Fide Sanctus 1

На его тарелке уродливых рисунков не оказалось.

– У тебя моя любимая тарелка, – будто в никуда рассеянно произнесла она. – Люблю посуду без рисунка и рельефа. Гладкую. Однотонную. Как лист бумаги. Держи аккуратно и не расколоти её, ясно?

Начав слушать с интересом, он ошарашенно замер, когда она договорила.

Повариха командовала так нагло, словно не она только недавно назвала его гостем.

С неё чёртов этикет явно стекал как с гуся вода.

Но какого хрена это говорить? Он похож на того, кто…

В горле заклокотала необъяснимая тревога досада.

– Почему ты поделилась курицей? – напористо брякнул он.

Девушка беззаботно махнула рукой и едва уловимо передёрнула плечами.

Вероятно, это следовало понимать как «К чему вообще эти вопросы».

Этот жест будто нарисовал между ними невидимую стену – и нарисовал её рукой.

Невидимую стену?..

Внезапно. Абсолютно внезапно он осознал, что она смотрит на него сквозь стенки такого же мыльного пузыря, как тот, что окружал его самого.

А у тебя есть лимит касаний?

Нетерпеливое тревожное раздражение подталкивало к ехидным фразам. Какая-то из них непременно спровоцирует её на привычное ему женское поведение, и тогда…

Что – «тогда»?

– Сначала обвинила на будущее, что я могу её стянуть, – не успев подумать, продолжил он, – а потом положила мне громадный кусок – крайне гостеприимно, но почему?

– ДА НЕ ЗНАЮ Я, ПОЧЕМУ! – сдвинув брови, воскликнула девушка. – ОТВАЛИ!

Его едва согревшиеся руки вздрогнули, и кухню огласил возмущённый звон тарелки, что получила колотое ранение вилкой.

Спровоцировал на привычное, олень?

Нет, это для него привычным не было.

– Я К ТЕБЕ НЕ ПРИВАЛИВАЛ! – подавив растерянность, рявкнул он.

За грудиной на мечах дрались судорожное удовлетворение и липкая досада.

Поставив тарелку на стол, девушка медленно вдохнула и сложила руки на груди, глядя снизу вверх – устало, но решительно.

Она куда ниже Марины.

Всё в её жестах и мимике указывало на то, что её раздражение из-за его общества сейчас могло без особых усилий победить раздражение его – но она его умело сдерживала.

Прочистив горло, девушка быстро живописно пробежала пальцами по лицу.

Будто смахивая паутину.

– И правда, – негромко произнесла она. – Я неправа. Извини, пожалуйста.

Изумлённое уважение суетливо перебирало шаблоны женского поведения.

– К чему эта пугающая искренность рафинированная официальность? – буркнул он.

– «Отвали» я сказала не тебе, по сути, – невозмутимо продолжала она, спокойно глядя ему в лицо. – А другому человеку: словно вдогонку. Это был перенос.

Так вот кем стал бы Петренко, родись он бабой.

Захотелось высмеять её подкованную смелость, но вместо этого он глухо ляпнул:

– Ты знакома с понятием переноса?

Помедлив, она мелко кивнула.

– Я пришла на кухню уже злая. Но, естественно, не на тебя.

Ну конечно!

– Я слышал, – прервал он молчание. – Как только зашёл на этаж.

Вот где он «раньше» слышал этот голос.

Низкий, как интеллект Варламова, и уверенный, как американский Боинг.

– Что именно слышал? – с показной беззаботностью спросила она, сощурив левый глаз.

Рассматривая мелкие морщинки, что собрались у уголка её глаза, он честно сообщил:

– Что ты «не хочешь в сотый раз об этом».

Девушка сдержанно рассмеялась, приоткрыв маленькие бледные губы.

Неловкость испарилась.

Она не только извинилась, но и, похоже, не собиралась мстить за это.

Бросив быстрый взгляд на куриную кость с налипшей на неё мякотью, он на миг засомневался, стоит ли брать её руками и доедать. Но собеседница с таким аппетитом обкусывала с косточки остатки мяса, что он тут же осознал: этот человек вряд ли станет оценивать его ловкость и чистоту пальцев после.

На удивление вкусно.

Что-то было не так. Отчётливо непривычно.

