С плечами Геркулеса, дикий, грубый – в нём сквозит что-то зверское, а серьга, торчащая в его ухе, ничем не отличается от кольца, висящего на носах у быков. Скрывая с раздражением брезгливость к богатырю, я делаю беспечный вид, но одновременно возмущаюсь собственной трусости. Хорошо бы было, если бы я подошёл к нему, оторвал его от моей Розы и дал бы ему понять, что никто, никто не может ухлестывать за ней, раздувать ложное пламя в её сердце. В его действиях достаточно, чтобы ему нарваться на большие неприятности, это я ещё являю образец скромности и обуздываю свои чувства. Никак не могу я взять в толк, как это ему удаётся? Он завоевал к себе симпатию с её стороны за считанные минуты, оказывая всяческие знаки внимания с позиции рыцарских побуждений, говорящих о его нежных чувствах. Напряг взор и слух, все же я заметил, как поначалу она почти не принимала участия в разговоре с ним, но одно, два, три мгновения и всё. Он подсел к ней за столик, потешает её забавными глупостями, весело поддразнивает её, когда разговаривает, едва не касаясь лицом её щеки, а она в свою очередь веселится, хихикает так громко, но не совсем естественно. И подкладывает ей фрукты на тарелку, и подает руку, когда та встаёт, и ходит вокруг да около, что свидетельствует об ухаживаниях с его стороны, с последующей секундой принимающие характер настоящего открытого флирта. Заняв позицию влюбленного соперника, они с Даниэлем с ожесточенным упорством ведут борьбу за право перевести всё её внимание, вызывать интерес с ее стороны. Мейсон, выработав приемы обольщения, уже прямее и откровеннее пристает к ней на глазах у Даниэля, у которого, я легко это распознал, уязвляется неприкрытая ревность, проявляющаяся в нахмуренной мине и замечаниях, говорящих им женщине-головоломке, искусно лавирующей между двумя воздыхателями. Хоть она и находится в обществе двух мужчин, но взоры продолжает вскидывать и на третьего, который с натренированной невозмутимостью играет сегодня как истинный актер театра. То и дело ощущаю воздействие на себе её магического шарма. Задалась целью похитить мой взгляд? При этом с таким ярким интересом, искусственно в движениях, она играет перед теми четырьмя глазками, возвращая меня к мыслям, вызывающим смятение в сердце. И я бы подошёл к ней, и я бы столько сделал, чтобы всё изменить, если бы она желала этого… Наши воспоминания она схоронила во мгле.

И снова, она снова украдкой взглядывает на меня лёгким кивком, мнимо, произвольным жестом и отводит глаза. Что бы это значило? Не до конца я изведал женскую душу, поэтому не могу найти ответа.

А не превратилась ли она в кокетку, умело вооружившись женскими, обольщающими мужчин, уловками? Накидывает невидимые сети любви, чтобы утянуть меня, проверить мои чувства. Огонёк врождённого кокетства тлеет в крови у всех женщин. Каким образом я уловил это в ней – не знаю. «А не призвала ли она на помощь кормилицу чувств – ревность?»

Увлечённый женской прелестью, она пробуждает во мне весь гнев, всю ревность и всю страсть. Предаюсь я размышлениям о чудности характера женщины. Она не желала меня видеть, а во взгляде совсем другое. Мысль, возбуждённая коньяком, как я осязаю кожей её улыбку, тяготит меня, но совесть не даёт позволить желаемое, и я, отвлекаясь, исполняю песню под названием «Better man» и затем отдаю микрофон другим певцам.

Начинаются танцы. Гости искрятся безудержным весельем, пускаясь в пляс. Анита, жена Энтони, подхватив юбку на боках двумя руками, как никто другой, отдается зажигательным композициям.

Ник, увидев стоящим неподалёку одного Питера, с робостью подходит к нему и, волнуясь, пожимает ему руку, поздравляя, и подает сверток, но прежде чем вкладывает его в ладонь сына, предчувствия будто терзают его.

– Питер, внутри – мои извинения… Знаю, поздно, но ты возьми и на досуге прочти…

Питер, даже и не смотря на него, выдавливает:

– Я понял.

Черт. Как же он несправедлив к нему.

Появляется Ритчелл. Ник, осенив их крестным знамением, шепотом молясь и за живых, и за мёртвых, наставляет:

– Не отрекайтесь никогда друг от друга.

– Спасибо вам, – отвечает с благодарностью уставшая невеста и чмокает Ника в щеку.

