Я заинтересованно промычал.
– В общем, уезжаю я из этого города. И вам, доктор, советую. Хороший вы человек, но эта дыра, эта черная яма погубит вас! – после этих слов, он взял свои вещи и направился к выходу.
– Нет у меня теперь ни работы, ни жены.
– Матис, – протянул я, – не стоит верить тому, что говорит Хоффишер…
– А я не верил ему, я жене поверил. Она мне сказала, что ребеночек наш был зачат в декабре, в конце. А меня не было тогда в городе. Она говорит, что я на два дня приезжал. А я не приезжал, меня тогда две недели не было, я на корабле уходил на подработку. Вот такая история, доктор! А она… совести ей хватает. Смотрит на меня и талдычит, что со мной была, что приезжал я! За дурака меня держит! Все женщины нас за дураков держат, доктор. Не ведитесь на их чары.
И ушел. Я остался сидеть в кабинете, даже забыв, зачем пришел. Когда я пришел в себя от выступления Матиса, то нашел журнал с записями регистрации пациентов. Не знаю почему я стал искать в записях за август имя Ребекки Фриманс. Но я его действительно нашел. Она приводила сына третьего августа. Но визит был отменен из-за независящих от персонала обстоятельств. Видимо, из-за нападения Хоффишера.
Глупости. Набожная женщина уверовала в то, что ее бедный сын одержим, водила его в церковь, даже против его воли. Понятное дело, что все это она рассказывала священнику, своему духовному наставнику. Я отложил бумаги и решил, что будет лучше сделать обход и идти в кабинет, чтобы попытаться поспать. День был трудным, в первую очередь, эмоционально. Но ночевать сегодня придется тут, Матис ушел, а оставлять пациентов одних нельзя.
Хоффишер опять молился, но теперь это был не «Отче наш», а что-то другое. Язык мне был непонятен, или же он произносил слова так невнятно, что я не мог разобрать. Вспомнив, что я здесь один из здравомыслящих и мой верный помощник Матис ушел, я решил, что входить к нему в палату будет не очень разумно. Поэтому я попытался поговорить с ним через небольшое окошко на двери. Я отодвинул затворку еще когда подошел, но он был так увлечен молитвой, что не обращал на меня внимания.
– Добрый вечер, мистер Хоффишер!
Он замолчал, но не повернулся.
– Тук, тук… – сказал он радостно, как ребенок.
– Тук, тук! – более настойчиво и громко сказал он, когда я не ответил.
– Кто там? – недовольно и устало ответил я, сдавшись.
– Мессия… – прошипел Хоффишер и рассмеялся, теперь глядя на меня через маленькое отверстие.
Я недолго смотрел на него, заметив синяки под глазами и бледность лица, болезненную бледность. А потом я со стуком закрыл затворку и пошел к миссис Олдриж. Она рыдала и все время говорила, что она виновата в смерти сына. Глаза ее были ясные, мысли не спутаны. Но говорить она не хотела, просто попросила меня оставить ее одну до завтра. Я попросил ее успокоиться и ушел, когда она легла на кровать и отвернулась к стене.
Мальчик спал, я не стал его тревожить. Вспомнил, что забыл принести ему книгу. Мне вдруг захотелось подышать воздухом, на выходе из больницы мне встретился второй санитар Джон Харрсон. Он сказал, что получил записку от Матиса и готов отдежурить ночь. Я сказал, что в этом нет необходимости и я сам останусь на ночь, но Харрсон был непреклонен. Он сказал, что знает о смерти мадам Леванш и хочет помочь мне, как может.
– А единственное, что я могу сделать для вас, это позволить вам отдохнуть дома, а не здесь среди безумия. Матис не в себе. Он тогда еще стал утверждать, что, мол, видел призрак матери Хоффишера. Бедняга сдал, не для него эта работа. Не хочу, чтобы и вы от усталости увидели то, чего не существует, – закончил он.
