Пока обсуждались планы на день за окном и не думало светлеть. Хотя зимой всегда так, не думаю, что раньше девяти часов небесное светило покажется из-за горизонта, в отличие от нас оно предпочитает спать.
– Я помогу Валентине, – вызвалась я добровольно, намереваясь поскорее расквитаться с готовкой и затеряться в доме, дабы найти уголок, где никто не сможет вырвать меня из сна.
– Нет, ты поможешь Даниле с дровами. Сегодня его очередь,
Вот так рушится надежда. Хватило нескольких слов, чтобы перечеркнуть моё настроение, обрисовав во всей красе грядущее будущее.
«На кой я ему сдалась? – мысленно возмутилась я, – он и сам прекрасно со всем справится».
Но рот быстро закрылся, не решаясь проронить и звука, когда я заметила, как Николай задумчиво почёсывает подбородок правой рукой, хмуря при этом брови.
Если бы не жизнерадостная улыбка на смуглом лице, которая появлялась сама собой каждый раз, когда он поворачивался к нам, можно было бы подумать, что этого богатыря что-то тяготит.
Не знаю, правда, как он выглядит по утрам. Может тоже недоволен тем, что приходится работать спозаранку. Но, в отличие от прошлого вечера, взгляд чёрных глаз был чересчур угрюм, да и русые волосы небрежно торчали в разные стороны, будто их хозяин не знал, что такое расчёска, и, умывшись поутру, сразу спустился вниз.
Валентина подошла к мужу, приобняв его за талию одной рукой, пока вторая нежно поглаживала затылок, пальцами укладывая взъерошенные кудри.
Я вопросительно посмотрела на Костю, но тот был слишком увлечён болтовнёй с братом, который что-то рассказывал ему, активно при этом жестикулируя.
Единственная, кто так же озадаченно наблюдал за мужчиной, как и я, была Натали.
Мы переглянулись, словно заговорщики, которые подслушали что-то тайное, кивнули друг другу, и тут же перевели взгляд на свои тарелки, будто были поглощены её содержимым.
– Ну, как первая ночь? – поинтересовалась Валентина, обходя стол и накладывая еду в протянутые тарелки.
«Первая? – в душе что-то сжалось при этих словах, и тёмное чувство шевельнулось внутри, – сколько ещё пройдёт ночей, прежде чем я окажусь дома?»:
– Хорошо.
– Она разговаривает во сне, – произнёс Костя, соизволив наконец-таки обратить на меня внимание. – Такое ощущение, что находишься в психбольнице.
«Интересно, каким образом ты услышал, что я делаю во сне? – злилась я, бросая на него свирепые взгляды. – Когда смотался рано утром».
Но парень невинно улыбался, словно всё, что было ночью, лишь плод моей фантазии, а он, как ангел, спал до утра на отведённом ему месте.
«Да, с ним надо держать ухо востро, – нож вонзился в кусок мяса, аккуратно срезая его с косточки под бдительным оком беловолосого парня, который лишь прищурился в ответ, на взметнувшиеся вверх брови, – что ж претерплю».
Я медленно смаковала нежную мякоть, перекатывая её во рту, сглатывая пряный сок, который выделялся из волокон, когда зубы слишком сильно сдавливали кусок.
Главное, не зарубить Данилу топором. Он с братом в равной мере обращались к тёмной стороне моей натуры, вызывая стойкой отторжение.
Время текло, тарелки пустели, отправляясь в медную раковину друг за другом, но даже свежесваренный кофе не мог побороть желание очутиться в кровати, вместо того, чтобы топать во двор.
Спать уже не просто хотелось, веки закрывались сами собой, потому что тело, насладившись едой, разомлело в теплоте и норовило прикорнуть, не обращая внимания на приличия.
Диалоги прерывались, когда ресницы на миг закрывали глаза, и темы прыгали, как всполошённые хищником зайцы, ускользая от меня.
Если так пойдёт дальше, то усну прямо здесь, и не думаю, что кто-нибудь сможет меня добудиться в течение тройки часов. Организм требовал отдыха, уже откровенно шантажируя обмороком, и приходилось всячески обнадёживать его, чтобы не свалиться прямо на кухне.
