле здания? Там находился портновский цех, а мужчина с бородой был главным портным в театре. Он придумывал и шил костюмы для актёров и танцоров. Когда я грустная сидела в фойе театра в ожидании мамы с репетиции, дедушка подошёл ко мне и сказал, что покажет мне волшебный чердак, где много красивых платьев. Его звали Родион Кузьмич. Он предупредил маму, что забирает меня на экскурсию к себе в цех и потом приведёт обратно. Это действительно был волшебный чердак! Я помню эти необыкновенные эмоции, когда мне разрешили померить красивое бальное платье феи. В этом цехе было много манекенов, рулоны с тканями и большие столы для закройщиков, и несколько женщин резали ткань под руководством Родиона Кузьмича и потом шили на машинке или вручную. Одна женщина помогла мне переодеться в бальное платье и моей радости не было предела. Я попыталась покружиться, как это делала мама на сцене, и все в один голос сказали, что я – будущая прима. Прошли годы, и я действительно стала балериной! Потом я ещё несколько раз приходила в портновский цех, пила чай с Родионом Кузьмичом и его сотрудницами. Когда у меня был премьерный спектакль в балетном училище, он сшил мне потрясающий костюм и пришёл меня поддержать, а после спектакля вручил цветы и пожелал творческих успехов. Он вообще был очень добрым и необычным человеком – любил театр и моду, писал стихи и верил в пророка Бахауллу⁴², но свою веру никому не навязывал. Благодаря ему я поняла, что костюм оживает только в роли, и что без хозяина – актёра или танцора – это просто вещь. «Пока актёр не чувствует себя в костюме как дома, он не чувствует себя как дома и в своей роли» – это слова Оскара Уайльда⁴³, которые Родион Кузьмич часто повторял. Он создавал действительно волшебные костюмы, которые были продолжением актёрского таланта.

Мне было очень интересно слушать рассказ Лилит. Когда она говорила о театре и работавших там людях, её глаза блестели и на впалых щеках появлялся лёгкий румянец, а хрупкое, почти безжизненное тело вновь обретало былую силу и готовность бороться. Бороться с болезнью и самой собой – ради ЖИЗНИ. Я верил в то, что Лилит больше не хочет умирать и нацелена на выздоровление. И я почувствовал, как по моим щекам текут слёзы…

Глава 5

Следующие пару дней я работал в клубе, выполняя свои непосредственные обязанности и иногда общаясь с Лилит по телефону. Какие-то серьёзные темы мы не затрагивали и просто болтали о том о сём. Я рассказал ей, что в последнее время по ночам иногда рисую или смотрю японские мультики, когда прихожу со смены и не могу заснуть. Я восхищён покемонами⁴⁴, и ещё для меня до сих пор бессменным хитом является фильм «Blade⁴⁵». Комиксоподобная фактура меня просто восхищает и даже не знаю, чем зачаровывает. Хотя Учитель считал, что вследствие поглощения большого количества развлекательной информации из фильмов и комиксов мы превращаем в шутку собственную жизнь. Из-за влияния информации мы не можем быть свободны, а любое проявление несвободы – это несчастье. Поэтому нужно дозировать информацию. Говорить об этом Лилит я, конечно, не стал.

Её же любимыми художниками были Модильяни⁴⁶ и Дега⁴⁷. Модильяни рисовал женщин с длинными лебедиными шеями и считал, что «счастье – это ангел с печальным лицом». А Дега почти всё своё творчество посвятил закулисной жизни балерин, проводя много времени на репетициях и увлечённо рисуя каждое их движение. Больше всего Лилит нравилось, что балерины на полотнах Дега – это не добившиеся популярности примы, а вечные ученицы, которые работают на износ. То есть художник показывал изнанку балета, которая сильно отличалась от того, что привык видеть зритель. «Фаина Раневская⁴⁸ говорила, что „балет – это каторга в цветах“. Быть балериной – это адский каждодневный труд, а успех приходит лишь к единицам. Но пока что я не готова рассказывать об этом, слишком много внутренней боли, понимаешь?» – объяснила Лилит.

