– Не без этого, – улыбается Джексон и решается взять рюмку с коричневой жидкостью. – Того требует бизнес: ответственности и серьезного отношения к делу.
Стукнувшись, приняв по рюмке, мужчин поглощает ностальгия, и они слово за слово уносятся от сегодняшнего дня лет на десять назад и освежают в памяти, как бегали за девчонками, как танцевали на школьных дискотеках, как играли в футбол во дворе у Кевина до поздней летней ночи, как пели песни на всю улицу (тогда еще никто не знал о стопроцентном музыкальном слухе Джексона), как рыбачили и соревновались, кто больше поймает…
– Джексон, а помнишь, как ты ревновал своего братца к Миланке нашей?
«Задан вопрос ему, а коснулся моих чувствительных клеток».
Начав кашлять, Джексон, спустя несколько секунд переходит в то же состояние, каким оно было: пасмурное и отрешенное от мира; он в своих мыслях, далеко-далеко.
– Помню, – грозно на силу выдавливает он из себя.
Джей продолжает беседу:
– Ну, не будем о прошлом. Джейкоб, моя как-то сказала мне, что ты помолвлен с Митчелл. Не очередные ли это её фантазии?
– Будем считать, что не фантазии, – смеется он, не разглашая личные тайны.
– Т-а-а-а-а-к… – Ден снова в теме. – Скоро и на второй свадебке погуляем!
Итан ввинчивает свое слово:
– Покоритель женских сердец, а где твоя дама? Не видно её что-то.
Ему с самого первого дня знакомства не пришелся по душе Джексон, как и его подружка. Бывшая подружка.
– Кстати, да, Джексон, известный ты наш искуситель дам. Крутую девку ты охмурил. Читал о её богатом бате, – сует свои мысли Ден. – Она тут?
– Нет, отсутствует, – равнодушно иным голосом бросает Джексон, удостоив Дена неприязненным взглядом. «Такая радость знать, что в его сердце никогда не было места для Беллы, и она для него ничего не значит». И я понимаю его интонацию с особой чуткостью. Нас с Джексоном осаждают со всех сторон. И он тоже охотно не идет навстречу въедливости друзей, не доверяя им так, как доверял раньше.
– Её милость не ходит на такие вечера или?.. – издевается Ден.
– Ден! – вмешивается Джей. – Ну что ты пристал к человеку!
– А что?! Я знаю, она из богатеньких известных дам Нью-Йорка, поэтому ничего нового я не сказал.
– Ей нездоровится, – сбрасывает ответ Джексон. «Моя фишка». Его руки меняют разное положение, а глаза взирают по разным сторонам. «Он желает уйти от них, хоть это и его друзья. Я чувствую, ему некомфортно. Как и мне». В эту минуту я подхватываю взглядом его руки – повязки нет. Я вздыхаю, но убеждаю себя, что он еще повяжет ее на руку. «Ради брата».
– А где же жених-то наш? И не видать его!
Меня перебивает Джуана, вторя в ухо, но во мне сковывает волю желание узнать всё, о чем разглагольствуют мужчины:
– Подходящий случай сказать тебе, что… Ты будешь в восторге! – с пламенной убежденностью вставляет она и называет по существу: – Директор агентства ввел новое дополнительное направление для всех-всех моделей «Актерское искусство»! После твоего выступления было положено проводить разные моноспектакли, театральные постановки на прививание моделям больше актерских, танцевальных навыков и в связи с этим предоставления им возможности, работая моделью-актрисой, путешествовать по миру. Нас будут обучать всем тонкостям профессионализма известные актеры и в конце выдадут сертификаты, что мы можем в каких-то театрах и не только Мадрида работать актрисами. Модель-актриса! Статусно! Участие необязательное, но помимо дополнительного образования и престижа, нам еще и платить за это потом будут, поэтому желают все. Будет проводится кастинг, выберут лучших, способных к обучению. На прослушиваниях нужно разыграть любую сценку либо озвучить отрывок из любой художественной книги, либо придумать самим какой-то монолог… Подробностей не знаю, Максимилиан все позже расскажет. Тебя уже внесли в список участниц на пробы! Ты же у нас писательница, значит, творческий человек! Как сказал начальник: «Прочувствуйте слова и вложите их в каждую смотрящую на вас душу!» Фигурируют все филиалы! Ну, что скажешь? Чего так побледнела? Чего не прыгаешь, как бы ты делала это раньше, узнав такие новости?