От падения со стула меня спасло окончание завтрака. Катя весело щебетала о чём-то, помогая собирать со стола приборы, а Натали, видя моё плачевное состояние, пододвинула ко мне свою кофейную чашку, к которой едва притронулась.
– Спасибо, – прошептала я, отхлёбывая горячий напиток: «Какое блаженство! Не чета рассыпчатым три в одном».
После еды я неохотно натянула куртку, предложенную Валентиной, и, обмотавшись шарфом до самых глаз, выбралась на тёмный двор, с трудом прикрыв тяжёлую дверь за собой.
Данила шёл рядом, подозрительно размахивая топором, время от времени подбрасывая его в воздух.
Интересно, он слышал мои крики? Если учесть, что в момент ярости я совсем позабыла о том, что за окном было три часа. А если и так, то тоже делает вид, что ничего не было, как брат? Только вот кого они хотят убедить в этом, меня или себя?
Правая нога опять покатилась по намёрзшему льду, который тонкой коркой покрывал свежие сугробы, и внезапно остановилась возле белой шапки.
– Какой идиот бросил тут это? – возмущённо выпалила я, ощутив, как носок болезненно вжался в каменную глыбу, пытаясь продолжить путь, но тот даже и не думал двинуться с места. – Врос что ли?
Взгляд заинтересованно уткнулся в препятствие, следя за пяткой, которая обрисовывала не видимые для глаз контуры: «Ого, какой огромный! А издали не виден вовсе».
– Вы что с ним делали? – обратилась я к юноше, пихнув в отместку камень ногой.
– Замок строили.
– Серьёзно, что ли?
– Ага, – ехидно поддакнул Данила, – И проснулась она и захотела дворец. И дали его ей, чтоб сгинула во тьме его, дабы не портила жизнь окружающим. А каменным его возвели для будущего, чтобы скудоумие дур, там блуждающих, в мир не просочилось. И стоит он теперь, в высоких горах, вечным памятником человеческой глупости.
– Издеваешься.
– А я-то думал, нет придела твоей наивности.
Я обиженно поджала губы и заспешила вперёд, стараясь не поскользнуться возле калитки, которая вела во внутренний двор. Новые подколы были мне не нужны, их вполне хватило за завтраком,
Небо понемногу светлело, теряя свой чернильный цвет, жертвуя звёздами во имя рассвета.
Лишь одна луна выстояла в этой борьбе, потеряв своё серебристое сияние. Она бледнела с каждой минутой всё больше, постепенно сливаясь с сероватой мглой, считая минуты до того момента, когда яркое солнце пронзит небо искрящимся золотом, изгоняя бывшую царицу во мрак.
– Пришли, – скинув с себя футболку, Данила оголил торс, к которому невольно пристал мой взгляд, пройдясь по рельефу мышц и изнеженной аристократической кожи, что в неярком свете фонаря казалась мертвецки бледной. Она сливалась с его белыми волосами, падающими тонкими прядями на лицо каждый раз, когда топор вонзался в дерево.
– И что мне теперь делать?
– Собирай! – парень точным ударом расколол кусок дерева на две половинки, и те рванули прочь, врезавшись в кирпичную стену дома, словно пытаясь сбежать от своей участи, страшно боясь пламенного будущего. – Что замерла? Работай, давай! – командным тоном приказал Данила, усмехнувшись, когда я рванула к брусочкам.
– А теперь куда?
– К остальным, – он кивнул в сторону сарая, где вразброс лежали такие же чурочки. – Шевелись, а то к вечеру не закончим.
– Ты руби, давай, а то только болтаешь, – сорвалось с языка, когда юноша начал снова подтрунивать надо мной.
«Тоже мне раскомандовался!» – услышав снова стук, я обернулась, облегчённо заметив, что он действительно принялся за работу, а мог бы оторвать голову, на что не раз намекал при встрече.
«По крайней мере, у этого задания есть маленький плюсик, – я радостно улыбнулась, направившись к следующему полену, который вздумал ускакать под колесо машины, – ему так же претит мысль быть вдвоём, как и мне».