Поморщившись, он уныло приготовился распознавать очередную эмоцию.

Но уставшие нейроны отказывались бросаться в распознавание.

И лишь опустив на тарелку идеально чистую кость, он вдруг понял, что было не так.

Бьющий в висок теннисный шарик исчез. Узлы вокруг глазных яблок распутались.

Парящая вокруг её растрёпанной стрижки атмосфера настойчиво прорывалась в его мыльный пузырь, раскрашивая воздух внутри в золотистый цвет.

Давно ты увлёкся символичной колористикой, придурок?

Повинуясь внезапному порыву, он протянул к ней левую руку и негромко произнёс:

– Святослав.

Всё ещё обкусывая птичье мясо, девушка не спеша рассматривала предложение о знакомстве его руку. Наконец расправившись с едой и ловко зашвырнув кость в урну, она убрала за спину испачканную в курице правую ладонь и вложила в его руку левую.

– Вера.

Её ладонь была тёплой, а пальцы прохладными и тонкими – почти хрупкими.

Вот что стоило держать аккуратно, чтобы не расколотить.

Осознав, что уже миновало несколько длинных секунд, он легонько сжал узкую ладонь.

– Очень приятно, – склонив голову, по-светски припечатала она.

Ощущая странное облегчение, он рассмеялся и нехотя выпустил её руку.

Рассмеялся?

– Спасибо, было вкусно.

– Пожалуйста, – бодро отозвалась девушка, небрежно смахнув кость с его тарелки в урну. – Хорошего дня тебе, Святослав.

Опустив посуду в корявую раковину, она осторожно подхватила горячую кастрюлю под ручки и шагнула к выходу.

– Можно просто Свят, – поспешно вставил он зачем-то.

Застыв на пороге, она окинула его быстрым нетерпеливым взглядом.

– Мне удобнее Святослав, – твёрдо отозвалась Вера, перехватив кастрюлю крепче.

В её мимике слишком явственно читалось желание вырваться из пут этого диалога.

Шла бы к чёрту его способность читать чью-то мимику.

Устав сражаться с этикетом, девушка приподняла уголки губ и переступила порог кухни.

Не успев подумать, что собирается сказать, «можно просто Свят» воскликнул:

– Вера!

– Можно просто Вера Станиславовна, – с глубочайшей серьёзностью отозвалась девушка.

Что, твою мать?

– Мне удобнее Вера, – вернул он подачу. – Я хотел уточнить…

К его удивлению, она цокнула языком и снисходительно произнесла:

– А, да. Умывальники вон там. Удачной просушки.

Мгновение – и растрёпанная стрижка окончательно скрылась в дверном проёме.

Крыть было нечем.

Злясь на обоих, он широкими шагами вышел из кухни, стараясь не смотреть, в какую комнату зайдёт тёплая ладонь с прохладными пальцами ароматная кастрюля с курицей.

И только усевшись на табуретку возле змеевика, предварительно со всей возможной аккуратностью разложив унылый носок на горячей поверхности, он понял, что задний ум успел безошибочно определить, что это была комната семьдесят один. И что его больше почему-то не раздражает советская плитка на полу и бесполезный ключ в кармане.

* * *

– Ой, я не знаю, почему решила не ехать туда, – звонко щебетала Марина, суетливо и бесцельно переставляя чашки на столе. – Решила больше времени провести с тобой. А, зайчик? Долго ждал, бедненький.

Да, заждался сюсюканья как со слабоумным.

Заботливо развернувшись, она нежно постучала пальцами по его руке, что лежала на столе подальше от покрытых пятнами полотенец.

На стене чуть выше его головы висел сносный бра с пузатой лампочкой.

Почему не включить этот тёплый свет вместо потолочного прожектора?

Окинув Марину унылым взором, Свят наклеил на лицо достаточно сладкую улыбку.

Пульсация в висках постепенно возвращалась, и лоб медленно окутывался удушьем.

…Звонок Марины совпал с окончанием просушки носка. Трубка радостно сообщила, что спутница жизни «ради своего сладкого зайца» забила на мероприятие, переобулась её мать на ходу допрыгала до такси и будет в общаге «с минуты на минуту».

Едва он успел умыться прохладной водой, как Марина ворвалась в тихую обитель змеевика и потащила его в свою комнату через кишевший студентами коридор.

