Размахивая каштановой гривой, в темных брюках и в обыкновенной зеленой атласной рубашке с коротким рукавом, в дурном расположении духа быстро притоптывает еще один синеголовник с острыми шипами. Широкий лоб, выпирающие губы с суровой складкой, высокая, пополневшая в бедрах и чуть в руках, – или я давно ее не видел? – своей быстротой и уверенностью в походке так и производит типичного воина. Да, во всей истории она занимала положение жертвы, но проявление ею варварской свирепости ко всем и к виновным, и к невиновным, зашло слишком далеко.
Посматривая исподлобья друг на друга, заходя в центр перекрёстного движения, все разом на мгновение замирают, подобая неподвижным восковым фигурам, словно на старинном фотоснимке. Теперь они в самой глубине рокового созвездия. Над всеми тяготеют тайны прошлого, а бесконечный, давно забытый длинный ход воспоминаний, забальзамированный временем, воскресает. Кто посмотрит, так придёт к выводу, что это настоящее воскрешение былого с небольшими изменениями главных героев, выраженными потускнелой годами наружностью, но их природа остается неизменной. Стоит прислушаться, так услышать можно, как в сердцах живых выходцев, с минувших двух десятилетий, звучат колокола. Сохранённый в моей памяти день, когда таким же образом все встретились на перекрёстке улиц, тоже оживает. Хорошо знакомых друг другу четверо душ, переплетенных некогда двумя верными подругами любовью и дружбою, особой гармоничной системой, рухнувшей за одну горькую минуту под ударом поломки этого сплетения, сквозь время связывает одно событие. Став заклятыми врагами, они помешались от ненависти и уже долго-долго борются в исступленной вражде, уже не зная, как и чем насолить каждому. Перевернули всё. Исказили всё. Соперники тайным путем запутали не только свои жизни, но и жизни своих детей, которые наперекор воли попали в эти жесткие рамки чудовищной войны между двумя кланами. Невиновных юных заставили вооружиться и воевать!.. И воевать, и следовать правилам, не ступать и шагу на чужую территорию. Вовремя старые ошибки никто не исправил, оттого не только пострадали сами нападающие стороны, но и страдают их дети, запутав этот несчастный снежный ком вранья лианами до невообразимых размеров. Но до сей поры этой битве никто не положил конца. Она что, непобедима? Или в ней нет победителей? Захватчики черпают силы от новых козней. Не осознают безрассудства. Как заставить их остановиться? В такой дышащей праздником обстановке они создают ощутимый контраст, наполняя атмосферу душевной угнетенностью и тьмой, что, откуда-то ни возьмись, две хмурые гигантские тучи заслоняют непорочное белизной небо. Само Солнце взрывается от их гнева и, покрытое жуткими облаками, будто оплетенными дымом от пожара, образует черное-черное со злостью надзирающее свысока око. Не является ли это тем самым случаем, который язык не повернется назвать случайностью? Для чего-то их – может, кто-то свыше? – опять объединили. Но для чего?
И не отдалить этот роковой миг.
– Какой сюрприз! И вот мы все с вами собрались! – начинает мама, злобно смотря на Анну, после переводит взгляд на Ника и Джейсона. – В нашей доблестной четвёрке появились новенькие, – коротким взглядом указывает на Наталию и Марка.
Воспользовавшись случаем смолвить ядовитое слово, вступает в схватку с соперницей вторая женщина:
– Сюрприз так сюрприз. А что, собственно, мы здесь делаем? – Анна серьезно спросила или?..
– Мужчина, то, что левее от выдры, вы разве не пояснили, куда ведёте её? – скрипит надтреснутым голосом Мария.
Отец старается держаться в рамках приличия, оглядывая идущих вперед гостей. Ник мерит Марка долгим-долгим взглядом.
Услышав, Анна накаляется от гнева и своевременно даёт ответ:
– Кого ты выдрой назвала? Ты на себя смотрела в зеркало?
Мария раскрывает рот, метив глаз на Джейсона:
– А ты чего, пришёл с новой преходящей пассией? Меняет, как перчатки. В ней ничего нет настоящего и губы с грудью тоже накачала! – И, не упуская случая, напоминает: – Не твой же сын женится.
Одно слово моей матери стало точкой очередного начала словесной стычки.
– Женщина, вы в своем уме? Скажи ей, милый, – вставляет негромко Наталья.