Что? Какие пробы? Какое театральное представление?
– Мне бы быть моделью… Училкой не так уж весело работать, – отвечает Кэтрин, но я не соображаю, о чем они.
– Милана! Ты не такая! – прямо высказывается Джуана. – Ты кого-то ждешь?
Митчелл подталкивает меня локтем, пробуждая, и насмешливым голоском лепечет:
– Уверена, она не одна! Покажешь нам своего кавалера испанца? Не поверю ни за что, что ты явилась одна!
– Даниэль с тобой? – повторно влезает Джуана.
– Ааа… так его Даниэль зовут, – посмеивается Кэтрин. – Вот и узнали!
Я стою в сосредоточенной позе. Фраза Митчелл клеймит мозг: «Уверена, она не одна! Покажешь нам своего кавалера испанца?»
Увертываюсь от расспросов улыбкой и молчанием, но неистребимая любовь искалеченного нашла меня:
– Любимая! Миланочка! Я потерял тебя! Ты, не предупредив, отошла. – И с восхищением громче дополняет, осмотрев девушек: – До чего прекрасны сегодня женщины, на какую ни глянь!
Земля уходит у меня из-под ног. Обезумев, что не только девушки, но вся мужская половина, отделенная от нас несколькими метрами, за которой я сторожила, оборачивается на меня и, оторопело уставившись, развешивает уши, меня пробирает сильная дрожь. «Я не оправдала их ожидания и теперь подвергнусь словесным нападкам». Митчелл, стоявшая спиной к потрясшему всех видению, с недоумением окидывает закаменелых подруг, и сама бросает взгляд назад:
– Да что вы там увиде… – Подавив нехороший смешок, она столбенеет.
Неожиданный приход меня не с самой безупречной сексуальной моделью мужчиной, как они предполагали, а с обычным парнем и к тому же в инвалидной коляске, огорошил всех. Я считала себя подготовленной к этой минуте, но нет…
Охваченная каким-то мучительным стыдом, я абсурдно что-то мелю:
– Ппред-ставь-тесь, это м-м-мой, мой… – Сбивчиво говорю и не досказываю. Руки, опущенные по обеим сторонам платья, теребят ткань, сжимая её, мотор в груди наращивает скорость, как поезд, а уничтожающие моё душевное равновесие прожигающие глаза со всех сторон цепляются мне в горло, как лезвие, обволакивают глотку, как вирусная ангина, затрудняющая и говорить, и дышать. И что можно здесь сделать, что предпринять? Но моя боль – ничто по сравнению с той, что испытывает изувеченный. Терзаемый непрошенными чужими состраданиями, он удерживает себя так, как хватает ему сил. И только мне понятна эта жалкая улыбка, только мне понятен его кажущимся спокойным взгляд, но на эти пальцы, крепко-накрепко стиснувшие подлокотники кресла, плотно сжатые скулы, и глубокое отчаяние, идущее от гулко бьющегося сердца, никто не смотрит. В этом – вся правда его состояния. А приподнятые уголки губ показывают другим лишь одно – ещё не вытравленную душу. Но будь этот день неделю назад, он бы не был таким: он бы накричал, нагрубил, обиделся, выказал раздражение. Тогда он не протягивал канат между борьбой и болезнью. Его силы были подобны камню, недвижимые, как и он сам, и чёрные, как смерть. А сию минуту и глухой, обратив на него очи, не заметит в нём и капли угнетенности или не желания жить. Цена его силы – любовь. Не станет её, не станет его. Для одних любовь – плотское наслаждение, для других – очередная забава или потеха, а для инвалида – смысл жизни. Цель его – я, я, которая не властна над его любовью. Даже захлебываясь от дыхания сокрушительной бездны любви, я не могу открыть ему истинную природу чувств.