Кающийся уходит, взглянув трепетным взглядом на свою дочь в окружении подруг. Он смотрит на неё, как на маленького дитя, что свойственно любящим отцам.

– Сын, мы можем… – подходит ко мне отец, но я с полной отстраненностью от него прерываю его мысль, безмолвно удаляясь и пристраиваясь к Дену и Джейкобу, не имея представления, о чем они говорят, зато делаю перед ним вид, что я занят.

– Никак не идет на контакт? – приклонив ухо, я улавливаю изошедший от Ника вопрос к моему отцу.

– Никак, – с легким раздражением, как мне слышится, отвечает разобиженный. – Я смертельно его обидел.

Где же его ядовитые ремарки?

– Может, мне с ним поговорить? – совершенно искренне выражается Ник.

– Не нужно… – Он показывает, что не хочет продолжать разговор.

Помолчав, соперник разворачивается, но Джейсон его неожиданно останавливает:

– Стой! Ник! – Он глубоко вздыхает и закусывает нижнюю губу. – Ник… я… По поводу неудавшегося нашего общения… Я не должен был говорить о…

Легкопораженный, я чуть поворачиваю голову, чтобы увидеть то, что я услышал секундами ранее.

Он же не собирался делать шаги к примирению, или я чего-то не так понимаю?

Ник подает руку дружбы врагу:

– Давай забудем и начнем сначала, друг? – У меня отваливается челюсть. Мой отец налицо огорошен.

– Я… но… я… не заслужил… и ты… нет… я… – Он что-то произносит обрывистыми словами. – Я столько… я так виноват… Я с этим грузом хожу всю жизнь и… даже… я себя не прощаю за это, а ты…

Дуэлянты отходят от своих позиций, что трудно принять за истину.

– Не будем жить прошлым! – восклицает Ник, улыбаясь. – Я и сам всю жизнь с ним проходил… и настало время сбросить его!

– Натворили мы делов, друг, – иным, мягким голосом говорит отец. – Вот и не везет нам.

– Не везет? – с тоном то ли удивления, то ли недоумения выдает Ник. – Я бы так не сказал. Судьба наоборот к нам благосклонна и подарила нам чудесных детей…Твой сын так великолепно поет.

Джейсон, оскалив зубы, раздвигает улыбку до ушей.

«Редко я замечал в нем эмоции такой радости от обычной мелочи. Обычно радость в нем была связана с успешно заключенной сделкой».

– А твоя дочь великолепно танцует!..

Ник светится и бросает на неё еще один (уже тысячный) взгляд.

– Никак не идет на контакт? – спрашивает отец.

– Никак, – тускло отвечает отец Миланы.

– Я виноват перед ней… – С чего бы отец заговорил о своей вине? – Может, мне поговорить с ней… и…

– Не нужно… – Проходит минута. – Джейсон, а ведь когда-то мы хотели попасть на свадьбу наших детей…

Наступает черед животрепещущей темы.

– По правде говоря, я не думал дожить до этого дня… И… наша общая мечта сбылась! – изрекает отец, отчего я теряю дар речи.

– Еще как сбылась! Мы на свадьбе у «общего» сына, – с добрым смешком говорит Ник, почесывая бороду.

– Это уж точно! – Через немного Джейсон добавляет: – Ты неважно выглядишь. Все в порядке у тебя?

– Теперь да, когда спустил груз прошлого…

– Пока только мы спустили его… Женщины наши не хотят…

– Предполагаю, что у и них когда-нибудь иссякнут силы удерживать в себе мешок зла.

Переглядываясь понимающими взглядами друг на друга, они еще раз пожимают руки. Меня подзывают музыканты, и я иду к сцене с чувством невероятного поражения, разбуженного в сердце, что мой отец способен был на такой разговор. Что с ним случилось?

Пою песню «Flying without wings» и не перестаю смотреть на двух друзей, простивших друг друга. Стоят и смеются, как в старые времена, как будто не было этих долгих лет ненависти и вражды.

«И… наша общая мечта сбылась».

День угасает. Спускается смутная печаль.

Заменяющий меня певец Кристиан, начинает «I Can't Breathe Easy» Blue.

Следующий мой выход. Осталась последняя песня, и я ухожу… В груди есть ощущение чего-то опасного. Продержусь ли я? Моральные силы убивают сильнее, чем физические.

Минутами до этого я видел, как Ник подозвал к себе Эндрю и лично за все его поблагодарил.

– За что такая особенная благодарность? – спросил его Эндрю.