Чужим, зловеще спокойным голосом, будто его собственный голос умер, в кой-то веки заговаривает отец:
– Оставь свои лживые слова при себе. И не трогай мою женщину! А пришел я потому, что так нужно.
– Нужно? – резко смеется мать.
И следом она отпускает грубое ругательство:
– Ты променял семью на таких богатеньких особ! С проститутками шлялся, когда я пахала и зарабатывала деньги, чтобы как-то кормить и твоего, между прочем, отрока! Тварь ты негодная!
Такими выражениями она подогревает котел его эмоций.
– Друг сердечный, – адресует Нику, раздражаясь на этот вызов, – что ты нашел в этой психопатке? За что ее любить до потери сознания? – Зло побеждает в отце. Отсутствие сдерживающего импульса позволяет ему сказать: – Да знал бы, что ты такая, не посмотрел бы двадцать лет назад на тебя! Я взял тебя ни с чем, круглой сиротой, благодаря мне ты имела и дом, и работу! И не тебе говорить, что я с кем-то там и шлялся. Пусть я и шлялся, но не приносил вестей, что где-то там, на стороне, у меня есть дочь или сын! – Отец вводит в действие жесты, Наталья его оттягивает, что-то шепча, но он не слушает ее и продолжает, гневно взрываясь: – И после своего ухода я никогда не забывал о них! И присылал им, заметь, и родному, и неродному и деньги, и одежду, и подарки на каждый праздник! А ты, оправдывающая все свои действия, делала всё, чтобы я не посмел с ними общаться! СУКА! ТЫ ПРЕДАЛА МЕНЯ! ТЫ ПОСТОЯННО СПАЛА С НИМ, А МНОЙ ПОЛЬЗОВАЛАСЬ!
Мать дергается и заливается слезами.
Анна подает голос, сделав шаг вперед:
– И цеплялась за нашу дружбу, чтобы быть с этим поганым человеком! Как ты могла на это решиться? Из-за вас обоих моя жизнь пошла ко дну! Из-за вас! – укоризненно говорит она, зарыдав, как только мысленно устремляет взгляд в прошлое. Марк пытается ее успокоить.
Позабытая враждебность всколыхнула во всех с новой силой.
Дым сражения повисает над ними.
– Как вы мож-е-т-еее? – орет, в слезах, мать. – Вы не знаете, о чем вы говорите! Не знаете! Джейсон, как тебе не стыдно! Ты же с-аааа-м з-з-з-з-аставил м-еня… тт…огда… – Она не может говорить. Так сильно заикается.
– Я никого не заставлял! – громко и крайне резко он обрывает её с каким-то неестественным смятением, которое я подмечаю в его округлившихся глазах. – Тебе в психушку пора! Как и твоему седовласому, как смерть стоящему на полусогнутых! – Разбрасывается развязными словечками отец, изображая храбреца. Этим он тщится наполнить перебранку доверху собственной искаженной объективностью, делая из себя на вид непогрешимым. Усмехаюсь внутри над его высокомерием. Подло!
– ТЫ ГРЕШЕН ВО ВСЕМ! ИЗ-ЗА ТЕБЯ ВСЕ ЭТО! СВЕРНУТЬ БЫ ТЕБЕ ШЕЮ! – Он не оставляет без внимания своего друга, на которого свалил большую часть вины. «Возможно, я впервые вижу истинную сущность отца, с которой не был знаком ранее».
Пристально следя за каждым движением Ника, усматриваю, что он не выражает нахлынувшие чувства ни звуком, стоя с каменным лицом. Этому спокойному виду также противоречат глаза. Не имеет он охоты лаяться, лишь в страдании наблюдает за всем, что происходит. Но минуту погодя, зашевелив губами, глухим голосом произносит, сохраняя учтивое обхождение:
– Надобно сказать, мы должны помнить, по какому случаю мы здесь собрались!
– Мне кто-нибудь ответит, по какому? – криком спрашивает Анна, без конца вытирая слезы с глаз.
– А что, твоя милая доченька не известила? – Она пополняет мое ощущение постылости к ней. – Свадьба у пасынка твоего с дочерью Джеймсов. – Анна пребывает в шоке, отвратительно сморщившись.