Ден, рот которого трудно чем-то закрыть, по взгляду, не заметив меня сначала, поражен так, что еще долго и упорно в тишине переводит взгляд от меня к увечному, и наоборот, и до меня долетают его мысли о сочувствии. Улыбка сожаления освещает его лицо. Не так давно, на дне рождении, он мне лично восторженно говорил: «Я знаю, ты будешь счастлива! Ты в нашем кругу самая красивая и нежная роза, никогда не оставлявшая ни одного из нас без поддержки! А меня… меня ты столько раз выручала! А заслужил ли я, типичный бездельник, такой помощи, которую ты мне оказывала и по учебе, и в жизни?! Каждый помнит твою доброту, и она обязательно вернется к тебе!» И в такой момент моей жизни Джексон избегает даже краешком глаза смотреть на меня, с преувеличенной деловитостью нетерпеливо поглядывая на часы, на запястье левой руки, а через несколько секунд и вовсе отходит, разговаривая уже с кем-то по телефону. Как легко он прогнал мысли обо мне.
– Даниэль! Не верю своим глазам! Какой ты… – с фамильярностью дивится вслух Джуана, первая заговаривая в заледеневшем окружении.
Улыбка, защитная реакция, появляется, как на моем лице, так и на лице Даниэля. Кто бы знал, что под ней скрывается. Кэтрин, скользнув ко мне, незаметно касается ладонью моей спины и поглаживает легонько, как бы проявляя сожаления. Я и полслова не вымолвлю. Ничего не приходит на ум, что можно сказать сейчас. Мои глаза неподвижно устремляются вниз. А кошки на душе так скребут.
Ошарашенный Итан подскакивает к нему, чтобы пожать ему руку и почти шепчет:
– Что же это такое… Вот какая у тебя болезнь…
– Да… и такое бывает… – Он видит эти сочувствующие взоры, он прочитывает мысли каждого, он знает, что я чувствую, но держится, улыбаясь, ни слова больше не адресуя мне. В нём столько счастья и столько горя. – Давно не общались! Чем поделишься новым? – пытается он завести разговор, но немного волнуясь, что слышится в голосе, ведь десятки глаз не перестают оглядывать его.
– Ого-го-го, кого я вижу! – появляется со счастливым возгласом Питер и, завидев меня, отвлекает внимание присутствующих в другую сторону, уволакивает всех за собой фраза за фразой, используя всегда применяемый им метод – поток шуток. Между девушками все то же молчание. Парни постепенно возобновляют беседу.
– Милана, Милана! – подлетает ко мне Аннет, всполошенная, обеспокоенная, запыхавшаяся от суеты. – Срочно нужна твоя помощь! Помоги с прической моей крестнице!
Боясь оскорбить отказом маму невесты, я, наклонив недвижимую голову в знак согласия, ухожу с тяжелым камнем в груди, сконфуженная ото всех взглядов, но, про себя радуясь, что меня забрали из эпицентра скверного развития событий.
Глава 59
Джексон
Я боялся коснуться её, но неистово желал её, боялся причинить ей боль своим взглядом, но не мог от неё оторвать глаз, когда её взгляд был устремлен в другую сторону. Меня отталкивает и влечет к ней одновременно. Я холоден вопреки собственному сердцу. Я хотел, чтобы она всегда была под моей защитой, я хотел оберегать её ото всех, не допустить, чтобы с ней что-то случилось. Я бросился бы навстречу любому препятствию в угоду её безопасности. Сторонники Брендона навряд ли сюда явятся, но это не значит, что противники её свободы на этом ограничиваются. «Ее губы говорят одно, а взгляды, роковые лучи от сердца пускают другое».
