Первая зорька

Дело крылатых

Каждый раз, когда кровь на ладонях

И падают слезы из глаз,

Очень больно смотреть,

Когда кто-то страдает за нас

СПЛИН

«Встать, суд идет! Слушается дело „крылатых“ под председательством судьи, пользующегося уважением всего королевства».

Судья: «Прошу сесть. Уважаемые участники процесса, его величество Король доверил мне вести этот процесс. Не скрою, что я пытался отказаться от рассмотрения данного дела по известным причинам, но Король был непреклонен. Поэтому, начиная процесс, я повторю клятву, которую дал, принимая судейскую мантию: „Обещаю приложить все свои знания и силы на благо королевства и его обитателей“. Прокурор, Ваше слово».

Прокурор: «Ваша честь! Судим ли мы намеренья? Нет и еще раз нет. Намеренья – это то, что может служить смягчающим или отягчающим обстоятельством. Только лишь так. В первую очередь, Подсудимый предстал перед судом по результату своих действий. А результатом стала гибель десяти единорогов, что по совету подсудимого бросились со скалы вниз и разбились о земную твердь. По нашему разумению, Подсудимый виновен в убийстве, так как неважно, столкнул ли кто в пропасть единорога или обманом завлек в нее. Оттого и карой за такое злодеяние может быть только смерть».

Защитник: «Высокий суд! Мы все скорбим о безвременной кончине десятерых из нас. Но предъявляя обвинение, Прокурор не привел ни единого аргумента, подтверждающего вину Подсудимого. Столкнул ли он в пропасть десятерых единорогов, обманул ли их в чем? Ясно только одно – что на гору поднимались одиннадцать, а спустился один. Обязанность доказывания лежит исключительно на стороне обвинения. Прошу Вас обязать Прокурора предоставить улики суду».

Прокурор: «Хорошо известно, как Подсудимый смущал умы жителей нашего королевства. Множеством свидетельств подтверждается факт неоднократных призывов со стороны Подсудимого к единорогам бросить земную твердь и воспарить, как птицы в небе. Для полета он предлагал использовать крылья, данные нам природой исключительно для красоты. Римское право, на котором базируется право нашего королевства, говорит: cogitationis poenam nemo patitur (никто не несет наказания за мысли). Следует отметить, что невозможность признания преступными мыслей и убеждений не означает невозможности признания преступным акта их внешнего выражения. Один единорог не мог самостоятельно столкнуть в пропасть десятерых. Исходя из этого, обвинение приходит к единственно возможному варианту, а именно: погибшие были обмануты речами Подсудимого и самостоятельно бросились с горы в безуспешной попытке взлететь. Результат этого – десять погибших, и память об ушедших требует максимально сурового наказания убийце».

Защитник: «Никто не несет наказания за мысли. Хорошо, правильно сказано. Тем более, никто не несет наказания за то, как его мысли были поняты другими. Для того и наделил создатель каждого своей головой, чтобы думать, осознавать мир вокруг и принимать свои собственные решения. Если учитель в школе сказал ученикам, что единорог должен быть смелым, должен ли он нести ответственность за того, кто после попытался перепрыгнуть ущелье и потерпел фиаско? Может ли нести ответственность ученый, раскрывший тайну атома, когда его труд используется не только для создания электростанций, но и для производства смертоносного оружия? Подсуден ли данному суду вообще данный случай?»

Судья: «Юрисдикция данного суда распространяется на любое действие или бездействие жителя королевства. Подчас преступлением может оказаться даже невысказанная мысль. Скажем, путник, знавший, что мост вот-вот рухнет и не предупредивший остальных, виновен. Виновен также тот, кто смущал умы, скажем, призывая убить всех иной масти и племени. И именно суд призван решать, была ли мысль истолкована неверно, воспользовались ли открытием ученого злонамеренно, или изначально мотив Подсудимого был преступен. Потому прошу прекратить ненужные прения и скорее перейти к фактической стороне дела».

Прокурор: «Многочисленные свидетели указывают, что Подсудимый призывал единорогов оторваться от земли и взлететь к облакам. В записях сказано следующее: „Проживая свою единственную жизнь прикованными к земле, мы проводим ее так же, как если бы повязка закрывала наши глаза. Пройдя свой путь слепым, как многого каждый из нас не успел бы постичь, увидеть, ощутить. И раз создатель одарил нас крыльями, то и жить, не используя их в полную меру – для полетов, есть сознательно ограничивать себя, идти против воли всевышнего. Шагните за мной вверх, сорвите повязку страха, насладитесь всей красотой мира, его бескрайними просторами“. Свидетели указывают на то, что сам смутьян ни разу при всех не воспарил на крыльях вверх, дабы подтвердить саму возможность полета. Однако десять единорогов таки пошли за Подсудимым на гору, и их печальная участь всем известна».