Слушаю их препирания и поражаюсь той агрессивности, вкладываемой ими в слова. Стороны не уступают друг другу в ярости. Прошло столько лет. Но насколько я могу судить, прошлые ошибки они не хотят исправлять, жонглируют непотребными выражениями, не слыша себя.
Довольный язвительными выпадами, Джейсон и на этом не останавливается:
– Друг, а чего ты отмалчиваешься, я не могу понять? По телефонному разговору извинения просил, умолял меня простить тебя…
Бедный Ник так тяжело дышит, глазами водя по своим ногам. У него хватает сил и разумения воздержаться от любой грубости. Он собирается со словами и глубоко-глубоко вздохнув, отчеканивает с душою:
– Простите меня все. Вините меня во всех грехах. Анна, я любил тебя и любил твою дочь, мне нет прощения, что я сотворил с нашей семьей. Мария, я любил тебя до поры, пока не узнал, какая ты лукавая и нечестивая женщина! Джейсон, – к нему он поворачивается лицом и прежде чем начать говорить, тот, прищелкнув языком, с дьявольской жестокостью выносит:
– Приумолкни со своей правильностью, разительно подбешиваешь! Мы все уже наслышаны о твоих извинениях!
Анна с презрительной бранью кидает:
– Сдохни уже поскорее! И к дочери моей не подходи ни на шаг! Увижу – убью!
– Пожалуй, соглашусь с моей подруженькой! И к моему сыну не подходи! – насмехается мать и присовокупляет к своему распоряжению череду проклятий: – Будь ты проклят! – И подходит к нему, зло толкая его в грудь.
Это последний штрих. Слишком увлекшись просмотром кинофильма ужасов, меня берет какое-то исступление. Я и не соображал, что они будут так настроены друг к другу. Помирить их вряд ли удастся, но нужно же что-то делать, пока они всё не испортили и не накинулись друг на друга. Не сговариваясь, наблюдавшие с трех сторон, я, Тайлер, Милана и Питер двигаемся к четверке. Милана отводит маму, но последняя так взбесилась, что на всю разражается:
– Уберись с моих глаз! Что ты прискочила? Погляди вон на своего папашу алкаша! Вон с кем ты все это время общалась! Помню-помню твои сообщения моей дочери! – Пуляет взглядом на Ника.
Тот тут же:
– Не смей так говорить с моей дочерью!
Утомленный пустым существованием, единственный из них, кто отличается душевным благородством.
– Тебя не спросила, как мне с ней разговаривать! Ты никто для нее! И для меня – пустое место! Твое имя уже все забыли! – голосит она с самодовольной убежденностью. – НЕНАВИЖУ!..
– Прекратите! – ввожу в строй свой голос, становясь в середину. И руками торможу говор каждого. – Давайте не будем портить праздник и завершим скандал!
– Явился паршивец! – Анна нисколько не убавляет свой пыл, окруженная ореолом порочности.
Питер устраивается чуть поодаль. Мария, заметив, скользит к нему:
– Сынком еще называется. Мать даже не пригласил, через посторонних лиц она узнает, что он женится. Не сказал ничего!
Питер не отвечает, зажав зубами нижнюю губу и смотря пустым взором в сторону замка.
– Мама, – с жаром втолковываю я, – остепенись! Прошу тебя. Не разрушай то, что держится на волоске! Нельзя! Такой день все-таки! Оставим все на потом.
– Вы оба отреклись от матери! Я вам не нужна! – Она бранится словно не в себе.
Мама невесты, приметив всех нас, вскоре становится частью нашего сбора.
– Добрый день, дорогие! Мы очень рады, что вы пришли… – принимает их всех с особенной сердечной теплотой, осматривая с незаметным ужасом разгоряченные лица, которые свидетельствуют об участии их в семейном мятеже.
Анну так и распирает, что одного лишь взгляда на неё достаточно, чтобы убедиться в том, что она считает секунды поскорее выбросить еще один словесный мусор.
– Аннет, как ты могла не поделиться, что твоя дочь выходит замуж за… за?.. – И поворачивается к Марку: – И ты молчал.
Миссис Джеймс поджимает губы, чуть приподнимая плечи:
– Анна, дорогая, я не хотела тебя огорчать… – Аннет вкладывает мягкость, душевность в слова.