То, что было минутами ранее, я мог прервать, всего лишь уведя её. Маневрировать, спасаясь «бегством», я натренирован, но это выглядело бы безрассудно на глазах у всех, и поэтому призвал на помощь Питера, который в свою очередь подключил Аннет. Я и так отступал ни один раз от данного мною обещания не только больному, но и самому себе – дать ей воли, и я должен ценить её решение о расставании, но, если бы она знала, как тяжело её избегать, а еще тяжелее видеть её муку. Как стесненно у нее в груди, что все узнали о её участи. Робость перед всеми ссутулит её плечи. Воспринимая все чувством, её сердце ноет от безысходности. А впечатлительное естество болезненно переносит критику. Впитывает в себя каждое слово, туман слухов и домыслов, как губка, прожигая глубокие трещины в своей душе. Отличавшаяся мечтательностью, наделенная от природы жизнерадостностью, она совершенно не имеет ничего общего с прежней Миланой. На её прегрустном лице выделяются лишь яркие глаза. «Взгляд любимых глаз изменился». Не доискиваюсь причин её мучений, так как знаю, скорее, знал это до того, как она осталась с ним, что эта роза поблекнет. «Сама виновата! Была бы со мной, такого не было!» – с гневом на неё думаю я про себя. Чувствуется в проявляемой ею жалости к подопечному смирение. Надежда не увидеть его здесь была такой странной. Я заранее не осмыслил, что куда она без него пойдет, она не оставит его одного. Такова сила граничащей с крайностью жалости. Не подумает лишнего раза о себе, а сызнова позаботится о том, кто и так не обделен её вниманием.
Сегодня эта добрейшая в мире душа, словно нежный меланхоличный розоватый рассвет. Каждая девушка точно букет аромата, но она, даже завядшая изнутри, дарит ласковое благоухание. Гармонирующая с пробуждением дня, миниатюрная, хорошенькая, утонченная вливает в сердце умиление и оказывает на меня вторичное ослепительное поражение. «Как ей это удается?» Шелестевшее платье, извиваясь, раскидывается за нею, как лиловый веер павлиньего хвоста. Кожа в дневном освещении принимает оттенки светлого бархата. Любуясь изгибом между талией и женственными бедрами, во мне вскипает кровь. Хрупкая с прекрасными руками, созданными для ласк, изъявляющая женственность и девичью скромность, она наполняет свои движения хрупким обаянием, изяществом и чарами окутывает мужчин, покоренных её грацией. Поклонники еще не осадили её, но это вопрос времени. Перед столь лакомой конфеткой не каждый устоит. «Её чары могут составить угрозу твоей клятве. Это губительное очарование, сочетавшее в себе магическую силу и непорочность, действует сильнее, чем кокетливые острые взгляды всех взятых на свадьбе дам. Не продержишься ты…» – усмехается надо мной подсознание, посылая мне вызов. «Я смогу, смогу, смогу!» – повторяю внутренне я, издерганный до предела.
«На ее ручонке – символ этого дня. Не ожидал… Я тоже повязал, но, чтобы эта прутинка не была предельно заметной, поверх нее надел наручные часы».
Под копной завитых волос, окруженных солнечными лучами, – неповторимая красота, таящаяся в женском теле. «Погиб я, всего лишь взглянув на неё. И ангелов она соблазнила своей красотой». Округлости весьма четко прорисовываются под обтянутым верхом её платья, тончайшая талия принуждают остро реагировать орудие любви мужчины. Затмение звезды! Она затмила всех звезд! Роковая красота! Околдованный одним её видом, я усердствую, чтобы ничем не выдавать своей любви, но то ли от появившегося возбуждения от выпитого, то ли оттого, что я пленен до конца, ощущаю, какой неистовой страстью одержим, что не могу вытащить себя из власти навязчивой мысли о том, как бы хотелось мне возвратиться в прошлое, в те безумные сладкие ночи. Схватить бы её с рвением в объятия, впиться бы яростным поцелуем и наслаждаться бы ею как редким в мире лакомством, связав себя с нею близостью телесной и душевной. Возвратить бы нам те безумные сладкие ночи под иными звездами. Она и не представляет, какой пожар может разжечь во мне. Потрясенный тем, как она бросилась к нам с Питером, я, мгновенно отлучившись, все же был охвачен пьянящим ароматом женщины. Кровь разом отхлынула у меня от сердца. Но что это было? Что подвигло её? Она желала поприветствовать меня или Питера? Эта девушка ясно дала мне понять, чтобы я сторонился её до какой-то поры. Вне всякого сомнения, она разлюбила меня; я наскучил её своими ограничениями, своей надоедливой любовью. Но ведь, не отрываясь, она настойчиво задерживает взгляды на мне. Из-за чего? Воспламенит ли ревность это женское сердце, придет ли она ко мне, забыв напрочь о другом мужчине, как бы он себя не чувствовал? Однако заигрываться мне нельзя. Встряхиваю головой, чтобы отогнать непрошеное видение, и заставляю исчезнуть это чувство. Поклявшись себе, что я и глазом не посмотрю на неё, чтобы избежать разоблачения, мне нужно забыть о своем плененном сердце. Не только ради себя, но и ради неё. На карту поставлена ее жизнь. Если она так любит его, если она счастлива в том, что помогает ему и живет с ним, то я, подавленный неизбежностью и неимоверно возмущенный, приложу силы, чтобы продержаться до конца дня под пыткой бесплодных желаний.