Холод наступал, пробираясь внутрь, и не спасала от него ни беготня, ни одежда, в которую Валентина слоями обрядила меня, умудрившись даже забрать шерстяную кофту у Натали.
Завершала образ разодетой ёлки – шапка-ушанка Николая, которая благодаря лишь плотно затянутым узлам не сваливалась с головы от каждого движения.
Поддев палкой ещё одну жертву, что пыталась перелететь забор, я втащила её через щель обратно. Брусочек отчаянно брыкался, цепляясь за снег шершавой корой и яростно елозя по льду, но все попытки были тщетны. Тянущийся след вёл из глубокой тьмы прямо к моим ладоням.
– Да! – воскликнула я, победно размахивая над головой поленом. – Слушай, а ты мог бы рубить кучнее?
– А ты молча работать? – Данила скривился и кинул на меня презрительный взгляд.
– Так и скажи, извини, не могу – руки кривые.
– Хочешь проверить мою меткость?
– Даже не знаю… – задумчиво потянула я, наблюдая, как в голубых глазах полыхнуло оранжевое пламя. Интересно, как давно мой инстинкт самосохранения начал давать сбои? Почему вместо игнора, мы подначиваем друг друга, культивируя растущую внутри ненависть?
– Здесь забыла, – юноша топором махнул в сторону тропинки, за которой начинался густой лес. Он подходил прямо к высокой ограде, протягивая длинные ветви к большим окнам, сплетая их с огромным дубом, что высился в центре двора. – Справишься?
– Конечно, – гордо улыбнулась я, шутливо направляя подобранную палку на него, – я принимаю ваш вызов, сэр. Рука вновь согнулась в локте, и грязный кончик чиркнул по лбу, оставляя после себя грязную линию: – Ну, так что?
В лазурной бесконечности, которую недавно золотило внутреннее солнце, вдруг появились мягкие облака, разбавляя яркий цвет своей нежностью, всё больше и больше, пока плотная синева не окрасилась в бледный цвет.
– Думаешь победить меня? – даже его тон изменился, потеряв где-то ледяную корку, что всегда царапала меня своим безразличием.
– Я могу вам предоставить оружие! – я поддела ногой лежащую сосновую ветку, – и мы в честном бою сразимся за звание «Царя горы».
В ответ на мою браваду губы расползлись в широкой ухмылке, и тихий смех исторгся из груди:
– Я волнуюсь за ваше умственное состояние.
– Просто скажите, что струсили, сэр. Я пойму. У многих кишка тонка, чтобы бороться со мной. Последние лет пять никто не мог найти в себе силы побить поставленный рекорд.
Фантазия легко вплеталась в игру, разрастаясь подробностями. Как там говорят? Язык мой – враг мой… Не знаю, как у других, но мой умело создавал минное поле, по которому почему-то ступала только я.
– И где ты была лет пять, что возвела уборку на такой уровень?
– Это секрет, – указательный палец едва коснулся губ, – мне придётся вас пленить, если он станет вам известен.
– Надо же… А как собираешься это сделать?
Так странно, что он включился в игру, превращая брошенную шутку в фантазию, создавая мир, который начал обрастать своей историей.
Я с детства была выдумщицей, любила разбавлять правду волшебным вымыслом, даря серой обыденности вторую жизнь, порой включая в неё даже своих друзей и близких. «Враньё – это неплохо, – считала я, – когда это часть воображения, когда каждое слово тесно переплетается с реальностью и помогает другим мечтать». Поверишь ты, поверят и другие – это был залог моих историй, шуток и сказаний.
А при нудной работе, да ещё когда ступни промерзают от холода, отчего не помечтать? Это лучше, чем стучать зубами, размышляя над тем, как мучительно болит голова, и страдать от пляшущих в глазах огненных светлячков.
– А какой способ вы предпочитаете?
– Там, где меньше боли.
При этих словах мои пальцы замерли над брусочком, лишь коснувшись его подушечками:
– Почему тогда не уехали?