– Ни слова больше! Я ухожу! – Анна озвучивает ответ в форме агрессии и, стремительно развернувшись, уходит. Первое направление компаса Север исчезло. Марк не отпускает её, но та рвет и мечет, что он не удерживает её в руках и, освободив, потирает свой лоб ладонью и следом снимает темно-синий пиджак, сохраняясь на месте.
– Мне тоже здесь делать нечего! – Также поступает Мария. И, скользнув глазами по полуживому Нику, брюзгливо фыркает, так как он, заметив на себе её взгляд, круто отвернул голову. И выбывает еще одна стрелка компаса – Юг.
– Ты не можешь уйти! – в эмоциях выкрикиваю ей я, но это бесполезно.
Питер с Миланой сразу же удаляются, поддерживая друг друга. «Я счастлив, что она на попечении брата, когда ей так нужна опора». Аннет сообщает оставшимся, чтобы не стеснялись и проходили. И отлучается, радушно предупреждая, что совсем скоро начало и нужно занимать места. Марк просит Ника переговорить с ним. А я остаюсь с отцом и его дамой, которую он успевает приобнять, за что та чмокает его в щеку.
Наговорил гадких слов и считает себя королем мира? Нет. Я не оставлю этого. И осмелившись, волочу языком, встревоженный собственной несдержанностью:
– Наталья, предоставь нам с отцом поговорить наедине?
– Говори при ней, – строго бурчит отец, насупившись и лаская пальцами ухоженную руку женщины. – Ты не первый раз её видишь, – с двусмысленным выражением, запрятав немой укор, произносит человек, обманувший мои ожидания и надежды.
Могу и при ней, но она узнает не лучшее о нем. Душа теряет равновесие, и я не буду проявлять вкрадчивость.
– Хотел сделаться справедливым, собрав все для этого основания? Стало лучше тебе?
Он выпрямляет сгорбленную спину и поднимает на меня раздраженно-удивленный взгляд, сообразив, о чем пойдёт речь.
– Наталья, нам все-таки стоит поговорить с Джексоном наедине, последний разговор по телефону неудачно закончился, ты можешь…
Та кивает, отстраняясь, даже не пикнув. По ее недовольному лицу очевидно, что она еще отдельно устроит взбучку отцу за то, что он не предупредил её, кого она встретит на банкете. Ни один день, предчувствую, она будет дуться на него и говорить с ним сквозь сжатые белоснежные зубки.
– Тебе стало лучше от того, что ты устроил? – Повторяю свой вопрос. –Полегчало? – с не самыми лучшими чувствами высказываюсь я, но в пределах пристойности.
– А тебе что за дело? – небрежно растягивает слова, помышляя, что сказать еще. – У тебя нет права мне мешать что-либо делать! – Вот оно – наглядное выражение снова пробивающегося буйного нрава. – Сентенциями юношескими будешь бросаться?
С плевком относясь к его фразе, говорю, что думаю:
– Твои суждения, что я заслышал, противоречат здравому смыслу!
– А с чем ты не согласен? Ты и сам гневил мать, что та запрещала нам общаться, разве не так?
– Гневил, когда не знал, почему она тебя терпеть не могла!
У него появляется странная искусственная улыбка на вытянутом лице:
– Ник науськивает тебя? Я смотрю, ты стоишь горой за него. С чего бы вдруг? Не он для тебя отец, а я вообще-то, – в злостном тоне рычит он. – И к чему ты мне это высказываешь? Я не пренебрег его и твои просьбы и приехал. И скажи спасибо, что я в эту секунду еще здесь, так как должен уйти после того, что услышал…
Наполнившись жаром от его гнусных умозаключений, я бессознательно ставлю руки по бокам.
– Должен уйти? – И этого человека я ожидал столько лет. – Кому ты одолжение делаешь? Я-то думал, ты действительно приехал, чтобы поддержать, как никак, того, кто называет тебя отцом. Не сомневаюсь, что ты явился лишь для того, чтобы оборвать это мероприятие и изъявить перед своей Натальей «ангельскую» душу! А я еще хотел поделиться с ним реалиями своей жизни, попросить совета…
– Делись, кто же запрещает?!
Я разъярен. И разочарован.
– Свернуть бы тебе шею, – отвечаю его же словами, мучительно прогоняя про себя все слова и действия, которые видел и слышал от его стороны. А ведь я тогда, когда Ник со мной поделился прошедшими событиями, не глубоко поверил ему и позволил терзать себя сомнениями, что отец не смог так поступить, однако, мои глаза видели, а уши слышали наяву его непрекращающийся обмен «любезностями» с тонной мерзости, как в сторону друга, так и бывшей супруги.