И вот уже около полутора часов он был почётно воткнут во главу шатающегося стола.

Никак не удавалось так устроиться на табуретке, чтобы поневоле не соревноваться с холодильником в широкоплечности.

Но это была меньшая из его бед.

Марина присела на корточки, сдвинула брови в заботливой гримасе и коснулась его лба горячей ладонью.

Пожалуй, слишком горячей.

– Нету температуры, – задумчиво пробормотала она.

К чему это лихорадочное материнство, твою мать?..

Как можно вежливее отодвинувшись от её руки, он угрюмо перевёл взгляд на картонные вафли с фруктозой.

– Марина, – негромко произнёс он, охотно поддаваясь раздражению. – Я уже поеду домой.

Избавь меня от бесед на фруктозе.

Она подняла брови и посмотрела на него со смесью подозрения и разочарования.

…В комнату молнией ворвалась девица в мерзком махровом халате и, увидев его, пронзительно заголосила приветствия, щедро смазанные провинциальным кокетством.

– Марина, я нашла, кто переведёт мне этот вонючий текст по аудиту! – до костей отпарив гостя радушием, визгливо сообщила она. – Это та ещё жесть, особенно термины. Моего школьного английского однозначно не хватило бы. А тут и расценки нормальные, и по знакомству. Она прикольно переводит, живенько так.

– И кто это? – из вежливости поинтересовалась Марина.

Отступив от Свята на полшага, она не перестала по-хозяйски поглаживать его ладонь.

Он прикрыл глаза, спасая мозг хотя бы от визуальных раздражителей.

Пусть она думает, что от удовольствия.

Выудив из холодильника йогурт, девица энергично взболтала его и крякнула:

– Уланова.

Марина метнула в неё насмешливый скучающий взгляд и уточнила:

– Которая Варя?

– Вера, – словоохотливо поправила её собеседница. – Баба живёт в одной комнате с твоей Шацкой, а ты имени не знаешь.

Теннисный шарик отскочил от правого виска и понёсся к левому.

Распахнув глаза, Святослав поспешно заинтересовался упаковкой от вафель на фруктозе.

– Ещё я всех буду помнить, – высокомерно буркнула Марина и, поколебавшись, добавила: – Поздравляю. Настя говорит, она одна из лучших у себя на потоке.

Она понимает каждое слово из своего иностранного рока.

Перед глазами мгновенно возникла картинка девушки в клетчатой рубашке.

Смирившись, что придётся с кем-то общаться, она выдёргивает наушник из уха, прикрытого золотистыми волосами, и устало смотрит снизу вверх.

Ей тоже приходится смиряться.

– Ну надо же хоть что-то классно делать, – со всей возможной глубокомысленностью заключила соседка Марины. – У кого-то в планах уход за собой, а у кого-то – переводы.

«Звезда» скосила глаза в сторону подруги и оттянула влево уголок губ.

Под ложечкой завертелась досадная… обида?

– Молчу, имею совесть, – изрыгнула заказчица перевода, кокетливо поймав раздражённый взгляд гостя. – Мы вообще договорились на долгое сотрудничество, даже телефонами обменялись. Видела ты людей, которые в наше время на бумажке телефон записывают?

Допив йогурт, соседка Марины подскочила к столу и кинула на него несколько клочков бумаги из кармана. Верхний листок был помят куда сильнее остальных.

Половину листка занимали четыре буквы, а вторую половину – семь цифр.

Свят уставился на семь цифр под четырьмя буквами её имени.

* * *

Проследив за взглядом бойфренда, Марина сдвинула брови и крепче сжала его пальцы.

В груди закопошилось смутное беспокойство.

Да ну, смешно. Зачем ему номер Улановой.

Он и сам переведёт. Или папа ему найдёт переводчиков.

Нацепив на лицо нежность, девушка тщательно расположила ладони парня на своей талии.

Он медленно повернул голову и сверкнул тёмно-шоколадными глазами. Когда он хотел, он напрочь лишал лицо мимики, и этот идеальный фасад было совершенно не прочитать.

Ей жадно импонировала роль спутницы откровенно привлекательного мужчины, но чаще эта роль вызывала жалящее беспокойство.