«Вот дура, – спохватилась я, когда поняла, что мысль, которую обдумывала с завтрака, выпалила вот так, сразу, – было бы лучше, если б он не понял». Но закон Мерфи силён, и меняться не собирался в угоду чьим-то желаниям.
– Не могли. Здесь наш дом.
– Разве можно назвать место, где вас гнобят, домом? – искренне возмутилась я.
Перед моими глазами всё ещё стояла Натали, которая напоминала собой фарфоровую куклу, такую же прекрасную и холодную. Только вот эта внутренняя отстранённость была ей самой противна, но что делать с ней, как жить иначе, девушка не знала. – Любое было бы лучше, чем это.
– Не знаю, – призрак улыбки отразился на устах, напомнив о странной особенности парня демонстрировать напускное радушие, при этом оставаясь застывшим айсбергом.
Его всегда выдавали глаза. Они были детектором лжи или пятой Ахиллеса. Потому что достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть очередную маску, которую тот одел на себя, спрятав настоящие чувства глубоко внутри. И хотя голубизна была прекрасна, часто в ней не было жизни. Она лишь морозила холодом, оставаясь безразличной даже тогда, когда его уста сыпали шутками или весело смеялись.
Меня почему-то это раздражало, хотя не моё это дело копаться внутри чужого человека. Но холодность Данилы, его презрение, всегда цепляло. И язык сам бросал колкости только для того, чтобы пробудить в нём другие эмоции, ставя ставку на гнев, который жарким солнцем вспыхивал в очах, пронзая свирепым взглядом.
– Я никогда не думал уйти отсюда.
– А зря. Возможно, многое бы поменялось.
– Например, что? – яростно выпалил парень, резко опустив топор на полено. Раздался удар, и половинки полетели в разные стороны, вонзившись в сугробы острыми стрелами. – Внешность?
– Да что ты к ней так прицепился? – порядок в сарае был почти наведён, оставалось лишь несколько брусочков. – Нормальная внешность. Это неплохо – быть непохожим на других, я про другое.
– Про что?
– О вашей сволочной натуре, сэр – пояснила я, – может, хватит брызгать ядом и бросаться на каждого встречного?
– Тебя это, каким боком касается?
– Самым что ни на есть. Я, между прочим, тоже отношусь к этим встречным, так что жажду справедливости.
– А больше ты ничего не хочешь?
– Хочу, конечно, – сказала я, вспоминая свои многочисленные желания, – машину, только побольше, чем эта, – палец указал в сторону чёрного пикапа, – и дом…
– Но тоже побольше? – съехидничал парень.
– Да, и не здесь.
Мы оба замолчали, понимая, что игривость ушла, и фантазия больше не возымеет успех. Если продолжу, то она превратиться лишь в глупое притворство, разрушив ту тонкую нить, что появилась во время краткого разговора.
«И кто меня дёрнул говорить об этом? – сетовала я, злясь на длинный язык, на мысли, которые влезали в чужую жизнь, строя нелепые догадки. – Какое мне дело до него? До его семьи? Встретились и разбежались, разве так не лучше? Всё равно через пару дней, когда циклон уляжется, я исчезну из их жизни навсегда».
Сложив дрова, я присела возле сарая, и, подперев щёку ладонью, стала наблюдать за Данилой, прикидывая его возраст. Смущало детское лицо, чуть наивное, даже где-то капризное. Ему бы расцветать эмоциями каждый раз, а оно морозило холодом, избегая любых их проявлений. Только присутствие Кости дарило ему живость, заставляя копировать чужие чувства.
Загоняло в тупик и не по годам развитое тело, вынуждая теряться в догадках: пятнадцать, двадцать, двадцать два? Как определить возраст, если перед тобой человек, который своей внешностью никуда не вписывается?
«Убрать тело и можно дать лет десять, а если отрезать голову… – при этой мысли я смущённо хихикнула, – то двадцать или …» – взгляд придирчиво прошёлся по поджарому мускулистому телу. Подобное бывает у бегунов или тех, кто долго занимался боевыми искусствами. Кажется внешне хлюпик-хлюпиком, а надумаешь поизмываться, сломаешь руку о прочную сталь, что вплелась в нежную кожу, заменив собой хрупкие вены и превратив мышцы в крепкие канаты.