– Вы и только вы подарили мне возможность видеть моих детей…

Больше я не смог ничего расслышать.

Глотнув рюмку жгучего коньяка, обжегшего и охладившего горла, я случайным образом взираю на Ника. Весь вечер он не сводил с неё глаз, оберегая её, как бессонный страж. Будь его воля, он сгреб бы ее в охапку с ревнивой жадностью. Следил, впрочем, как и я, чтобы ничей взгляд не посягнул на право смотреть на нее. Сколь велика его любовь к дочери. Помню, он недавно мне по вечеру как-то сказал: «Не мог я расстаться с мыслью о ней… Как бы я не отвлекал себя так, чтобы думать о чем-то другом… Не мог… Мысль о ней всегда лежала в глубине моего сознания. Когда я потерял её, то, ночуя под открытым небом, я жалел, что не умер… Это был самый настоящий грохот потрясения в моей жизни – осознание того, что не увидишь этих озорных ямочек на щеках и не услышишь смеха, покрывающего сердце слоем сладкого тягучего меда». Изъеденный пороками, чувствуя себя оплеванным, заклейменным, он до последней минуты не мог сделать шаг навстречу, заговорить с ней… Репетировал столько раз, денно и нощно… без толку изводил себя бесконечными думами. Он был готов задолго до наступивших минут. Подоспел этот час, и он потерял всю храбрость. Ему столько всего нужно сказать, но он страшно взволновал, ибо не только душой, но и телом намерен раскаяться во всех прегрешениях, представ перед ней, как перед Богом. Как только он взирает на неё, в его зрачках – дрожь; он пьёт ее своим сердцем, близ неё он вдыхает всю любовь.

Уже отчаявшись привлечь её внимание, он, выдержав испытание временем, но так и не собравшийся с мыслями, рассуждает об уходе, но, опустившись на дно сознания, где не перестаёт заканчиваться до сей поры глухая безмолвная борьба с самим собою, что-то напоминает ему о неизбежном конце, который ожидает нас всех. «Помяни мое слово, Джексон. Жизнь не бесконечна, зачем медлить и ухудшать свои шансы на то, что может в одночасье сделать нас счастливыми, будь мы чуть смелее?» – совет Ника, к которому я вновь и вновь обращаюсь. Невыносимые проявления действительности, продиктованные условиями, поставленными мне не только Брендоном, но и Даниэлем, мешают мне совершить то, чего я страстно желаю.

Платком проводит он по лоснящемуся лбу и идет куда-то так целенаправленно. Назойливая мысль не оставляет его в покое. Медленной поступью с новыми силами, ещё оставшимися от душевного кризиса, несчастный шагает к ней, спотыкаясь от волнения, неся в себе громадное количество чувств, обуревавших над ним. Меня одолевает незнакомое волнение. Второй раз я взволнован сценой сближения дочери и отца. «Все его мысли написаны в его движениях».

Смущённый присутствием посторонних, робко приблизившись к ней, он не знает, как сказать, как отвлечь её, пока та, сидя к нему спиной, выслушивает собеседника. Не могу я ясно разглядеть черты его лица, но, судя по оцепенению, одни глаза выдают в нем жизнь; тело застывает, он краснеет до корней волос. Почувствовав стоящую за собой чью-то фигуру, заслоняющую падающий на них свет, она едва оборачивается и поднимает на него чистые-чистые глаза. Ощущающий её волнение, я убежден, как у неё неистово колотится сердце. У меня перехватывает дыхание, как только он протягивает ей руку и затуманивает её таким взглядом, который пронзает до пяток. Я считываю с ее сердца – ее пламенная тоскующая по нему душа всё простила и тянется на цыпочках к нему.

– Ник приглашает её на танец? – замечает с улыбкой брат, но печальные ноты, ненамеренно обозначившиеся в его речи, невозможно не уловить. Не только по выражению лица можно ощутить чувства человека, но и по содержанию звучания голоса.

Я ограничиваюсь одним кивком и издали с сыном кающегося продолжаю наблюдать за происходящим.

Какая-то непобедимая робость объяла её.

Эта картина так трогает меня. Не обманывают ли мои глаза?

У захваченной врасплох все слова замирают на губах. Беззвучно, раскрывая лепестки губ, она словно невольно проговаривает с дочерней страстью, не то спрашивая, не то утверждая:

– Па-па?

