Осенний жираф

Зербина и Дон Жуан

Я был бы раб священной вашей воли,

Все ваши прихоти я б изучал,

Чтоб их предупреждать…

А. С. Пушкин. Каменный гость

Сын Урана и Геи (Неба и Земли) титан Кронос приходился Зевсу отцом. Повелитель сущего, Кронос не мог и представить себе, что явит миру прообраз будущей цивилизации, где так же принято поедать плоды своих деяний, пока на очередном витке развития результат труда человека не погубит его самого – будь то ядерный взрыв, невиданная болезнь из лаборатории, глобальное потепление или что-нибудь этакое. И созданный Кроносом Зевс, как ни старался титан избежать этой участи, низверг вместе с новыми богами всех титанов в Тартар (глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида) навечно.

Выбрав себе для царского трона гору Олимп, Зевс был гораздо осмотрительнее отца, и уже своих детей наделял лишь толикой божественной силы, не позволяя им представлять для него самого реальную угрозу в будущем. И если отец Зевса Кронос относился к творению наследия как приятной, но, тем не менее, неизбежной работе титана, то царь богов любил прекрасный пол сильно по-человечески, нередко наставляя рога своей супруге богине Гере, до сих пор считающейся покровительницей брака и материнства. Будучи очень просветленным и прогрессивным богом, именно Зевс ввел некую моду среди мужской половины истолковывать свои сомнительные амурные похождения как невинный поступок, в целом даже направленный на благо – укрепление семьи, но параллельно и оплодотворение самых красивых и сильных женщин, для всеобщего человеческого блага, разумеется.

Царя богов не смущали некие моральные преграды, которых тогда, по всей видимости, еще и не придумали, и представ в облике героя многих войн Амфитриона, он проник в альков его красавицы жены Алкмены. Так хороша была Алкмена, и так жаждал ее Зевс, что превратил два дня и две ночи в одну сплошную ночь любви, и даже шелест трав или крик ночной птицы не доносились в ту ночь, не мешая Алкмене услаждать ненасытного Зевса. Плодом этого союза и стал впоследствии полубог и получеловек, названный древнегреческой мифологией Гераклом.

Гераклу же принадлежит честь быть отцом-основателем испанского города Севилья, расположенного по обе стороны реки Гвадалквивир. Севильские похождения Геракла ускользнули от пера летописца ввиду осмотрительности молодого полубога. Но именно Севилье, как это странно не покажется на первый взгляд, принадлежит честь появления на свет аристократа по имени Дон Хуан Тенорио.

Будучи прямым наследником Урана, Кроноса, Зевса и Геракла, Дон Хуан впитал эту гремучую смесь как губка, а многовековой испанский шарм и красота испанских грандов создали из этой невообразимой смеси титанов, богов и греков поистине нечто совершенное. Собственно, и рассказ будет посвящен нескольким страницам жизни прямого наследника титанов и богов, короля всех обольстителей, любимца женщин и грозы мужей, Дон Хуана, нам же более известного под именем Дон Жуан.

«Хорошее дело браком не называют», – фраза из старых добрых анекдотов времен СССР. Пожалуй, не ломали бы копья на протяжении веков и даже нашего социалистического прошлого, где семья была ячейкой общества, писатели и философы всех мастей, если бы кто-то нашел правдоподобное объяснение проблем союза мужчины и женщины. Сколько счастливых семей вокруг, но, как ни странно, это не мешает пропорциональному росту домов терпимости, мужских клубов, массажных салонов, эскорт-сервисов, модельных агентств и института содержанок. Я уж не говорю о мормонах и других сектах, практикующих полигамию.

В современном мире палитра отношения к супружеской верности представлена достаточно широко – от смертной казни через избиение камнями неверных жен до легальной проституции и «Квартала красных фонарей». Но даже там, где пуританство до сих пор в почете, дело Дон Жуана живет и здравствует. Не будем уподобляться примитивистам и сводить эту проблему исключительно к вопросам секса, важность которого никто со счетов не сбрасывает. Дело бы не зашло так далеко, если бы вопрос упирался только в физику процесса. А Дон Жуан не оставил нам своих мемуаров, так что нам предстоит только догадываться о секретах его популярности среди прекрасной половины человечества.