Конечно, я понимал и поэтому не настаивал. Всё, что она могла и хотела бы мне поведать в рамках придуманной мной терапии, должно было происходить постепенно, исходя из её внутреннего желания, а не потому что это «надо». Если Лилит, предположим, в данный момент хотела рассказать мне о звёздах или помидорах, но при этом не хотела говорить о танцах или любимых книгах, значит, такова была степень её раскрытия в этот отрезок времени. И так, шаг за шагом, с попеременным, возможно, успехом, она должна была продвигаться в своих мыслях, воспоминаниях и откровениях о себе и своей прошлой жизни к принятию настоящей себя.

Я не был психологом и мало что знал о психотерапии, но Учитель говорил, что все нужные знания уже существуют внутри человека и обусловлены опытом прошлых жизней, и для того чтобы помочь другому человеку, нужно всего лишь наше искреннее желание и вера, и что «инструмент помощи» найдется сам. Иногда я задумывался над тем, что если бы захотел, то мог бы помочь любому человеку в этом мире. Но при этом я не мог помочь самому себе. Вот такой вот нонсенс – сапожник без сапог. Часто мне было сложно разобраться в собственной жизни, хотя я видел проблемы других людей и знал, как им помочь. Или всё-таки думал, что знаю?! Но когда я поделился своими размышлениями с Лилит, она уверила меня в том, что общение со мной оказывает на неё положительное влияние и она чувствует себя более нужной и не такой одинокой и потерянной.

Однажды во время нашего очередного телефонного разговора она вдруг затронула тему кино. Я сказал ей, что мне нравятся фильмы Такеши Китано⁴⁹, потому что там все герои молчат.

«А если бы я когда-нибудь захотела сниматься в кино, то только у Франсуа Озона⁵⁰. Про него говорят, что он гей и шизофреник, и что его творчество многими расценивается не иначе как сюрреалистический бред, эдакая суицидально-сексуальная буржуазная сага без конца – не в смысле, что история может длиться бесконечно, а в том плане, что конец его фильмов чётко не определён и в принципе как таковой отсутствует. Но всё равно Озон – мой любимый режиссёр, и я часто представляю себя на месте его героинь», – поделилась Лилит.

Насколько я знал, в его фильмах почти все герои имели или нестандартную сексуальную ориентацию, или психические расстройства, либо и то, и другое вместе. И было слишком много смерти. Но, видимо, в понимании Лилит красота и смерть были тождественны.

«Красивая женщина умирает дважды – это сказала не я, это написал Бодлер⁵¹. Красота имеет несколько лиц. И одно из них – лицо смерти, оно делает красоту вечной», – я услышал, как Лилит вздохнула по ту сторону трубки и затем продолжила:

– Я, например, с детства задавала себе вопросы: кто мы, как мы появляемся в этом мире и для чего живём? Такие размышления наводили на меня сильную грусть. Почему мы, как бабочки, порхаем, а затем умираем? Неужели нельзя превзойти смерть? Меня почему-то не устраивало осознание себя просто девочкой, которая, ходит в школу, занимается балетом, смотрит мультики, общается с друзьями и прочее. Это не есть Я настоящая! Очень хотелось докопаться до глубины своей сущности, реализовать свой потенциал в полной мере. Я не понимала смерти. Почему остается только холодная материя, а куда девается то, что имело какие-то желания, чувства, радовалось и страдало? Не может быть, чтобы всё это бесследно исчезло. Но это был вопрос без ответа. Ответ я нашла, только находясь на грани между жизнью и смертью. Я вдруг осознала, что этой грани вообще нет. Понимаешь? Когда я впервые попала в психиатрическую клинику, я вдруг поняла, что моя анорексия – не что иное как многолетнее наслаждение смертью, медленное самоубийство. Это когда ты вроде бы как и не способен себя убить привычным способом, но тем не менее убиваешь, день за днём отказываясь от еды. А реальность – всего лишь убежище… Но анорексия никуда не исчезает, она постоянно во мне, она – часть меня. Как не бывает бывших наркоманов, так же не бывает бывших анорексиков. Однажды всё возвращается и начинается по тому же замкнутому кругу. Может быть, я когда-нибудь тебе расскажу, но не сейчас… А знаешь, что сейчас? Я мечтаю пойти на чьи-нибудь похороны. Я ни разу не была на похоронах, даже когда умерла бабушка. Я часто думаю о людях, лежащих в гробу: слышат ли они похоронный марш или уже ничего не видят и не слышат? Мне интересно, что же находится там, после того, как ты умрёшь. Иногда я представляю, как меня будут хоронить. И знаешь, почему-то мне хочется, чтобы у меня были классические похороны: с кучей красивых венков, с большим духовым оркестром, чтоб всех черные лимузины развозили, чтоб весна была на дворе или лето, и непременно пели птицы. Все деревья в цвету, а на мне – воздушное белое платье, похожее на балетную пачку. Хотя после больницы я белый цвет просто ненавижу, но мои похороны – исключение. Я была бы чистой, невинной, воздушной и возвышенной в этом белом платье – настоящей балериной. Сейчас у меня вообще, если ты заметил, некий подъём. Даже настроение, я бы сказала, радостное и беззаботное. Правда, не постоянно, а периодами, – сказала Лилит.