Солнце жжет нещадно. Знойный раскаленный ветер стесняет дыхание.
Я сглаживаю с лица все мысли о ней, которые всякий прочтет и, стараясь держаться как можно непринужденнее, обжигаю повторно свое горло жгучим напитком, выпивая за старую любовь, туша её глотком – чтобы опустошить свой мозг, чтобы перестать мыслить и не будить в себе никаких чувств. Проявляя сдержанность суждений в окружении друзей, я заключаю, что пора завершать этот пустой треп и пошлый юмор двух шутников.
– Бросьте дурачиться! Достаточно тривиально это. Расскажите о своих увлечениях, интересах, – предлагаю я, не желая забавляться пустой болтовней. Повзрослел? Постарел? Изменился? Поменял свой комплекс убеждений? Не пойму. Но стал иначе относиться ко всякому разговору, считая, что обмениваться словами надо со смыслом, обсуждать вещи, имеющие значение, а не те, что лежат на поверхности и являются очевидными.
– Что-что, о чем он? Старик, не узнаю тебя! – Я смеюсь молчаливым смехом. – Совсем от рук отбился! – то и дело хохочет Ден, высказывая ту или иную шутку, над которой после все смеются. Для них – норма, для меня – дикость, хотя в былые времена я и сам составлял компанию озорных, но, видимо, я и впрямь изменил отношение к миру, чему я рад.
Все-таки школьные друзья остаются для нас друзьями в прошлом, с момента, как только наши с ними пути расходятся. Каждый становится частью другого коллектива, другой социальной группы и чего-то общего, что могло бы объединить нас, почти нет. Остаются только воспоминания, на которых дружба не протянется протяженное время.
Увидев Николаса с семьёй, такого счастливого, веселого, идущего вдоль и держа за обе руки своих малышек, я с приятным чувством подзываю его знаком, подняв руку, и он, узнав меня, поворачивает к нам. И снова ему можно позавидовать от души: он не одинок.
– Это мой близкий друг по работе, – знакомлю его с друзьями, не демонстрируя каких-либо эмоций.
Последовавшие за краткими рукопожатиями слова, которыми коллега одаряет всех в кругу, обращаются к Питеру:
– Ты сделал правильный выбор! Ты поймёшь об этом не сразу, но, даю слово, ты будешь счастлив вдвойне!
– Спасибо, Николас! – Он еще раз пожимает ему руку. – Благодарю, что принял приглашение!
Девочки в пышных коротких платьицах, спрятавшись за отца, с опаской выглядывают на Питера.
– Ну, мои красавицы, покажитесь! – Скромные малютки вылезают и смеются, и опять прячутся.
Питер улыбается и с карманов брюк достаёт две конфеты и подает детям. Те прыгают от счастья, уже посчитав моего брата своим другом. В детстве всё проще. Нет ничего сложного. Поиграли в песочнице и уже другой стал для тебя другом. Поели вместе сладостей, уже другой стал лучшим другом. Обнял девочку, так уже её парень. Запустил игрушечную ракету в воздух, взлетел прыжком за ней, уже космонавт. Во взрослой жизни такой простоты нет. И в дружбе, и в любви, и в профессии нужно прилагать старания, чтобы они не только существовали, но и развивались.