– Язык ты накачал до дерзости, но не забывайся, что я твой оте…
Прервав слова, готовые сорваться с его губ, я отрезаю:
– Никогда бы не мог подумать, что человек может опуститься так низко. – Закрыв рот, я всеми силами не пускаю в свет то, что наворачивается на язык, но напрасно: – Изнасиловал мать, а после накладываешь на неё шквал упрёков, ужасных слов, чтобы показаться беспричастным ко всему? Я никого не выставляю правым из всех вас четверых. Да, мистер Ник поступал не по-честному, но он признался во всём и взял вину на себя, хотя это следовало сделать тебе в первую очередь, тому, кто сотворил непоправимое. Пусть и мать отрыгивала грязь изо рта, но бедосирую обесчещенную женщину можно понять. А вот тебя… – сморщиваюсь я. Голова немного горит. Вероятно, повысилось давление.
Его лицо ужимается, становится помятым, как постиранная вещь. Он смотрит на меня, прищуривая глаза от солнца. Укрощенному моими заслуженными упреками нечего ответить. Он даже не упирается, не взваливает вину на другого потому, что это чистая правда. И, исчерпав все аргументы, он вынужден сдаться в немом состоянии.
– Отрицать не будешь? Как ты мог? Ты её обесчестил! Ты сломал ей жизнь! – Горечь захлестывает меня.
– Джексон… – Он так растерян. Руки его бессильно падают по сторонам. – Ты… это было давно и… я не понимал…
– Я изменил к тебе отношение. И знаешь, что скажу тебе? Лучше бы ты совсем не появлялся в моей жизни. Такого отца я не пожелал бы никому! – От меня не ускользает горечь, какой были проникнуты слова. Я зол, я страшно зол.
Молчание длится с минуту.
– Как бы ни было я – твой отец, – высказывает без прежней злобы. – И ты такой же, как и я! Деспотичные замашки присуще и тебе, не отмахнешься от них! А в моём прошлом я не позволю тебе копаться! Ты не дорос, чтобы понять меня!
Раздосадованный всем тем, что мне удалось услышать от него, подытоживаю, указывая рукой, в какой-то степени неосознанно проецируя, довлеющую надо мной, фигуру отца:
– Клянусь дьяволом, я никогда не буду таким! Я не обладаю качествами подлого эгоиста! Больше я не буду ни препираться, ни мириться. Родственные связи впредь между нами разорваны!
И уношу ноги, оставляя его в колеблющемся с ответом положении. Слышу, когда минуло уже два десятка секунд:
– Джексон. Постой.
Поговорили. Его поступок ожесточил мое сердце, я не хочу больше его видеть. Больше я не поверю в его лживые слова. И оттого, что я сдерживаю слезы, на сердце тяжесть.
Через считанные минуты я оказываюсь на сцене и, приказав своим рукам успокоиться, глазам смотреть равнодушно, я принимаюсь за работу и перечитываю текст первой песни из восьми, под которую состоится танец молодых, не давая себе передышки на размышления, трясясь от волнения запнуться и забыть слова.
«Малейшее забытье и малейший взгляд на неё – и я пропал. Ибо один мой взгляд может пресечь её жизнь».
Глава 60
Милана
Мама, Мария не унимаются. Стену вражды между двумя семействами не разломить ничем. Больно. В моих мыслях была надежда, что Марк поможет изменить отношение моей мамы к прошлому, но она не оправдалась. Вечный камень на её сердце – ненависть к моему отцу. Питеру тоже невыносимы такие заскоки его матери. Моей-то и нет дела до этого брака, но Марии… Она не осталась на свадьбе собственного сына! Вскинув гордо подбородок, она унеслась, считая себя жертвой во всей истории. Как так можно? Неужто обида сильнее и важнее, чем значимое событие ее выросшего сынишки? Поддерживая меня, Питер и сам нуждается в поддержке. За своим юмором брат научился прикрывать серьезные вещи, пока его грудь раздирается на части. «Никогда не пожалуется». Дети враждебных семейных кругов давным-давно отпустили обиды, но их родители еще продолжают воевать, непонятно за что и зачем. Измерив их четверых беглым взглядом, меня поразило то, насколько за эти годы каждый из нас постарел. Зависть, ненависть, обиды оставили следы на их лицах. «Мы должны быть сильнее их, мудрее и не позволять проявлять гнев на их ненависть», – уверял меня Питер, ни сказавший и слова в ходе той битвы, после которой не ушли с поле боя лишь мужчины.