Стоп, стоп. Это всего лишь Уланова. На клетчатые рубашки он и на друзьях посмотрит.

– Святушка, тоже хочешь заказать переводик? – пропела она. – Запомнил номерок?

Волна язвительности упорно гнала всё дальше по минному полю его самолюбия.

– Марина, я кинестетик, – его голос был похож на шуршание обёрточной бумаги. – Не так уж и сложно это слово, особенно если его значение пояснили тебе уже сто восемнадцать раз. У меня плохо с визуальной памятью. А у тебя, видимо, со слуховой.

Договорив, Свят лениво шевельнул нижней губой, что чаще всего значило «Моё слово сейчас станет последним».

Она поспешно прикусила язык.

Тормози, он и так сегодня полдня просидел в студенческой общаге.

– И мне не нравится, когда меня называют Святушкой, – холодно добавил он, сняв руки с её талии. – Об этом я тоже говорил уже много раз. Всё ещё надеюсь быть услышанным.

Соседка навострила уши, и Марина старательно сбавила обороты.

Нужно, чтобы все думали, что у нас идиллия.

Зачем нужно, она и сама не знала.

Куда чаще она смотрела на них чужими глазами и слишком боялась этими чужими глазами увидеть, как у «Короля» и «Звезды» что-то сломалось или сошло с петель.

– А как лучше? – спросила она, ласково поглаживая его щёку. – Свят?

– Лучше полностью, – поджав губы, отозвался он. – Святослав.

* * *

Ничерта. Ничерта ты обо мне не помнишь. Ничерта ты обо мне не знаешь.

Он поднялся со стула, и девушка томно прижалась к нему всем телом, пустив в ход свои основные козыри. Он миролюбиво провёл ладонью от её плеча вниз по спине, перетекающей в изящную поясницу и прелестно оформленные ягодицы.

Эту долбаную безупречность спину не заставишь вырядиться в просторную рубашку.

Когда клетчатая лучница смотрела себе за спину, у неё на шее тонкой струной дрожало тугое сухожилие. Оно крепилось к острой ключице…

…как тетива её невидимого лука крепилась к его гладкому концу.

Подняв лицо Марины за подбородок, он обхватил губами её рот и замер, прислушиваясь к ощущениям. В груди зашевелилось нечто, уверенно похожее на усталость.

Девушка послушно обвила руками его шею и запрокинула голову, настойчиво лаская языком его нижнюю губу.

Он мягко отстранился и провёл пальцем по её пухлым губам.

– Нет. Устал. Кожа плавится. Поеду один.

А завтра ты в двести первый раз спросишь, кто такой высокий сенсорик.

Не впервые слыша подобные слова, она разочарованно кивнула, но промолчала.

Прекрасно, сегодня можно хотя бы не оправдываться.

Ещё раз быстро прижав губы к её губам, он отбросил со лба волосы и шагнул за дверь.

Под солнечным сплетением горело желание рвануть по коридору бегом. Ещё три часа назад он шагал к умывальникам, с теплотой в груди рассматривая облупившуюся краску на стенах. Тогда его даже не особенно беспокоил мокрый носок и мерзкая лужа в туфле. А сейчас и высушенный носок не спасал от новой сырости в душе.

Нужен воздух.

Ну ты, Марина, смешная, ей-богу. «Запомнил номерок?»

Я кинестетик, Марина, но я, Марина, не имбецил.

Выскочив на улицу, он втянул голову в плечи и потрусил к машине, выбирая сухие места.

Наконец юркнув на сиденье, он ударил по рулю, по-пенсионерски протяжно охнул и вытащил из кармана телефон. Несколько отточенных движений – и стучащий в ушах набор цифр вбит в телефонную книгу. «Имя контакта».

Вскинув голову, Свят рассеянно уставился в зеркало заднего вида. Глаза цвета тёмного пива были уставшими и пустыми.

Записывать как есть нельзя.

Долго думать сил не было – и пришлось довольствоваться первой основной ассоциацией.

Пробежав пальцами по клавишам, он вписал в поле пять английских букв. «Goldy»².

Сохранив контакт, Свят несколько секунд бездумно полистал телефонную книгу, где Викторы Петровичи и Иваны Кузьмичи прятали под собой барменш и первокурсниц.