Тонкая душевная организация Питера выдаёт его любовь к детям. Он к ним относится с такой теплотой и это чувство, он делился им со мной не так давно, возникло впервые, когда ему поручили как-то посидеть с шестилетней крестницей Аннет – Изабель. Послушав его, я и сам захотел семьи, тогда, помню, признался в этом Милане. Когда я вижу, как брат идёт на контакт с ребёнком, как он пытается приласкать его, то в нём виднеется дефицит любви. Одинаковая проблема имеет одинаковые последствия. Питер был обделён любовью в детстве в большей мере, чем я. Если я, будучи меньше его, получал от матери, от дедушки и отца Миланы, какое-то внимание, то ему меньше всего доставалась забота, ласка, любовь. Детство так напрямую связано с будущей жизнью человека, говорила мне моя любовь. Не думал я, что это так, пока сам не убедился, как неутолимое желание иметь свою семью, детей, может исходить от недостатка любви. Ищем любые способы, где можно её достать и восполнить нехватку. Скорее всего, и его особенное отношение к Милане пропитано этим же. Он так дорожит ею, что я опять начинаю ревновать к их братско-сестринской связи.
И сегодня он признался мне, что хочет сына. Это было так неожиданно слышать от него. Обычно он говорил, смеясь: «Я хотел бы съездить туда-то, сделать бы то-то, увидеть какую-то знаменитость…» Услышать от него мысль стать отцом, ошеломило меня и обрадовало.
С детства я видел в нём соперника. Мы вечно не могли поделить между собой любую вещь, а в переломный период и одну девушку. Но жизнь сама расставила все по полкам. На моих глазах он вырос из ребенка в мужчину, создавал себя, боролся с тягостями, встававшими на пути, и дожил до дня, когда решительно настроился на то, чтобы связать себя узами с женщиной, с его ярким и теплым солнцем, как он часто отзывается о своей любимой. И я счастлив за него, я, правда, счастлив.
Тремя часами ранее прибыв сюда, пока выставлял всю аппаратуру, я рассказал Питеру, что произошло за эти недели. Но не смог сказать двух вещей: то, что мама была в детском доме и то, что отец взял её силой. Но про то, как Ник раскаивается, как он хочет наладить с ним отношения, наверстать упущенное за те годы, что не виделся с ним, про то, что он не знал о его существовании, я втолковывал ему, но тот ничего не отвечал. Он будто глух к этому, глух к тому, что у него есть прекрасная возможность помириться с отцом и иметь под собой твёрдую опору. У них много есть схожего и в интересах, и в работе, и жизни. Им есть, о чем поговорить и не так, как нам с отцом; с моим же отцом невозможно разговаривать о чем-то, выходящем за пределы рабочих разговоров.
Не повернулся язык сказать о главном. Я и так подпортил ему сказанным настроение, поскольку за Милану он стоит горой. А узнав и о Брендоне, ворвавшемся к нам в дом, он стал раздосадованным и посоветовал завтра же поехать к нему и разобраться окончательно во всём напрямую, что я и сделаю. Он был опечален, когда услышал от Ритчелл, что произошло с Даниэлем, но ещё больше был опечален, когда я усугубил, по его мнению, положение, заглянув в его дом. Правда, я также не упоминал о том секретном разговоре между мной и инвалидом.
Ник в утренние часы лихорадочно что-то писал на тетрадных листах и предупредил меня, что ему нужно еще два часа, и чтобы я не отвлекал его, но для чего именно не сказал. По времени они должны с Тайлером уже прибыть.
Переполненный близостью с друзьями, я взираю по сторонам и невзначай выглядываю из-за спины впереди стоящего мужчины, склонного к полноте, и засматриваюсь на знакомые марки машин и выходящих из них лиц. Уместным было бы описать мое состояние: «Нахожусь как на иголках».
Как мрачные облака незаметно покрывают темно-синий вечерний небосвод, так и с грузом прошлого на плечах спускаются, точь-в-точь с долины сумрачной жизни, затерянные среди семейного крушения. Как призраки, движущиеся в ночи, они с разных сторон передвигаются и соединяются в одну единую стежку. Роковое перепутье, связывающее роковую четверку, состоящую из Ника из России, Джейсона из Англии, Марии из Америки и Анны из Испании. Четыре человека. Четыре страны. Как их судьбы вообще в свое время удивительно сплелись? Позади Джейсона Наталья, позади Анны Марк. Нельзя не писать, как в одно время они отличны друг от друга, и схожи.
