–Она хочет помнить. Ты же знаешь.
–Конечно,я знаю.Но я…
–Ты любишь свою жену,Фрэнк?
–Я очень люблю ее. Поэтому мне страшно. Я привык к тому, что она рядом. Привык, что она всегда негромко спрашивала, как мои дела, как целовала мои скулы и как рассказывала о своих цветах. Я не ценил этого, как и всего, к чему успел привыкнуть.
–Ты знаешь, что делать. Ты знаешь, что ей нужно.
Я обнял Рэйчел и, посидев еще немного, молча ушел.
–Любимый, скажи, я не отниму у тебя много времени, попросив посидеть со мной? Сон сегодня дается мне особенно тяжко.
–Что-то тревожит тебя?
–Да, есть кое-какие мыли.
Я сел рядом, сжав своей холодной рукой ее невесомую кисть.
Мэри улыбнулась.
–Ты знаешь, что мне нужно.
Я только молча смотрел на нее.
–Просто сиди вот так рядом и смотри на меня, как на живого человека. Как на свою живую жену Мэри. И держи мою руку, я очень слаба сегодня.
–Мэри…
–Нет, не говори ничего. Завтра, возможно, я захочу услышать наши истории, перемотать эти дни, как любимое кино, а сегодня я так трезво знаю, что со мной происходит. И что ты чувствуешь.
–Тебе нельзя много говорить, Мэри. Врач не советовал. – я старательно останавливал этот разговор.
–Да разве ж я много? – снова улыбнулась она – Я лишь скажу пару слов. Завтра я проснусь и почти наверняка стану другой. Тебе тоже придется стать другим, милый. Но сегодня я – твоя старая некрасивая жена и ты, пожалуйста, будь собой. Плачь, если хочешь плакать, держись, если так проще тебе самому – я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю тебя. И никогда не вини себя, даже не думай! Что слишком мало успел сделать и сказать. Вся прелесть и ужас жизни в ее незнании, и ты завтра расскажешь своей Мэри о том, как вы познакомились, о том, как стали мужем и женой, о том, как кидались картофельным пюре в кафе, как украли тележку из супермаркета и, конечно, о том, как сильно ты любишь ее. Скажи ей, какая погода, скажи, что снова будет рассвет и закат. Говори обо всем. Как там Рейчел? Не сильно переживает за нас?
–Больше за меня.
–Умная девочка. Передавай ей привет.
–Мэри, может еще обезболивающих? Тебе сильно больно?
–Я почти не чувствую рук и ног, в голову налили свинца, но я еще дышу и неплохо тебя вижу. А как насчет тебя?
–Мне тоже очень больно, дорогая. Очень.
–Я знаю. Я так хорошо знаю это. Ты только будь рядом, мне нужны твои мокрые грустные глаза и теплые ладони.
Она коснулась худыми пальцами моей щеки.
–Ты такой молодой, Фрэнк.
Внезапно я увидел в ней хрупкую девочку, прячущую шоколадки от взрослых по карманам, с бесстрашным и серьезным лицом и дрожащими руками. Так много было неловкого в ее нынешних жестах и мимике.
–Ты боишься, – сказал я.
–Ты тоже.
–Я тоже.
–И нам можно бояться. Поцелуй меня и не думай ни о чем. Сегодня мы можем быть сами собой.
Это был последний раз, когда я видел свою жену в здравом уме.
***
Утром я понял: сегодня выходной. Светило солнце, в котором мы все так нуждались, пахло геранью моей жены и мятой из моего стакана. И тогда я понял – сегодня она будет счастливой. Возможно в последний раз мы забудем о горе и смерти и об этом удушливом воздухе в ее спальне, мы вернем себе немного прежних нас. Я пулей ворвался к ней в комнату.
–Доброе утро, милая Мэри! Сегодня у нас такой день!
–Что значит «такой»?
–Сегодня мы сделаем все, что только захочешь!
–Ты, может, не замечаешь, но мы всегда это делаем. Давай лучше наоборот? Поиграем на гитаре, посмотрим фильм и создадим какой-нибудь шедевр.