Вступая в брак, молодожены клянутся в любви до гробовой доски, что не мешает супругам впоследствии предаваться утехам адюльтера. Что же происходит с нами, бурлит ли в нас кровь Зевса и Геры, или еще есть некое объяснение необъяснимого? Что, скажем, не хватало Зевсу, для чего он злил всемогущую Геру? Гера, как любая богиня, была вечно молода, умна и хороша собой, ей не грозили проблемы целлюлита или иные беды, неизбежно приносимые возрастом простым смертным. Что же искал король всех богов, зачем?

Порывшись в Интернете, мы можем также задаться вопросом о причинах супружеской неверности Келли Брук перед Джейсоном Стетхемом, главным героем фильмов «Механик» и «Перевозчик». Такое не измеряется деньгами, властью и положением, подкачанными мышцами, молодостью и новеньким «феррари», хотя все эти «излишества» никого не портят. Вероятно, проблема глубже и сложнее, и в каждом конкретном случае имеет некое личное объяснение, при этом произрастает из корня одного и того же дерева, имя которому – разнообразие.

Создатель мира сотворил его удивительно разным, полным красок и цветов, и как бы ни был сладок выбранный вами аромат, рано или поздно он приедается, как не заставить человека питаться исключительно черной икрой, как бы дорого не стоил ее грамм. Заплесневелый сухарь приестся, конечно же, раньше, чем надоест икра, но процесс в целом различается только временным лагом. Самая прекрасная богиня или внимательный и галантный рыцарь, предупреждающий прихоти предмета своего обожания, рано или поздно становятся обыденностью, и королеву можно увидеть с садовником, а боги спускаются с небес в постель к простым пастушкам.

Наши спутники (как, впрочем, и мы сами) конечно же, не идеальны. Но главное, что тяготит нас, – это ощущение некой изученности, обыденности, сменяющее любовь на привычку с годами. Маркиз де Брюйер из романа Теофиля Готье «капитан Фракасс» заманил к себе в содержанки актрису Зербину из провинциального театра, дававшего представление в его дворе. Но через некое время вернул ее назад, что не мешало маркизу и впредь волочиться за театром и юбкой любимой актрисы. Ведь обладая женщиной, он обладал только Зербиной, а вернув ее на подмостки, он снова обладал Лизеттой, Мартон, Маринеттой, блеском улыбки, восторгами и вожделением публики. Fugax sequax, sequax fugax (Убегаешь – тебя ловят, ловишь – от тебя убегают). И древо разнообразия снова зацвело для де Брюйера, украсив свои ветви всеми цветами мироздания.

Дон Жуан же был, есть и будет для женщин идеальным любовником, некой мечтой, рождаемой гораздо более скромной по своей сути женской природой, требующей разнообразия в гораздо более утонченном виде, чем в своей массе сильная половина, удовлетворяющая свою тягу к неизведанному иногда и на окружной. Дон Жуан никогда и никому не станет мужем. Он, конечно, может связать себя узами брака, но тогда, как и Зербина, утратит большую часть своей привлекательности, перестав быть идеальным любовником и мимолетным видением, самым проклинаемым, но при этом и самым желанным разрушителем женских сердец.

Хотел бы сразу заметить, чтобы мои слова не были превратно истолкованы ревнивцами традиционных семейных ценностей. Я, как, думаю, и большинство из нас, тоже считаю семью основой существования человеческого общества, и не оправдываю супружеских измен или легкомысленного отношения к созданию семьи, заменяя ее так называемой свободной любовью. Именно это отношение и побудило меня написать все вышеизложенное. Ведь причудами нашего образования дети 11—12 лет обучаются в школе и 4—6 лет затем в высших учебных заведениях. За это время им раскроют тайну атома и далекого космоса, но не научат, как жить на белом свете.

