Когда-то в молодости она еще находила уместным отвечать на ухаживания. Первого молодого человека звали Роман, он был однокурсником одного из Маринкиных кавалеров, и познакомились они при вполне приличных обстоятельствах: в гостях у Лены (потом, правда, выяснилось, что вечеринка была устроена специально для их знакомства, но Вера нисколько не расстроилась, потому что считала такой способ гораздо надежнее транспортного). Встретившись с ним два или три раза Вера сделала для себя неутешительный вывод, что он не понимает элементарных правил этикета (на первое свидание явился без цветов), ест без ножа и к тому же – о ужас! – интересуется уфологией, что в строгом научном мире Веры было едва ли не смертным грехом. Продолжать с ним встречаться, а тем более выходить за него замуж было недопустимо. Поэтому Вера с абсолютным ощущением собственной прозрачной правоты прямо и без всякого стеснения сообщила Роману о своем отрицательном решении относительно его кандидатуры в мужья, а заодно, конечно, рассказала о вреде лженаучных увлечений и научила держать в руках столовые приборы. Про цветы решила не упоминать, разумно посчитав, что подобное замечание может быть воспринято как указание на материальную несостоятельность жениха, что, в ее понимании, было бы крайне бестактно. В ее глазах он был настолько неразумен, что даже жалок.
Шли годы, и она понимала, что любая нормальная женщина должна иметь детей: таков закон жизни.
На ее пути встретились еще пара мужчин, которые достаточно близко подошли к границам ее суверенного мира. Один из них, Александр, ей даже очень сильно нравился: он был высок, строен и пах сыростью (он жил в полуподвальной комнате, где вещи никогда до конца не просыхали, и этот запах стал ей необъяснимо приятен). Александр покорил ее своей уникальной способностью быстро и безошибочно производить в уме арифметические действия.
Впервые они увиделись на свадьбе Маринки, где он был одним из приглашенных со стороны невзрачного жениха и запечатлелся в ее сознании мгновенным подсчетом предполагаемой подаренной суммы, на которую могут рассчитывать молодожены. Результат был получен путем выведения среднего арифметического из нескольких первых конвертов и умножения на общее число гостей. Сами по себе расчеты были элементарны, но весь фокус заключался в скорости. Вера еще даже не успела прикинуть пресловутое «дано», а у него уже был готов ответ (правильность которого она, несомненно, потом проверила уже в доступном для нее темпе). Второй раз они увиделись ровно через год, как раз на первой годовщине все тех же молодоженов, которые к тому моменту уже успели друг другу порядком надоесть. Оставленный на пленке ее памяти негатив образа Александра как бы проявился в готовый снимок. В тот вечер он пошел ее провожать.
Так начались их встречи, которые продолжались почти три месяца: они ходили в кафе, гуляли по бульвару, держась за руки и даже целовались. И эти поцелуи были для нее совершенно новым ощущением. Они погружали ее в состояние внезапного беспамятства, когда наступает какая-то вакуумная мгла, а потом вдруг ты открываешь глаза и с удивлением видишь листву, которая шелестит на ветру, и траву со всем ее многообразием оттенков зеленого, и близко-близко его лицо, которое уже кажется родным, как отражение в зеркале. И вроде бы Вера чувствовала себя счастливой, но ей все равно казалось, что это мнимое счастье вызвано лишь зовом плоти и намеренно одурманивает ее наркозом влечения, чтобы она не ощущала уколов сомнений. И как тончайший и, казалось бы, тихий писк комаров в темноте мешает уснуть, так эти сомнения, все-таки проникая даже сквозь полупрозрачный полог чувственности, не позволяли ей полностью отдаться своей любви.
Вера была не уверена в том, что ее чувства достаточно глубоки. Кроме того, она сомневалась и в его взаимности. Александр был приезжим – из Ярославля. А вдруг он просто позарился на ее прописку? А вдруг, став его женой, она пропустит более подходящий для нее вариант? Ведь его учеба в каком-то невразумительном, по ее мнению, институте управления, к тому же на вечернем отделении, вряд ли могла обеспечить ему хорошее образование, а его провинциальное происхождение не позволило ему с детства впитать насыщенный настой столичного культурного досуга, который был для нее всегда основным источником наслаждения и который она считала обязательной составляющей полноценной жизни.
Кроме того, он начал уже вести себя слишком настойчиво, неправдоподобно пылко объясняясь в любви и намекая на длительное воздержание. А вдруг он и вовсе встречается с ней только ради постели?!