–Надевайте свое самое красивое платье, мисс! Сегодня головокружительное утро!
–А вы сегодня головокружительный джентльмен, Фрэнк.
Я убежал к шкафу и надел фрак, затем нарвал садовых тюльпанов и постучал в дверь.
–Миледи готова?
–Миледи всегда готова!
Я отворил дверь. Моя жена сидела на кровати в платье, которое я подарил ей на годовщину нашего брака.
–Оно мне большевато отчего-то, наверное, раньше я была крупнее.
Я осмотрел ее костлявые очертания и поспешно отогнал прочь все плохие мысли.
–Должно быть я раньше больше баловал тебя сладким! Ну идем же! – я на колене преподнес букетик тюльпанов.
–Фрэнк, мне так нехорошо, когда я встаю. Давай останемся в комнате. Наверное, я приболела. Да еще так жарко…
Я подошел к окну и распахнул его.
–Сегодня улица старается для тебя, гляди-ка!
–Ты же знаешь, почему я не люблю открывать окно.
–Да. Но, ты помнишь? Сегодня другой день. Весь воздух наш и все улицы.
–Почему именно сегодня?
–А почему нет? Я принесу гитару.
Я уселся на полу возле ее ног и заиграл до боли родные нам звуки.
–Оу, Rolling Stones?
Я начал громко петь, не попадая в ноты.
–Живет в моем доме одна стрнная Мэ-эри! У нее две руки и две ноги, а вот голова, увы, одна! – Мэри громко смеялась, зарываясь в подушки, -Но что всего важнее, у нее есть большое сердце, и Мэри та – моя жена! И пускай ты рифмы не найдешь, но будь терпима, дорогая! Будь у тебя хоть сорок рук, любил б тебя, не отпуская!
–Вот надо же, в конце даже промелькнула одна рифма!
Крикнула Мэри, просмеявшись.
–Даа, случайно проскочила, не выдержав бездарности.
–Порадовала, однако.
Я даже не узнавал ее. Нам было по двадцать с небольшим, и мы шутили, не обращая внимание ни на что. Пускай, частичку Мэри уже покинула жизнь, пускай этот процесс ни на секунду не останавливался, сегодня я не знал этого. Сегодня мы играли в нормальную семью, где главная проблема, что готовить на ужин и кто заедет за детьми. Пускай, она не помнила, когда я подарил ей это чудесное неизъеденное временем, в отличие от нас, платье. Пускай, она забыла, что умирает, а я тоже забыл, и глаза наши были счастливы.
–Я хочу рисовать,– крикнул я.
–Я тоже!
–Но мы не умеем.
–А разве нам обязательно?
–У нас даже нет годной бумаги.
–Любимый, у нас четыре стены. Тебе мало?
Я заулыбался, как умел.
–Сейчас приду.
Я сбегал в гараж и принес краски, какие были: подсохшие и старые.
–С чего начнем? Принесешь кисти или поймешь наконец, что все, что нужно, у нас уже есть?
–Уже понял.
–Слава богу. – сказала Мэри и запустила руки в банки с красной и синей красками, – Никогда не делала этого раньше. Сначала почва под ногами. Затем наш новый дом на холме. И немного неба. Правда цвет, как у твоей утренней каши, но это ничего.
Мы беспорядочно махали руками, оставляя толстые разноцветные полосы.
–Теперь два окорока, чтобы не умереть с голода! И дождь, чтоб от него прятаться.
–Как думаешь, Пикассо рисовал окороки? – озадаченно спросила Мэри.
–В глубинах сознания очень может быть.
Мы засмеялись, и я понял, что наше творчество скорее напоминает беззубого мужчину в профиль, нежели пейзаж.
–Как мы назовем сие достояние?
–Наляпано с любовью?
–Отлично. Передает безграничность содержания.
–А может Окороки Биссон?
–Тогда полная версия звучит как «Наляпаные с любовью окороки Биссон в доме на холме под небом цвета каши»?
–Посмотри на свой фрак, Фрэнк.