У нас не принято учить, как построить семью или отношения с друзьями, коллегами и партнерами, и каждый начинает на своем тернистом пути наступать плюс-минус на одни и те же грабли, больно получая ими в лоб. И далеко не всякому достаточно наступить на грабли один раз.

Также я, естественно, не претендую на изобретение некого универсального всемогущего рецепта семейного счастья, что позволит построить идеальный мир или идеальную супружескую пару. Но вызывает внутреннее отторжение бесчисленное количество курсов и тренингов, коучей и наставников, что выдают свой личный опыт и некие сомнительные утверждения за истину в последней инстанции, окончательно запутывая попавших к ним в сети, превращая их в зомби или адептов очередной секты.

Встретив проблемы в семейной жизни, прежде чем окончательно расстаться, западный мир считает модным сходить за советом к психологам, изрядно поправив их материальное положение. Мы по старинке ограничиваемся друзьями и подругами. Но мне кажется, что лучше не дать погаснуть огню любви и теплоте ваших чувств, ведь два раза Прометей огонь не украдет. И если брак все еще дорог, меняйтесь каждый день. Начните петь, играть на гитаре, скакать на лошади или читать книги, возьмитесь за кисть у мольберта или утоните в ритме вальса, прыгайте с парашютом или спускайтесь под воду с аквалангом, учите итальянский или заведите собаку, отпустите волосы, похудейте, займитесь спортом. Будьте Дон Жуаном или Зербиной друг для друга, составьте себе план изменений и следуйте ему, не сворачивая с курса. Бросьте вызов судьбе, начните меняться и вы, ведь самое главное отличие живого от мертвого – непрерывный процесс изменений.

Высокий суд

Но Добро, как известно, на то и Добро,

Чтоб уметь притвориться и добрым, и смелым,

 

И назначить, при случае, черное – белым,

И веселую ртуть превращать в серебро

Александр Галич. Заклинание Добра и Зла

Ваша Честь! Подать иск к Ответчику, на стороне которого общественное мнение, кое, к моему глубокому сожалению, способно оказать влияние на самый непредвзятый суд, и даже на этот Высокий Суд, есть уже вызов к существующему порядку вещей, следствием которого я легко могу превратиться из обвинителя в обвиняемого и быть признан виновным.

Виновным в чем? В том, что я воспользовался своим правом высказать несогласие, иметь свое собственное мнение, причем держать его не глубоко в себе, а высказать публично, предлагая Высокому Суду вынести свой вердикт. И все же я принял решение бросить перчатку, и стою сейчас здесь перед Вами.

Не скрою, моя собственная судьба все еще заботит меня, и я рассчитываю, что чаша весов склонится в мою пользу. Но если доводы мои будут тщетны, то я приму Ваш приговор с мыслью о том, что Суд Вечности есть высшая инстанция над всеми судами, в том числе и над этим Высоким Судом. Миллиарды лет уйдут в небытие, а Суд Вечности будет раз от разу пересматривать Ваше решение, каким бы оно ни было.

Но довольно. Я обвиняю Добро. Поверьте, кто-кто, а я имею право на это. Пусть Вас не смущает клеймо преступника, украсившее мое чело на века, его нанесли мне всего лишь люди. Я мог выжечь его, и мой лоб украшал бы сейчас шрам, говоривший всякому о карьере воина и храбреца. Но заглядывая в себя, я видел бы отравленный ложью родник, выложенный горным хрусталем и стразами. Хрусталь радует взгляд прохожего, но пить из этого родника приходится только мне.