Осчастливленный одним лишь долгожданным словом «папа», прозвучавшим из уст дочери, черты его лица освещаются добрым взглядом и не исчезает все та же застывшая улыбка. В его сердце – отражение небесной лазури. Переживая слишком бурно, он багровеет от напряжения. До чего же полно трепета, произнесенное дочерью, обращение к отцу! Как же его преображает ее присутствие. Едва она только произнесла это чарующее слово, он сразу же обращается в другого человека, пребывая в блаженном неведении. Эта минута заслоняет за собой те несчастные события, в которых он существовал. И если до этого он желал своей смерти, то сию минуту в нем теснятся чувства наслаждения жизнью, где каждая секунда для него ценна и блаженна.

Повинуясь невидимому притяжению, они давно забытыми родственными нитями, связывающими их друг с другом, оплетают тоскующие души, и в этом объятии они замирают и безмолвно оживляются.

Нет ничего более волнующего, чем этот момент. Движения нежных вздохов пробегают по смотрящим. Это зрелище тронет самое жестокое сердце. Никогда, никогда я не видел такой картины – грубый и закрытый от мира, поглощенный работой и мыслями о своей неудачной любви, превратившей его в остерегающееся любых чувств существо, трепещет от счастья, наполненного нежностью, что свойственно матери, не отходившей от своего дитя. Его истерзанное сердце вновь воскресло, вновь полюбило; из его седины появились живые нити, оплетающие и будящие его тело от непробудного мрачного сна, являющегося для него реальностью.

Зажигаются первые звезды, будто для них. Из глуби бесконечной все предавшиеся покою души взирают на отца и дочь.

Одухотворенный желанной мыслью, восхищённый очарованием небесных черт дочери, которыми все часы жадно упивался его взор, он, как стражник, охраняет этот поблекший цветок. Долгие страдания калеки изнурили ее.

Взгляд отцовской нежности, преисполненный безрассудным обожанием, трогает девичье сердце. «Давай же, согласись…» – произносится в сердцах потрясенных живой грёзой.

Все, все не спускают взглядов от них – облика ангела, явившегося к грешнику.

«Один взгляд, один жест, одно слово и всё сразу же перестанет быть тайным», – разум еще удерживает меня, но сердце бойко сопротивляется.

Мягкий вечерний ветер легкими незаметными движениями окутывает их и одним небольшим порывом касается её лица, увлекая волосы назад, как бы ободряя, уговаривая на то, чтобы она выразила то самое согласие, которое может ознаменовать сплочение родных частичек, отдаленных друг от друга. Печать страданий на лицах обоих так чувствуется, что вдогон за побуждающим ветерком образуется дымка печали. Её глаза говорят «да». Замерев на несколько секунд, они выдают себя будто натурщиками, которых плавной кистью рук выводит на холсте невидимый художник, сам плачущий от испытываемых им чувств, рисуя встретившихся – отца и дочери спустя годы. Его крупные слезы капают на полотно и оживают эти души. «Их душевные слезы сильнее… сильнее слез всех взятых зрителей». Покорно отдавшиеся тёплые пальчики её рук с чрезвычайной застенчивостью доверчиво ложатся в его ладони. Разом происходящую перемену в Нике замечают все, отчего лёгкое и незаметное «А-а-а-х» можно прочесть по губам прикованных, очарованных оков. Такого ещё не приходилось никому видеть. Свет в душе отца так загорается, что переносится на других и мерцает, сплетаясь с блеском летней ночи. Он только начинает жить. Начинается новая эпоха в его жизни. В недрах его сердца сбылась тайная заветная мечта. Для него сегодня праздник жизни. Она согласилась, она подала ответный шаг, значит, не зря, не зря он почти две тысячи дней обдумывал события всего лишь одной минуты своей жизни, могущей изменить его мир и излечить раненое сердце. Он сгорает от избытка счастья, что готов воздавать благодарение Всевышнему. Она его закат и его рассвет. В ней – вся его жизнь, и в ней же – его смерть. В глазах грешника прочитываются лучезарные молитвы, молитвы благодарности. Всё в нем, вся его душа, отвлекшись от земного, устремляется к небу, каждую секунду благодаря и благодаря за это счастье, которое, как он уверяет себя, он не заслуживает.

В священном сумраке ночи, под таинственной синевой небес, реющие среди побледневших звезд вселенной от льющихся слез ангелов, с плавностью небесного видения шествуют сквозь расступившуюся толпу. С выражением глубочайшей нежности он привлекает к себе это существо; глаза сияют от радости, от гордости за неё. Не торопясь, в легком медленном танце, напоминающим покачивание матерью своего дитя, положенного в коляску, припевая колыбельную, они почти незаметно колышутся, как два стебелька в поле, под пляшущими отблесками колеблющихся огней и волной музыкальных звуков, держащих упоенных счастьем в своих объятиях. Сказочное зрелище.