Защитник: «Я не могу сам взлететь, как не могу приказать это сделать Подсудимому. Но этот факт не говорит о невозможности такого в будущем или о злонамеренности таких мыслей. Мир всегда двигался вперед мыслями безумцев. Джордано Бруно, сожжённый в 1600 году на костре, говорил лишь о том, что сегодня известно каждому школьнику. Но не будь таких, как Джордано, мы до сих пор считали бы Землю плоской и не ведали о бесконечности вселенной. Десять единорогов погибли, и это факт. Но обвинять Подсудимого в этом будет попыткой раз и навсегда положить конец мыслям, выходящим за общепризнанные пределы. Признай суд виновным моего клиента, и больше никто и никогда не захочет взлететь, навсегда заказав нам дорогу к небу».

Подсудимый: «Мне жаль, действительно жаль всех десятерых. Дорогой в горы я учил их, что каждый может оторваться от земли и воспарить, как птица, в небеса. Я звал их за собой и даже размахивал крыльями. Но видно, был понят неверно. Наши крылья, скорее всего, не годятся для того, чтобы парить на них в небесах, прыгая с горы. Но все же мы можем летать. Кто из нас не парил хоть раз над облаками, когда был влюблен или когда благая весть ласточкой влетала в окно. Не чувствовал ли себя каждый из нас на седьмом небе от счастья, когда семья озарялась криком новорожденного ребенка, или близкий человек, ранее казавшийся безнадежно больным, вновь возвращался к жизни? Мы лишаем себя возможности летать, самостоятельно спутывая крылья мелкими дрязгами и заботами, старательно увешивая ими перья. И вскоре навеки забываем о небесах, проживая жизнь прочно прикованными к земле. Я звал десятерых за собой вверх, предлагая сбросить с обрыва все бренное, а они шагнули вниз. Я искренне сожалею об этом… Мне так же страшно умереть, как любому из сидящих здесь. Поверьте, я не строю иллюзий ни о вечной жизни, ни о приговоре данного суда. И все же даже сейчас я верю, что мы сами виновны в своей приземленности. Мы сами связали крылья путами. Вспомните то ощущение, когда создатель одаривал вас минутой власти над небесами, и постарайтесь сделать шаг навстречу».

Судья: «Все высказались, и для принятия окончательного решения я прошу оставить меня наедине с Подсудимым.

Виновен ли ты? Нет. Теперь я точно знаю это. Я был там, на небесах, когда вместе со своим взводом вышел из той мясорубки под Тиром. Мы пировали целый день, строя планы, как вернувшись с войны, заживем, какие дома построим, какие семьи создадим. Я был там, когда моя Изабелла подарила мне сына, я был там, когда она ушла от нас. Я провожал ее до самих небесных врат и плакал, оставшись там в одиночестве. И потому я верю тебе, Подсудимый.

Но помнишь ли ты, с чего я начал заседание? С клятвы «приложить все свои знания и силы на благо королевства и его обитателей». Если бы мне просто нужно было установить истину! Как быстро и легко я мог бы сделать это! Но моей целью, моим заданием является не установление истины, а благо жителей королевства. И в этот раз мне придется решать, что есть благо.

Это тяжкий, неоправданно тяжкий труд. Я мог бы вынести тебе приговор, не выслушивая Прокурора и Защитника. Их речи были не для меня. Я дал возможность выслушать их тебе, чтобы мое решение было ясным.