Когда я ненароком увидела отца, вставшего на мою защиту, то инстинктивно затряслась, – дрожь не проходит и в сию минуту – и ноги мои не чуяли под собой ничего. Гладко выбритый, не с запущенной бородой с проседью, одетый по случаю, с седой макушкой, с изрытым глубокими морщинами лицом, повел себя, как настоящий мужчина. Отец держался, когда на него со всех сторон сыпались открытые угрозы, грязные слова, запреты об общении им со мной и его сыном. Ни единого упрека, ни единой замызганной фразы не было сорвано с его уст. В его глазах, руках, теле нет ни одного проявления злости, только-только горькие сожаления.
Бросая украдкой взгляд на отца, завязавшего разговор с легкостью благовоспитанного человека с тем, кто является новым мужчиной его бывшей супруги, меня одолевают мысли, как он изменился. Другой бы на его месте проявил дерзость, ревность, остерегался бы такого общения, смотрел из-под опущенных ресниц на соперника, сердясь. Но не он. С ним произошли глобальные перемены. И… не сон ли это, не сон, что он стал таким, каким я всегда представляла его, сильного, справедливого, доброго? Я чувствую, как мое сердце тянется к этому новоявленному мужчине, чем-то напоминающим своей деформировавшейся внешностью любимого дедушку. Не могу объяснить себе, что со мной происходит. Подобного я не чувствовала. До того, как я узрела его здесь, я была сдобрена не лучшими мыслями о нем. Но не тотчас. Обуреваемая неизвестными доныне мне чувствами, я желаю подойти к нему, я желаю поговорить и выслушать этого человека. Он давно мне хочет что-то сказать.
Внезапно, будто распознав, что кто-то взирает и думает о нем, он встречается глазами со мной, и я молча выдерживаю его взгляд. Сказав что-то Марку, тот улыбается. Не говорят ли они обо мне? Эндрю уважительно встречает обоих и рукой указывает, куда им можно присесть.
Спугнутая высказыванием Даниэля, что он увидел Мейсона, идущего к нам, я отвлекаюсь от своих дум.
Музыканты на сцене. Гости толпятся, занимают места, ожидая молодых с таким нетерпением. Джексон на сцене. «Отошел от меня как можно дальше?»
Жених, находясь в крайней тревоге, размещается у арки. Я стою рядом с Даниэлем в самом конце дорожки – мы не проходим и уступаем места родственникам семейства Эндрю. Меня охватывают переживания, что мы даже не успели поговорить с Ритчелл до начала церемонии. Думается мне, что, еле сдерживая эмоции, я бы вряд ли поддержала бы её.
Секунда, две, нежным контрастом вливается ангельская музыка Johann Pachelbel «Сanon in D Major». Скрипка поет завораживающие сердце фразы, выводя их тонкой-тонкой линией, и поднимается ввысь под извивы мелодии, создавая неразличимую мягкую дымку, реявшую над красотой необъятных далей. Все замирают, пораженные, взволнованные. Мое сердце тоже не находит себе покоя. И меня кидает то в мороз, то в жар. Пилотирующий этим вечером озвучивает:
– Свадебное празднество объявляется открытым! Встречаем овациями нашу неподражаемую цветущую грацию Жозефину-Ритчелл!