– О чём так сосредоточенно думаешь? – однообразные движения парня напоминали звук метронома, не обязательно было поворачиваться, чтобы знать, что тот делает в каждый момент. Достаточно лишь считать, время от времени проверяя свою догадку взглядом.
Раз – и широко расставив ноги, Данила поднимает над головой острое лезвие, крепко сжимая обеими руками ручку. Два – топор быстро опускается вниз, а правая кисть скользит по древку вверх, к острию. Три – раздаётся удар, и запах свежей древесины устремляется в стороны, а короткие чурки летят в сугробы. Четыре – ладонь обхватывает новую жертву, с силой вжимаясь в древесину, будто ощупывая насколько она годна для камина. Пять – брусок возносится на эшафот, где суровый палач произведёт казнь, располовинив его на две части.
И снова раз, едва меняя положение, чтобы дотянуться до очередного полена.
– Видимо и архитектор из тебя тоже никудышный, – произнёс Данила, разглядывая пирамиду, которую я пыталась собрать из разбросанных брусочков.
– Сколько тебе лет? – внезапно вырвалось у меня, увидев, как тут же пальцы застыли над вершиной, а на бледной коже выступил нежный румянец.
– Семнадцать, – немного подумав, произнёс парень. – А тебе?
«Что? – мысли от шока затрепетали в голове,– он младше меня? Да быть того не может! Нет, конечно, я раздумывала над этим вариантом, но всё же… Сколько тогда Косте, если Данила самый младший? Какая между ними разница?»
«Будет весело, если на год больше, – пошутил разум, – и где тогда будут твои утверждения? Сама же говорила, что быть старше парня нонсенс. Что даже год – слишком большая разница в возрасте, и превращает любого ухажёра в младшего брата».
«Ага, хороши братья. Оба такие амбалы, что взрослые позавидуют. Да и ведут себя, как отпетые мафиози».
– Боишься признаться? – развеял мою задумчивость Данила.
– Нет, просто у девушек неприлично такое спрашивать, – начала было я, пытаясь придумать подходящую причину, чтобы съехать с щекотливой темы.
– Покажи, в каком месте ты девушка? – перебил он меня, обернувшись. – Пока я вижу только капризного ребёнка, не более. При том ещё и злюку.
«Чья бы корова мычала», – обиженно надулась я, не зная, что ему ответить.
Можно было бы возмутиться, яростно закричать, гневно топая ногами, мол, кто из нас ещё дитя, но, в конце концов, парень был отчасти прав, что и злило. Не знаю, правда, откуда это в нём. Возможно, жизнь в этой деревне сделала его таким проницательным, а может это всего лишь хорошая наблюдательность.
Не нужно быть профессиональным психологом, чтобы научиться читать людей, особенно таких, как я, у которых, как говорит моя бабушка, все мысли и чувства отображаются на лице.
Вместе с прямолинейностью, которая часто сочилась из Данилы опасным ядом, его наблюдательность превращалась в мощную гранату, которыми тот раскидывался, совсем не заботясь о последствиях.
Не знаю, на кого ему плевать было больше, на себя или окружающих, но мнение тушки, которую он собирался разделывать, никогда не учитывалось. К моей же Данила явно подходил с педантичностью мясника, стараясь отделить всё то, что ему не нравилось. Так что пока ни одна часть меня не избежала участи быть публично осмеянной.
Единственный, кто хоть как-то мог повлиять на его отношение – был Костя, с ним-то он никогда не вступал в ярое противостояние, предпочитая перебрасываться безобидными подколами.
– Двадцать один, – неохотно ответила я.
Да, совсем скоро меня ожидает радостное событие, и к этой цифре добавится ещё один год, но счастье это не приносило. День рождение не тот праздник, который хочется отмечать. Мне до сих пор кажется, что всё ещё стою у стартовой черты, пока друзья бегут к финишу. А я… я просто не знаю, с чего начать. Нужна ли мне эта дорога, по которой все так спешно несутся вперёд?
