Ольга прикоснулась к теплой спинке – и пузырь, отделявший ее от внешнего мира, лопнул. В сознание хлынула музыка жизни: голос мужа, который, оказывается, все время был рядом, и врачей, которые что-то говорили про стремительные роды; вот звякнули о металлический лоток инструменты, зашуршали медицинские халаты, запищали приборы… В ноздри проник прокварцованный воздух родовой, во рту появился металлический привкус крови истерзанных губ, в глаза ударил яркий свет хирургического светильника. Вспомнилось милое лицо Люши – впервые таким, каким оно было до болезни, как на одной из фотографий с их семейного отдыха на море. Она кокетливо улыбалась; длинные светлые волосы от ветра наискосок перечеркнули пухлую щечку с ямочкой.

Узкие глазки новой дочери были опухшими, как будто она плакала все эти девять месяцев. Наверно, чувствовала нелюбовь. И жалость к этой ненужной девочке залила душу, создавая условия для жизни любви. Ольге тоже захотелось плакать, и есть, и жить.