Врата раскрываются и медлительно в движениях вереницею входят по напыщенному сладостным трепетом воздуху, взявшись под руку, невеста-дочь и отец. Волнующие впечатления, пребывающие в сердцах всех смотрящих и идущих, гармонируют с сияющим радостью небом. Воплощенное совершенство красоты плывет в молочном, из фатина, кружевном, с искрящимся блеском алмазов, облегающем, подчеркивающем её стройную талию, с открытым сзади вырезом, подвенечном платье «русалка». Объемная пышность ткани, на котором запечатлен настоящий бал цветов, прибавляется от колена девушки. Ступая по зеркальном полу, она волочит за собой роскошный, в несколько метров шлейф. Грудь невесты искрится огнями, ослепляя всех нестерпимым мерцанием под растопленными солнечными лучами. Удлиненный подол платья, ниспадающий складками, усеян сотнями перьев и, словно купаясь в воздушной морской пене, дива одним лишь видом заставляет восторженно оборачиваться каждого и смотреть не отрываясь. Она нежно взмахивает ручкой, которая держит букет, состоящий из лилово-белых пионов и веточек лаванды с коробочками распустившегося хлопка, перевязанный жгутом, и со счастливой улыбкой плачет, не скрывая чувств, охватывающих её в этот самый трогательный момент в жизни. Скромно декольтированный парадный наряд придает образу сдержанность, невинность, скромность. Крой длинных рукавов, пошитых тонкой, по цвету кожи, сеткой, также испещрен перышками, что усиливает романтичность, пушистость, легкость королевы бала. Протяженная сетчатая фата, вздымаясь вверх в объятиях с ласковым ветерком, придает невесте воздушность, пленительность, будто она вот-вот взлетит и воспарит над землей, как ангел небесный. Тонкий веночек из лаванды покрывает её мелкие завитушки на средне-русых волосах. Из невидимых сфер с отблеском земного блаженства испускаются облака кадильного дыма. Отец, с блестящими глазами и все это время, не стирая теплую-теплую улыбку с лица, почтительно целует дочь в щеку и отдает ее ладонь жениху. Мое сердце сладко сжимается. Ком встает в горле. Я непроизвольно смотрю на своего отца в эти моменты. Обняв невесту за спину, поцеловав в висок, он отпускает руку любимой, и они становятся друг напротив друга. Ведущий произносит трогательную-трогательную речь, слова которой врезаются в моё сознание все глубже и глубже, отчего из моих глаз струей текут слезы, и спрашивает молодых об их желании стать супругами и пронести любовь сквозь года. В этот момент Даниэль нащупывает мою руку, лежащую на его плече, и сжимает её, преисполняя сладкой печалью грудь. И после утвердительных, сказанных волнующимися голосами, ответов в знак преданности и бесконечности чувств молодые обмениваются кольцами, которые подает им на белой маленькой подушке троюродная пятилетняя сестра невесты, самая младшая гостья праздника. Устремляя полной нежности взгляды друг на друга, брачующиеся произносят поочередно завораживающие сердце обещания с бесподобной чувственностью. Слезинки Питера, секунда за секундой смахиваемые им с ресниц, переполняют мое замиравшее сердце. Слезы сильнее исторгаются из моих глаз. Одни растрогано шепчутся о том, какие красивые и какие влюбленные молодые, другие делают снимки, в то время, когда мое опьяненное мелодией воображение бессознательно принуждает думать о своем втором сердце и искать его среди других. Но моя же любовь, запечатленная в глазах, ярко свидетельствует о моей же лжи, сливая радость с болью.
Таинство любви у алтаря неизъяснимо сплетает новобрачных и их любовь приобретает отблеск благоговения.
Я плачу, плачу от счастья! На мое запястье капают слезы. Я не в силах остановить их.
– Объявляю вас мужем и женой! Скрепите вашу любовь поцелуем!
Душа распускается при виде этих двух сплетенных устами, как белых лебедей. До каждого присутствующего доносится дыхание любовного неторопливого нежного поцелуя, как легкая зыбь озера.
– И с этого момента вы стали еще ближе друг другу! Поздравляем Питера и Жозефину! Встречаем новую семью, семью Моррисов!
Обрушивается поток аплодисментов, троекратные крики «ура», все подымаются с мест. Муж и жена, крепко сплетя ладони, окруженные изъявлениями поздравлений, цветут пышным цветом и несут по дорожке свою любовь. Вихрь лепестков белых роз осыпается на них со всех сторон. Порхающие над головами счастливчиков белые голуби в душистом тумане из роз ознаменуют символ мира и единства. Причудливые на небе облака пританцовывают, дышат весельем. Лазурный праздник! Счастливые Эндрю, Аннет, заключают супружескую пару в объятия, одаряя их живыми цветами. Слезы льются со всех – плачут и мужчины, и женщины, и молодые, и старые, и дети. К ним присоединяются другие члены семьи, друзья, знакомые… Толпа грудится, что я решаюсь позже их поздравить, на это еще будет целый вечер.