Барственный, в черном костюме и белой сорочке, высокий, с насупленными черными бровями, полными мрака карими глазами, с холодным, безразличным, вызывающим чувство неприязни, взглядом держится без должной учтивости отец. На его чернявых густых с небольшим подъемом волосах, уложенных назад, поблескивает чуть уловимая седина, которую он закрашивает краской. В свои сорок семь он выглядит статно. Разойдясь с той блондинкой, с которой когда-то мы с Миланой видели его в гостинице, в холле которой состоялась наша встреча с ним, он вскоре познакомился с Наталией Морель. Младше его на десять лет, француженка, переехав жить в Америку, однажды заглянула в кафе, где у отца проходил деловой ужин. И так они познакомились и уже как полтора года живут вместе, без заключения брака. Подробностей их романа мне никто не выдавал, равным счетом, как и дальнейшие планы. С грушевидной фигурой и черными выделяющимися глазами, с тонкими длинными губами, ухоженная брюнетка с коротким стильным каре, производящая впечатление женщины, заморачивающейся по поводу своей внешности, поскольку постоянно вся из себя, сколько бы я раз не общался с ней (порой эти встречи были необходимыми, так как я часто бывал в их квартире, когда мы с отцом разрабатывали новые направления для бизнеса) на ней – дорогущая косметика и одежда от дизайнеров. И сейчас она в обтягивающем длинном чуть ниже колен декольтированном (её грудь слегка выпячивает), светло-сиреневом платье с открытыми плечами привлекает взоры неизвестных мужчин. Ее белоснежную шею обвивает мерцающее серебряное ожерелье, на ушах сверкают длинные висячие серьги, как дождик для ёлки. Наталья имеет свой салон красоты в Нью-Йорке, являясь косметологом и директором, в одном лице, поэтому может себе всё позволить. Чем не богиня? Движения ее раскрепощенные. В уверенной в себе со взглядом царицы читается сама грациозность. Страшно представить количество процедур, которые она проводит на себе, ибо ее кожа сравнится с кожей юной девушки, без единой морщинки, вмятин на лице и складочек на шее. Откровенно говоря, она действительно безупречно красива. И гармонично подходит отцу. Идя под руку с ним, как они привычно заявляются на мероприятиях, две личности принимают вид представительных важных лиц.
Мой отношение к ней самое обычное, я бы сказал безразличное. Я её никогда не интересовал, как человек, она может спросить, разузнать что-то из рабочего. Мне-то и лучше. И я сам не прошусь. И я не любопытничал о ней. Лишний раз не хочется делиться с чужим человеком своими мыслями. А, когда в комнате я и папа, разве что из соблюдения формальностей или чтобы показаться на глазах у моего отца частью нашей семьи, женской частью (но я не считаю её частью своей семьи) из уст Натальи проскакивали одни и те же вопросы: «Как поживает Питер? Когда приедет? А как Белла? Заходите к нам в гости». Отцу вроде как она нравится, не раз невзначай я видел, как он на неё смотрит горящими глазами. Да и она. «Как на такую не смотреть. Вкладывает в себя все доходы». Не думаю, что каждый из них поддерживает связь друг с другом из-за денег, ведь у обоих по отдельности бюджет немаленький. Я не против их отношений. С ней отец не только постоянно выхолен, начищен, сыт и живет дома в порядке, а не в мусоре, который я частенько примечал, но и не одинок. С характером у неё практически также гладко, как и с намазюканным всевозможными омолаживающими средствами телом. Безмерно спокойная, максимально уравновешенная, рассудительная, очень умная, порядочная, состоятельная женщина. «Замужем она ни разу не была и все молодые годы отдала работе. Я и говорю, схожа с отцом». Отчасти в ней присутствует своенравие, и иногда ей хочется, чтобы всё было, по её мнению, по ее указанию, звучавшему в виде просьбы. Но есть у меня предположение, что вся женская половина человечества наделена этой особенностью, этой капризной ноткой и хочет нам, мужчинам, иной раз доказать, что женщины всё могут сделать сами, они самостоятельны и на них держится весь мир. «Но возможно и то, что она, живя одна, привыкла накладывать на себя всю ответственность и разбираться в тех или иных ситуациях, проблемах одна, оттого и, если её возлюбленный проявляет доминирующее отношение, она бывает неудовлетворенной этим, но не высказывает недовольств, а замыкается в себе и молчит. Вот такая женщина». Отец, однако, сформировался бесконтрольным и чрезвычайно резким, грубым мужчиной. Полная противоположность ей. «За что она смогла его полюбить?» Настоящий работяга. Все время отец говорит либо прямо о работе, либо косвенно. Хотя, мне неизвестно, с ней наедине, может, и обсуждает что-то другое. Но и Наталья зациклена на деятельности своего салона. Она смиряет его пыл, поддерживает в нем плавность дыхания, а он за это услаждает её ласками, заботой, дорогими подарками, но не допускает крайностей и не дает ослабить свою волю, чтобы дама могла позволить командовать им. Так что они слаженно подходят друг другу.