Я был благодарен ему за понимание и заботу. Велел сильно не утруждаться и сделать обход раза два, не более. Остальное время разрешил читать или спать.
Письмо отца Флеккера (продолжение)
После того, как я прочел записи от седьмого сентября, лицо отца Грегори изменилось. На нем был виден страх и волнение. Его глаза забегали по полу, как бывает, когда страшная тайна человека выходит наружу, и ему уже не скрыть ее.
Я заметил это и насторожился.
– Все в порядке, отец Грегори? – спросил я мягко. Он закрыл глаза и обреченно опустил плечи.
– Этот мальчик… ему десять, русые волосы, среднего роста, худой, со шрамом за ухом? Глаза серые, пальцы тонкие и длинные, все время теребит ими что-то?
Я был поражен до глубины души. Откуда отец Грегори, никогда не бывавший в Картрайн-Хилле, мог знать такие подробности о нашем бедном мальчике?
Неудивительно, мисс Мари, что я невольно задал этот вопрос отцу. Просто слова сорвались с губ против моей воли. Даже быстрее, чем я мог подумать спросить.
– Откуда вы знаете этого ребенка? – я отложил записи доктора.
– Это не ребенок, – по-прежнему не открывая глаз, ответил отец Грегори, – но прошу вас, дочитайте записи.
Я решил, что так будет справедливо и нашел нужный лист.
Записи доктора Ричарда Филдса
8 сентября
Около половины третьего утра я соскочил с кровати, услышав, как кто-то пытается выломать мою дверь. В нее стучали так яро и громко, что я невольно взял револьвер и, проверив наличие пуль, спустился вниз. Но стоило мне посмотреть в стеклянные вставки в двери, как я успокоился. Это был инспектор Хьюс.
– Рич, собирайся! Идем! – сказал он, как только я открыл дверь. Он был весь мокрый, но не от дождя, а от пота. Дышал тяжело, будто задыхался.
– Что…
– Мари! Ей плохо!
– Нужно к профессору!
Роберт схватил меня за плечо и больно сжал.
– Если я и могу доверить Мари кому-то так же, как себе, то только тебе, Ричард.
Я накинул пальто поверх ночного белья, обулся и вышел на улицу. Роберт побежал в сторону дома, я за ним. Даже дверь запереть забыл. Дорогу перекрыли из-за реконструкции, а потому мне стало понятно, почему Роберт был таким запыхавшимся. Всю дорогу пришлось бежать. Роберт не сказал ни слова. Лишь обмолвился, что такого приступа у нее еще не было. Впрочем, я сам в этом убедился, когда, наконец, вспотевшие и уставшие мы забежали в комнату мисс Мари.
Она сидела на полу, согнув ноги в коленях и уложив на них голову. Она не задыхалась. Ее не били судороги. Она просто сидела и что-то шептала. Так усердно и постоянно, заканчивая и начиная сначала. Я не мог разобрать ни слова. Аннет вся в слезах, стояла у порога. Лицо ее было бледное.
– Мисс Мари? – я хотел подойти ближе, но Аннет подпрыгнула и громко крикнула.
– Нет! Не надо!
Я вздрогнул от неожиданности, Роберт тоже. Он разозлился и выгнал бедняжку из комнаты, велев привести, если это возможно, профессора.
Мари же никак не реагировала на происходящее.
– Она спит? – спросил Роберт.
Я проигнорировал. Подошел ближе и слегка коснулся ее плеча. Мари засмеялась. Глухо и не своим голосом, плечи ее резко стали подниматься и отпускаться.
– Мисс Мари, проснитесь, – я слегка потрепал ее за плечо. Она резко повернула голову ко мне, и я заметил, что ее зрачки сильно расширились. Я даже не знал, что они так могут.
– Это ты спишь, мразь! – Мари хрипела и шипела одновременно. Но она не спала. Я одернул руку и слегка отклонился назад.