Она так боялась сделать роковой неверный шаг, что решила с ним порвать.
В ночь перед запланированным расставанием она сильно плакала, но это только придало ей сил: слезы очищают от сомнений. Встретившись с ним, как она решила, в последний раз и сообщив ему о своем намерении, она неожиданно почувствовала в нем такую боль утраты, что едва не передумала.
– Но я ведь уже люблю тебя! – едва слышно прохрипел он куда-то в пространство, и на щеке, которая была ближе к Вере, четко обозначился желвак; ей даже показалось, что она услышала, как от нагрузки скрипнули его сжатые зубы.
– Мы все равно не смогли бы долго быть вместе, – не очень уверенно возразила она, хотя в душе уже презирала себя за слабость.
– Почему?!
– У нас слишком разные интересы.
– При чем здесь интересы? – то ли удивился, то ли возмутился он. – Я тебя люблю!
В тот момент в ее душе шла пресловутая война между ангелом и демоном. Ангел спокойно и уверенно убеждал с чувством выполненного долга уйти и не оглядываться, демон же издевательски направлял в ее сторону легкий летний ветерок, доносивший такой уже родной запах полуподвальной прелости, который источала каждая пора его высокой шеи, графичных ключиц, рельефных плеч…
«Возьми себя в руки, Вера! – приказала она себе, насильно вызывая в памяти Маринкин брак, который, несмотря на все пышные торжества, уже кубарем катился к разводу. – Ты же не хочешь повторить ее ошибку!»
Ее молчание, видимо, стало для него невыносимо, и он попытался прекратить муку:
– Скажи мне только, я тебе вообще нужен? Если нет, я уйду из твоей жизни навсегда.
«Боже, сколько фальшивой театральности! – заскрежетал в ней безупречный вкус. – Если я сейчас поддамся простому зову плоти и продолжу с ним отношения, то просто перестану себя уважать!»
Превозмогая желание подойти к нему поближе и положить подбородок туда, где его высокая сильная шея становится плечом («Какая непростительная распущенность, Вера!»), она преодолела путы физиологии, решительно встала со скамейки, выдавила из себя кровавое «не нужен» и, приняв сторону ангела, гордо понесла свой пылающий столп души в сторону метро.
Александр остался один на скамейке бульвара и, как и обещал, больше ее не беспокоил.
Душа пылала еще несколько месяцев, а потом полностью прогорела изнутри; осталась только обугленная твердая оболочка. Вера твердо знала, что ей больно не от любви, а от жалости – она ведь нарушила с детства усвоенное правило об ответственности перед теми, кого приручила. Но иначе было нельзя: продолжение отношений с этим человеком было бы ошибкой.
Больше она с мужчинами не встречалась. То ли после этого неудавшегося романа остался ожог, на месте которого образовалась рубцовая ткань страха повторения боли, то ли просто ей ужасно не везло с мужским окружением, но она не видела среди них ни одного приличного человека. В конце концов она создала вокруг себя спасательный круг из многочисленных приятельниц, которые заполнили собой все вакансии ее души, отведенные природой для мужчин: с подругами она ходила в театры и рестораны, ездила в отпуск, встречала Новый год и даже воспитывала детей (благо у Лены их было целых трое). Вера очень постаралась, чтобы места для мужчины в ее жизни не было.
Ах да, был все-таки еще один, которого случайно занесло в эту стерильную женскую среду. Знойный испанец Уго, опять же какой-то знакомец Марины. Позарился на Верину классическую русскую красоту: большое белое тело, крутые бедра, которыми она без всякого соблазняющего намерения покачивала при ходьбе, пышная высокая грудь (как она ни пыталась ее прятать как нечто вызывающее, она все равно прочитывалась опытным мужским взглядом даже под свободной одеждой), почти прозрачные серые глаза, которые всегда были тщательно подкрашены (ходить без макияжа неприлично), светлые волосы, собранные на затылке в тяжелый пучок… Для иностранца, тем более испанца, она была просто воплощением русской женщины! Когда Вера Викторовна, даже уже в своем зрелом возрасте, ездила в отпуск к морю, ей частенько присвистывали вслед южные мужчины, которые в ослепляющих лучах влечения к женщине не замечали ледяной глазури, покрывающей ее красоту. Но она, конечно, никогда не реагировала на эти унизительные намеки.