Когда-то я слышал их разговор, касающийся произошедшего со всеми нами. Он ей все рассказал со своей стороны. Она высказывала свою неодобрительную, негодующую критику на Ника, на Марию. Но её слова нельзя воспринимать в натуре, ибо она вовсе не наделена представлениями о Нике, о моей матери и оценивать ситуацию от себя не имеет и права. Конечно, она встала на сторону отца, поддержала его суждения относительно того, что ему не повезло ни с другом, ни с бывшей супругой. Отметил ли отец в своем полулживом докладе о том, что проявил насилие к Марии?
Кто ж будет в плохом свете говорить о себе? Теперь-то и я знаю всю правду, каким он был другом, лучшим.
Джейсон прослыл по рассказам Ника человеком бессердечным, расчетливым, злопамятным. Зримо, что камень обид так и не спал с его души. «Любил ли он вообще мою мать? Или украл у друга, чтобы за что-то отомстить? Или от зависти?»
Его бывший, полный когда-то счастья, друг, – есть живое воплощение смерти. В новом светло-сером костюме (черные он не носит, как сказал мне), который я решил ему подарить в благодарность за все его разговоры со мной, за советы, он, осунувшийся, невысокий, с тревожным взором, награжденный необычайной силой воли шествует с лицом, принявшим благодушное выражение. Заглянув на него, смело можно утверждать, что он не идет, чтобы сражаться. Совсем нет. С благими намерениями и с мыслями о покаянии он ступает вперед. Один. Никто не составил ему пару, потому что этот человек так устроен, что, полюбив однажды, он не полюбит снова. Даже на самую красивую из красивых он не посмотрит. Ему и не нужна красота. Насколько я узнал за всё это время Ника, то могу свободно заявить, что он не смотрит на красивые глаза или красные полные губы, так как оценивает по душе. Нынче в его сердце есть место только для одной женщины, только для одного кумира – дочери. Искоса он взглядывает на ту самую женщину, которую страстно любил. Четыре года он пробыл в одиночестве и раны его не зажили, некому было их подштопать. Отец же мой, опираясь на женщину, сумел наложить на них заплатку, но оставил дыру для обид и поводов для попреков. Осмысление того, что рядом с тобой есть тот, кто поддерживает тебя, облегчает боль.
Обжигая взглядом, свирепо зыркая на две стороны, бредет, как старушка, на фоне спутницы Джейсона, в простеньком, в горошек, темно-синем платье до колен, никлый худой цветок, который никак не могли поделить между собой два «травоядных животных». Воспользовавшись и одним, и другим, и пойдя на обман и со своим потомством (не сказав правды о своих родителях), она потеряла всю живую силу женщины. Тусклый свет ее лица, лоб между бровями которого прорезает сердитая складка, выдает злобную презрительность. Как она забросила себя! Осветленные до плеч её тонкие, как сосульки, волосы приняли странный рыжий, оранжево-желтый оттенок, а на макушке цвет в два раза темнее и с белыми проблесками. Губ словно и нет. Они и так у матери были тонкие-тонкие, а ныне будто впились в зубы. Щеки впалые. Злоба, обида, гнев на весь мир сотворили с ней нечто ужасное. Я не видел её пару месяцев, что шокирован ее положению. Она хоть ест что-то? Отреклись мы от матери с Питером… и в кого она успела обратиться? Мама никогда не выделялась красотой, но, чтобы до того довезти себя и походить на уродливую, от которой хочется отстраниться, – не ожидал. Она не далека до состояния своей престарелой любви, едва держащейся на ногах напротив нее. «Как бы приступ не оковал его…»