С каждым взглядом на нее он любит её сильнее и сильнее.

Глава 63
Милана

Удары моего сердца заглушают музыку. Во мне – незнакомое прежде волнение. Маскировать даже толстым слоем эмоции почти невозможно. Держа голову прямо, я улыбаюсь дрожащими губами; по моему телу пробегает судорога. Сжавшись друг перед другом, нас обоих взял страх, будто мы впервые увиделись и никогда не знали друг друга. Все оборачиваются в нашу сторону, разглядывая… Наши имена летают по кругу. Появившееся легкое головокружение с пробуждающейся нечаянной нежностью застилает взор, что мир передо мной, как и все происходящее в нем, видится расплывчатым, мутным, прикрытым чьей-то большой ладонью. Долетают приглушенные обрывки фраз, смех… но это осязается так, будто где-то далеко от нас, в то время, как между нами происходит то, что никогда не происходило – духовная связь. В приливе внезапного счастья я пытаюсь осмыслить происходящее и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Так холодна застывшая рука отца, покоящаяся на моей спине. От его впавших глаз веет такой печалью. Он так пристально смотрит на меня, что мое сердце вопреки воли, с каждым его пронзающим взглядом, едва не выпрыгивает из груди. Это наш первый танец.

Вдруг он говорит очень тихо, но очень внятно:

– Я прошел свою каторгу за то, что предал тебя… – Его взгляд трогает сильнее, чем он признается. – И… могу мол…ить… – Речь папы прерывается тихим покашливанием. – …молить лишь о том, чтобы когда-нибудь ты простила меня…

В моих ногах тяжесть, а в глубине сердца – все та же боль. Он затронул предмет стольких слез, что я опускаю глаза, чувствуя, как в душе происходит перелом, борьба противоположных чувств. Ведь мое сердце до конца не разобралось. После всех потрясений, после всех его слов есть какое-то преграждение, чтобы мне простить его.

«Требуется, кажется, еще что-то, чтобы заполнить пустоту в его сердце, а из моего исторгнуть злобу – любовь».

Мое молчание не останавливает его:

– Я ждал… т…тебя… – Волнение обостряет путаницу в его мыслях и словах и окончательно вызывает во мне смятение. Я ищу, я жадно ищу признаки лжи, вглядываясь на него, но их нет, ни одного. – Прошло столько… столько…. Столь… – Оторопь мешает ему связывать слова. – …времени… Я ждал… – Бессознательно я взглядываю на него. Во всем выражении его лица – правда, вынуждающая меня поверить в глубину его мыслей. Глаза напротив говорят то, что не говорят губы, но он прилагает усилия выговорить: – Моя обожаемая дочурка… Созданная из звезд… – В уголке его рта дрожит слезинка, которую я улавливаю после того, как непроизвольно улыбаюсь той долго не сходившей с губ улыбкой от услышанной фразы, которую не ожидала услышать от того, в ком воплотилась давно утерянная, как мне казалось, душевная чувствительность.

– Мне бы хотелось избавить тебя от страданий…

Он все знает. Джексон ему рассказал. Раны на сердце алеют.

Задев меня за живую струну, в последующую секунду в моих глазах появляются слезы. Я смотрю на него; снова и снова скатываются капли воспоминаний к моим губам. Болезненно переживая свою вину, он плачет и говорит со слезами в голосе, как только заканчивается песня:

– Проклинай меня в душе за каждое слово, что явилось причиной твоих слез… – С меня льется водяная стена, и я начинаю беззвучно всхлипывать. Его рука укрощает нахлынувшие на меня рыдания со словами: – Я хочу, чтобы ты вернулась в мою жизнь – это всё, ради чего я дышу… – Я плачу сильнее, не зная, как остановить это. Боль отца хлынула через край. В его слезах – сердце. Он так сжимает мою ладонь, что я, взирая на него так, будто какой-то магнетизм удерживает меня, вижу, как он, начав задыхаться, – он никогда не страдал одышкой – жмурится, словно от боли.

«Отец отпустил маленькую девичью ручку, которую держал у своих губ и, почти плача, прошептал, что сделает всё возможное, чтобы вернуться домой…» – пробегает во мне строчка из романа.