Но именно это меня и пугало – перепады её настроения. Да и вообще, мысли о похоронах настораживали. Я спросил, продолжает ли она пить таблетки, но вместо ответа она сказала, что снова хочет погулять по городу, когда у меня будут выходные. Разумеется, я обещал, что мы обязательно погуляем.

***

Включив ноутбук, я сделал ещё одну запись в своём дневнике.

Я часто задумывался над тем, может ли человек постоянно находиться в состоянии ожидания? Интересно, у кого-нибудь ещ возникает похожее состояние? Я, как ни странно, на подсознательном уровне до сих пор в нём нахожусь. Но почему-то каждый раз к тому, чего я жду, добавляются новые детали. Видимо, я недостаточно чётко формулирую свои запросы во Вселенную, хотя и неудачником меня назвать тоже трудно. В моей жизни было очень много хорошего (но я понял это не так давно). Есть даже вещи, которые мне хотелось бы вернуть, но это невозможно по многим причинам. Я был уверен, что вывел для себя своеобразную формулу счастья, но почему-то зачастую я от неё отклоняюсь. Интересно: специально или случайно? И в то же время я чувствовал, что от меня что-то уходит, и оно может уйти совсем далеко. Скрыться где-то за линией горизонта или раствориться в тумане. Или превратиться в птицу и улететь высоко в небо.

На самом деле я пытался понять: так ли уж сильно я хочу быть один, или мне требуется кто-то другой. И это единственный вопрос, на который я не могу ответить честно даже самому себе. В моей личной жизни никогда не прекратится хаос, если я буду попустительствовать этому подставлением щёк.

Быть брахмачари – это проживать некий переходный период в аскезе, отказывая себе во многих привычных мирских вещах. Но считается, что нельзя быть брахмачари вечно. Существует несколько вариантов – ты можешь перестать быть монахом, жениться и уже соблюдать Учение, будучи семейным человеком. Либо ты можешь выбрать высшую категорию отречения от мира и принять обет безбрачия, став странствующим монахом, ездить по миру и проповедовать Учение (как мой Учитель). И так же было много людей, зависших где-то посредине на пути крайностей: одни возвращались в материальный мир и продолжали фанатично соблюдать аскезу, а другие бросались во все тяжкие после долгого воздержания. Моё сегодняшнее поведение тоже нельзя было назвать правильным, потому что, будучи брахмачари, но не находясь в ашраме, я жил в далёком от духовности месте и общался с девушкой. Хотя на самом деле я ведь не давал обет безбрачия, равно как и не вступал с Лилит в близкие отношения и даже, более того, не допускал такого в своих мыслях. Я чувствовал к ней нежность, любовь и сострадание, и это были безусловные, трансцендентные чувства, а не что-то животное и низменное. И в то же время я ругал самого себя, что привязываюсь к этой девушке всё больше и больше, и что мне уже не хватает общения с ней, я действительно скучаю. Ничего подобно я уже очень давно не испытывал! А может, даже никогда. В моей до монашеской жизни отношения с девушками развивались совсем иначе, по привычному сценарию. Но Лилит была другой! И я тоже стал другим, годы пребывания в ашраме меня изменили.