–Лучше ты посмотри на мой фрак. Видишь, какой красивый у тебя муж?
–И грязный.
Я обнял ее.
–Ложись. Я сделаю нам кофе и принесу шоколадки.
–Я ничего не хочу, дорогой.
–Мы условились делать то, что хочу я, помнишь? Поэтому будь благоразумной. Тебе лучше?
–Мне лучше не бывает.
–То есть счастлива до кончиков ушек?
Она молчала и улыбалась.
–Я знаю, что да.
–Чуть-чуть разве что.
Я засмеялся.
Когда я принес поднос с фруктами, кофе и сладким, Мэри уже засыпала.
–Фрэнк. Возьми меня за руку.
Я послушно сел на острый край зловещего ложа, в котором растворялась моя жена, и погладил ее бледные пальцы.
–Я не хочу засыпать, – слишком грустно прошептала она.
–Ну же, это ничего. Завтра будет новый день.
–А мне так нравилось сегодня. Кто открыл окно?
–Я открыл, любимая.
–Ты ведь все время сидел здесь.
–Тогда, наверное, ветер.
–Да, он шумит, не переставая, уже который час.
–Я закрою. Спи, пожалуйста.
Не было ветра, как и не было шума. Были только я, Мэри и ее опухоль. И двое из нас соревновались в невидимой гонке за внимание. Увы, я начинал проигрывать.
–Фрэнк, не отпускай меня, пожалуйста.
–Я держу тебя, держу.
–Я не чувствую твоих рук.
Мы плакали. Оба тихо и очень сильно. Я посмотрел на часы. Четыре минуты после полуночи.
–Все верно,– прошептал я.
–Пожалуйста, держи меня за руку, любимый.
Я сжимал ее ладони до хруста костей, но она не знала этого.
Мы лежали в темноте. Воздух пах кофе, невысохшей краской и несправедливостью. Нас было трое: я, Мэри и ее опухоль. И двое из нас не увидели утра.
Идеальное свидание
Смеркалось. Ты сегодня уже не уснешь, Чарли, как ни старайся. Деревья шептали что-то о дожде, наивно чихал вечер. Что-то не так сегодня с огнем, словно атрофировались его выносливые мышцы. Мотыльки у костра кружат театрально медленно. Вот и мурашки. «Что-то не так сегодня со всеми вами, мне ведь не кажется?»Чарли то и дело закусывал губу и хмурил брови, не подозревая, как странно выглядит эта нескладная пляска лица. Липкие тени ресниц тревожно тряслись. Есть только один человек в мире, который знает, что делать во всех этих катастрофически странных ситуациях.
–Папа…
–Да,Чарли?
–Есть серьезный разговор.
–Серьезнее чем починка единственной газонокосилки?
–Серьезнее, чем все.
–Дело в твоей учебе?
–Дело в моей любви.
Мистер Гилмор вдруг сосредоточенно и обстоятельно взглянул в окно на старые острые доски и зачатки газона, словно среди прочего тут была и сердцевина любви или хотя бы ее аромат.
–В любви?
–Да,папа. Я пропал. Влюбился в настоящую француженку. В такую изящную, странную француженку, которая всегда сама себе на уме. Всего лишь однажды посмотрел, и то мельком. Почему-то захотел смотреть еще и еще, такая дурацкая привычка влюбленных. Ты спросишь «Красивая?». Конечно. Ты, наверное, захочешь узнать еще кучу всего, но лучше оставь это. Я еще не особо в ней разобрался.
–Француженки это серьезно, сын. Так просто из твоей головы не уйдет, уж я молчу о сердце. Что будешь делать?
–Я хотел спросить у тебя. Все бы ничего, но есть одна деталь. Она не очень броская, но все же немного смущает меня.
–Нет. Забудь эту деталь. Ты говоришь, что влюбился, так? Какая она? Только одно слово, пожалуйста.
–Серьезная.
–Настолько, что про нее хочется сказать «мэм» или «мадам»?
Чарли оживленно закивал. «Прямо в цель!»