– Так ты у нас старушка?! – расхохотался парень, – И как ощущаешь себя на третьем десятке?
– Замечательно, – фыркнув, я стала ковырять носком снег, смешивая его с опилками.
Настроение, при общении с Данилой, имело тенденцию только падать, и мои усилия поднять его пока не увенчались успехом. Я нахмурилась, пытаясь придумать, что сказать в ответ.
– Не переживай, для своих лет ты неплохо сохранилась! – улыбнулся он.
– Что это? – удивилась я. – Неужели ты пытаешься меня утешить?
– Скажем так, я отношусь с уважением к женщинам в возрасте, – юноша спокойно смотрел, как хлопья грязного снега летят в его сторону, временами цепляясь за джинсы, как тают снежинки, впитываясь в плотную ткань, оставляя на поверхности мелкие опилки. Моя выходка его скорее смешила, чем раздражала.
– Ну, хоть женщину ты во мне признал, – усмехнулась я, понимая, что ему нечем парировать.
Ветер снова поднялся, закрутив снежинки в белоснежном смерче, и рванул к нам, пряча воздух за ледяным холодом. Я закашлялась, когда попыталась втянуть в себя воздух, ощущая, как острые иглы царапают ноздри, с трудом продвигаясь вниз.
«Словно ёжика проглотила», – вспыхнула в сознании шальная мысль, пока слюни пытались смягчить странный комок, что шипами корябал гортань.
– Ты заболела? – Данила отряхнул штаны руками и, схватив снег, протёр им ладони, отчищая от грязи.
– Нет, – произнесла я, пряча глаза.
– Тогда откуда кашель? – ему пришлось сделать всего пару шагов, чтобы нависнуть надо мной грозной скалой.
«И почему вы такие высокие?! – взгляд снизу вверх на хмурое создание уверенности мне не прибавлял. – Со своими ста шестьюдесятью везде кажусь почти карликом».
– Подавилась, – я сжалась, понимая, что нужно встать, иначе повисшее напряжение просто сомнёт тело, но колени дрожали, отказываясь подчиняться. Что за напасть меня преследует?
Парень опустился рядом на корточки, не отрывая задумчивого взгляда, пугая бездной, которая рождалась внутри светлой лазури.
– Врушка, – его пальцы вдруг схватили подбородок, не давая возможности отвернуться, и потянули вверх, позволяя сбежать лишь взгляду, который испуганной мышью метнулся в сторону.
– Я…
«Чёрт возьми, слишком близко!»
Кровь бросилась в лицо, разливаясь горячим пламенем по щекам, лбу, вискам:
– Ты… Что себе позволяешь?
«Боже, как же пискляво звучит мой голос! Где холодная бравада, где уверенность? Откуда это смятение? Почему щёки смущённо пылают, а сердце бешено стучит?»
Данила наклонил голову, оставляя между нами лишь несколько миллиметров, и прошептал:
– Можешь обманывать, если тебе так нравится, но…
– Но что? – я сердилась на него за это внимание, привыкнув к презрению и ненависти, что обычно отражались в его глазах, когда мы встречались взглядами. Так почему сейчас иначе? С чего вдруг эта доброта?
– Я чую ложь, – холодное дуновение просочилось между нами, скинув белые пряди мне на лицо, – особенно твою.
– Да ты что? – дёрнув головой в сторону, я удивилась тому, как легко разжались тонкие пальцы, отпуская на волю, но остановиться уже не могла, что-то внутри подначивало дерзить ему, разгоняя пустоту тёмными чувствами:
– Мистер – рентген?! И давно у вас эта суперсила, сударь? – я насмешливо подняла брови. – Хотя, куда уж мне до вас, великий мастер.
Прямолинейность не мешала Даниле притворяться. Он легко лавировал во лжи, не слишком задумываясь о моральности своих действий. Вот у кого совесть не просто спала крепким сном, а явно отсутствовала вовсе. Хотя и Костя был не лучше. Их обоих мотало от презрения к благодушию, причём оба этих чувства казались чересчур эфемерными, как тянущийся шлейф более сложной композиции.