Однажды я встретил бывших брахмачари, это произошло буквально на днях. Мы случайно столкнулись в супермаркете и они первые меня окликнули – узнали по сумке с логотипом Учения. Они рассказали, что жили в ашраме в каком-то южном городе, потом вышли из секты и теперь они – бизнесмены. Типа травку покуривают, и «ничто человеческое им не чуждо». Эти парни покупали много алкоголя в отделе с напитками и приглашали меня на вечеринку. «Будет супер! Приходи к нам», – предложил один из них. Я отказался. Про Учителя – вообще ни слова, как будто его судьба вообще была им безразлична, хотя у одного из них вокруг запястья были обмотаны чётки. Их номера телефонов я сохранил из вежливости, зная, что в моих глазах они были теми, кто слишком легко соскочил и вернулся на прежнюю ступень, а значит – слабыми людьми. Хотя я и обещал не вешать ярлыков и никого не осуждать… Я думал о том, что именно я так не могу, потому что для меня это шаг назад – к тому, чтобы погрязнуть в дебрях Сансары. И на самом деле главным вопросом для меня оставался следующий: не станет ли моё общение с Лилит, вызванное непреодолимым желанием помочь этой девушке, таким же шагом назад? Или же я мыслю совсем иными категориями?

Проблемы, которые я запихивал в глубины подсознания, всё ещё со мной. Может, именно поэтому люди и ведут дневники из года в год, всякий раз покупая новые тетради, когда заканчивается старая, или ведут электронные версии. Дневник – это твой личный психоаналитик, которому ты можешь доверить всё самое сокровенное. Это как исповедь, но в роли батюшки выступает твоя собственная душа, твоё сердце. И, наверное, на всём свете нет более сильного и страшного судьи, нежели твоё сердце. Учитель говорил, что всё, что мы делаем или получаем от мира, нужно пропускать и через ум, и через сердце, и тогда это будет правильным. Ошибка исключена.

***

С Лилит мы встретились в понедельник после обеда. Погода радовала – на улице было тепло и солнечно.

– Куда пойдём в этот раз? – спросил я.

– Просто будем гулять и я расскажу тебе о местах, с которыми у меня связаны какие-то воспоминания, – сказала она. – Так получилось, что все они как раз сосредоточены в центре города. Моя бабушка, которая историк, жила прямо напротив центрального парка, и я часто у неё гостила, когда родители были на гастролях. Тогда ещё у нее была коммунальная квартира в старинном доме, с огромными резными книжными шкафами, большим круглым столом, покрытым скатертью с бахромой, и «сталинским» диваном с высокой спинкой. Я спала на этом диване, а бабушка – в другой комнате. Ванная, туалет и кухня были общие с соседями, но я это не очень понимала в детском возрасте. У бабушки мне нравилось, потому что у неё жила собачка – белая мальтийская болонка, и мы ходили с ней в парк гулять. Ранним утром парк был совсем пустым, мы с бабушкой и собачкой шли по центральной аллее и потом сворачивали налево, в нижнюю часть парка. Мне там нравилось больше всего, потому что в этом месте почти никто не гулял, стояло много фигурок из дерева и ещё был старый фонтан. Вот про этот фонтан я и хочу тебе рассказать. Он был построен в 20-х годах прошлого века. В парке имелось еще несколько фонтанов, но этот – мой любимый – выглядел одиноким и заброшенным. Я никогда не видела, чтобы он работал! Фонтан представлял собой круглую чашу, обнесённую ограждением из бетонированных тумб с толстыми чёрными цепями, а в середине на ступенчатом основании возвышалась небольшая стела. И выглядел он так романтично и загадочно, несмотря на свою запущенность! Кое-где на стенках фонтана можно было увидеть зелёный мох – следы времени. И мне почему-то казалось, что этот старый фонтан хранит какую-то тайну, будто бы под ним есть подземный ход, ведущий в какой-то параллельный мир. Но знаешь, что самое интересное: когда уже будучи взрослой я стала искать информацию об этом фонтане в интернете, то наткнулась на статью одного диггера⁵², который исследовал наш подземный город. Так вот он упоминал, что рядом с фонтаном действительно есть вход в подземелье. Я в детстве была весьма впечатлительным ребёнком, так как росла в богемной среде, но вот откуда я могла знать про подземелье и связь с конкретным фонтаном? Я часто об этом думала. Возможно, у меня уже тогда начали проявляться какие-то способности, похожие на экстрасенсорные. Я иногда вижу то, что произойдет, или то, что было раньше. И я запуталась – это плод моего воображения, галлюцинации, или действительно некий дар, который я должна развивать. У меня до сих пор есть некая традиция – в разные трудные минуты своей жизни я прихожу к этому старому фонтану в парке, долго рассматриваю его, представляя, что вокруг него когда-то давно прогуливались женщины в красивых длинных платьях и с ажурными зонтиками в руках. Есть такое понятие – место силы. Так вот, фонтан – моё место силы! Вот мы уже пришли, кстати, смотри, – и Лилит показала мне свой любимый уголок парка.