Случалось ли Вам, Высокий Суд, испытывать прежде азарт – то несравненное чувство, когда все тело трепещет от предвкушения, и сердце отстукивает каждую секунду выстрелом в висках? Испытавший его хоть раз никогда не вернется к прежней пресной жизни, размеренной и спокойной. Величайшие мира сего ставили на кон все, и даже саму жизнь, ради секунд страсти и воодушевления. Кто выиграл, а кто проиграл. Но верни проигравшему все вспять, и он снова сделает ставку, снова рискнет, доказывая себе, что все еще жив и может сдернуть недрогнувшей рукой зеленую скатерть с игрового стола.

Те слабаки, выбравшие спокойную и размеренную жизнь, не испытавшие огня любви, огненной страсти, безумия риска, чувства ошеломляющей победы и ужаса поражения, – разве не видят они во снах себя в сияющих доспехах с копьем наперевес на лихом коне, встречающим лицом к лицу целые армии недругов, ведомых огнедышащим трехголовым драконом? Разве не снятся по ночам старым девам истории любви, обжигающей небеса и низвергающей небо на землю?

Я, Высокий Суд, был и есть разбойник. Так окрестили меня люди, так было и есть по сей день. Но я не прошу прощенья, и даже сейчас, клейменый, в клетке и кандалах, я – обвинитель, и требую справедливого суда и приговора. Я не прожил свою жизнь лавочником или пастухом, не был ремесленником или врачевателем. Темный лес, горы, пустыня давали мне и моим собратьям приют. Я грабил караваны и убивал всякого дерзнувшего мне противиться, я брал жемчуга, шелка и девушек ровно столько, сколько было угодно моей душе, как бы ни молили меня о пощаде. Но делал ли я это ради одного только обладания? Задайте себе этот вопрос. Разве есть у меня дворцы с сундуками, ломящимися от серебра и злата, скрывающие за своими дверьми прекрасных одалисок? Кровь, сама жизнь требовали от меня каждый день завоевывать женщин и пиастры, вырывая их из рук тех, кто оказался слабее. Разве пронзенные моим клинком не умирали с тем же стуком крови в висках, разве не я дарил им искусство по-настоящему наслаждаться жизнью? Прощальный поцелуй любимой перед тем, как ринуться в неравный бой и принять смерть от руки бандита. Он стоит всех поцелуев мира и разве не я дарил им возможность обрести его?!

Снимите улыбку с лица, Ваша Честь, ее одеть Вам дают возможность мои кандалы, клетка и охрана суда. Это не делает Вам чести. Я совсем не Робин Гуд, и не раздавал бедным награбленное, считая, что тем самым окажу им только медвежью услугу. Я рад был смельчаку, примкнувшему ко мне, и не считал достойным сожаления раба, влачащего жалкое существование, независимо, был ли этот раб бедняком или господином.

Да, я не благородный преступник, и клеймо на моем лбу скажет об этом всякому. Но даже у самого неблагородного в моей стае было то, чего нет у многих из вас. Я мог захватить силой караван и, убив близких красавицы, увлечь ее в свой шатер. Но после, когда пыл битвы остывал, и кровь возвращалась в жилы, самый красивый жеребец уносил под моей охраной пленницу к ближайшему поселению, а в седельной сумке было столько драгоценных камней, что многие короли рождаются и умирают беднее.

Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я был Закон для себя и для всех, до кого дотягивался рой моих неуловимых смельчаков, готовых рискнуть жизнью при малейшей возможности, какая только может им представиться. В наших краях смерть первым находит труса, такие погибают в первой стычке, испугавшись охраны каравана и показывая ему спину. Стоит ли о них говорить? Те же, кто не свернул, пили мед в честь своих побед или умирали с улыбкой на устах, воздавая дань небесам за возможность насладиться безумством жизни.

Лавочники ждут от Вас суровый приговор, но кого или что они хотят осудить, и готовы ли Вы, Высокий Суд, стать на их сторону? Здесь судят не меня, здесь чернь пытается получить индульгенцию, исписанную чернилами бумажку, что их жалкая жизнь, вечерняя выпивка и свисающее брюшко, свиные глазки, лень, зависть, трусость и подлость – все то, чего с лихвой хватает в вашей обыденной жизни, есть Добро, за которое они так стоят и ратуют. Степень моего презрения так велика к ним, что я не смогу и не буду отвечать на их жалкие обвинения. Более того, построив свою речь на обвинении Добра, я отмою своего противника (Добро) от этой мерзости, какую чернь пытается в него запихнуть.

