Кошка слезла с дерева, посмотрела на щенка презрительно и перестала о нем думать. Перестала думать до того дня, как этот самый мальчишка появился однажды утром во дворе об руку с незнакомым мужчиной. Кошка принюхалась и с удивлением обнаружила, что пахнет мужчина точь-в-точь, как рыжий щенок. «Пометил, что ли?» – задумалась кошка. Не было похоже, что пометил. У помеченных людей – например, у старухи Лисичкиной, жившей в шестом подъезде с двадцатью домашними кошками, сквозь приятный запах пометившего их животного все-таки довольно явственно пробивался особый человеческий аромат. А этот незнакомый мужчина просто и незамысловато пах точно так же, как рыжий щенок. Тут крылась какая-то тайна.
Кошка постановила для себя следить. И вскоре выяснила, что и мужчину, и рыжего беспородного зовут одинаково – Хэм. «Вот оно что!» – припомнила кошка древнюю легенду о зверях, которые могли становиться людьми. И если бы кошка была злодейкой, она, конечно же, тут же бы придумала, как использовать этот факт в своих злодейских планах. Но кошка злодейкой не была. Во всяком случае, так считали все обитатели двора, кроме крыс.
Соседка
Когда во дворе появляется новый пес, и не какой-нибудь высокопородный дог или симпатичный шпиц, а рыжая маловоспитанная дворняга, обязательно найдется соседка, которая невзлюбит бедолагу. В лучшем случае она станет шипеть себе под нос нехорошие слова, когда щенка выгуливают и корчить недовольные рожи. В худшем примется строчить жалобы в санэпидемстанцию, полицию и налоговую инспекцию. Говорят, встречаются даже такие соседки, которые тайком покупают мышьяк и пытаются отравить животных. Но, к счастью таких злодеек в доме Петуховых не было. Зато жила там пожилая женщина с приятным добрым именем Марья Михайловна. Было ей немного за шестьдесят, она недавно вышла на пенсию, и ей совершенно некуда было девать свою кипучую энергию, которую прежде полностью поглощала трудная работа сметчицы в одном из строительных трестов Санкт-Петербурга.
Марья Михайловна, помимо всего прочего, была ведьмой. Но не той добропорядочной ведьмой старой закалки, которая собирает крапиву в полночь на кладбище, портит кровь и вынимает след. Нет, она была ведьмой нового образца, то есть о своих колдовских способностях ничего не знала, на метлах не летала, а шабаш устроила только один раз, и то это было на заседании комсомольской ячейки по поводу хулиганского поведения Павла Артемьева, расквасившего нос на дискотеке своему товарищу Антону Берестову. За Антона Берестова, высокого шатена с синими глазами, молодая Марья Михайловна собиралась выйти замуж, поэтому отстаивала его честь и целостность его носа и требовала самых страшных наказаний для хулигана. Но то было дело давно минувших дней. Сейчас же дама проявляла свои темные способности, в основном, незамысловато: легко ссорила несколькими словами молодоженов, повергала в печальное настроение одиноких старушек и доводила до печеночных колик своими медицинскими советами женщин средних лет. Заметив как-то днем во дворе младшешкольника Василия со щенком-дворнягой, Марья Михайловна подошла к нему с ласковой улыбкой и сказала:
– Здравствуй, Васенька! Ой, какой у тебя песик хорошенький? Терьер, наверное?
– Угу, – буркнул Василий, – двортерьер.
– А где же вы его такого миленького взяли?
– На даче, – коротко отвечал мальчик.
«Небось, наиграются да и выкинут» – решила недобрая женщина и успокоилась. Но Петуховы, к ее удивлению, щенка не выбросили и продолжали о нем заботиться, даже когда он вымахал в здоровенного лохматого пса. Это было подозрительно. Еще более подозрительным был их родственник из Конотопа, который странным образом появлялся каждый месяц и таким же странным образом исчезал. Ни разу не видела Марья Михайловна, чтобы жена или муж Петуховы ездили встречать его на Московский вокзал, или куда еще прибывают поезда из Конотопа. Ни разу не видела она и этого молодого человека с чемоданом или хотя бы спортивной сумкой, из которой пахло бы домашним салом, помидорами, или что еще привозят из Конотопа нормальные гости. Ведьминским своим чутьем ощущала она вокруг мужчины какую-то нездешнюю силу, и, так как никак использовать себе на благо ее не могла, невзлюбила Хэма, как в обличьи щенка, так и в обличьи человека, со страшной силой.