Пора было включать фары и выстраивать в голове маршрут до квартиры.

…Дворники орошали стекло монотонными судорогами, рассеивая и без того вялое внимание. Вокруг машины уныло хлюпали причины и последствия событий дня. Узел между глазными яблоками ещё гудел, но уже без шипов – скорее по старой привычке.

Засыпающий город вздрагивал от скрежета ползущих по нему троллейбусов.

Улицы заливал золотисто-чёрный октябрьский вечер. Отражаясь в окнах зданий и зрачках луж, он острым шелестом летел из-под колёс верного друга и оседал на мокрый асфальт.

Вполуха слушая мысли, Святослав устало следил за бодрыми светофорами.

Что в Вере Улановой раскрасило его солнечное сплетение в цвет её взлохмаченных волос?

Что в ней было или…

До запаха курицы теннисный мяч бился в виски, а на кухне перестал. До ощущения ладонью тёплого дна тарелки канат между глазами был плотным, а после – ослабился. До знакомства с невидимой тетивой комок злости ворочался в горле, а после – растворился.

До вида её ключиц в голове бились металлические молоточки…

…а при взгляде на эти ключицы ему было тихо.

Она не создавала, а забирала. Не давала, а отнимала.

Забирала беспокойство и отнимала напряжение.

Стоило поискать не то, что в ней было, а то, чего в ней не было. То, без чего его высокая сенсорика не билась в висках, а сворачивалась послушным зверем.

В ней не было чего-то, что его сильно бесило.

Бесило до дрожи.

Не было пронзительного голоса? Да, но нет.

Не только.

Не было навязчивых нарушений личного пространства? Да.

Но нет. Не то.

Шины зашелестели, соприкоснувшись со знакомой гравийкой возле подъезда.

…И только открывая дверь идеально подходящим к ней ключом, он вдруг замер, ясно осознав, чего же не было в Улановой.

Того, что хлопало над ним крыльями ежесекундно.

То, чего не было в Вере, превосходило по омерзительности столовские жареные пирожки и общественные туалеты. То, чего не было в Вере, уже выело ему всю душу, в избытке присутствуя в тех, кто ежедневно сновал вокруг.

В Вере Улановой не было долбаной уродской безупречности.

ГЛАВА 2.

Это было чертовски бессмысленно.

Отвратительно.

Гладко на страницах, но колюче в голове.

Вера с трудом открыла глаза пошире и уставилась на новый абзац.

Пора проверять фразеологизм про спички на фактическую эффективность.

Было почти десять вечера, и мозг утекал через уши, прихватывая с собой строчки из Хартии Вольностей. Пожалуй, не стоило уже в октябре браться за разбор курсовой работы.

Если бы это не было так чертовски интересно.

Перевести Хартию Вольностей на родной язык, вложив в перевод собственное видение. Облачить идеи Хартии в слова, живущие между её нейронами.

Крайне заманчивая идея. Невероятно интересная работа.

«Выявить и отразить в переводе стилистические нюансы исторических правоведческих текстов; обыграть морфологические нюансы на базе прагматического подхода, что ведёт невидимые линии между представителями разных языковых сред».

Примерно так она бы записала задачи работы, сядь она за стол до проклятого звонка.

Теперь быть умной было стыдно.

Чёртов грёбаный Шавель.

Стоило вспомнить разговор – и между глазными яблоками ожили полоски, которые напоминали липучки: одна полоска шершавая, а вторая – колючая. Потираясь друг о друга, полоски отдавали в виски таким скрежетом, что гул в голове походил на поросячий визг.

После телефонного скандала Шавель упорно не писал. Ни строчки.

Завтра придётся прогнуться под привычный мир и позвонить своей капризной принцессе.

Нужно ему сказать.

Собраться с духом и сказать.

«Дима, я чертовски устала от наших отношений».

– А может, назвать это шёлковой удавкой? – предложила Интуиция, что испытывала особую страсть к оксюморону. – Нет, лучше заботливой пыткой.

Дима лишал её воздуха уверенности в чувствах и мыслях всякий раз, когда открывал рот.

Когда он держал рот закрытым, он, пожалуй, порой был даже милым.