Джексон, спустившись, обнимает молодых, и, переговорив с мужчиной (организатором вечера), снова поднимается на сцену, привлекая все взоры.
Чарли восторженно продолжает; его голос поддерживается аккордами:
– Дорогие гости! Сейчас состоится первый танец молодых! Давайте же поддержим короля и королеву!
Джексон, взяв микрофон в руки, оглашает торжественным тоном, пока невеста и жених, поместившись на середину дорожки, встают спинами друг к другу, принимают исходное положение и смыкают глаза:
– Приветствую всех, с кем еще не имел чести поговорить! Для всех вас и, конечно, для наших дорогих и любимых молодоженов, мы с коллегами наполним музыкальностью этот замечательный вечер и пробудим в каждом из присутствующих дремлющую чувственность и лирическое вдохновение! – Очень волнуется, но держится на сцене свободно, представляя других музыкантов.
Когда-то был диким, прятался от людей, а погляди, каким стал… Умеет командовать, увлекать всех за собой, покоряя своей воли.
И отдельное внимание он уделяет девушке-певичке, с чувством воззрившись на неё:
– И наша уникальная и несравненная Элизабет! Ну что ж, мы начинаем!
Проносятся звуки хлопков в ладоши. У меня прокалывает живот от его последних фраз. Почему он сказал «несравненная» и так долго смотрел на нее? А почему она так пялится на него?
Сзади слышу, как кто-то шепотом обменивается словами:
– Его женщина превосходна!
– И он великолепен!
И перед тем, как начать, он отмечает:
– Первая песня выбрана королевой вечера. «You raise me up» Westlife, дамы и господа. Выделю, что это одна из моих любимых групп, поэтому все песни, которые я исполню, будут…
И его неожиданно прерывает жених с настоящим гонором:
– Ты начнешь уже голосить или нет?.. Ноги затекли уже!
Толпа разражается смехом.
– Питер! – раздражается Ритчелл. – Вы можете не препираться хотя бы сегодня!
– Всё-всё, милая.
– Раз жених у нас такой нетерпеливый, то мы начинаем! Антуан, заводи шарманку! – Проносятся смешки. Мужчина в смокинге, кивнув, улыбаясь, раскрывает клап и его длинные худые пальцы ложатся на клавиши рояля.
Вниманием я целиком прикована к одному человеку. Музыка его голоса расстилается на сердце, будто бархатной тканью. Услаждающий слух его небесный голос, в неясном мираже так и зовет меня за собой. Это единственный звук, нарушавший покой моей внутренней вселенной и я, будто нема и глуха к другим звукам, цепляюсь за этот, за хорошо знакомый сердцу и упиваюсь им, будто льющейся с небес ангельской мелодией. Забываясь, я вспоминаю вкус его губ, что повергает моё тело в трепет. Я не верю, что его глаза лишены всякой мысли обо мне, не верю, что наша любовь для него уже не имеет смысла. Его прозябающее в дремоте сердце никак не отзывается на звучание моего. Музицируя, я ощущаю, как этот звук отдается по моему телу, как он дрожит и подергивает сердце. Уже пробуждая во мне чувственность, с приступом учащенного сердцебиения, я заливаюсь слезами. «Опомнись! Взгляни хоть на молодых!» И по требованию рассудка я перевожу взгляд на пару влюбленных, плавно качающихся, как на белом парусе, плывущим по океану любви, существующим только для них. Обхватив невесту руками за талию, жених приподымает её и кружит возле себя, она же, с плавностью птицы расправляя руки в стороны и откидывая голову назад, воспаряет над землей и вот-вот взлетит вслед за теми белыми голубями. Разойдясь друг от друга, они сближаются под припев песни, несясь навстречу друг другу, и Питер, поймав Жозефину, приподнимает её на руки, вертя вокруг себя, и резко опускает к тропе. Трепетно держась за его шею, её фата, как снежные покровы, накрывает зеркальное покрывало мощной волной, поддержанной порывом ветра. И наклонившись к ней, он одаряет свою любимую жену нежнейшим поцелуем любви под заканчивающиеся нотки композиции. Устремив взгляд за пределы земного мира, за самые дальние затуманенные дали, я распознаю благоговейное созерцание настоящей любви той, что создают мечты поэтов, и той, что правит каждым из нас отныне и вовеки.