Фонтан был совсем небольшой и не обладал какими-то эстетическими и архитектурными изысками, к тому же бетонное основание разрушалось и всё выглядело плачевно, но тем не менее общее впечатление действительно было странным. Фонтан как будто манил к себе, он имел какую-то свою, особенную ауру, вряд ли заметную простому человеку. Когда я увидел Лилит, то с первого взгляда тоже понял, что она особенная! Считается, что когда мы продвигаемся в своей духовной практике, мы становимся способными видеть другие миры. На Первых Небесах есть такие живые существа, как феи. Мне казалось, что Лилит – одна из них, и встретил я её возле дома балерины по имени Фея. Учитель говорил, что всё в нашем мире не случайно, все события взаимосвязаны: даже если мы не видим этих тонких связующих нитей, это не значит, что их нет. Они есть, и наша задача – научиться их видеть!

– Все время забываю у тебя спросить, как сложилась судьба той балерины, возле дома которой мы с тобой познакомились? – поинтересовался я.

– Она умерла в Армении, от взрыва бытового газа. В то время она уже была на пенсии – век балерины не долгий. Вообще судьбы многих известных балерин трагичны. Ольга Спесивцева – звезда мировой балетной сцены, тоже родилась в нашем городе. Про неё говорили: «В мире родилось яблоко, его разрезали надвое, одна половина стала Анной Павловой, другая – Ольгой Спесивцевой⁵³». Она была примой Мариинского театра. Потом она уехала из страны и выступала в составе Дягилевской⁵⁴ труппы в Америке, также много гастролировала по Европе и при этом жила в Париже. Когда она должна была танцевать партию Жизели⁵⁵, то ещё будучи в Петрограде посетила психиатрическую больницу, чтобы воочию увидеть сумасшествие и проникнуться ролью. Она не играла, а жила на сцене и вложила в свою Жизель то, что увидела в больнице. А через какое-то время у неё самой начали проявляться признаки психического заболевания. Ольга Спесивцева провела в клинике целых 20 лет, и умерла в Нью-Йорке, дожив до глубокой старости, но никому не нужная и одинокая. Ида Рубинштейн – звезда Дягилевских балетов, миллионерша и весьма эксцентричная балерина – тоже какое-то время вынуждена была провести в клинике для душевно больных. И тоже несмотря на романы с самыми известными мужчинами и свою популярность, умерла в одиночестве, от сердечного приступа. Великая Анна Павлова простудилась, попав в катастрофу и ожидая помощи спасателей на лютом морозе в лёгком платье. Она умерла через несколько дней, организм не справился с инфекцией. Перед смертью, уже в бреду она произнесла лишь одну фразу: «Приготовьте мой костюм лебедя». От холеры в гордом одиночестве и всеми забытая закончила свои дни звезда Императорского театра Авдотья Истомина, в которую был влюблён А. С. Пушкин. А Ольга Глебова-Судейкина часто чувствовала себя несчастной и задумывалась о смерти. Переехав в Париж, она очень страдала от одиночества. Осознав, что больше не нужна людям, балерина решила заняться птицами и купила несколько канареек, а потом в её доме появились и другие птицы, помогавшие ей сохранять душевный покой и равновесие, а также переносить удары судьбы. Когда немцы оккупировали Париж, она не спускалась в бомбоубежище в часы налётов, а оставалась с птицами. Но однажды балерина все-таки оставила квартиру и после налёта увидела страшную картину – бомба, попавшая в дом, разворотила её жилище и почти все пернатые друзья погибли. Она винила себя, что бросила птиц в минуту опасности. Вскоре она умерла. Кстати, многие балерины любят птиц и привязываются к ним. Моя мама, например, считает, что