– Ты будешь бить лоб в кровь, вместе со всеми, кто не верует, – Мари мгновенно встала на четвереньки и резко повернула голову набок, – я отметил ее, он выбрал ее… я отметил ее… он выбрал ее…
– Мисс Мари…
– Он выбрал… как и ее, и ее, и многих тех других блудниц…
Мари была в каком-то жутком и омерзительном трансе. Я видел это впервые и впервые я был растерян и не знал, что делать. Я поднялся с корточек, потому что Мари стала подползать ко мне, продолжая бубнить про то, что кто-то кого-то выбрал. Инстинктивно я сделал шаг назад, а потом Мари закричала, закричала от дикой боли. Она отбросила себя назад, перевернулась на спину и стала махать рукой, будто обожгла.
– Что с ней?! – Роберт кинулся к сестре, но я придержал его, уставивши взгляд в пол. Там лежал нательный крест мисс Мари вместе с порванной цепочкой. На нем была кровь. Крест лежал прямо в том месте, где мисс Мари почувствовала боль.
От дурных суеверных мыслей меня оторвал плачь Мари.
– Роберт… что… что происходит… Ричард? – Мари хлопала глазами, прикрывая оголенные ноги ночной рубашкой. Я же, нахмурившись, смотрел на нее, пытаясь найти разумное объяснение. Но не смог, заметив рану на ее руке.
– Вам лучше прилечь, – наконец, мне удалось взять вверх над эмоциями.
Роберт помог Мари подняться и уложил ее в кровать, бережно накрыв одеялом и пледом, так как она дрожала, хоть и уверяла, что ей не холодно. Я попросил Роберта принести настойку пустырника.
– Мари, ты помнишь, что случилось до припадка? – осторожно спросил я, сев рядом с ней и положив ее руку в свою.
– Мне снился сон, – голос ее тоже дрожал и был слаб, – снова о тебе. Ты поцеловал меня, но потом начал душить и… твои глаза… они были такими злыми, не такими, как всегда.
– А потом?
– Я просила тебя перестать, а ты велел дать согласие. Я не знала на что, но мне было так страшно, что я сказала, что согласна. Ты… он рассмеялся… – голос Мари совсем стих, и она заплакала, – это был не ты, Дик…
Как же давно я не слышал этого имени. Так меня называла только мама, а когда об этом узнала Мари, то и она тоже. Но уже четыре долгих года я не слышал этого имени.
– Это был Дьявол…
Я попросил Мари выкинуть эти мысли из головы. Объяснил, что такое бывает при психических расстройствах. Рассказал случай из практики профессора, который он так любит рассказывать на лекциях. Это история о парне, который считал себя мореплавателем, силачом, лингвистом и рыбаком. А по факту был только рыбаком. Но иногда он действительно знал многое об устройстве судна, выполнял тяжелую работу, которую в другой день выполнить не смог бы. А иногда говорил на разных языках, но став снова рыбаком, едва знал английский.
– Во мне есть какая-то личность? – голос Мари и вовсе оборвался. Я даже не знаю, что для нее хуже, думать, что она одержима или что у нее раздвоение личности.
– Возможно, и, наверное, она набожна, – я улыбнулся, взял платок с прикроватной тумбочки, чтобы вытереть рану на ее руке.
Мари нахмурила брови и надула губы. Я поймал себя на мысли, что несмотря на бледность и усталость, она выглядит прекрасно.
– Ты уверен, что я не одержима? – спросил она, когда, вытерев кровь с тыльной стороны ладони, я увидел рану в виде креста. Она тоже ее заметила.
– Определенно… – неуверенно ответил я.
В комнате появился Роберт с настойкой. Я перевязал Мари рану, не показывая ее Роберту. Она выпила настойку, я дал ей снотворное и, дождавшись, когда она уснет, ушел.