Мой ответчик, мой обвиняемый, – это другое Добро. Оно настоящее и сверкает драгоценным бриллиантом в восходящих лучах солнца. Мое Добро способно озарить подлунный мир и выйти на схватку не прячась в сундуках со шмотьем, как прячется торговец, видя спускающихся с гор вооруженных всадников. Но, как и должно быть в подлунном мире, сокровище, преломляющее свет мириадами граней и принося в мир краски радуги, приносит владельцу неисчислимые горести и страдания. Сколько людей укоротили свой век благодаря драгоценным камням и другим ценным безделушкам!

Ваша Честь, сейчас площадь полна народа. Спросите у них, есть ли кто, кому Добро не вышло боком, кто возрадовался бы Добру как путник в пустыне при виде колодца? Молчат. Ребенок, открывший дверь на просьбу выпить глоток воды и пустивший бандитов в дом; отец семейства, хуже каторжника пропадавший на работе ради жены и детей, брошенный впоследствии ими в старости и немощах; занятый другу золотой, превративший друга в злейшего врага, в каждом сне представляющего тебя мертвым; супруга, что дает выпить смертельный напиток любящему мужу, высвобождая рядом с собой место молодому любовнику-повесе. Все они получили расплату за Добро, не прояви которое, стоять бы им на площади рядом с нами сейчас.

Добро змеей, обманом проникло в их сердца и заставило сотворить все это – хорошие поступки, обернувшиеся для своих хозяев так прискорбно. Кому стало лучше от их Добра? Убитому бандитами мальчику и его семье или бандитам? Давшему взаймы или должнику, подбросившему тарантула кредитору в постель? Молчите?! Чего же Вы перестали кричать, требуя распнуть меня на дыбе?

Каждый из Вас вспоминает сейчас тот редкий случай, когда вы, мелкие и ничтожные, выносили в своих сердцах грамм Добра и потратили его на кого-то. Чем отплатили Вам? Шрамы и ушибы «благодарности» чешутся, думаю, на ваших телах до сих пор, не давая забыть «прелесть» хороших дел. В чем же прелесть Добра, чем подкупает тогда оно ваши души, если следуя его пути, навлекаете горести на себя и на близких своих? Кому нужно такое Добро?

Я скажу Вам: Добро – обман, мыльный пузырь, надуваемый проезжим паяцом на радость публике, мираж, манящий к себе в пустыне, оборачивающийся для путника еще большей бедой. Того же, кто пришел творить Добро, надлежит, как Иону (библейский пророк, воспротивившийся воле богов и выброшенный для успокоения моря за борт), предать скорому суду, пока не навлек он бедствий на ваши головы.

Думаю, мне не уйти с этой площади живым. Но будет ли такое решение судей справедливым, вот в чем вопрос. В моем сердце не было Добра, я не сеял его семена и не заражал этой болезнью невинные души. Сотворенное мной было лишь каплей, толикой слез, неизбежно приносимых в этот мир. Но я всегда называл разбой – разбоем, а смерть – смертью, я не обманывал и не подсовывал хрен, убеждая в его сладости. Добро же принесло в мир неисчислимый поток слез, горестей, болезней, утрат и разочарований, и никакие бандиты не сравнятся с ним в его разрушительной силе.

Так случилось, что я всю жизнь противостоял Добру, боролся с ним, сталкиваясь лицом к лицу, как воин, а не трус, избавляя Вас от его ветвей и плодов. Так отчего ж не славите вы меня, почему не устилаете мне путь лепестками роз, почему не льется лучшее вино, и девы не лобзают мои уста? Вы выжгли на моем лбу клеймо и притащили на лобное место. Скорый суд, дыба – и по домам. Творить Добро? Нет, вам страшно. Страшно от моей правоты и осознания сотворенного Вами.