Как устроен единорог? Вот мы говорим, что та или иная лошадь божественно хороша. Но отдаем ли мы себе отчет, что не своей красотой она выделяется? Она как раз представляет собой идеального, пропорционально сложенного усредненного единорога. Все остальные лошади, страстно завидующие ей, просто имеют отклонения от этой усредненной божественности. Кто-то – лишний вес, кто-то – редкую или слишком густую шерсть. Представь, что даже самая прекрасная лошадка имела бы пару лишних ног или крыльев. Кто бы оценил это? Это считалось бы уродством, ведь так устроены мы, единороги. Нам нравится все такое же, как мы, мы стремимся быть такими же, как мы, стремимся ничего не менять, достигая некой золотой середины – нашего совершенства. Пойди суд тогда, в 1600-м навстречу Джордано – что стало бы с миром? В один день люди не смогли бы отказаться от представления о своем прекрасном-усредненном и в ужасе сожгли бы судей вместе с Бруно, заодно залив кровью все королевство. Могу ли я простить тебя, когда под окнами суда родственники десятерых требуют твоей казни, а Прокурор и Защитник настолько глупы, что даже не отдают себе отчет, кого и за что судят? Я понимаю тебя, Подсудимый, так, будто ты был со мной на небесах все это время, под Тиром, с сыном и Изабеллой. Возможно, когда-нибудь наступит день, и мое решение будет осмеяно историей, а ты возвеличен. Скажу тебе: я страстно желаю этого. Но этот день не наступит сегодня. «Виновен ли ты?» – спросят меня Прокурор и Защитник. И я скажу: «Да…»

Есть ли у тебя последняя просьба?»

Подсудимый: «Я очень хочу жить. Знаешь, я рад, что услышал от тебя правду. Мне было бы горько умирать, осознавая, что мой труд, плод моих мыслей, умозаключений уйдет, растворится вместе со мной. Теперь я спокоен, что после меня останется хотя бы один единорог, который знает дорогу к небесам. Но может, ты вспомнишь, как здорово тебе было над облаками, и скажешь „Нет“? Мы выйдем как братья и вместе с тобой укажем всем путь. Виновен ведь не только тот, кто не предупредил путников про худой мост. Виновен и тот, кто промолчал, зная о хорошем».

Судья: «Конвой, введите всех в зал суда…

Мой приговор. Выслушав доводы защиты и обвинения, я приговариваю Подсудимого к испытанию. Стража поднимет его на гору и столкнет с обрыва. Взлетит Подсудимый – и все мы вскоре будем летать. Упадет вниз камнем – докажет зловредность своей теории и сам покарает себя. На взгляд суда, такое решение послужит на благо всего королевства. Есть ли у Подсудимого последняя просьба?»

Подсудимый: «Нет. Мне не о чем просить Высокий суд. Вскоре я взлечу и, очертив крыльями небосвод, скроюсь в небесной глубине. Мне нечего более просить. Скорее в путь».

Повесть о ненастоящем человеке

Костры, как и души, бывают разные:

Одни – эгоизмом сырым коптящие,

Другие – светло для людей горящие,

Щедрые, жаркие и прекрасные

Эдуард Асадов

Жил-был ненастоящий человек. Нет, с виду он как раз был настоящий: две руки, две ноги, нос и два глаза. Просто сильно он был не похож на известного героя из «Повести о настоящем человеке», совсем не таков. Нашего героя звали Илья, и для его краткой характеристики, чтобы не утомлять читателя, мы охарактеризуем его как в высшей мере эгоиста.

Илья был неглуп и изрядно образован. Зная разницу между Бахом и Фейербахом, понимая, почему корень квадратный из х в квадрате равен модуль х, Илья был приятным и обходительным собеседником. Он, как в целом свойственно любому эгоисту (а Илья был им гораздо в более превосходной степени, чем любой), следил за собой, за своим внешним видом в частности. То есть он был подкачан, одет с иголочки и со вкусом, у него приятно пахло изо рта, и он мог усладить собеседника беседой, если, конечно, желал этого. А Илья желал. Эгоист делает, в первую очередь, то, что выгодно, приятно, интересно ему самому. А Илье было выгодно быть приятным, общительным собеседником. Это само собой приносило кучу преимуществ от продвижения по службе до приглашений на званые вечера и дружеские попойки.

На работе Илья старался сверх всякой меры также исключительно из эгоистических побуждений, так как бескорыстно любил денежные знаки и был полон желания обладать ими в как можно большем количестве. Шеф дивился старательности чистоплотного сотрудника и продвигал его по карьерной лестнице, наплевав на очередь и выслугу лет. «Эгоист», – впервые услышал тогда в спину Илья и в целом был согласен с этим. Думал-то он действительно в первую очередь исключительно о себе.