Профессор приехал как раз, когда я уходил. Он подвез меня домой. По дороге рассказал о своей беседе с вдовцом мадам Леванш. Оказалось, он винит в ее смерти только себя. На меня зла не держит, говорит, что я сделал все, что мог, а знать, что его прекрасная супруга решится снова на самоубийство, я как раз не мог. Это меня немного успокоило, но ненадолго. Потому что профессор рассказал, что повесилась мадам Леванш на дереве за церковью. А перед этим стояла на крыльце и плакала. Но, когда отец Флеккер, спросил почему она не войдет, она сказала, что больше не может. Потом ушла и покончила с собой. Я сделал вид, что меня это не заинтересовало, профессор же выглядел задумчивым.
Я вошел в дом, закрыл дверь и лег спать, забыв снять пальто и помыться, чтобы избавиться от скверного запаха пота.
Проснулся от головной боли. Было около семи утра. Наложил компресс с холодной водой и попытался уснуть, но не получилось. Мысли мои были спутанные и противоречивые. Глаза мои видели ночью то, что видели, но разум пытался объяснить все логически. Всему есть рациональное объяснение. И этому приступу Мари я его найду. Пока лежал и пытался снова поспать, решил, что нужно поговорить с профессором о самовнушении. Если вторая личность Мари внушила, что она – демон, то ожог от креста можно как-то объяснить. Но как? Прикоснись к этой простой побрякушки из серебра я ничего не произойдет. Да и любой другой тоже не почувствует боли. Почему она почувствовала? Забитые мною отголоски бабушкиного воспитания пытались прорваться. Она была верующим человеком, даже слово «демон» или «дьявол» не произносила. Молилась утром, за обедом, перед сном. Читала мне истории из библии вместо сказок. Я их и воспринимаю как сказки.
Но сегодня наперегонки с болью в голове остатки бабушкиного суеверия прорывались наружу. Надо с ними что-то делать.
Уснуть не удалось. Выпил таблетку, принял ванну и отправился на работу. Санитар Харрсон был мрачнее тучи, бледный, глаза красные.
На мой вопрос, что случилось, отвечал спутанно и нервно. Сказал, что в три часа ночи он услышал пронзительный крик Хоффишера. Тот пытался сломать дверь с дикими нечеловеческими глазами. Кричал, что он должен встретить его. На вопрос санитара о ком речь, отвечал всегда одно – Мессия.
В это же время миссис Олдриж впала в истерику, она рыдала, лежа на полу, и вырывала волосы, крича, что по ошибке убила своего маленького мальчика. И только мальчик Фримансов был спокоен. Он просто лежал на спине, сложив руки на груди. Суматоха и крики его нисколько не тревожили, даже наоборот. По крайней мере, так сказал Харрсон. Я поблагодарил его за терпение, извинился, что ему пришлось дежурить не в свою смену и отпустил домой.
– Здесь что-то не так, доктор, – вдруг сказал он у двери, – эти люди… я работаю здесь давно, вы знаете, но они никогда так себя не вели. Если бы вы согласились уйти из больницы и найти место поспокойней, то я бы тоже ушел.
– Я психиатр, Харрсон, – улыбнулся я, – какое место для меня будет спокойным? А ты можешь уйти, если тебе не комфортно здесь работать, я пойму.
– Нет, доктор. Я вас здесь одного не оставлю.
Харрсон улыбнулся устало и печально и ушел. Я послал за профессором. В записке я попросил навестить мисс Мари, если ему это удобно. Сообщил, что вероятнее всего, наши с ней чувства мешают ей выздороветь и толкнули на вырождение ее темную личность, которая, видимо, зациклилась на мне. Поэтому лучше мне вообще не видеться с ней в ближайшие дни и наблюдать за ее болезнью со стороны.