Не способная ответить ему, я напугано пробегаю глазами по его телу. С судорожной торопливостью он обшаривает нагрудной карман, потом резко отпускает свои руки, наклонив голову вниз. В одночасье у него как хлынет кровь из носа, что я, затрясшись от неподдельного ужаса, поневоле отшагиваю назад.

– Мистер Ник! – в следующую минуту раздается неспокойный голос Джексона, определенно наблюдавшего за нами, и через пару секунд он оказывается возле него, но не показывает вида, что замечает меня и не удостаивает своим вниманием, порождая неизвестную никому, мучительную, ломоту в моей душе. «За что он так? Словно я для него призрак». Питер подходит следом, обнимает меня и подхватывает сорвавшуюся с моей ресницы слезинку.

– Приподнимите голову вверх! Кровь должна отойти сразу. – Не спрашивая, он достает из кармана отца своей рукой мой платок и присоединяет к его носу, на что я сраженная смотрю… Слепая любовь его к моему отцу так изумляет. – Пойдемте потихоньку, вам нужно сесть! – Джексон восклицает с таким напором, но отец стоит на месте. Я чувствую такую боль за то, что из-за меня ему стало плохо. Он ждал моего ответа, но я не смогла ничего ему сказать.

– Джексон прав, – робко вставляет Питер с выражением добросердечия и оглядывается по сторонам, чтобы никто не заподозрил что-то неладное и не началась паника среди пребывателей, но некоторые все равно собираются в толпу возле нас и встревоженным шепотом спрашивают друг у друга о произошедшем. – Вам нужно присесть… – Он теряется.

Джексон поддерживает за плечо отца, из которого выходят едва заметные отголоски стонов, ослабляющиеся громкостью мелодией.

Через мгновение папа, прямо в мои глаза, положа свою дрожащую руку на сердце, с нежностью, смешанной со скорбью, произносит:

– Когда я был так далек от тебя… я любил тебя в мыслях…

Меня пронзает, как клинком шпаги, от коснувшихся слов, оставляя в сердце гигантский след. Меня вот-вот саму хватит удар. Я раскрываю рот в состоянии мгновенно наступившего оцепенения. Слезы душат меня. Я замираю на месте. Как он сказал? Мне послышалось? «Эти слова… эти слова… он так произнес… но… Или… Нет-нет, Милана, это всего лишь плод твоего воображения».

Сославшись на нездоровье, папа покидает всех. Джексон не бросает его ни на одну минуту и отходит вместе с ним. Всей тяжестью тот опирается на его руку, хрипло дыша.

Я остаюсь в объятиях брата и не перестаю рыдать. «Дала волю слезам у всех на глазах».

– Сестренка, прошу… не плачь… Как мне помочь тебе?..

С тяжелым сердцем я качаю головой в стороны, чувствуя мучительную боль в каждой косточке тела.

– Милана! – взволнованно отзывается примчавшаяся Ритчелл, трогая меня за спину. – Что… с тобой? Что? – Я вырываюсь из рук Питера и иду в сад, почти теряя сознание.

Мне слышатся волнения подруги:

– Питер, она же плачет… сделай что-нибудь… Ты только взгляни на нее! Мы должны помочь… придумай, пожалуйста, что-нибудь…

– Сейчас я поговорю с этим Чиполлино! Залепить бы ему пощечину, схватить и трясти, пока не рассыплется его гордость, которой он окружил себя! – с легкой злостью молвит брат, но всего остального я уже не отмечаю и лишь чувствую, как иссякают мои силы. Искусственно подстегнутая воля слабеет, и я с грустью всматриваюсь на усеянное золотистыми звездами небо… «Вот бы увидеть падающую звезду и загадать желание, как в детстве».

Луна, висящая на ложе облаков, затерявшаяся в безмолвии ночи, тянет печальной прохладой, задевая всё существующее в этом мире невидимым покрывалом. Шагаю так быстро, будто сбегаю от болезненного напоминания и опускаюсь, как по стене, под своды деревьев, в тени которых веет успокаивающей прохладой. Жалобно трепещущие струны скрипки пронизывают душу болью. Эти жалобные мотивы прокатываются и в тихой вечерней песне птиц, и осязаются от завывания ветра. Сердце так мучительно щемит. Вдали от посторонних глаз, обезумев, вся дрожа, похолодев, я крепко зажмуриваю глаза, представляя себя еще во сне, а в висках непрерывно звучит одно: «Когда я был так далек от тебя… я любил тебя в мыслях…»