Быть человеком
Поздним августом, когда звезды на небе горят так ярко, что их можно разглядеть даже в мерцающем блеске городских фонарей, а уж тем более в телескоп, который Василию подарили родители за успешное окончание третьего класса, мальчик с Хэмом сидели на подоконнике, свесив ноги во двор (пока бабушка не видит) и мечтали.
– Вот вырасту и стану машинистом Сапсана, а может, еще какого быстрого поезда, который к тому времени изобретут, – говорит Василий. – Там в кабине полно приборов разных со стрелочками и дисплеями, кругом рычаги и кнопки, и даже автопилот есть. Буду сидеть в локомотиве, в самой голове поезда, пить крепкий чай с песочным печеньем и смотреть, как мелькают деревья, кусты, дома, коровы и машины.
– А не надоест каждый день по два раза одно и то же в окне видеть? – сомневается Хэм. – Опять же от чая с печеньем зубы разболеться могут, а от сидячей работы появится люмбаго.
– Это что за птица?
– Болезнь какая-то. Профессор страдал. Нет, мне твоя мечта не по вкусу, – продолжает Хэм, – я вот хочу в следующей жизни переродиться ездовой лайкой. Такой, знаешь, с голубыми глазами. Чтобы где-нибудь на Крайнем Севере нарты возить и мороженой рыбой питаться. Снег искрится на солнце, скрипит под лапами, бежишь и радуешься. А даже если и пурга – свернулся калачиком рядом с братьями-лайками и спи, пока хозяин не разбудит.
– А как ты там человеком жить будешь?
Хэм задумался, потом потянулся и сказал.
– Знаешь, я только сейчас понял, что меня особо не волнует, как я буду жить человеком. Псом быть иногда голодно, иногда холодно, часто опасно, но в целом легко. А человеком – где бы ты ни жил – человеком быть сложно.
Старушка и белье
В каждом старом доме живет чудаковатая старушка. Жила такая старушка и в доме Петуховых. Звали ее Кондратьевна. Старушка прикармливала голубей на балконе, но не потому, что она птиц любила. Вернее говоря, именно потому, но любила она их не платонической любовью. Кондратьевна уважала жареных голубей в луковом соусе. Поэтому прикормив глупых пернатых, она очень ловко ловила их специальной веревочной петлей, сворачивала шеи, ощипывала, опаливала оставшийся пух на газовой конфорке и готовила на старой чугунной сковородке. Во всем остальном она была доброй и милой старушкой. И очень наивной.
По своей наивности она думала, что сейчас, как и пятьдесят лет назад, в годы ее молодости, белье лучше всего сушить на свежем воздухе. И хотя во дворе этого свежего воздуха почти не водилось, а водились бензиновые выхлопы и метки гулящих котов, Кондратьевна натянула веревки и регулярно вывешивала свои простыни и пододеяльники сушиться. Естественно, так же регулярно белье тащили злоумышленники, и так же регулярно сердечные соседи заменяли похищенное бельем, взятым из своих запасов.
– Ишь ты, – радовалась Кондратьевна, – как вкусно пахнет! Совсем ведь другой коленкор, когда белье на свежем воздухе сушишь. Тут тебе и цветами пахнет и даже как будто хвоей, – радовалась она запахам, которые придавал белью кондиционер «Альпийская свежесть», которым пользовались соседи.
А Хэм как раз вошел в ту пору, когда у собак ноги удлиняются невероятным образом, вся фигура становится раскультяпистой, щенячья прелесть исчезает, а чувство собственного достоинства и спокойная грация, присущие взрослым псам, еще не появляются. И вот Хэм обнаружил белье, вернее ветер, который заманчиво шевелил белые простыни. Несомненно, за ними скрывался злоумышленник, который готовился напасть на хозяйку! Хэм залаял, призывая врага на честный бой. Злоумышленник продолжал трусливо прятаться за простынями. Хэм зарычал. Злоумышленник погрозил ему из-за простыне чем-то, напоминающим нож. Хэм взъярился и бросился на врага. Не прошло и минуты, как все простыни чистоплотной Кондратьевны были порваны в клочки, измазаны дворовой пылью, в общем, приведены в совершенно негодное состояние. Мама, которая в тот день выгуливала пса, вздохнула, оттащила Хэма от поверженного врага и повела домой.
Надо ли говорить, что в тот вечер Кондратьевна опять снимала со своих веревок белье, неожиданно сильно пахнувшее сиренью?
– И ведь вроде осень на дворе, – удивлялась старушка.