Мистер Гилмор на секунду замешкался, отыскивая верное слово, а потом решительно произнес.
–Так завоюй ее, как настоящий кавалер.
–Для этого, наверное, нужны цветы?
–Для этого нужно терпение и фантазия. Девушки любят загадки, попробуй сыграть на этом. Понял о чем я?
Чарли кивнул. «О чем это он?» – подумалось ему.
–Она может сначала поведет носом, такие уж они, эти француженки, но ты будь чуть настойчивее.
Отец Чарли был суховатым на эмоции и строгим человеком. Редко он заговаривал с сыном первым. Но Чарли знал: перед ним самый добрый и мягкий человек , и ему казалось, что отцовскую теплую душу беспричинно обернули в загрубевшее тело.
Когда Чарли было 6 лет, он подошел однажды к нему весь в слезах и закричал
–Папа, там мальчишки сказали, что я похож на Крокобоклю и долго смеялись!
Отец вдруг очень удивленно на него посмотрел и спросил
–Сын, ты видел Крокобоклю?
Не зная, что ответить, Чарли заикался, теряя слова.
–Ну же? Хоть раз?
–Н-нет. – выдавил мальчик, пытаясь припомнить что-то подобное.
–Может, ты слышал истории о нем? Ну? Я так и думал.
Лицо мистера Гилмора покрылось налетом глубокого разочарования. Он схватил клочок бумаги и непринужденными штрихами изувечил белую поверхность.
–Смотри же.
На листке восседал рыцарь – затрепанный, но заслуженный идеал всех мальчишек.
–Это? – озадаченно спросил Чарли.
–Разумеется. И никто другой.
–Но папа…-недоверчиво начал тот.– Отчего же у рыцаря столь глупое имя?
–Ха! По-твоему «Чарли» чем-то лучше? Да в те времена тебя засмеяли бы, дружок!
Чарли вдруг сделался очень серьезным.
–Так значит, я – Кро-ко-бок-ля?
–Ну, это не я тебе сказал.-отвлеченно заметил отец, смахивая опилки.
Мальчик встал и ,деловито задрав нос к небу, вышел во двор.Теперь и он знал, что ответить.
Таких историй можно вспомнить сколь угодно много, правда – в одном : Чарльза воспитывал невероятно умный, внимательный человек, облаченный в диковатую кожуру беспристрастия. Не стоит удивляться, что парень вырос с чувством извечной любви и уважения, всегда звенящим изнутри.
Что же касается француженки (а о ней стоило бы сказать пару слов), так то была совершенно непонятная фигура. Она приехала в их тихий городок совсем недавно, во всяком случае, Чарли заметил ее всего как три недели четыре дня и девять часов. Работала в кондитерской лавке почти каждый день. Жаль, что существует пресловутое «почти». Всегда было довольно милой и в меру сдержанной с каждым, кто имел честь выбирать дивные французские булочки под ее покровительством. Красила губы алой помадой, а вечером съедала ее: за две минуты до закрытия. В уголках ее глаз были еле заметные морщинки. Вероятнее всего, она часто думала о них и склонялась к мысли, что они портят ее: предают ее молодость. Но нет, совсем нет. Подобно хвостикам проворных ласточек они улыбались вместе с ее глазами, а Чарли улыбался им вдогонку. Зачастую вместо «пожалуйста» она говорила «sil vo pluit», а потом смеялась и извинялась. Все эти детали Чарли буквально проглатывал и жадно искал другие. Ему хотелось знать все, и он неустанно прятался за витринами, разглядывая ее глаза, губы и привычки. Ему хотелось знать, кто за ними прячется. Ему хотелось. «У обычной девушки нет столько чар, чтобы не только захватить мой ум, но и похитить смелость. У такой – еще как!»
Они разговаривали лишь однажды. Заметив его незаинтересованность в покупке, миледи услужливо спросила:
–Может, вам нужна помощь?
Чарли уставился на нее испуганно.
–Кажется, так.
Ее глаза спрашивали, а он их не слушал. Зачем кого-то слушать, когда можно вот так любить ?
–Я немного не в себе.– наконец вымолвил он.