Жену наш герой баловал также сверх всякой меры. Уж очень нравилось Илье иметь под боком симпатичную женщину, чтобы было приятно потрогать, посмотреть и в люди не стыдно выйти. И если уж бросал кто на его благоверную завистливые взгляды, то легкая зависть бальзамом согревала сердце и приятно услаждала душу. Подруги, ясное дело, не раз высказывали Маше свои соболезнования (супругу Ильи звали Марией): мол, непросто жить с эгоистом под одной крышей, но та все больше отмалчивалась, лишь взгляд становился жалостливым и грустным, как у побитой собаки. Разбредаясь по домам, подруги долго судачили с мужьями о том, как Маше в жизни не повезло со второй половиной, но более всего о том, как плохо село на Марию новое платьишко от Шанель и как подчеркивает недостатки фигуры колье из натурального жемчуга.

Видимо, планируя получить как можно больше дивидендов от детей, Илья и на них реализовал свои гнусные намерения: бедняги разрывались между школой, репетиторами и спортивными кружками. «Совсем урод лишил чад детства», – говорили друзья и горько качали головами. В общем, в личной жизни, в работе и в воспитании детей Илья думал только о своем собственном благополучии.

 
И в труде, и в бою
Думал наш Илюша про Илью.
 

Мало кто задумывался из живущих ныне, какой мощный двигатель – эгоизм. Прорыв в развитии общества, когда на смену крестьянской лошадке пришел железный конь, – ничто по сравнению с человеческим эгоизмом, управляющим Ильей денно и нощно. Даже любовью наш герой занимался не второпях, а с чувством, с толком, с расстановкой, провоцируя супругу на стоны, изрядно мешавшие соседям. Съехав, наконец-то, в собственный дом, Илья сделал большое одолжение всему подъезду, в коем проживал ранее. Дворник Терентий, вселившийся по разнарядке в прежнюю квартиру Ильи, пил вечерами и даже, бывало, поколачивал супружницу, что тоже не происходило в полной тишине. Но Терентию такие вольности сходили с рук, и долго на него никто не ворчал. Так достал, видать, соседей предыдущий жилец своим эгоизмом и самовлюбленностью.

Знаете, а ведь эгоистов никто не любит. Просто их это не слишком задевает. Что им чужое мнение, когда только свои мысли важны, а желания востребованы. Идет себе такой человек по жизни, как ледокол, раскалывая на своем пути льдинки, но обходя стороной огромные айсберги. А все, чтоб и до цели поскорее добраться, и себя сильно не поцарапать. Эгоист, одно слово. Другие вон о людях думают, в церковь ходят, а этот нехристь живет, как будто мир ради него одного выстроен, и все вокруг него, ирода, вертеться должно, как планеты вокруг звезд.

Никто уж и не удивился, когда Илья под свой новый дом купил приличный кусок земли с лесом и речкой, пробегавшей аккурат вдоль участка. Шеф Ильи до последнего отказывался верить дурным слухам, но когда наш герой уволился с работы и открыл свой бизнес, да еще точно с таким же профилем, как в конторе шефа, тут уж крыть было нечем. Часть сотрудников перешли в новую контору Ильи, прельщенные более высокой зарплатой, но связей с прежней работой не теряли. Забегут, бывало, к прежним коллегам, посудачат, на жизнь свою горькую поплачутся. Мол, нет никакого с Ильей сладу, ни о ком, кроме себя, не думает. Если бы не зарплата, так убили бы гада. А так что? – Приходится терпеть.

Редко, но бывали у Ильи и домашние вечеринки, когда родители, родственники всех мастей и особо близкие друзья собираются под одной крышей. Илья сибаритствовал, устилая стол дорогими винами и яствами, даже в этом показывая свой норов. Обычную водичку он пить, видите ли, не может, в стекле ему подавай. Но терпеть Илью терпели, ведь горбатого, как говорится, могила исправит. Один раз Илья на такие посиделки не поспел из-за срочного сверхприбыльного заказа, поступившего незадолго до намеченной даты. Взвесив все за и против, он выбрал заработок и взял у клиента предоплату. Так что все посидели без него да и разошлись. Но было-то здорово, душевно. Глаза никому не мозолил этот чертов эгоист, и веселье било фонтаном.

Родители Ильи попросили Машу отправить их домой на Илюшином Мерсе Эске, так как Лексус, забиравший их из дома, был жестковат и поскрипывал на ухабах. Отгородившись от водителя стеклом, они мило дремали первую половину дороги. Затем мать Ильи, приобняв супруга, заглянула ему в глаза: «Как же сын вырос у нас таким эгоистом? Где мы просмотрели с тобой? В чем?» Супруг не ответил, лишь горько вздохнул, погладив супругу по руке. Мама еще повздыхала, пожалев Машу и внуков, и потом вновь предалась дреме.