Бедный Хэм
Однажды сослуживица мамы, которую мама звала просто Карина, а Василию полагалось звать Карина Араратовна, забежала домой к Петуховым, чтобы занести головку сыра, банку икры и большой кусок слабосоленого филе семги. Все это Карина Араратовна привезла из Финляндии по заказу мамы. Как водится, мама, вместо того, чтобы быстро упрятать все в холодильник и выпроводить шумную гостью, затеяла чай, подала бутерброды, вишневое варенье и рассыпчатое курабье. И они принялись щебетать. Василий не любил, когда женщины щебечут и поэтому скрылся в своей комнате. Хэм, который в тот день был мужчиной, лежал на диване и читал Плутарха. Только мальчик хотел оторвать его от этого глупого занятия и пригласить сыграть на пару в ходилки-стрелялки, как в комнату ворвалась разгоряченная от чая Карина с криком:
– А где здесь прячется мой любимый сладкий мальчик? – И тут увидела Хэма с Плутархом. Не знаю, что произвело на даму большее впечатление – потрепанный том римского историка в руках или мускулистый торс мужчины, который предпочитал дома ходить в одних джинсах, но она ойкнула и принялась тараторить еще быстрее:
– Ой, здравствуйте! А Вы, наверное, дядя Василия?
– Это мой брат, – сказала подоспевшая мама, которая, как все взрослые, умела врать быстро, но не умела врать коротко. Именно из-за этой неспособности к краткому вранью она неизвестно зачем добавила: – Двоюродный. Из Конотопа.
– Надо же. И чем Вы там занимаетесь, в Вашем Конотопе? Вы, наверное, ученый?
Хэм врать не умел, поэтому слегка порозовел и хмуро сказал:
– Немножко ученый, немножко нет.
Казалось бы, вполне очевидно, что человек не хочет с тобой разговаривать, ну и отстань ты от человека! Так нет: Карина Арартовна вцепилась в Хэма мертвой хваткой.
– Ой, а кто Вам придумал такое забавное прозвище?
– Ой, а Вы и вправду похожи на Хэмингуэя!
– Ой, а Вы уже послезавтра уезжаете! Остались бы еще погостить.
– Ой, а я бы на Вашем месте переехала в Питер. Что там делать в этом Конотопе с Вашими способностями!
Хэм стеснялся и что-то бурчал в ответ, но это надоедливую Карину не смущало. И кончилось все, конечно, тем, что Хэму пришлось надеть рубашку, куртку и кроссовки и пойти провожать дамочку, потому что ноябрьские вечера такие темные, а во дворе она видела какую-то подозрительную компанию, и вообще запарковала машину не здесь, а на соседней улице. Василий забеспокоился.
И беспокоился он не зря: на улице бойкая докторица тут же взяла Хэма под руку и прижалась к нему горячим бедром. И, возможно, Хэм так-таки и пропал бы совсем, если бы не безымянная кошка. Она как раз возвращалась в подвал и, заметив Хэма и дамочку, стоявших у открытой машины, сразу все поняла. В кошке взыграл материнский инстинкт, и она бросилась на защиту глупого щенка. Карина с ужасом глядела на внезапно вставшего поперек дороги зверя со вздыбленной шерстью, который издавал крайне агрессивный вой. Женщина, конечно, ожидала, что Хэм смело бросится на защиту. Но Хэм как-то стушевался и даже попятился назад. Карина Араратовна, опасаясь за сохранность колготок и вообще ног, очень быстро села в машину.
– Нет, настоящих мужчин совсем не осталось, – грустно думала она, уезжая.
А Хэм, который и на самом деле был не совсем настоящим мужчиной, правда, совсем по другой причине, пошел домой. И даже что-то насвистывал по дороге.
Острый нюх
Хэм за ужином мимодумно съел весь хлеб, папа был занят – читал биржевые новости в компьютере, и маме пришлось идти вечером в магазин. Магазин близко, но чтобы попасть туда, нужно пересечь Лиговский проспект и Обводный канал. А светофор на перекрестке опять сломался. Машины гудят, пешеходы, сломя голову, бросаются под колеса, и Хэм волнуется. Открыл окно и аккуратно водит носом – принюхивается. Нюх у него еще тот, ого-го-го у него нюх. Василий когда из школы возвращается, Хэм всегда заранее знает, была ли у него драка и какую он получил оценку – куда лучше, чем мама. Когда Хэм – собака, он просто подходит и смотрит умными глазами, а когда Хэм – человек, треплет по макушке или говорит: Дай пять!».
Мама долго не возвращается, и оборотень начинает нервничать:
– Опасностью пахнет. – говорит он. – Водкой, сигаретами, мокрым асфальтом и опасностью.