Сегодня Высокий Суд примет решение повесить меня или четвертовать, разницы нет. Я хочу жить, но не боюсь умереть, Вам не понять этого. Ведь смерть здесь и сейчас, – это еще раз на мгновение услышать пульсацию крови в висках – то, ради чего и жил я на белом свете. Своим чернильным приговором Суд подарит мне нескончаемое наслаждение, а вам всего лишь даст исписанный листок бумаги, за которым будет спрятано Ваше мещанство, страсть, похоть, и, конечно, Добро, что будет твориться вашими руками раз от разу.

Я презираю Вас и Ваш Высокий Суд. Обращаясь же к Суду Вечности, я требую принять законное решение и вынести суровый приговор в отношении подсудимого, а здесь только один подсудимый – Добро. Какими долгими бы не оказались миллиарды лет ожидания, но я воскресну и приду в день Справедливого Суда, и когда Приговор будет объявлен, я буду смотреть в лицо своему врагу, как делал это всегда при жизни.

Равный Богу

Летит в ночи мелодия дождя,

Струится нежно, будто звуки скрипки,

В желанном вальсе, трепетно скользя,

Танцуем мы, промокшие до нитки…

Горлен. Вальс дождя

Я волшебник, и обречен жить вечно. Только в отличие от джинна, я не раб лампы. Я вообще не раб. Величие множественной Вселенной принадлежит мне. Я могу вырастить гору или повернуть реку вспять, вернуть из загробного мира или превратить в жабу. Почему же я не делаю это каждый день, спросите вы? Потому, что могу. Если каждый из вас может хлопнуть дверью, это не значит, что вы стоите в проеме и хлопаете ею часами. Вы можете, и вам этого достаточно, хлопнете, когда захотите. Так и я, мне нет смысла творить чудеса на чью-то потеху, и меня не радует то, что я могу делать это хоть каждый миг – сделаю, когда звезды сойдутся на небосклоне, и я захочу сотворить очередное волшебство.

Сегодня я – птица, гордая и красивая. Я сотворил себя и весь свой птичий род под утреннее благоденствующее настроение, по-моему, получилось красиво. Я расположился на лесной поляне, где мне так нравится запах цветов и трав, а мои птичьи собратья выбрали более безопасные ветки деревьев. И конечно, она – моя избранница и любовь. Она танцует для меня под утренним летним дождем, который я пролил сегодня на землю. Боже мой, как она танцует. Она кружится в вальсе, а дождь ведет ее как партнер. Вращаясь, она расправляет крылья и забрасывает с криком голову вверх. Капли дождя, как скульптор, бережливо снимают с нее отпечатки, откладывая их в моей памяти, что надежней гранита, бетона и стали.

Кажется, эта пара – дождь и моя возлюбленная – никогда не устанут танцевать, кружась в такт стучащему сердцу, моему сердцу. «Тук», – говорит оно, и брызги взметаются ввысь от поднимаемых в танце крыльев. Я не в силах остановить их, как вы не в силах перестать дышать.

«Вы никогда не устанете, – говорю я им. – Дождь, что я проливаю летним утром, и ты, моя любовь, вы будете танцевать для меня каждый раз, когда мое сердце обратится к небесам, иначе больше оно не сможет мне служить». И танец уводит их дальше, орошая летнюю землю каплями живительной влаги. Присмотритесь к падающим каплям, разве вы не видите в них мою любовь, мою гордую птицу, что танцует в обнимку с дождем, разве ваше сердце не вторит моему, требуя дальше и дальше продолжать этот танец небес?