«Счастлив ли был Илья?» – спросите Вы. Да, ведь если человек эгоист, то никто и ничто не мешает ему строить жизнь под себя. Такой народец крайне просто организован; что ему, как говорится, страданья Анны Франк? Делает ли такой человек счастливым кого-то? Нет, конечно. Ведь не то, что жить под одной крышей, видеть раз в день такого выродка – для нормального человека уже мука. Эгоизм – как уродство, болезнь, проказа, выпирает из-под одежды и режет взгляд. Был бы закон мудрей, он выселял бы таких уродцев на самый дальний остров, подальше от людских глаз и судеб. Подчас сотрудники Ильи даже регистрировали на сайте президента петицию с целью принять такой закон, и однажды, набрав необходимое количество голосов, законопроект был подан в сессионный зал. Но депутаты были заняты бесконечными выборами и так и не успели его проголосовать.

Как ни странно, но горб Ильи не исправила даже могила. Умер он, несмотря на правильное питание и здоровый образ жизни, рано и неожиданно, даже в смерти не бросив крайнего эгоизма. Продуманный урод оставил завещание с требованием дорогих похорон и памятника. А более всего – с обидным требованием бизнес не продавать и развивать его дальше. Благо, бывший шеф Ильи, человек глубоко нравственный и порядочный, простил усопшему все прежние обиды и выкупил у вдовы за бесценок бизнес и дом, содержать который было ей более не под силу. Забрав в придачу Эску, он перевез семью Ильи в квартиру к его родителям на поскрипывающем на ухабах Лексусе. Вдове поначалу пришлось даже кое-что продать из ранее приобретенных Ильей украшений. Благо, подруги выручили и раскупили побрякушки, дивясь непрактичности покойного. «Как можно было накупить такие непрактичные, вышедшие из моды вещи?» – причитали они и брали недорого, себе в убыток.

Но тут дворник Терентий преставился от вечных пьянок, и его супруга, бросив городскую квартиру, вернулась к родителям в деревню. Вдове Ильи ЖЭК предложил в пользование их старую квартиру и работу дворничихи. Хоть и был муж эгоистом, а вдове надо помогать, дело это святое. Семья Ильи, вернувшись от родителей в новую старую квартиру, боль от утраты перенесла и зажила нормальной человеческой жизнью. Лишь два раза в году, в день смерти и в день рождения Ильи все родственники и особо близкие друзья собирались у поросшей травой могилки без памятника и даже надгробия с бутылкой самого дешевого вина. Помянуть – оно ведь дело святое. О мертвом как? Либо хорошо, либо ничего. Потому, помолчав, они разливали по пластиковым стаканам жидкость и опрокидывали ее в рот.

Маму Ильи соседки утешали, порой напирая, что внуки, слава богу, остались. Они-то вон какие милые растут. С уходом Ильи им таки удалось забросить учебу и как нормальным детям прогуливать бурсу на сеансах кино, обильно заедаемых попкорном. «Слава богу, что хоть эгоизм не передался по наследству», – радовалась бабушка, глядя на внуков.

Был человек и нет человека. Что оставил он после себя? Память? Важно ли это ушедшему? Жил он только для себя и был всегда доволен этим фактом. Что уж теперь? Судят ли его за это там, на небесах, или прощен он был? Кто знает? Разве что остается вопрос: зачем такие люди приходят в этот мир? Может, для того, чтобы мы были лучше, чище, добрее, чтобы давили эгоизм в себе капля за каплей до окончательного исцеления?

А вдову Ильи, кстати, вскорости все забыли. Родители ушли в мир иной за Ильей вдогонку. Дети выросли и уехали, подружки растворились где-то. Сама она мела в тулупе двор и прокуренным голосом распугивала бомжей. Звали ее теперь не Маша, а Терентьевна, очевидно, в честь бывшего дворника Терентия. И глядя на нее, трудно было увидеть не то что нежную и очаровательную девушку, внушавшую вожделение Илье, но и женщину вовсе. Но человек Терентьевна была хороший, и в дождь, слякоть, мороз пускала к себе погреться местных бомжей за чекушку и доброе слово. Уж как жизнь ее ни била, а эгоисткой ее никто никогда не называл. Ни в глаза, ни за спиной.