птицы – это символ красоты, свободы и грации, и они очень похожи на балерин. Когда балерина парит на сцене в высоком прыжке, отрываясь от земли, она напоминает птицу своими движениями. В балете птицы – одни из самых любимых персонажей. Классическая хореография почти всегда лёгкая и воздушная, а пуанты как бы приподнимают балерину над землёй, к тому же стремление человеческой души к полёту воплощается в образах птиц. И есть много балетных постановок, главными героями которых являются птицы. Мама даже одно время пользовалась только теми духами, на флаконах которых были птицы. Она любила Nina Ricci «L’Air du temps» с хрустальными голубями на крышке и ещё «Vanderbilt» от Gloria Vanderbilt с выгравированным на флаконе лебедем. В детстве я часто играла с пустыми пузырьками, гладила птичек и вдыхала аромат. Мне казалось, что мама рядом со мной, а не где-то далеко на гастролях. Мне очень не хватало мамы, а сейчас я иногда думаю, что чем старше я становлюсь, тем больше заботы она проявляет, превращаясь из нежной птицы в хищную. Я даже не знаю, как это объяснить. Однажды я посмотрела фильм ужасов Хичкока⁵⁶. Там был момент психического превращения, когда мать, подобно хищной птице, атаковала внутренний мир своего сына и полностью овладевала им. Когда я обсуждала этот эпизод со своим психотерапевтом, он сказал, что интенсивность заботы матери настолько не соответствовала потребностям ребёнка, что в его воображении она представала в образе злой птицы. Конечно, моя мама совсем не такая, но иногда мне всё-таки кажется, что она тоже может превратиться в какую-нибудь ужасную птицу. Обычно это бывает в моих снах, но маме я ничего не рассказываю. А тебе я рассказываю так много. Интересно, почему? Может, мои воспоминания бессвязны и совсем никому не нужны, тем более когда я перескакиваю с одного на другое. До этого я говорила о трагических судьбах балерин. И это были лишь немногие трагические истории, которые я помню. Я хочу, чтобы ты понимал, что зачастую талант и красота могут превратить жизнь в ад! Большая часть артистов балета – это люди, которые не достигли того, о чём мечтали всю жизнь, из сотни учеников только один пробивается на большую сцену, а остальные рано или поздно попадают в психиатрическую клинику. Наверное, ни одно искусство не стоит таких мучений. Кто-то страдает от депрессии и тяжелых нагрузок; кто-то теряет рассудок от того, что не получилось добиться желаемых высот; кто-то всю жизнь борется с расстройствами пищевого поведения; у кого-то истерики и нервные срывы на почве разногласий с руководством театра или членами балетной труппы; другие испытывают тяжкие душевные мучения по каким-то «околобалетным» причинам, но всё равно балет – причина многих страданий. Но в то же время он – источник счастья, потому что в танце ты можешь полностью раскрыть себя!

 
«Классический балет есть замок красоты,
Чьи нежные жильцы от прозы дней суровой
Пиликающей ямой оркестровой отделены.
И задраны мосты»
 

– так о балете писал Иосиф Бродский⁵⁷. Знаешь, если ты не будешь чувствовать это искусство, ты вряд ли сможешь понять меня, хотя тебе это и удаётся каким-то образом. Я чувствую твои поддержку и понимание. И ты мне очень нужен! – произнеся это, Лилит посмотрела мне в глаза, и я воспринял это как крик о помощи. Я должен быть рядом с ней и поддерживать её, и сделать всё возможное, чтобы она выбралась из своего болезненного состояния. О себе я в тот момент не думал, забота об этой девушке занимала все мои мысли и была на первом месте. «Я должен ей помочь» стало моей новой мантрой.