–Воды?
–Да. Пожалуйста.
Француженка заботливо налила воды из кувшина и протянула Чарли.
«Кисти! Какие невообразимые кисти рук!»
–Вензель?Буше?Птифуры?
«Я идиот. Обычные кисти. Как кисти могут быть невообразимыми?»
–Вы словно немного озабочены чем-то. – безуспешно пыталась она разворошить Чарли.
–Немного.
Эта дивная женщина благоухала своими горячо любимыми Chanel( что поделать, истинная француженка) и неким иным миром, взрослым и тягучим, словно мед. Обронив на Чарли очередной взъерошенный взгляд, она задумалась.
– Ты славный. – сказала она, и эти два слова связали в прочный морской узел мальчишеское сердце.
Чарли шумно сглотнул, как ему показалось, сотню остроугольных камней.
–Но знаешь, пора нам идти. Уже 20:03. Ну же, не смотри так грозно. – рассмеялась алогубая продавщица сладостей.
–Как Вас зовут?
–Аурели. Аурели Делоне.
–Аурели Делоне.
–Да.
Мальчик выбежал из магазина, оставив свою Аурели в замешательстве с пылинками любви на волосах. Он все бежал и бежал,пока не потерял запах Chanel и эклеров, шелест льняного платья, бархатный вопросительный взгляд и способность дышать. В этот миг он и принял свое решение.
Деревья купались в сумерках,а Чарли в раздумьях. Где взять те секреты, что пленят сердце Аурели. Откуда черпнуть мужество, необходимое,чтобы не впадать в летаргию каждый раз, когда ее раскосые глаза смотрят в упор?
–Вы,я вижу, все в той же лихорадке, Мистер? – В дверях стоял отец.
Кровать скрипнула под тяжестью окаменелых костей.
–Сигарету? – спокойно спросил старший Гилмор.
–Папа!-вскрикнул возмущенно Чарли.
–Что?
–Не курю. – Ответил мальчик, хотя совершенно точно не это хотел сказать.
–Это правильно. А я вот – курю. –Как-будто открыв свой секрет, сообщил он.
–Я знаю,– напомнил Чарли.
–Плохо?
–Курить? Пожалуй.
–Вот и я так думаю.
–Так чего же ты?
–Хотел заняться чем-то плохим. А людям вредить не хотелось.
–Решил вредить легким?
–Кто-то же должен за все платить.
–Верно. – Чарли все не мог понять, отчего отец столь странный.
–Ну. И о чем ты тут думал?
–О разном,– уклончиво, но крайне однозначно пробурчал мальчик.
–А по мне, так об одном.
Повисло молчание, но нет, не то неловкое, что разъедает беседы, делая их неуклюжими и неуместными. Благозвучное, мягкое молчание, которое так любили в доме Гилморов.
–Бабушка твоя сказала бы: «Эх, милый, не забивай ерундой голову. Главное сейчас – учиться!»
–Так бы и сказала,– кивнул Чарльз.
–А я вот не люблю бабушку в этих делах. Будет ли твой мозг исправен, коли душа бьется в муках? Ты не впускай предателей-сомнений в свою голову, сынок. Надо – значит, надо. А женщину эту понять не пытайся, с этим у них у самих проблем хватает.
–Я все понял, папа.
–А математику ты все-таки сделай! – бросил отец, прежде чем дверные петли прогудели свою грустную песню.
Лунный свет облизнул мальчишеские щеки, и где-то на стыке двух миров Чарли уже вел в кино Аурели, а там смеялась как-будто это ей исполнилось семнадцать.
Аромат печеной сдобы уже начал ласкать ноздри и щекотать нервы. Солнце сегодня не на шутку обнаглевшее. «Сегодня я скажу ей.» – повторял Чарли снова и снова, пока ноги его плелись по ступенькам «Boulangerie Francaise». Вот и мисс Делоне. Вот и она.