Сам же я, чтобы отвлечься от Мари, решил заняться пациентами. Хоффишер молился, миссис Олдриж спала, неспокойно, но крепко. Мальчик Фримансов смотрел в окно. Я пытался поговорить с ним, но он только кивал или пожимал плечами. Разговаривать не хотел, но выглядел хорошо. Только был слишком бледным и казался худее, чем раньше. Я заметил на столе две тарелки с едой. Овсяная каша уже покрылась корочкой. Мальчик не ел со вчерашнего вечера. Я спросил про его аппетит, он пожал плечами и лег спать. Я решил оставить его.
Чтобы мысли о Мари не терзали меня, я отправился к бывшей гувернантке Фримансов, дабы разузнать у нее причину бегства из семьи, а также расспросить побольше о Фримансах, чтобы лучше составить психологический портрет своего самого юного пациента.
Найти гувернантку не составило труда. Закончив все дела, к обеду я заехал в полицейский участок к инспектору Хьюсу. Он дал мне адрес. Сегодня Роберт был обеспокоенным и грустным. Мысли о тяжелой болезни Мари били его в самое сердце, мешая сосредоточиться на работе. Я рассказал ему о своих догадках относительно ее новой личности и поделился намерениями пока не общаться с ней. Роберт моего решения не одобрил и не постеснялся это высказать. Я заверил, что решение мое окончательное, а также напомнил, что профессор Миррер – профессионал своего дела.
К четырем часам был у гувернантки. Ее имя Николетт Броу. В доме Фримансов проработала пятнадцать лет, как мне стало известно с ее слов. Говорила она неохотно, но в дом меня впустила и даже принесла чаю.
– Миссис Броу, что вас так напугало в доме Фримансов? Почему вы решили оставить их? – спросил я напрямую, так как сразу обозначил, что цель моего визита – узнать, как можно больше о мальчике.
Миссис Броу заерзала на месте и захлопала глазами, как обычно делают пытаясь прогнать слезы.
– О, доктор, вы мне не поверите. Кто угодно поверит, но вы точно нет, – усмехнулась она, допивая чай.
– Давайте забудем на время, что я психиатр. Я просто человек, пытающийся помочь мальчику. Говорите, как есть, не бойтесь, я не сочту вас за сумасшедшую. В последнее время я слышал слишком много странного.
Миссис Броу помолчала, потом вздохнула, как будто собираясь с силами. Она поправила платье, выпрямилась и гордо вскинула голову.
– Он не нуждается в помощи. Это всех нас надо защитить от него. Это была обычная семья. Я работала на них с удовольствием. Но когда привезли мальчика…
– Подождите, так он не их сын?
– Нет, мистер Фриманс привез его из Глазко. Сказал, что мальчик – сирота. А так как у них с женой не получилось обзавестись детьми, то мальчика они усыновили. Но этот мальчик… он всегда смотрел как затравленный звереныш. Но они не видели этого. Только позже, около двух месяцев назад это стала замечать миссис Фриманс. Она водила его к вам, кажется, но вы не смогли их принять.
– А как долго мальчик жил в семье Фримансов?
– Около двух лет. Сначала все было более или менее нормально. Но потом, когда мистер Фриманс запретил жене водить мальчика в церковь, если он того не хочет, она хотела тайком сводить его на встречу с отцом Флеккером в парке. Она велела мне поторопить мальчика. Когда я вошла в его комнату, он… парил в воздухе. Руки его были раскинуты, как у Иисуса на распятии. Ноги вместе. Глаза белые, ни зрачков, ничего не было. Он поднялся от земли дюймов на двадцать, не меньше. Я сразу выбежала. Сказала миссис Фриманс, что работать у них больше не буду и побежала в церковь, помолилась и пришла домой. Никому ничего не рассказывала, даже мужу. Только вам говорю, доктор, потому что все вас уважают. Вы добрый человек. Избавьтесь от мальчика, отдайте в сиротский или работный дом! Да куда угодно! Только подальше от себя его уберите!
– Миссис Броу, вы верующий человек? – спросил я, но списывать странности этих людей на влияние веры становилось все труднее. Она кивнула. Я кивнул в ответ.