Он проворно опускал её на землю, соберись она улететь повыше. То, что она в себе считала плюсами, он называл глупостями. Её убеждения он именовал наглостью, а порывы и мечтания ловко заворачивал в обёртку вины. Ему было упорно мало её присутствия.

Мало её слов – «сдержанных» и «не тех». Мало восторгов. Мало внимания.

Мало комплиментов и проявлений чрезвычайно важной для него собачьей верности.

Нужно ему сказать.

«Дима, мне слишком мешает вата имени тебя вокруг плеч и горла. Мне мешают твои цепи и удила. Я хочу сама решать, что для меня лучше. Я не хочу тонуть в непонятной вине. Я хочу жить без оглядки на твою злобу. Я не хочу быть виноватой в том, что я это я».

Прямо так и сказать?

«Я хочу, Дима. Я не хочу, Дима».

Да ну нахрен.

Глубоко вдохнув, Вера оставила бесполезные попытки вчитаться в Хартию.

Отбросив на край стола учебники, конспекты и небрежные зарисовки идей, она доползла до кровати и нырнула под одеяло, предусмотрительно захватив телефон и наушники.

На каком факультете учится сторож курицы?

Быстро пролистав плейлист, пальцы остановились на группе, ничуть не надоевшей за бесконечные репетиции. К тому же именно Linkin Park сегодня стал фоном для натягивания тетивы. Кто бы думал, что одной из мишеней окажутся руки под чёрной курткой, которые выглядели так, словно утром разгрузили фуру с битым стеклом.

Где можно так изрезать ладони?

Только кого-то вроде него сегодня и не хватало. Было бы разумнее с начала до конца общаться с ним так, чтобы он и не подумал задержаться на этой кухне.

Угрюмо язвить получалось вполне – но не угостить его обедом почему-то не получилось.

Коснувшись переносицы, Уланова провела пальцами по щеке и ловко убрала волосы с шеи. Со стороны это наверняка выглядело так, будто она снимает с головы паутину.

В каком-то роде это и правда была она.

Ничего не касается кожи. Ничего, кроме прохладного хлопка подушки. Только не прикосновения к шее или голове, только не насилие над мозгом.

Только не на переобитаемом острове.

В комнату ворвалась Лина – невысокая пухлая блондинка с россыпью веснушек и пышущим румянцем. Она энергично перебирала листы, густо усеянные мелкими буквами.

– И года не прошло, – громогласно возвестила она с порога. – Один принтер на весь этаж. Хозяева семьдесят четвёртой готовы нас поубивать уже, наверное.

Плюхнувшись на свою кровать, Лина остановила на Вере полный вовлечённости взгляд.

– Ты уже спать? – светским тоном поинтересовалась она. – А Хартия не выстрелила?

Ангелина Левчук была одной из немногих в этой общаге, кому иногда хотелось отвечать.

– Мозги плавятся, – отозвалась Вера, вытащив правый наушник. – Всю неделю хэллоуинские репетиции. Сегодня сбежала с генеральной, чтобы отдохнуть, а получила тревожное знакомство со сторожем курицы истрепавший нервы телефонный скандал.

– Дима? – мягко спросила соседка, схватив с тумбочки пилку для ногтей.

– Да. Никак не соберусь с духом сказать ему всё.

– Что – всё? – предсказуемо поинтересовалась Ангелина.

Ты же не понесёшь это сплетней по городам и весям?

– Что хочу отдохнуть от него. Он как-то… – махнула Вера ладонью, задев тонкий шнур наушников, – затянулся узлом, короче. Замкнулся вокруг меня.

– We’re building it up… To break it back down³, – сообщил Честер в левое ухо⁴.

Левчук выглядела так, словно усиленно перебрала в голове сотню метафор, но так и не сумела полно представить мужика, который затянулся узлом.

Вера прикрыла глаза, вслушиваясь в голос Беннингтона.

«We can’t wait to burn it to the ground ⁵ »…

Дверь ляпнула по косяку, явив третью соседку – худощавую Настю Шацкую, которую на четвёртом этаже, не слишком понижая голос, называли «безотказным тройником».

Вместе с ней в комнату привычно шагнула табачная вонь.

До этого, оказывается, здесь ещё было довольно сносно.

Практически сразу, как Вера и Настя поселились в одной комнате, между ними установилась трогательная связь, прочнее которой свет ещё не видывал.