Я охотник, я не могу заниматься чем-нибудь одним. Все величие мира в моих руках. Я крадусь в лесу так тихо, что даже пугливая лань не услышит мой шаг. Только сердце может выдать меня – его стук, как колокол, разносится в свете утренней зари. «Тише», – приказываю я ему, и оно замирает по моей воле, тихонечко отстукивая свой ритм. Адреналин проливается мне в кровь, обильным ручьем разнося по всему телу приятное напряжение и азарт.

Я волк, вышедший на охоту. Я хочу убить, я должен это сделать, чтобы принести в логово кусок еще теплого мяса с кровью, утолить голод моей волчицы и маленьких волчат, коих мне подарила моя возлюбленная. Боже, как я бился за нее, сражаясь с другими волками! Казалось, не волк – лев вышел на арену. И теперь она моя, а в моем логове меня ждут волчата, моя кровь и плоть.

Шаг – и я оглядываюсь перед собой, затем шаг, еще шаг. Где бы ни была моя добыча, я найду ее. Я должен это сделать, я не вернусь без еды к голодному семейству, иначе сердце мое встанет навек. «Тук», – тихонечко говорит оно, и мы движемся навстречу добыче сквозь капли утреннего летнего дождя.

На открывшейся поляне моему взору предстала картина настолько аппетитная, что даже у меня, матерого волка, потекли слюнки. Огромная птица сидела на траве, увлеченно что-то высматривая среди дождевых капель. Ее собратья, видно, гораздо менее беспечные, расположились на ветках, нахохлившись, пытаясь скрыться от падающих капель. Лишь только эта птица на расстоянии одного прыжка, рывок и хрустнут кости, добычу в зубы и домой, к моей волчице и копошащейся детворе.

Когда до решающего удара остается мгновение, все уходит на второй план. Дождь не падает на землю, солнце не испускает свет. Деревья, трава, даже воздух растворяются в пространстве и времени. Есть только я – охотник и добыча, мы одни в целой Вселенной, в этом безвоздушном пространстве. Секундой после наваждение спадет, звуки и ощущения снова нахлынут приливной волной, но сейчас нас двое – она и я, моя цель – еда для моей семьи, и я – сжатый, как пружина, в стальной разящий кулак.

Мир парадоксов и загадок, неразрешимых дилемм – вот жизнь настоящего волшебника. Я снова волшебник, и сказал времени «Стой!», и оно замерло, послушное моей воле. Замер волк перед решающим прыжком и ничего не подозревающая птица, что-то увлеченно рассматривающая среди капель дождя. Я, три в одном, опять сошелся во времени и пространстве. Я создал этот мир, наделил его жизнью и свободой воли. Я птица, что радуется летнему дождю, наблюдая в нем танец своей любимой, я волк, охотник, бесшумно крадущийся в тиши, добывая пищу в схватке. Но сейчас мы втроем встретились на одной поляне. Убью ли я себя, есть ли у меня выбор?

Вы, смертные, обращая к небесам свой задумчивый взор, требуете от меня таких простых и понятных вещей, радуясь в случае удачи, как ребенок нашедшейся лопатке в песочнице. Мне не на кого смотреть, как только на самого себя. Я – птица и я – волк смотрю на себя, где я – волшебник. Время замерло, и два моих первых Я терпеливо ждут решения. Убью ли я себя-птицу, навсегда оставив возлюбленную танцевать с дождем, оплакивая меня, испытаю всю боль ломающихся костей от удара волчьей лапы или позволю птице улететь в небеса, оставив себя-волка без добычи, обрекая себя и свой выводок на голодную смерть.

Я – волшебник неторопливо шагаю среди звезд, освещающих путь. «Горите ярче!», – говорю я им, и они вспыхивают с тысячекратной силой покорно моей воле. Сегодня нужен свет, много света, мне нужно подумать и принять решение. Я люблю думать при свете.

Время замерло, и в моей власти держать его за узду вечно. Но что за счастье мне одному жить в мире, где только я реален, а все остальное – замершие тени? Будь кто-то из вас обречен хлопать дверью всю жизнь, выбрал бы он это? И я иду, освещаемый лучами звезд, пытаясь разобраться в себе, а два моих первых Я ждут моего же решения.