Василий же совершенно не волнуется – ну, что может случиться с мамой, ведь она же мама! А мама, наверное, зашла в магазин, да и вспомнила, что еще надо купить сыру, зефира, груш и зубной пасты. Вот и задержалась.
Внезапно Хэм вытянулся, быстро втянул в себя воздух, и перемахнул через подоконник – только его и видели. Четвертый этаж! Василий бросился к окну, ожидая увидеть внизу разбившегося друга, но увидел только, как Хэм стремительно выбегает на набережную Обводного. Василий быстро подумал, да и бросился к двери. И, хотя Василий бегал быстро, он опоздал. На освещенной яркими фонарями мокрой октябрьской улице он увидел маму, брошенные на землю пакеты и Хэма. Хэм прижимал бумажный носовой платок к ладони, и платок набухал ярко-алой кровью. Пока шли домой, мама рассказала, что к ней пристали два каких-то пьяных парня. Когда подоспел Хэм, один из них вытащил нож и пошел на оборотня. А Хэм не отступил, не уклонился от лезвия, просто схватил его своей сильной рукой и отломал. Потом была короткая куча-мала, и парни убежали.
– По-моему, – говорила мама, – Хэм им что-то сломал. Я слышала, как хрустнуло.
– Это у меня хрустнуло, – смущенно отвечал оборотень, – я опять порвал джинсы.
– И рука теперь долго заживать будет, – погрустнела мама.
– Не, – беспечно сказал Хэм, – недолго. Завтра уже все пройдет.
Когда они вернулись домой, папа взглянул на них неодобрительно и погрозил пальцем. Виданное ли дело – ходить встречать маму на улицу, когда она вышла на пять минут за хлебом. Ну, что с ней может случиться, ведь она же – мама!
Приятный незнакомец
Хэм, по своей прошлой жизни в доме барина-мистика, хорошо помнил и любил русскую зиму: пушистый чистый снег, по которому так приятно валяться, гон на охоте, когда морозный воздух приятно холодит раскрытую пасть, взятие снежной крепости и шумную масленицу. Хэм был совершенно не готов к питерской зиме, которая к тому же в этом году была необыкновенно поздней и слякотной. Стояла уже середина января, а снег так и не лег. Хэм-пес гулял в чахлом скверике, расположенном неподалеку от их двора, и недовольно косился на маслянистые лужи. Как всегда по вечерам с ним гулял Василий, только что вернувшийся с тренировки, и мадам Петухова, которая досаждала мальчику вопросами о том, какие танцы ему больше нравятся – латино или рок-н-ролл. Василий был одинаково равнодушен и к тем, и к другим, и о танцах говорить не хотел, а хотел играть с Хэмом, бросая ему палку. А мадам Петухова в этот раз палку бросать не разрешила, потому что было и в правду на редкость грязно, и, бегая по кустам, пес сильно запачкал бы лапы, а кто их будет отмывать? Конечно, я – заключила печально мадам Петухова, и потому они чинно гуляли по гравийным дорожкам и скучали.
– Прошу прощения, – вдруг раздался сзади приятный мужской голос, – я частенько прохаживаюсь здесь вечерами и давно заметил вашу дружную компанию. Если не ошибаюсь, это ирландский терьер?
Мадам Петухова обернулась, улыбнулась и зачем-то соврала:
– Да.
– Прекрасный образец. И совсем еще молодая собака. Люблю этот щенячий задор! – тут уж повернулся и Василий, посмотреть на надоедливого дядьку, и увидел солидного высокого старика в каком-то странно блестящем, словно плюшевом, полупальто и с тростью в руках. У трости был непропорционально большой наконечник светло-серого металла в виде уродливой морды. Вместо глаз у морды были вставлены красные стеклышки.
– Это нетопырь, – проследил его взгляд незнакомец .
Мадам Петухова поправила шляпку и спросила невпопад:
– Вы, наверное, профессор медицины?
Незнакомец засмеялся, показав необыкновенно ровные и крупные белые зубы.
– Нет, что вы. Я предприниматель. Владелец нескольких клубов и ресторанов. Такие, знаете ли, полузакрытые заведения для непростой публики.
Мадам Петухова закивала в ответ. Незнакомец снял с руки тонкую перчатку, наклонился, протянул руку с тщательно наманикюренными ногтями и потрепал Хэма по холке.
– Бедный пес, – сказал он ласково, – хочешь поиграть, а не дают? – Хэм почему-то попятился и взглянул на Василия жалобно. «Давай уйдем отсюда», – говорил этот взгляд. Но мадам Петухова уходить не торопилась. Она еще побеседовала с незнакомцем о погоде и собиралась уже плавно перейти к политике, как незнакомец заторопился уходить.