Ушел от миссис Броу около шести. Хотел поговорить с отцом Флеккером, но в церкви его не оказалось. Однако, в больнице меня ждал сюрприз. Отец сам пришел ко мне с важным, как он сказал, делом. Сегодня мне придется остаться дежурить. Харрсон не может жить здесь, а пока не найдется замена Матису, то придется оставаться на ночь и мне. Отец Флеккер не хотел заходить, но все же сдался.
Мы сидели в моем кабинете. Ему было неуютно сидеть на кушетке, где я обычно осматриваю больных. Мне же это показалось символичным. Надеюсь, отец Флеккер никогда не прочитает эти записи.
Сначала он попросил меня помолчать и дать ему возможность все рассказать. Настроен он был решительно, поэтому я лишь справился о том, не желает ли он чаю или чего-то еще. Но он сказал, что нет. И попросил побыстрее начать. Я сел поудобней, приготовившись к немыслимым рассказам о демонах и прочих выдумках. Хотя где-то глубоко внутри моего разума эти выдумки стали обрастать логикой.
– Я прошу вас, доктор, отдать мне мальчика Фримансов, – священник нервничал и даже не мог это скрыть.
Мы знакомы со святым отцом давно. Иногда я приглашал его к своим пациентам, к тем, кто особо в этом нуждался. Впрочем, встретив его, я решил, что он пришел к миссис Олдридж, но, вероятно, я ошибся.
Я поднял бровь и многозначительно посмотрел на священника.
– Я понимаю, доктор, вы думаете, что делаете благое дело. И так есть, ибо движет вами сердце. Я вижу, что вы, как никто другой, искренне хотите помочь этим беднягам. Но сейчас вы делаете только хуже им же.
– Да, именно. Я желаю помочь этим беднягам, которым не захотел помогать ваш Бог.
Отец Флеккер собирался возразить. Это я понял точно, но помолчав немного, он продолжил, будто я и вовсе не язвил.
– Этот мальчик опасен. Вы думаете, что это просто ребенок, но это не так. Я не знаю откуда он взялся, но везде, где он бывает, он сеет хаос.
– Десятилетний мальчик? – не знаю почему я продолжил попытки поддеть священника. Видимо, это у меня на инстинктивном уровне. Но отец Флеккер не обращал на мой тон внимания.
– Он одержим, или сам есть отродье беса. Все, что он делает, это разрушает. Вы сами можете видеть, как он воздействует на ваших пациентов. Я слышал о нападениях Хоффишера. Вспомните, в каждом из случаев, этот мальчик был здесь, ведь так? Я на самом деле беспокоюсь за вашу жизнь. Ваша матушка была мне хорошим другом.
– Напрасно, – вздохнул я, – он не особо опасен. Лишь периодами. Я сам виноват во многом. К тому же, если давать ему больше сладкого, то он и вовсе безобиден.
– Кстати, на счет голода. Мальчик ест?
– Вы что же хотите обвинить меня в не надлежащим содержании пациентов?
– Вы знаете, что нет. Перестаньте язвить и дерзить, а лучше задумайтесь. Хоффишер напал на вас тогда, когда мальчика привели впервые. Я помню, миссис Фриманс рассказывала мне. Мадам Леванш чудесным образом исцелилась, а потом покончила с собой. А, судя по тому, как часто в последнее время вы бываете в доме Хьюс…
– Довольно! – не выдержал я.
Упоминание Мари было лишним. Да и вообще слушать этот бред мне не хотелось. В первую очередь потому что он переставал казаться бредом.
Впрочем, отец Флеккер собирался продолжить, но не успел. Мы услышали пронзительный крик. Я узнал его. Это Хоффишер.
– Простите, – сказал я и помчался к пациенту, чей крик едва не глушил меня. Не знал, что человек может так громко кричать. Я слышал, как отец Флеккер бежал за мной.