Я всегда недолюбливал человека с ружьем – ту редкую поросль, что взошла, как сорняк, мимо стараний прилежного садовода, называемую людьми охотниками. Они убивают не для пропитания и выживания, они получают некое удовольствие в самом факте смерти, радуясь крови и страданиям. Их семьям не грозит голодная смерть, им не нужны шкуры, чтобы пережить холодную зиму.

Но этот сорняк, маскируясь под волков – одно из лучших моих творений, изображает из себя охотничий инстинкт в тот миг, когда ими обуревает страстишка к тупому убийству. Нажав на курок, они чувствуют себя равными мне. Я дал жизнь, они отобрали ее, лишив мир одного из моих созданий. Мало что есть несотворенного мной, но сорняк потому так и называется, что берется непонятно откуда и прочно прорастает среди полезных трав, и даже прополов грядку, ты не уверен, не встретишь ли ты снова на том же самом месте заросли бурьяна.

Убийцы, пачкающие слово «охотник» своим похотливым прикосновением, иногда даже подкармливают дичь перед тем, как нажать на курок, оправдывая тем самым свое мерзкое дело палача. А просто накормить, не убивая потом? Но ничего, я что-то придумаю для них, я заставлю их сотни будущих воплощений быть затравленным зверьем, носящимся между капканами и ружейными выстрелами, и самое главное – помнить о том, как в прошлой жизни сами нажимали курок. Они будут погибать, помня об этом, и снова рождаться в зверином обличье на мою потеху, пока ход времен не наскучит моему разуму.

Но волк – другое дело. Он не убьет для потехи, я создал его таким. Прекрасный отец, вожак, охотник, он каждый день выходит в мир, прокладывая себе путь. Но ведь и птицы созданы моей рукой, разве не я так люблю носиться с ними в облаках наперегонки, пока мы не выдохнемся и, уставшие, не сядем на самый высокий гребень скалы, о который посылаемые мной волны будут разбиваться в мелкие брызги. А летний дождь, с которым ушла танцевать моя возлюбленная, разве смогу я оставить ее одну?

Все сущее и пески времен подвластны мне, а мои Я ждут решения. Кто-то должен умереть, уйти. Зачем я устроил так?! Разве не проще было создать мир-утопию, где розовые слоны надувают своими длинными носами мыльные пузыри, запуская их на потеху хохочущим муравьям, а медведи собирают охапки цветов, принося и складывая их под разбросанными ульями? Мир без войн и разрушений, голода и смертей. Я обрезал, выкорчевал бы все плохое на корню, оставив произрастать все, как в оранжерее – прополотое, удобренное, с нужным количеством тепла и влаги.

Представив себе этот мир во всех его розово-голубых красках, я плюнул прямо себе в лицо, и даже оба мои замерших Я – я-птица и я-волк – сделали то же самое. В таком нежно-розовом мире все обесценится быстрее бумажных денег, потеряется смысл дружбы, размоется верность, все будет хорошо, как в трехгрошовой мыльной опере. Нам не будет нужды добиваться любви и каждый день изыскивать своей семье пропитание, радоваться дождю и танцу любимой, – весь мир заполнят мыльные пузыри, выдуваемые слонами.

Я вытер свое лицо, в которое так прицельно попали все три моих Я. Давно я не видел такого единодушия. Но время, мой ласковый и послушный конь, загребало копытом, кося на меня своим лиловым глазом. Оно не любит стоять, я сам создал его таким. Да и я не стану в дверном проеме хлопать дверью всю жизнь. Я приму решение, испытав боль и радость, смерть и продолжение жизни одновременно. Но пока я не сделал этого, еще буквально миг, я отпущу время только для танцующей птицы под дождем – пусть она сделает еще несколько своих па в такт моему сердцу. Я хочу насладиться, напиться этим видением до конца.