Молчаливая и стойкая взаимная неприязнь.

– Елисеенко один уехал, – с порога объявила она, взмахнув рыжей шевелюрой. – С такой рожей причём… По ходу, он первый и последний раз приезжал к Марине сюда.

Она выразительно обвела рукой обои по периметру.

Лина побарабанила пилкой по ладони и задумчиво сдвинула брови.

– Елисеенко, – нараспев протянула она. – Это не тот юрист, который в Мистер Универ участвовал в прошлом году? Высокий такой, тёмный? Станислав, кажется?

– Святослав, – плотоядно подхватила рыжая, сверкнув блёклыми серыми глазами.

В горле что-то кольнуло.

«And I was there at the turn ⁶ »…

Мысленно извинившись перед Честером, Вера тихо выдвинула наушник и из левого уха.

– Да, я что-то слышала о нём, – флегматично сообщила Лина. – Обрывками.

– Приз зрительских симпатий взял тогда, – затараторила Настя, шумно расчёсывая рыжую гриву. – Я в том году и не знала даже, что он с Мариной с первого курса! Если б ей общагу не дали, она бы и не подумала общаться с одноклассницами! Зазналась за два года на своём юрфаке! Но это так – чисто между нами. Мужик подруги – это неприкосновенно, конечно, но блин, он нереально хорош! А с другой стороны: с ним наверняка сложно.

– В каком смысле? – лениво уточнила Лина, без особого интереса вслушиваясь в суетливую тарабарщину Щацкой.

Рыжая визгливо рассмеялась, расшвыривая по полкам конспекты с кровати.

– Ну такой, – запихнув в тумбочку пухлую косметичку, покружила она пальцем слева от головы. – С забабонами.

Думать умеет?

– Часто злится, любит тишину, – донеслось из угла шкафа, куда рассказчица отправилась за пижамой. – Не терпит лишних прикосновений, особенно к лицу. Ну, это с её слов. А как там на самом деле, кто знает.

Даже просто переодеваясь ко сну, рыжая умудрялась искусно принимать позы, которые скорее подходили для демонстрации посетителям стрип-клубов, чем соседкам по комнате.

С какого хрена она тебе такое личное о нём треплет?

Не касаться головы. Не касаться лица. Больно, когда вилка падает на кафель.

Страшно, если кто-то кладёт руки на стенки мыльного пузыря.

Вякни Дима кому-то об этом в ней, она бы ему колени в обратную сторону выгнула.

Память мгновенно подсунула изображение изрезанных ладоней. Их контуры почему-то хотелось перенести на лист мягким карандашом. Его ладони выглядели необычайно… горькими. Да, они выглядели горькими. И прохладными. Выглядели.

Хотя когда он назвал своё имя, и она коснулась руки в порезах, его ладонь была тёплой.

Но выглядела – выглядела – прохладной.

Начерта ты вообще думаешь об этом?

– Кому есть дело до забабонов, когда всё прочее при нём, – уронила практичная Лина. – Тачка, внешность, стиль, воспитание, образование. И бабло там вроде есть, и жильё.

Он знает, что такое перенос. Он не посмеялся над луком и мишенями.

– Бабло-то и жильё папочкино, – едко парировала Шацкая.

– У кого в двадцать не папочкино, – рассеянно пробормотала блондинка, сосредоточенно полируя ноготь среднего пальца.

– Марина говорит, он батино бабло ни во что не ставит, – мечтательно проговорила Настя, вытягиваясь под одеялом. – Считает, что если идёт куда-то с бабой и её подругами, то нужно платить за всех подруг.

– Пусть считает, – рассудительно заметила Левчук, не отвлекаясь от маникюра.

Девицы вразнобой загоготали, и уровень шумовой захламленности маленькой комнаты стремительно взлетел.

Как я устала. Как я устала от всего вокруг.

Едва слышно выдохнув, Уланова сняла наушники, метнула телефон на тумбочку и рывком повернулась к стене. Шеи касался только хлопок пододеяльника.

А об остальном я подумаю завтра.

* * *

– Да, я ему перезвонила. Но этот звонок не принёс ничего, кроме желания шибануться лбом о стену, – пропыхтела она в трубку, держа телефон плечом и сортируя вавилонскую башню из учебных пособий. – Я устала от него.