– Мистер Хоффишер, отойдите от двери! – скомандовал я, заметив, как безумный пытается выбить дверь. В нем словно проснулись до этого дня спящие силы. Дверь крепкая поскрипывала и даже дергалась от удара ногой.
– Мистер Хоффишер, отойдите от двери! – мне пришлось кричать, потому что он не замолкал.
Кричал, как сирена. Но вдруг он замолчал и остановился. Остолбенел, будто увидел призрака. Я обернулся. Позади меня стоял отец Флеккер. Он держал распятие, демонстрируя его больному.
Я заметил, что Хоффишер словно впал в некое подобие транса. Он стал быстро мотать головой, но едва заметно. На лбу выступили крупные капли пота. Сам он не моргал, а просто смотрел на священника. Но по взгляду было ясно, что он не фокусируется. Глаза его бегали. Теперь его бросило в дрожь, а капли пота потекли ручьем. Отец Флеккер подошел ближе.
– Сын мой, ты сильнее, чем думаешь, – сказал он, – тебе нужно просто прогнать его. Прогнать и уверовать в то, что сила Бога мощнее, ибо мы веруем в нее.
Я усмехнулся. Невольно. Отец Флеккер услышал, но не отреагировал. К моему удивлению, взгляд Хоффишера прояснился. Он захлопал глазами и посмотрел на меня.
– Доктор? – голос его был спокойным, как обычно. Но он был явно удивлен происходящим.
– Вы … вы слышали его? Что он сказал? – Хоффишер шептал, как будто кто-то может услышать его.
– Кто? – спросил я и опустил руку отца с крестом. Он бросил на меня неодобрительный взгляд, но спорить не стал.
– Он не говорит имени, доктор. Но он хочет, чтобы я выпустил его, – Хоффишер подошел совсем близко к маленькому окошку, через которое мы наблюдали.
– У него нет имени? Но кто он?
– Не … не… мне нельзя… – Хоффишер говорил с трудом, будто физически не мог произносить слова. А потом случилось ужасное. Он высунул язык и стал тянуть его, пытаясь вырвать. Отец Флеккер стал молиться.
– Мистер Хоффишер, прекратите! – я стукнул ладонью по двери, – прекратите, я сказал!
Войти внутрь, когда он в таком состоянии означало верную смерть. Но, если я не помешаю ему, то он оторвет себе язык. Бедняга морщился от боли, но продолжал тянуть. Делать было нечего, и мне пришлось войти. Я схватил Хоффишера за руки и попытался убрать их, но силы в нем сегодня было куда больше, чем обычно.
– Доктор, выйдите оттуда! – крикнул отец Флеккер, не спешивший мне помогать.
– Хочешь помочь? – Хоффишер, наконец, убрал пальцы изо рта, – сдохни!
Это я помню, как сейчас. А остальное нет. Очнулся в кабинете на кушетке. Здесь же были отец Флеккер, профессор Миррер и инспектор Хьюс.
Голова болела будто по ней ударили топором. Я ощупал затылок, но раны не нашел.
– Лежите смирно! – вскрикнул профессор Миррер, случайно заметив мое пробуждение.
– Почему вы за моим столом? – спросил я Роберта и не узнал свой голос. Он был похож на голос пьяницы.
– У вас сильное сотрясение, – констатировал Миррер, – полежите еще немного.
Профессор настойчиво придавил меня к кушетке, и я послушался. В итоге оказалось, что Хоффишер, как говорит по крайней мере отец Флеккер, оттолкнул меня настолько сильно, что я отлетел в противоположную стену и сильно ударился головой. Потом Хоффишер сбежал.
– Мне повезло, что он оставил меня. Просто пробежал мимо, – пояснил отец Флеккер, который – как выяснилось, и вызывал инспектора и профессора.
– Ричард! – в кабинет забежала мисс Мари. Она упала на колени перед кушеткой и взяла меня за руку. Мне пришлось прищуриться, чтобы увидеть ее лицо. Перед глазами все плыло.