Но мой выпад младший брат оставил без ответа, вернувшись к прерванному занятию. Как всегда, говорит, когда хочет, обрывая разговор в тот момент, как появляется желание его прекратить. От такого поведения рождаются глупые мысли. Кажется, что мои подначки его развлекают, что лишь, когда они достигают невидимой грани, тогда отстраняется, боясь, что кто-нибудь попытается её переступить. Интересно, что будет в тот момент, если одна из колкостей коснётся этой стены?
«И не сносить ей головы», – заметил внутренний голос.
«Возможно, – согласилась я с ним, – но любопытство даже страх не пересилит».
Головная боль всё усиливалась, и тошнота опять подступила к горлу. Мне так долго удавалось с ней бороться, не замечая, что состояние постепенно ухудшалось.
Лежание в снегу явно не прошло бесследно, и самовнушение оказалось бессильно против болезненных ощущений. А ведь я так надеялась, что, быть может, в этот раз, всё обойдётся, но, видимо, не судьба. Здоровье отказывалось улучшаться, реагируя даже на простое закаливание сильной ангиной. Что будет после многочасового лежания в лесу, страшно было представить.
Данила продолжал рубить дрова, не обращая внимания на то, что поленья скапливаются на снегу разрозненными кучками, и что я не бегаю больше рядом, забавно приплясывая.
Топор так быстро взлетал вверх, что грохот от удара сливался с предыдущим, превращаясь в монотонное гудение.
«Надо встать, – подумала я, приложив снег ко лбу, чтобы хоть как-то потушить огонь, разгорающийся внутри. – Если этого не сделаю, то опять будет насмехаться. А я не хочу… слушать его остроты», – слюна с трудом протиснулась в глотку, пытаясь побороть мучительное ощущение. Но оно всё росло, склизкой змеёй спускаясь по пищеводу в желудок, и там, сворачиваясь упругой спиралью, превращалось в огненного дракона, который сжигал внутренности своим пламенем, ворочая их могучими лапами.
«Будто чужого рожаю», – попыталась сострить я, стараясь подавить подступающую рвоту, но чудовище жаждало свободы и потому усиливало натиск, прогрызая себе путь к ней.
– Почему тут сидишь? – Даниила кинул на меня суровый взгляд. – Кто будет подбирать поленья?
– Я всё сделаю, – ладони бойко взмыли в воздух, энергично махая, – ты закончишь, тогда уберу. Просто не хочу путаться под ногами.
– Копуша.
Глубоко вдохнув, я попыталась подняться, но перед глазами всё сразу поплыло, и мир закрутился бешеной каруселью, намереваясь спихнуть с адского аттракциона куда-нибудь в далёкий космос.
«Как же плохо-то», – пришлось закрыть глаза, чтобы унять мельтешение, слушая, как сердце грохочет в ушах, напоминая проносящийся мимо скорый поезд. Тудум-тудум-тудум! Этот звук разрывал мозг, многочисленным эхом отзываясь в голове, становясь то барабанной дробью, что сотрясала тело дрожью, то превращаясь в низкий гул взлетающего самолёта.
«Я так не могу», – жар окутывал тело. Казалось, ещё немного, и полыхну огнём, сжигая дерево вместе с собой.
«Холод», – застонал разум, погружая пальцы в снег, желая почувствовать, как мороз сковывает кожу, поднимаясь от запястья к локтям, но пламя слишком быстро гасило нарастающий холод, лишь на миг сбавляя натиск.
Звука топора всё не было. Посмотрев в сторону пня, на котором парень рубил дрова, я увидела, что тот собирает поленья, бросая их небрежно возле сарая, имитируя порядок.
– Не надо! – крикнула я Даниле, чувствуя себя ужасно от того, что ему приходится выполнять мою работу.
«Помощник из меня и, правда, никудышный».
Я встала, полная решимости отобрать у него чурочки и тут же почувствовала, как силы покидают тело, превращая его в грузный мешок. Мир покачнулся, наливаясь тьмой перед очами, и пальцы сразу потянулись в бок, пытаясь нащупать ствол дерева, но ладони лишь скользнули в бездну, которая мягко обняла сознание, выключив разом все мысли.