– Думаешь, толпами попрут, если его пошлёшь? – с сухим шипением поинтересовалась мать. – Вера, ты не представляешь, какие бывают! Он вообще-то лучший во многом.

– Лучший, потому что единственный? – не сдержалась Уланова-младшая.

Между висками залегла очередная застёжка-липучка.

Матери никогда не требовался реальный собеседник.

– А тебе уже мало единственного? – бросила Уланова-старшая, гремя посудой. – Надо опыта? Отталкивая его, можно потерять сносного мужика!

А не отталкивая его, можно потерять желание жить.

– Я слышала всё это уже сотни раз, мама, – угрюмо отрезала Вера. – У нас с тобой слишком разное понимание того, кто такие сносные мужики.

Мать так отчаянно защищала бойфренда, что решимость послать его росла куда резвее.

– А тебе надо чтобы что, морду бил?! – плюнула Светлана Константиновна в лицо логике беседы. – Или бухал? Или…

…умел думать и слушать, был уверен в себе и личностно разносторонен.

– Или слышал мои слова так, как они звучат! – воскликнула девушка, злобно швырнув на кровать пухлый учебник по страноведению. – И видел во мне меня, а не свои слюнявые иллюзии идеальной рабыни!

– С жиру бесишься, – сурово сообщила трубка. – Иллюзии… Повыучивали слов. Это на вес золота, когда тебя любят, заботятся о тебе. Нужно, чтобы прежде всего тебя любили! А ты полюбишь потом! За хорошее к тебе отношение. И вот когда ты полюбишь, тогда…

…появится действительно весомый повод послать Шавеля.

– …обернёшься и увидишь, что всё сложилось хорошо. И тебе не придётся терпеть то, что я терпела. То ушёл, то пришёл! Я всё тянула на себе, а твой папаша плавал в поиске себя, пока не загремел туда, куда ему была дорога с самой юности! И ты, как он, всё читаешь книжечки свои ненормальные! Давай, отшвыривай хорошие варианты! Потом кинет тебя кто-то из тех, о ком ты всё мечтаешь, – будешь сопли на кулак наматывать и побежишь к Диме! Вот бы мне кто сказал всё это, когда я была такой как ты!

То есть никогда.

– Отличный он, – подвела мать итог беспощадной тирады. – Я бы даже согласилась на то, чтобы он был моим сыном.

Вместо дочери.

– Я тебя поняла, – устало отозвалась Вера. – Хватит. Я сама разберусь.

С чего ты снова взялась ей что-то объяснять?

Материнское сознание всегда было наглухо закрыто для её мыслей и чувств.

– Хамка, – радостно припечатала Светлана Константиновна. – Вечно злая как собака.

– Клади трубку, милая, – прошептала Верность Себе – яркая особа, что на полях внутренних сражений защищала подлинные интересы хозяйской души. – Ты не хамила. Ты не злая. Не верь ей. Ничего больше не говори. Она сейчас не услышит тебя.

Протянув руку, Верность Себе нежно погладила Хозяйку по щеке, и стало немного теплее.

* * *

Хартия снова не выстрелила, а тетива больше не натягивалась.

Несмелое солнце продержалось в небе всего пару часов и споро ретировалось, разбрызгав несколько прощальных лучей по фасаду унылого здания напротив. В груди горело желание мчаться прочь из серого района в живописный центр города, что в любое время суток и любой сезон был будто освещён сотней золотых лучей.

Остановившись возле умывальников, Вера придирчиво оглядела их, выбирая наименее истерзанный грязными каплями. Мысли вязли в глубине мозга и прятались подальше от широких ладоней в порезах.

Подальше от греха.

Злобно ткнув мыльницу в угол третьего умывальника, девушка уставилась в круглое зеркало, с досадой разглядывая вновь растрепавшиеся волосы.

Что же у него с руками? В следующий раз внимательнее надо посмотреть.

– Не будет следующего раза! – рявкнула Верность Другим – серьёзная особа, что представляла во внутренних прениях интересы материнские и шавельские.

Не будет следующего раза.

Рыжая вчера ясно сказала, что его аристократическая нога в первый и последний раз ступила на их грешную землю.