–Ах, вот и вы,– заулыбалась Аурели. Обязательно ей было улыбаться так медленно и очаровательно?– Убежали вчера, словно я обидела вас. – Говоря, она расставляла стаканы по местам, перекладывала то и дело с места на место все, что попадало под руку – словом: ворошила этот мир, не забывая при этом о самом главном: сердце Чарли по-прежнему в ее шелковых узах. И как она только все помнила?
–Я должен передать вам кое-что. Наверное, должен.
–Заказ?
–Нет. Кое-что лично для вас.
–Есть ли там что-то о любви? – спросила она, словно любовь – легкий анекдот, случайная фраза.
–Пожалуй. –Смутился Чарли.
–Читай же вслух. Хочу услышать каждое слово.
Робко, сухими мозолистыми подушечками пальцев парень развернул листок.
«Давайте не будем дышать так громко,
Ведь мне придется зажмурить глаза.
И снова в крови заиграют иголки,
И вновь в голове разразится гроза.
Давайте не будем стоять так близко,
Ведь я захочу унесть ноги прочь.
И снова застыну кривым обелиском,
Царапая небо и слушая ночь.
Давайте не будем моргать так синхронно,
Давайте не будем так громко молчать.
Ведь я захочу бормотать монотонно,
И снова глазами безмолвно кричать
Давайте не будем, прошу Вас, не будем!
Иначе придется мне Вас полюбить.
А строки( что выше), пожалуй,забудем.
Коль скоро безудержный пыл остудить
Еще нам не поздно.
Не поздно?»
Не решаясь поднять глаза, Чарли продолжал разглядывать плоды собственных трудов, в исступлении впериваясь в одни и те же строки. Признаться, последние строки он додумал на ходу.
–Ох. – Выдохнула, наконец, мисс Делоне. – Немного веет стариной, не находишь?
–Вам так кажется?
–Да! Мне нравится это. Ох, мне очень нравится. От кого это?
–Я не знаю.
–Не замечала я, что кто-то мог бы быть столь влюбленным. Это огорчает меня.
–Я не знаю.
–Чарли, как ты получил эту записку?
–Нашел у вас на пороге. Вы знаете мое имя?
–Ах. Я поняла. – Улыбнулась она резко. – Что? Да, знаю, вчера спросила у торговки брусникой. Сколько тебе лет?
–Не так уж и мало.
–В самом деле? – Иронично спросила Аурели.
–А вам?
–Не так уж и много.
–Насколько немного?
–Кажется, ты начал странную игру.
–Кажется.
– Так вот: настолько, чтобы тебя не смущать.
–Это верно, я не смущен.
Звучало, как ложь, но едва ли. Как только парень вошел в кураж, всякое стеснение, смущение и прочие оковы растаяли, как утренний туман. Ему хотелось спорить, пререкаться, а между тем просто смотреть и безвозвратно влюбляться.
–Не слишком ли «громко, близко и синхронно», Чарли?
–Чересчур для одного дня. – Улыбнулся он, и, прихватив кожаную отцовскую куртку, зашагал к двери.
–Придешь завтра?
–Приду завтра.
Аурелия Делоне засмеялась совсем как во сне и тут же отвлеклась на блики, играющие в волосах.
Что еще более прекрасное и странное ты можешь пожелать сегодня, милый Чарли?
Теперь, в чертогах своей тесной уютной комнаты можно было рассматривать собственные воспоминания, как камушки из шкатулки с детскими ценностями, и сладко смаковать каждым словом, ужимкой, взглядом и запахом. И совсем чуточку своей храбростью. Откуда она только в нем заплескалась? Но не это главное, конечно, нет. Наконец-то можно было жить. Ох, как приятно было проводить вечер в этом задыхающемся от счастья ожидании. Стоило подумать и о моральном аспекте этого общения, но не сейчас, потом, завтра, никогда. Однажды шоколад растает на твоих руках, мотылек растворится в свечи. Однажды стрелки часов безразлично дрогнут, обозначив конец жизни, чуда или мгновения. Однажды, но не сегодня.
На следующий день Чарли с самого утра караулил вход в кондитерскую. Уже издали заметив танцующий французский шаг, он в нетерпении затоптался.